| В этом последнем житии» по изд. Даничича стр. 245, читается: «посылании преосвештенааго (Саввы) в град великого Рима. И пакы избрав от учених своих благоразумьна мужа, вьсеосвештеного епископа Методия, и посьла его в Рим к прехвальныим апостолом Петру и Павлу и к великому сьпрестольнику светыю папе великие римские державы, и дав благословение подобьно тех светыни, яко да и ти благословеть отьчьство его и своею благодетию веньнають (sic) благоверьнааго спрестолника отчества его, и написав послание к великому спрестольнику светыю и славныю апостолу папе, исповедав ему неутаеную благодеть, еюже самь (sic) богом веньчан бысть, и проси яко да послеть ему благословение от светыю апостолу и от того самого благословеныи вемц, яко да венчает брата своего на кралевство по первому отчеству кралевства их, в нем же и отце их родися по божественому смотрению в месте рекомем Диоклитии, еже зовет се велико кралевство от прьва, и бог всахоюде подае силу и поспех любимому рабу своему, и вса прошения его испелняе небесьная и земльная. и тому святому спрестольнику светыих апостол духом светывм повеле поселати ему богом благословеныи венец, истиненому вспелнителю светыих заповедии его, яко да благословен будет богом и венчан и прославлен еште зде на земли прежде дене оного великого» и пр. (далее о принесении венца и о венчании им Стефана Саввою). 289 У жизнеописателей Св. Саввы, странным и прискорбным для нас образом не жалующих хронологии, год его смерти оставлен также не указанным. По соображениям, он отправился в путешествие в 1233 г.; путешествие было продолжительное, но сколь именно – в Житиях этого не видно: если продолжалось менее двух лет, то он умер 12 января 1235 г.; если более двух лет, то 12 января 1236 г. (Что во всяком случае смерть его не должна быть переносима за указанные месяц и число 1237 г., это видно из того, что он умер в Тернове при жизни терновского патриарха Иоакима 1-го, а сей последний умер во второй половине 1237 года, Метог. pop. II, 730, у Райнальда b Annal. Eccless. |
| Дометианово житие Немани, по изд. Даничича стр. 246, где пред венчанием Стефана королевским венцом говорится о Диоклее, что она «зовется велико кралевьство оть перва», и где в подтверждение права Стефанова на королевский венец указывается на то, что отец его родился в Диоклее, и у Тейнера b Monumenma SlavorumMeridionalium, m I, рр. 5, 6 и 13,. грамоты папы от 1198 и 1200 годов, в которых Волкан, младший брат Стефана Первовенчанного, бывший тогда удельным владетелем Диоклеи, называется королем Далмации и Диоклеи – rex Dalmamiae em Diocleae [Tom же Волкан, когда в 1202 г. отнял у брата Расу и таким образом пересел с младшего стола на старший, превратился из королей в низшие по титлу великие жупаны и искал у папы получить себе королевский венец, которого он не имел как владетель расский, у Teйhepa ibid. р. 36 sub fin.]. Диоклея могла получить название королевства и ее удельные владетели могли носить титул королей единственно только потому, что в этой именно области имели свое пребывание два старые сербские короли – Михаил и Бодин. Что их столица была именно в городе Скадаре или Скутари, это мы предполагаем на том основании, что в Скадаре встретили Бодина в 1096 г. шедшие чрез приморскую Сербию крестоносцы (см. у Вильгельма Тирского b Hismoria rerum mrasmarinarum lib. II, сар. XVII, в Патрол. Миня т. 201, стр. 267 fin., – слова Вильгельма Тирского, которые называет встреченного владетеля не по имени, а бeзuмehho regem Slavorum, Шафар. Древн. II, I, 417, разумеет не о Бодине, а о Волкане (не том, о котором сейчас выше) неправильно, потому что король именно был Бодин, а не Волкан; по местным преданиям, Бодин и погребен был в Скадаре, см. Макушева Исследования об историч. памятниках и бытописателях Дубровника стр. 4, прим. 2 fin.). Относительно Расы обыкновенно думают, что впервые ее сделал столицей Сербии Стефан Неманя, который будто бы до своего великокняжения был в ней князем удельным. Но это совершенно несправедливо; что Раса была столицей еще во время младенчества Неманина, в начале XII в., при его отце и братьях (т. |
| Повесть изрядная 1021 о Апполоне, царе Тирском, и о случаях, и о бедах, и печалех в мире сем, и яко человеколюбие Божие никогоже оставляет до конца погибнути. Начасяж антиохом царем Антиох – владетельный, и великосильный, и многословутый 1022 цесарь греческий, иже глаголется Великий, понеже во Елладе и Сирии много царей премину, но сего внешних еллинских писаний премногу паче инех славляше, зане превозрастен 1023 бе, и красен, и премудр, и храбр, – сей Антиох многими ратоборствы и мужественным одолением множество царств повоева и в свою державу прия. Созда же и град в славу имене своего и нарече Антиохия Великая. Име же царицу зело премудрую и прекрасную, паче же жития добрых обычаев и ко всем человеком милосердую. Прижит же от нея цесарь дщерь едину, толикою красотою сияющу, яко во вселенней таковей не обретатися. Прилучи же ся прекрасной царице умрети, иже смертию своею великою цесарю печаль наведе, изумление 1024 ; но име утешение – дщерь, толикою сияющу красотою, яко никтоже непщева 1025 рожденне ей быти от земных. И егда цесарь Антиох от зельныя 1026 своя печали вмале утешение прия, посла во вся страны своя державы и в окрестная кралевства ко благоплеменным и благородным, да обрящут ему в жену подобну первей прекрасную девицу. Посланник же много искавше, не обретоша и возвратившеся. И по сих паки посла, и третии, и возвратившеся, поведаша, яко нигдеже таковыя не обретоша; и сим пребольшую печаль наведоша и лютое недоумение 1027 . И в том стужении 1028 впаде ему от диявола в сердце злая мысль о дщерине красоте и (понеже бе тогда безбожное время, сквернии бо идоли почитахуся, всии же творяху по воли своего сердца, скотцки лагодяще 1029 своей плоти) тако убо нача ю любити, яко нимала времени возможе без нея пребыти. Не может сия любовь таитися надолзе. Призвав цесарь к себе свою дщерь, сказа ей свою мысль не точию словесы, но и вещьми 1030 . Цесаревна же, видя лукавую волю и злое смышление отца своего, рече ему «Отче мой, неудобно 1031 мысльми мятешися 1032 , отец убо еси ми, како толикими злыми осквернити хощеши?». |
| Одновременно и в тесном взаимодействии с этим новые иноземные обычаи стали распространяться и в частном быту окружавших государя вельмож. Особенно далеко заходил в этом отношении новый царский родственник, упомянутый боярин Матвеев, заведший у себя даже домашний театр, с труппою актеров из собственных дворовых людей. По современным известиям, сохранившимся в официальных документах, актеры эти, в соединении с труппою из иностранцев, устраивали театральные представления и в хоромах царского дворца 286 . Современный иностранный писатель о России Рейтенфельс приводит имена бояр, близких к государю и сочувствовавших западному просвещению, – и следует заметить, что здесь упоминаются почти все, известные уже нам, ближайшие покровители и благодетели Симеона. Тот же писатель говорит о появившемся в среде высшего московского общества новом и весьма знаменательном обычае – посылать молодых людей для довершения их образования заграницу, – указывая при этом и на примеры лиц, посетивших с этою целию все просвещеннейшие страны Европы 287 . Следует заметить, что этот обычай был, по-видимому, сильно распространенным; по крайней мере, патриарх Иоаким счел нужным преследовать его, объясняя им, в числе других причин, появление и распространение в Москве так называемой «хлебопоклонной ереси». «Юноши неции», говорит он в своем обличении последней, – «из царствующего града Москвы восхотеша отъити в полское кралевство ради учения латинского. Отшедше и учащеся в латинских училищах...бывше там некое время и понавыкше латинским писанием и тамошним нравом...возвратишася в своя домы, поведаша неким знаемым своим священнональником и благородным мужем, достоинства великая, церкви в домех имущим, яко белорусцы христиане и латини в возглашении словес Господних «приимите, ядите» покланяются телу и крови Христове» 288 . Но что здесь в особенности достойно замечания, как самое характеристическое проявление этого нового настроения духа времени, так это тот несомненный факт, что влияние западной латинской образованности стало довольно ощутительно проникать и в область тогдашней церковной жизни. |
| Димитрия у Ястребнице, и послах мога человека Тодора, кои ми се преда из Грек по руце, да насели онози село. И такову милость учиних, и да греде кто любо Св. Димитрие на закон церковне, и да су свободни от всех работ Господства ми, и да им се не узима никии поданк, ни Кралев, ни мои, ни позоб, ни душегубия, и да не работаю на едину работу, ни орания, ни копания, ни поноса, токмо да работаю церкви Господина ми Краля, ни мои, не севастни, Кнезь, ни прахтор, ни псарь, ни ини кто, иже под властию " …« 25 Летопипси Сербския также упоминают о том, что одпн из братьев Брапковичеи сделался монахом, но называют его не Романом, а Герасимом. 26 Это вводное предложение, кажется, имеет такое значение: «постыдило наши глаза его житие, – бежал в Болгарию,) то есть, сделался изменником. Об этом обстоятельстве не упоминают Сербские летописцы, вообще весьма краткие, особенно в пору Сербских уделов, и по тому заметки сего хрисовула доставляет иовыя данныя для Сербскои истории. 28 Сестра Драгяша и Костандина, Теодора, была выдана замуж за Жарка Мерешича, а овдовев вышла за Гурга Балыпа. 29 2 9 Если бы мать Драгаша и Констандина не была действптельно от Царской крови; то она не посмела бы называть себя в хрисовулах своих «Госпожею Царицею», тогда как сам Вукашин (убийца Уроша п похититель его властн) не решился принять титул Царя, а именовался лишь Кралем, все же другие удельные владетели Сербские оставились с теми титулами, которые получили от Царя Стефана, т. е., Кесареи, Севастократоров, Деспотов и т. п. Если же предположить, что вдова Деяиа присвоила себе произвольно титул Царицы, то и сыновья ея, особенно старший соправитель ея, Драгаш, также именовался бы Царевичем, тогда как он в тех же хрисовулах титулуется лишь Деспотом. 30 3(1 Город Струмица и его округ был завоеван еще Стефаном Дечаиским; правителем. его сначала был Протасеваст Хреля Охмучевич, который потом передался Византийцам и подружился с Каптакузином. Вероятно, после него Струмиццкий округ отдан был в управление Севастократору Деяну, который в 1354 году именуетея уже «Великим Логофетом», наравне с Гойком, братом Вукашина. |
| д) в Эдде Валькирия ездит на сером коне, а грива трусит холодную росу по глубокой долине – т.е. она летает по воздуху, гоня облака, fra Helga oc Svavu; о самой героине этой песни Эдда говорит: «она называлась Свава, была Валькирия, и летала по воздуху и через море»; отсюда эпическая форма для моря в агс. поэзии: svanrâd, т.е. лебединый путь. Чехи легкие облака называют babky. О Вилах в сербских песнях читаем, Вук. 1, Град градила б’jeлa вила ни на небо ни на землю, но на грану од облака. Любопытно соотношение воздушного коня Валькирии с быстрыми конями сербских песен. Конь Кралевитя Марка Шарац видовит, и потому может видеть Вилу, высоко прыгнуть и достичь ее, Вук. 2, Вила лети по връу. планине, Шарац jeздu по среди планине, ни где виле чути не видети. Кад je Шарац сагледао вилу, по с три копля у висину скаче, по с четири добре у непредак, брзо Шарац достигао вилу. Потому-то конь называется вилован: на дjoramy коню виловноме. е) Кроме воздуха и облаков, вода есть стихия этих сверхьестественных существ, и у Немцев, и у нас. Так как вода прозрачна и светла, то Эльфы, обитающие в воде, причисляются к светлым. Чтобы скрыть свои ноги, они одеваются по немецкому преданию, в длинные одеяния: один любопытный, желая узнать, какие у них ноги, насыпал золы, и на не обозначились гусиные лапы. К дополнению олицетворения, немецкое предание, как Эльфам, так и Валькириям приписывает лебединые сорочки: «рано по утру, говорит Эдда: увидели они на берегу морском трех женщин, они пряли лень, при них были лебединые сорочки, это были Валькирии, fra Völundi. Одна из них называлась Svanhvit, т.е. бела, как лебедь, или белая лебедь, и носила на себе лебединые перья: var Svanhvit, svanfiapar dró, говорит песня. Эти обычные эпические выражения ясно указывают на самую тесную связь существа валькирии с лебедем. Если возьмем в соображение, что эти божества по преимуществу вели жизнь воинственную, и вместе с собой приносили войну; то нет никакого препятствия видеть подобное же существо в следующем месте Сл. о П.И.: въстала обида в силах Дажь-божа внука. вступил девою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на синем море, у Дону плещучи». В одной болгарской песне 23 являются какие-то сверхьестественные существа, соединяющие в себе вилу, божество воздушное, с водяной русалкой: «Ночью я встал, сонный, пасмурный, говорит эта песня: и пытал мать мою мачеху: пели ли первые петухи и вторые? Кричал ли Ходжа на минарете? Не послушал я мать мою мачеху, и пошел в свою темную вонюшню, вывел своего береженого коня, оседлал, обуздал его (замечательны музыкальностью эти стихи: «Оседлах го, обуздах го аз него, «восседнах го, пропуснах го аз него»): прискакал на студеный колодязь, и увидел трех взрослых девиц, и спрашивал я их: нельзя ли бродом перейти ту студеную воду, нельзя ли сломать этой красной калины? Ответ держали три взрослые девицы: не перейдешь той воды студеной, не ломается красная калина». |
| Но секуляризация захватывает и феномены, извечно присущие человечеству, — такие как смех и трагедийность. Если верно, что в официальной доктрине средних веков провиденциализм и «душеполезность» — фундаментальные принципы, правила без исключений, то эти правила должны подчинять себе и юмор, и трагизм. Тогда их судьба — частный случай эволюции культуры от телеологии к эстетике, от целесообразности к художественности. Такова логика вещей. Однако силлогизм можно считать лишь некоей экспозицией, лишь импульсом к раскрытию темы: и трагическое, и комическое облачается в эпохальные и национальные одежды. Что до смеха, то на Руси он связан со скоморошеством. Интерпретация скоморошества есть по сути дела интерпретация древнерусского смеха и веселья. Как раз в XVII в. скоморошество подвергалось прямым, регулярным, жестоким репрессиям церковных и светских властей. Как известно, кризис любого культурного феномена всегда даст обильную пищу для размышлений о его смысле, его исторической роли. В русском культурном сознании скоморошество отождествляется с публичным весельем и смехом. Скоморохи — площадные лицедеи, плясуны и песенники, гудочники и волынщики, петрушечники и медведчики. Это заводилы народных игрищ и потех, профессиональные артисты, жертвующие искусству житейскими благами и удобствами, что ясно из пословиц: «Всякий спляшет, да не как скоморох»; «Скоморох голос на гудке настроит, а житья своего не устроит». Тождество это закреплено языком, ибо слова «скоморох» и «веселый» суть синонимы, равнозначно и равноправно употребляемые в документах XVI–XVII вв. Между тем о полном тождестве не может быть и речи. Строго говоря, это культурная иллюзия. Какая–то часть скоморошьего репертуара — не исключено, что весьма значительная, — была вполне серьезной [см., напр., Веселовский, 1883, 216 и след.; Морозов, 198]. К такому выводу приводит анализ мотива «муж на свадьбе своей жены», как он воплощен в русском фольклоре. Мотив этот известен европейской словесности с глубокой древности — от Гомера, у которого возвратившийся на Итаку Одиссей разгоняет женихов Пенелопы, до легенд о Карле Великом, от средневековых баллад о короле Горне до новеллы о Торелло в «Декамероне» (девятая новелла десятого дня), от южнославянских песен о Марке Кралевиче до сказочной былины «Добрыня в отъезде и неудавшаяся женитьба Алеши» [см. Созонович, 261–547]. |
| В.В. Виноградов Проныра, пронырство, пронырливый и др. Проныра, пронырство, пронырливый, пронырливость. История слова должна воспроизводить все его содержание, всю цепь его смысловых превращений, все его «метаморфозы». Она стремится раскрыть конкретные условия употребления слова в разные периоды его речевой жизни. Она определяет исторические закономерности изменения значений, связывающие судьбу отдельного слова с общим ходом развития всей семантической системы языка или тех или иных его стилей. История слова всегда жизненнее, динамичнее и реальнее его этимологии. Вопрос о происхождении слова только тогда получает твердую культурно-историческую базу, когда он опирается на исследование всех этапов смысловой эволюции этого слова, всех обстоятельств его бытования в разных социальных говорах, наречиях и родственных языках. Иллюстрацией может служить спор о гнездах слова проныра, пронырство, пронырливый, пронырливость в русском языке. Эти слова проходят через всю историю русского литературного языка. Они были широко употребительны уже в древний период русской письменности (XI–XIV вв.). В «Материалах» Срезневского (2, с. 1551–1552) собраны такие слова с основой проныр-:пронырение «козни, злоумышление»; пронырливый «лукавый, хитрый, коварный, злой, дурной»; проныривьство «лукавство»; пронырие " зло»; проныровати– пронырую «злоумышлять, строить козни»; проныръ, пронырьникъ– «злодей, лукавый» (о дьяволе); пронырьливый «лукавый, коварный, злой»; пронырьство «хитрость, коварство, зло». Большая часть этих слов дожила до XVIII b. Ср., например, в «Повести о Валтасаре Кралевичи»: «лутче жити в земли пусте, нежели жити з женою злоязычною и пронырливою» (Пиксанов Н. К. Старорусская повесть. М.; Пг., 1923, с. 91). В словарях Академии Российской (XVIII и начала XIX b.) отмечались как употребительные такие слова этого гнезда: проныра, проныривать и пронырить («употребляя хитрость, искать чего, выведывать что, выискивать»), пронырливость, пронырливый, пронырствовать, пронырщик, пронырщица и несколько в стороне – глагол пронырнуть (в значении «показавшись, появившись, тотчас скрыться, неприметно уйти» (см. сл. АР 1882, ч. 5, с. 596.). Большая часть этих слов дожила и до нашего времени. |
| Во время путешествия по Лужицам, я обращал внимание на городища и могилы: первых более в Лужицах Верхних, вторых в Нижних. Могилы, вышиной от 1 до 3 сажень 4 большею частью имеют круглую форму, точно как и в Богемии, Моравии, Силезии, и в редкой из них не находят урны разных вещей, каменных и бронзовых. Городища, вышиной до 25 футов 5 и от 20 до 100 шагов, имеют иногда обыкновенную круглую форму с отверстием, иногда же полукруглую; есть также и двойные городища, но я не видал ни одного, которое бы имело форму столь сложную, как многие из городищ южнорусских. В городищах находят черепки сосудов, много угля, пепла, кости животных, каменные вещи в виде молотов, ножей и прочих тех же форм, как и в могилах. Оставивши Лужицы, я посетил берега Черной Ольстры (Schwarze Elster), и обозрел там городища. По форме они ничем не разнятся от лужицких, как и вообще все саксонские. Без сомнения, многое ещё остается рассмотреть прежде, нежели можно будет решительно признать или отвергнуть их славянское происхождение; тем не менее многое заставляет предполагать, что они действительно славяне: a) они находятся только там, где жили и живут славяне; b) они всюду называются «городищами»; с) ко многим относятся предания чисто славянские; d) сами германцы по своим преданиям называют их славянскими – Wenden schanzen, и никогда германскими, повторяя о них предания, касающиеся славян... Я успел приехать в Дрезден уже поздней осенью. Здесь между славянскими рукописями Королевской библиотеки, особенно заняла меня чешская Библия XIV века; а в Кабинете антиков, собрания фарфора и в частном собрании библиотекаря Клемма, я нашёл много любопытных для меня остатков языческой древности, отрытых в могилах и городищах. Вообще сравнение сих вещей с отрываемыми в России очень занимательно: формы почти те же, и не только формы, но и самый материал. Возвратившись в Прагу, я занялся преимущественно древнею чешскою литературой, и потом, чрез Кралевградец (Koniggratz), Люгомышль и Брно, приехал в Вену. Я занимаюсь здесь, под руководством Вука С. Караджича, языком сербским, и приготовлюсь к путешествию по землям иллирийских славян. Очень сожалею, что я не имел до сих пор случая и времени заняться языком турецким: влияние его на западную половину иллирийских славян было гораздо сильнее, нежели влияние немецкого на славян германских. Донесение адьюнкта Срезневского, г. Министру Народного Просвещения из Загреба, от 2 (15) августа 1841 года |
| Наконец, как ни славен, ни дорог славянскому сердцу «Кралевич», он подчинился общему закону природы, – наскучил мысли. Не происходило ли ещё чего-нибудь, действительно славного, в исторической местности? Византийцы познакомились и других познакомили с нею, по-видимому, впервые. До них, конечно, знали её ещё римляне и греки и, вероятно, не раз упомянули о ней в истории, но под каким именем её знали, остаётся неизвестным. Ничего созвучного с именем: Прилеп не встречается у древних историков и географов. Был тут в Пеонии весьма именитый город Стовы – по-гречески, а Stobi – по-латински. Но учёные древлесловы указывают ему другое место, – восточнее Прилепа – и старого (Вароша) и нового (Перлепе). По свидетельству Тита Лисия (книга XXXIX, глава 59) предпоследний царь Македонии Филипп V, ведя войну на жизнь и смерть с Римлянами, выстроил неподалёку от Стоби город, который назвал, по имени сына своего, Персеидой. Легко понять, чем мог водиться он, строя новый город. Ему нужна была неприступная крепость. Что лучше для этого теперешней Марковой горы? Могло это происходить только до 178 (года его кончины) года до Р.Х. ... После роковой битвы под Пидной, положившей конец Караловой монархии, погасло имя Персея, исчезло из истории и мертворождённое имя Персеиды. Постройка же должна была остаться, и, за негодностью для новых хозяев страны, мало-помалу запустеть, оставаясь безыменною развалиною во весь римский период. С ослаблением империи, пограничные Иллирийцы весьма естественно позарились на прелепое место, и втихомолку заняли его, пока не вытеснены были оттуда законными преемниками победителей при Пидне – Византийцами. Последние, не терпя варварского Прелепа, переименовали место Прилапом, напоминающим любезного педантам Приапа 222 ... Всё это, конечно, только могло быть. Настоящим образом познакомилась с местом Византийская хронография уже по случаю многовековых войн империи то с Болгарами, то с Сербами, из коих то те, то другие постоянно норовили отнять укреплённый пункт у греков. |
|
|
