| 20 марта Расскажите, для чего вами в селе Кочпон организована «Священная дружина»? Дружиной называется организованная монашеская община. В селе Кочпон никакой дружины я не организовывал... Монашеской общины в Кочпоне не было, а была группа монахов, которые ко мне как к епископу обращались за советами духовного характера. (Этот ответ на допросе 13 мая истолкован следователем в требуемом смысле: «На допросе 20 марта вы сознались, что имели вокруг себя группу ссыльных монахов...») 27 марта Для какой цели вы в Кочпоне организовали и руководили группой монахов? В этой группе нас объединяла любовь к храму и пению. Состав группы я указал на предыдущем допросе. Какие задачи ставила группа перед собою? Кроме соблюдения обетов иноческой жизни каждым членом группы, задач мы не ставили... В своих показаниях 20 марта и сегодня вы упорно скрываете задачи группы монахов и церковников. Прошу еще раз подробно рассказать о них. Кроме духовных задач, еще раз заявляю, я лично и примыкающие ко мне монахи никаких иных задач не ставили. Я лично считал своим долгом путем личного примера в духовной жизни и исполнения монашеских обязанностей воздействовать на окружающую среду и людей слабых в вере. Такой же совет по вопросам духовной жизни я давал и монашеству, примыкавшему ко мне. На допросе 13 апреля выясняется причина обвинения в сочувствии троцкистам: В конце августа месяца 1936 года в церкви вы имели разговор с В-вым по процессу над членами троцкистско-зиновьевского центра? Разговор по процессу имел, но где именно, не помню. В разговоре В-ву высказали недоверие к материалам обвинительного заключения по указанному делу? Точно, что я говорил... не помню. Допускаю, что в разговоре ему сказал, что все тонкости нам трудно знать. Тогда же в разговоре с ним вы говорили в защиту участников троцкистско-зиновьевского центра Зиновьева и Каменева? Лично я не верил в моральное и политическое разложение Зиновьева и Каменева и заявлял об этом. Далее в том же протоколе: На квартире у вас систематически собиралось ссыльное духовенство. Расскажите, для чего вы их собирали? |
| И еще ранее в письмах В. Т. Верховцевой епископ Герман выразил суть своего подхода – подлинно христианского – к оценке поступков людей: «...думаю, было бы спасительней для всякого из нас останавливаться на светлом и добром даже у слабых и малодушных, чем с суровой жестокостью видеть лицемерие даже там, где, быть может, есть только простое малодушие или, еще больше, неправильная тактика. Апостол Петр был совсем не лицемер, а, однако, позорно отрекся от Христа перед простыми служанками. А всякому сильному надо помнить слова Апостола: считающий себя сильным пусть будет осторожным, чтобы не упасть» (19 марта 1925 года). «Теперь все меньше и меньше той неуловимой духовной энергии, какая преемственно питает все высокое и живое. Настоящая среда сейчас жадно поглощает и очень мало дает вновь все то, чем люди живы. То разложение духовенства, о котором Вы вскользь упоминаете в своем письме, только свидетельство этого духовного общего измельчания. Если принять без оговорок Ваше мнение, то становится просто жутко. Только все же и среди этой среды есть новые или еще формируются и заквашиваются в горниле испытаний и лишений, и это дает надежду, что Дух Божий не окончательно еще отошел от нас и что болезнь, быть может, будет иметь благой конец» (23 сентября 1927 года). 14 января 1928 года епископ Герман получает разрешение на выезд и возвращается в Москву. Владыка сразу же известил о своем приезде родных. «Семья наша, – вспоминает Гали Леонидовна, – получила приглашение от Владыки приехать повидаться с ним. Поехали сестра Владыки Верочка, моя мать и я. Отец был занят на службе. В Москве Владыку приютила неизвестная нам монахиня. Она жила недалеко от Ярославского вокзала, мы шли пешком. Встреча была горячая. Владыка был радостно оживлен, много рассказывал о ссылке и потом стал показывать свои акварельные работы в большом блокноте... Несколько дней спустя я была в Сергиевом Посаде одна в доме. Раздался стук, я выбежала открывать. На пороге стоял Владыка, одетый в мирскую одежду – брюки и полукороткое пальто. Вошел, улыбается, стал шутить: „Что, не ждали?! Ну что, Лёня не захотел приехать „страха ради иудейского”, а вот опальный брат сам заявился к нему в дом!”» (В этот свой приезд епископ Герман почему-то не смог повидаться с Верховцевыми, а в мае 1928 года они были арестованы и после освобождения в сентябре того же года выехали в Тулу.) |
| услады войти в покой трудов своих... И твой труд здесь уже окончен, и время отшествия твоего приспело. Позволь же мне в этот прощальный час, в храме, посвященном Апостолу любви, сказать тебе от всех нас слово правды, слово любви. Не встревожить твое смирение, не смутить лестным фимиамом лукавой похвалы покой души твоей, а только ободрить тебя хотим мы. Если и всегда, то особенно теперь больше чем когда-либо необходимо мужество и терпение тем, на кого возложен тяжелый крест власти. Ты знаешь лучше меня, что около того пути, которым идешь ты и каким волею Промысла пойду теперь и я, почти всегда вздымается ропот человеческой зависти, и самый путь этот представляется ей таким легким, блестящим и радостным. Не знает она, что весь покой его – бессонные ночи, а безоблачная радость – тревожные думы, безотрадные нравственные огорчения и страдания. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что твое делание здесь всегда отмечали именно спокойное мужество и деликатная терпеливость. Я сказал бы очень мало, если бы только сказал, что ты всегда был спокоен и ровен, постоянно деликатен и терпелив. Все это не являлось каким-то счастливым придатком, каким наградила тебя сама природа, а было плодом работы над собой, победы над собой во имя идеалов Христа, во имя Его. Ты каждое мероприятие, из каких слагалось твое „послушание”, продумывал сердцем, им судил каждый твой шаг. Скажу тебе слово любви и от себя, как инспектора семинарии – помощника ректора. Ты сам знаешь, какое единодушие должно быть между ними и как, к сожалению, его мало и редко бывает. Я уверен, что выражу не только свои личные чувства, но и чувства моих помощников – членов инспекции, если скажу, что в той трудной, черновой работе, какая является их уделом, ты всегда был нашим мудрым помощником, был нашим другом, за что от всей души бью тебе челом. Скажу тебе слово любви, любви самой теплой, самой чистой и искренней и от лица тех, кто волею времени здесь не присутствует, но сердцем здесь – от лица наших учеников. Ты был для них отцом, это всегда они чувствовали и еще сильнее почувствуют, когда сами выйдут в жизнь и оглянутся назад. В заботах и попечениях о них ты являл любовь без слабости, и твое беспристрастие особенно ясно сказывалось там, где по долгу своего положения ректору приходится быть педагогическою совестью. И в тех случаях, где, быть может, некоторым казалось, что ты был нерешителен – ты был только спокоен; там, где, казалось, была не всегда безопасная для дела снисходительность – была только разумная терпеливость; и то, что иные могли принять за недопустимую слабость и уступчивость – было только справедливостью». В заключение, высказав добрые пожелания отцу Филиппу на новом месте служения, отец Герман объявляет об общем подарке преподавателей, «на молитвенную память», отцу Филиппу – и иеромонах Серафим подносит ему архимандричий крест, украшенный камнями. |
| 4 декабря ВЦИКом в Ивановский облисполком направлено письмо: «Получено заявление служителя культа Глазкова Ивана Гаврииловича, проживающего в с. Шустове Вязниковского района, из которого видно, что, несмотря на постановление Президиума ВЦИК от 30. 08. с.г. 380/с, указанному служителю культа местными органами [в октябре 1930 г.] предложено в 24-часовой срок уплатить 760 рублей налога, а когда он это выполнить не смог, у него, вопреки запрещения производить взыскания (п. 4 постановление Президиума ВЦИК 380/с), было изъято абсолютно все имущество. Спустя некоторое время [в ноябре] местными властями была потребована дополнительная уплата налога в сумме 680 рублей, но в виду невозможности взыскать указанную сумму, решено приступить к взысканию этой суммы с имущества отдельно живущих детей Глазкова. Когда Глазков пробовал обращаться с жалобой на незаконные действия местных властей, от вышестоящих организаций получен ответ, что дело его будет пересмотрено своим порядком, но приостанавливать взыскания, хотя и незаконные, никто не будет, т.к. если впоследствии будет установлена незаконность взыскания, можно будет просить о возвращении незаконно взысканного. Помимо взысканной налоговой суммы с Глазкова взыскано самообложение в размере 680 рублей, а общая сумма подлежащих с него взысканий равна 2160 рублям… М.И. Калинин поручает Вам: 1) немедленно приостановить взыскание с Глазкова и пересмотреть обложение и 2) выслать обстоятельный доклад о том, чем вызвано противодействие местной власти и было ли Вам это известно, что Вами предпринималось ранее и что предпринимается теперь к урегулированию указанного ненормального явления». Кроме того, в жалобе от 3 декабря Глазков указывал, что в феврале 1930 г. Был раскулачен, сельским хозяйством не занимается, имеет 5 малых детей и доход его около 400 рублей в год. 22 мая 1931 г. Пришел ответ Ивановского облисполкома по делу И.Г. Глазкова, что «областной прокуратурой возбуждено уголовное преследование против лиц за продажу и невозврат имущества, незаконно изъятого у служителя культа Глазкова. Кроме этого сообщается Вам для сведения, что постановление ВЦИК за 380/с в районы области спущено и в развитие коего обращено внимание районов письмом от 19.12.п.г. За 602/с о недопустимости невыполнения такового, в отношении же урегулирования вопроса с ненормальным явлением, доклад нами был выслан за 174/с от 2.03.-с.г.» |
| Феодосий, настаивавший на сильные меры против раскольников, жаловался, что в последнее время они находят себе поблажку в Кабинете. Жаловался и знаменитый Питирим нижегородский именно на то, что ведение раскольников и сбор с них двойного оклада отошли от него и от вице-губернатора Ржевского в общие финансовые и правительственные места. «Будет немалое упущение, – писал Питирим, – ибо заочные дела без настоящего собственного нашего присмотру и понуждения могут производимы быть так закрытие, как за завесою, и между тех дел плуты раскольщики, по замерзелым своим воровским обычаям, чрез поноровку приходских попов могут производить себя подлогом, яко волцы в одеждах овчих, под именем православных христиан, ибо при ведомстве моем явились в сыску многие такие подлогом при церкви обретающиеся раскольники, за что приходских попов послано на галеры более 70 человек, а с других взято штрафов с 1500 рублей. Раскольщики злую дерзость против прежнего уже много пуще ныне возымели: попов приходских, которые тщатся их раскол не укрывать, паче же приводить к обращению, тех воровски тайным обычаем убивают до смерти со многим и различным поруганием; а отколе им такая придадеся дерзость и в какой надежде, того признать не можно. Такожде раскольщики и за бороды не платят, отговариваясь иным платежом, который положен на них особливый за раскол, а не за ношение бород, да и тем, в других-де губерниях и епархиях с раскольщиков за бороды не правят; а в Нижегородской епархии с них, раскольщиков, как за раскол, так и за бороды правили без упуску, понеже блаженные памяти его императорское величество чрез доклад нашего смирения повелел править и за бороды». В другом письме к Макарову Питирим писал: «Раскольщики в немалое дерзновение пришли обаче не туне: первое, что Юрья (Ржевский) от нас помощию выключен; второе, разглашают, что будто Юрье в Нижнем и не быть впредь; третье, синодального ведомства город Арзамас, Ерополчь и Вязниковская слобода, которая в расколе подобна Керженцу, Гороховец из св. Синода были определены указом 1722 года раскольническими и духовными делами и рукоположением в священство в Нижегородской епархии, из которых чрез труд наш в обращении более 10000; а в прошлом, 1726 году от ведения моего указом из св. Синода отрешены к дикастерии; и сия вся раскольщики видевши, разглашают пред простыми о мне, ему-де и от всех дел раскольнических будет отказано. И правда, таковыми случаи немалое подадеся им на мя дерзновение: смолчать грех, а и говорить не без сомнения, якобы любоначалия ища». |
| Несмотря, однако на ревность патриарха, домовые церкви у бояр Матвеева и Голицына расписаны были в новом вкусе итальянскими и немецкими художниками. Сего мало, – на рынках открыто продавались печатные на бумаге картины иноземного происхождения с изображениями священных событий и ликов святых, совершенно чуждыми духу православной церкви. Такое злоупотребление патриарх Иоаким воспрещал особою окружною грамотой. 4) Строгановское письмо. В конце XVI века возникло строгановское письмо, занимающее средину между византийским и фряжским стилями. Местом его возникновения и процветания был Сольвычегодск, где жили знаменитые в нашей истории Строгановы. Строгановское письмо отличается точностью обрисовки, тщательною отделкой мелочей и драпировки (доличного), разнообразием в лицах, яркостью красок и богатою позолотой 82 . 5) Суздальское письмо. Иконы суздальского письма, распространяющиеся большею частью в простом народе, представляют совершенное искажение византийского стиля и отличаются неправильностью рисунка, чрезвычайною угловатостью и короткостью фигур, отсутствием соразмерности в частях и наконец безвкусною пестротой колорита. Суздальское письмо, составляющее доселе предмет выгодной промышленности для поселян Вязниковского и Гороховецкого уездов Владимирской губернии, возникло со времени перенесения столицы из Киева в Суздальскую область. Академическая церковная живопись. Академическая церковная живопись, состоящая в подражании итальянским школам, возникла в России, собственно, со времени учреждения Академии художеств при Елизавете Петровне. Пётр I хотя вызывал в Россию иностранных мастеров и отправлял русских в чужие края, особенно в Голландию, Италию для изучения живописи, но он же старался ограничить своеволие иконописцев, учредив над ними цензуру и управление ею поручив русскому иконописцу Ивану Зарудневу. При преемниках же Петровых, особенно со времени учреждения Академии художеств, пристрастие к итальянской живописи до того усилилось, что иконы стали писать не с древних греческих и русских образцов, но с иностранных оригиналов и эстампов. |
| Поднимаясь в гору по этой узкой тропинке, время от времени нужно оглядываться назад. Все шире и шире будут открываться перед вами заклязьминские дали, ее привольная пойма, и, наконец, вы увидите далекую синюю полоску начинающегося там Ярополчского бора. Когда же тропинка приведет вас наверх (на Больничную улицу), нужно еще пройти немного прямо, и вы подойдете к глубокой пропасти, у подножья которой ютятся дома. От тех домов местность довольно круто поднимается, уходя вдаль, так что ту часть города вы смотрите как бы сверху, с самолета. Переплетение тихих деревянных улочек, зеленеющих травой и садами, очаровательно. Хорош вид и с Венца, высокого холма на краю Вязников, возле поселка Ярцево. Этот холм омывается садами, как морским прибоем, а горизонта, а заклязьминских далей оттуда смотреть не пересмотреть. Все извивы реки, все ее старицы, ложные русла, брошенные светлыми подковами в зелень поймы, озерки, деревни, ярко-зеленые пятна болотцев – все это с Венца видно как на ладони. И манит, зовет своей неоглядностью Ярополчский бор, в середине которого есть будто бы провальное озеро Кщара. Решено было идти туда. Вопрос этот решался на вечернем совете в гостинице «Свет» вместе с другим наиважнейшим вопросом. Домашняя дума в дорогу не годится. Время путешествия нашего истекло, хотя мы успели пройти лишь половину того, что задумали. В Вязниках мы вышли на асфальтовую магистраль, с которой свернули сорок дней назад. Была мечта пересечь ее и уйти в просторы, лежащие по другую сторону магистрали. Таким образом, вся южная половина области, то есть вся Мещера с ее лесами, с ее глухими трясинами, с ее неповторимым Гусь-Хрустальным, с ее древним Муромом и селом Карачаровом, где сиднем сидел Илья Муромец, – все это из доступной реальности снова уходило в мечту. Три дня, которые имелись еще в нашем распоряжении, не могли поправить дела. При подведении итогов было высказано мнение, что мы дружно делили походные тяготы, что мы узнали немало интересного за это время и что на будущее лето или через год хорошо бы в том же составе пройти по Мещере, как теперь мы прошли по Ополью. |
| Это хорошо, когда жизнь оставляет место для мечты. Нет успокоенности, нет завершенных дел, нет конца жизни. За далью открывается новая даль, а там своя, иная даль, и в этом великая правота нашего поэта. Мы решили все же побывать в Ярополчском бору, прежде чем покинуть Владимирские земли. На этом закончилось «историческое» совещание в гостинице «Свет». День сороковой «Лес есть социальный организм, в котором деревья вступают в тесное взаимодействие друг с другом, влияют на занятую почву и атмосферу», – такую цитату из книги по лесоводству прочитал нам в напутствие один из работников Вязниковского лесничества. Нельзя сказать, что эти мудрые слова мы твердили наизусть, подступая к сердцу Ярополчского бора. Кроме почвы и атмосферы, лес, должно быть, повлиял и на нас, потому что мы шли тихие, зачарованные, потрясенные, благоговеющие, подавленные. Мы шли, маленькие, мимо подножий медно-красных гигантов, вознесшихся черт-те куда своими зелеными шапками! Стволы их (как и мы) затоплены тенью, а верхушки (в отличие от нас) видят солнце, далекие горизонты, земной простор. Никакого подлеска не было здесь. Земля, вся в небольших буграх, – может быть, в древности были здесь песчаные дюны, – покрыта плотным белесым лишайником и кажется оттого выкованной из серебра. Лишайники легко похрустывают под ногами на буграх, мягко уступают ступне во влажных низинах. Белые лишайники и красные сосны – больше ничего лишнего не было в этом бору. В то время когда, по нашим предположениям, сердце Ярополчского бора – озеро Кщара – должно было находиться от нас не более чем в пяти или семи километрах, внимание наше привлек незнакомый нам доселе знак, вырубленный на сосне. Он напоминал изображение оперенной стрелы длиною не менее полутора метров, так что оперение охватывало ствол во всю его ширину. Приглядевшись, мы увидели, что у нижнего конца стрелы, там, где положено быть наконечнику, прикреплен к дереву железный колпачок, наполненный белой массой, похожей на топленое свиное сало. В иных колпачках белые комочки его плавали в скопившейся дождевой воде. Тогда память подсказала читанное в книгах и даже стихах слово «живица». |
| —492— харистия) явитися», эти богословы спокойно решили, что таинства Христовы больше не нужны, а в том числе не нужно и священство. Так зародилась безпоповщина. Мысль её приписывается Капитону, известному в свое время подвижнику вязниковских лесов, богословский авторитет которого держался главным образом на замысловатом способе подвижничества: он носил трехпудовые каменные вериги и спал в висячем положении, вешая себя на крюк за железный пояс: «и то ему постеля», замечает Евфросин (стр. 10). Гордыня обуяла его и он «нача вводити по самосмышлению», установил пост по субботам, а ученики его пошли еще дальше, проповедовали пост до голодной смерти, «в ямах морити не сами же и не себя, но инех прельстя». Самоубийство проповедовалось, как очистительное средство, которым приготовлялись к предстоявшей близкой кончине мира, спасая свое благоверие от антихристовых козней. Так возникло учение «самоубийственных смертей», или «путь, нареченный самовольное мученичество», как выражается сам Евфросин (стр. 109). По нашему мнению, издатель на основании изданного трактата совершенно верно говорит, что на первых порах это изуверное самоистребление происходило без всякого преследования раскольников светскою властью, не вынуждалось гонением (стр. 020). Такой характер первых случаев «самоубийственных смертей» отмечен и самим протопопом Аввакумом, их одобрявшим: «а в Нижнем преславно бысть, писал он: овых еретики пожигают, а инии, распалшеся любовию и плакав о благоверии, не дождався еретическаго осуждения, сами во огнь дерзнувше, да цело и непорочно соблюдут правоверие, – ликовствуют со Христом, самовольные мученики» (стр. 034). Но как бы последовательно и убедительно ни было выведено столь безбожное учение, его практический успех был бы непонятен без тех пропагаторских уловок, к каким прибегали его проповедники. Трактат старообрядца Евфросина весьма ярко рисует эти уловки и, как исторический источник, имеет даже некоторое преимущество перед обличительными творениями тогдашних православных борцов против раскола. Те были настоящие |
| В том случае, если крестьянин-ходебщик становился местным богачом, у него появлялся «чистенький одноэтажный домик господской архитектуры». Примечательно, что в этой «господской» архитектуре мы без труда обнаруживаем знаки «остраненности» офеней; эти знаки должны были сказать окружающим о странствиях торговца «по всему миру». «Иногда на таком домике или на таком господине, – передает наблюдатель, – вас поразит какая-нибудь безделка, о которой вы долго будете потом размышлять, придумывая, какими путями она могла залететь в русскую деревушку; так поразят вас длинные оленьи рога, самой редкой породы, приклеенные посреди фасады такого домика, или алжирское бронзовое украшение с восточными таинственными знаками, воткнутое в белую манишку такого господина, может быть многие годы скитавшееся по лицу земли, прежде чем попало в глубь Вязниковского уезда» (курсив мой. – О.Т.) (Безобразов, 1861, с. 283). Между тем социокультурный аспект одежды часто был усложнен религиозным мотивом. В контексте раскола и религиозной системы бытового поведения одежда полагала человека в мире относительно «своих» и «чужих». Тип одежды и внешности – это еще и знак «своего» по религиозным убеждениям. С начала XVIII в. отношения человека с вещью сильнее стали окрашиваться не только всепроникающей государственной опекой, но и религиозным чувством. В XVIII в. людей «древлего благочестия» узнавали на улицах по той особой одежде, в которую, как мы помним, их одел Петр I. Но в это же время элементы костюма выбирали и сами староверы, неизменно находившие в Священном предании «преужасные суть запрещения» относительно ношения «немецкого» платья (ОР БАН, ф. 67, Ф.А. Каликин, 92, л. 20 об.). Строгое отношение к одежде явилось даже причиной выделения у филипповцев «орловского согласия»: некоторые из беспоповцев стали носить картузы, «модные шапки», тулупы с большими воротниками и смазные сапоги, а также заниматься по праздникам торговлей (Павел, 1885, с. 61). В связи со всем этим переодевание бродячего купца, о котором мы узнали выше со слов очевидца, диктовалось религиозной функцией будничного костюма и вполне определенными нормами религиозной психологии, Одежда должна была указывать на религиозную принадлежность (ср.: Богатырев, 1971, с. 306, 324–325). Об этом можно судить хотя бы по тому скупому портрету офени-старинщика, который нам оставил Д. Семеновский: «Выходил из вагона старинщик. Волосы под картузом острижены по-староверски, в скобку. Борода веником. Сборчатая поддевка. Смазные сапоги с калошами» (Семеновский, 1939, с. 137). Кстати, этот портрет вполне соответствует портрету «сановитого» и «важного видом» сборщика милостыни из старообрядческой среды, который нарисовал СВ. Максимов: «большая широкая борода по чреслам и длинный ус в таких случаях в глазах простодушных милостивцев много значили и для пущего успеха непременно требовались» (Максимов, т. 1, 1907, с. 51–52). |
|
|
