| — Разумеется. — А ну-ка, сынок, принеси мне из сейфа сундук с камнями. Поглядим. Крыс встал и вышел из зала. Пиратка тут же обернулась к одному из своих телохранителей и сказала: — Бесноватый, голубчик, будь другом, проследи за моим сынком, чтобы он ничего себе в карман не положил. Телохранитель без единого слова поспешил следом за Крысом. — Вы даже сыну не доверяете? — удивился Пашка. — Никому не доверяй — вот наш пиратский принцип. У меня все подозреваемые. Кроме тех, кого я уже обвинила. — И я? — И ты. Я тебя черт знает в чем подозреваю. Может, ты и не пилагейка, а, допустим, парень и мой враг. Пашка весь сжался. Неужели она догадалась? Нет, это была королевская шутка. Мамаша тут же расхохоталась, словно серебряные колокольчики зазвенели в зале. У Пашки даже мурашки по спине побежали от наслаждения. Он чувствовал, что влюбляется в мамашу, несмотря на разницу в возрасте. — Какая вы красивая и обаятельная! — вырвалось у него. — Мне многие это говорят, — сказала пиратка. — Что есть, то есть! Этого у меня не отнимешь. Но я и не дура. Вошел, прижимая к животу тяжелый сундук, мрачный как туча Крыс. — Ну, мамаша, — сказал он, — не ожидал! Даже родного сына… — Много он успел спереть? — спросила королева у Бесноватого, который шел следом. Тот без слов разжал горсть и показал — там лежали три больших сверкающих алмаза. — Передай сюда сундук, — сказала королева. — Ну что ты с ним будешь делать? Мальчишка еще. Не вешать же мне его. А может, повесить? — Мамаша, — возмутился Крыс, — у нас гости. — Сиди, сиди, я скорей вот этой пилагейке свой сундук доверю, чем тебе, паршивец. Давай сюда ключ от сейфа. Отпечаток снять успел? Ну ничего, я сегодня вечером новый замок врежу. Так на чем мы остановились?.. С ангельской улыбкой она обернулась к Пашке. — Вы хотели показать мне свои сокровища. — Да, да, фамильные драгоценности, все время с собой вожу. От моей бабушки остались. «Так я тебе и поверил!» — подумал Пашка, стараясь сбросить с себя наваждение. Уж очень доброй казалась красавица. |
| десятилетий после создания и к сер. XVI в. совершенно потеряла первоначальный вид (свидетельства Дж. Вазари и Дж. П. Ломаццо). Эта роспись является высшим достижением Л. да В. в области оптики и воздушной перспективы. Благодаря высокой точке схода он зрительно расширил пространство трапезной, с помощью бесконечного пейзажа, расстилающегося за спиной Христа и апостолов, «уничтожил» тем самым границу стены. Обособленная фигура Христа является геометрическим, композиционным, сюжетным и символическим центром сцены. К Христу обращены взоры взволнованных и растерянных учеников. Предметом особого внимания Л. да В. стало выражение душевных движений через мимическую характеристику и жест: в образах апостолов он попытался отразить весь спектр человеческих эмоций, вызванных вестью о скором предательстве Христа одним из учеников. Л. да В. выбрал для изображения момент максимальной напряженности: мгновение между тем, как прозвучали слова о предателе, и определением его имени. Трактовка темы Тайной вечери у Л. да В. отличается от традиции ее изображения во флорентийских монастырских трапезных, где фигура Иуды помещена за столом напротив остальных участников сцены и т. о. противопоставлена им (напр., у Андреа дель Кастаньо или Доменико Гирландайо), и от ломбардского варианта ее интерпретации (Христос протягивает Иуде хлеб). Рисунки Л. да В. (Королевская б-ка, Виндзор; Галерея Академии, Венеция) свидетельствуют о том, что он внимательно изучил обе традиции. Центральной темой росписи у Л. да В. остается установление таинства Евхаристии. По мнению М. Росси, необычное иконографическое решение могло быть подсказано Л. да В. приором мон-ря Санта-Мария-делле-Грацие, ученым доминиканцем Винченцо Банделло, и основываться на томистском истолковании сюжета Тайной вечери. В композиции подчеркивается евхаристическое и священническое значение фигуры Христа, потому общая схема Его изображения у Л. да В. перекликается с иконографией Imago Pietatis и Traditio Legis ( Rossi. 2005. Р. 79). В то же время фреска не лишена деталей, вносящих в нее элемент живой повествовательности; к их числу относится натуралистически написанный натюрморт на столе. |
| Вот и говорит кот собаке вислоухой: «Что ты знаешь? Ведь хозяин-то наш в засаженье. Обманула его царевна, сняла с руки колечко и ушла за тридевять земель, за десятое царство. Надо кольцо добывать; побежим-ка с тобой!» Побежали; где на пути озера плыть, где реки плыть, там кот садится на загривок к собаке вислоухой, собака и перевозит его на другую сторону. Долго ли, коротко ли – сбежали они за тридевять земель, за десятое царство. Говорит кот собаке: «Ежели из королевской кухни будут посылать за дровами, ты сейчас беги, а я на погребок пойду к ключнице; что она задумает – то я и подам». Стали они жить на королевском дворе. Вот сказывает ключница королю: «Есть у меня на погребке котик золотой хвостик; что задумаю – то и подаст!» Повар говорит: «А у меня есть собака вислоухая; как стану посылать мальчика за дровами, она опрометью бежит и несет!» Король приказывает: «Приведите собаку вислоухую в мою спальню»; а царевна велит: «А ко мне приведите котка золотой хвостик». Привели кота и собаку; и день и ночь во дворце остаются. А царевна, как спать ложится, колечко завсегда в рот берет. Вот бежит ночью мышь, а кот за загривок ее и цапнул; мышь говорит: «Не тронь меня, кот! Я знаю, зачем ты пришел; ты пришел за колечком – я тебе достану его». Кот ее выпустил; она вскочила на кровать и прямо к царевне, сунула свой хвостик ей в рот и зашевелила; царевна плюнула да колечко и выплюнула. Кот цап и кричит вислоухой собаке: «Не зевай!» Бросились прямо в окошко, выскочили и побежали, сухим путем бегут, а реки и озера плывут; приходят в свое царство и прямо к тюрьме… Кот влез в тюрьму; хозяин увидал, стал его гладить, а кот песни петь и положил ему на руку колечко; хозяин обрадовался, перекинул колечко с руки на руку – выскочило триста молодцев и сто семьдесят богатырев: «Что работать прикажете?» Он и говорит: «Чтоб мне с горя на целые сутки была знатная музыка». Музыка заиграла. А царь посылает к нему посланника: «Обдумался ли?» Посланник пошел и заслушался; вот царь другого посылает, и другой заслушался; вот третьего посылает, и третий заслушался; вот приходит сам царь к зятю, он потемнил и царя этою музыкой. Как только перестала музыка, царь и начал у него выспрашивать. Зять говорит: «Ваше царское величество! Освободите меня на единую ночь, вмиг доставлю вашу царевну». |
| Эскориал. Общий вид. Гравюра из кн.: Atlas Major/Ed. J. Blaeu. Amst., 1662. Vol. 10: Spain and Africa (Auxerre, Billiothèque Municipale) Эскориал. Общий вид. Гравюра из кн.: Atlas Major/Ed. J. Blaeu. Amst., 1662. Vol. 10: Spain and Africa (Auxerre, Billiothèque Municipale) Воплощением духа Контрреформации стал Эскориал - дворец-мон-рь, построенный в 1563-1584 гг. испан. кор. Филиппом II в горах к северу от Мадрида. В королевской резиденции были собраны богатейшая б-ка и одна из самых больших в Европе коллекций христ. реликвий. В XVI-XVII вв. центрами культуры оставались ун-ты: крупнейший на Пиренейском п-ове Саламанкский ун-т (его называли Иберийскими Афинами), ун-т в Алькала-де-Энарес. К 1620 г. в И. насчитывалось 33 ун-та, в рамках уже существовавших учебных заведений возникали новые коллегии. Образование университетского уровня давали иезуитские коллегии, сеть к-рых возникла на полуострове во 2-й пол. XVI в. Затем наступил период стагнации ун-тов, сменившийся их упадком. Качество образования в разных центрах было неодинаковым. Даже в престижных ун-тах Саламанки, Алькала-де-Энарес, Вальядолида, где сохранялся высокий уровень преподавания теологии и права, почти перестали обучать математике и астрономии. Испан. агиография получила развитие в сочинениях А. де Моралеса (Житие св. мучеников Иуста и Пастора, пострадавших при имп. Диоклетиане) и П. де Рибаденейры (жизнеописания Игнатия Лойолы и др. иезуитов (Диего Лайнеса, Альфонсо де Сальмерона и Франсиско де Борхи), к-рых Рибаденейра знал лично). Труды Рибаденейры пользовались популярностью и неоднократно переиздавались. Успех имел его сборник житий святых ( Ribadeneyra P., de. Flos sanctorum, o libro de las vidas de los santos. Madrid, 1604. 2 vol.). Во 2-й пол. XVI в. под влиянием ренессансного гуманизма и развивавшихся научных методов работы с текстом переживает расцвет библеистика: в 1569-1572 гг. в Антверпене была отпечатана «Королевская Библия» с параллельным текстом на евр., арам., сир., греч. и лат. языках. Инициатором и покровителем этого издания выступил испан. |
| Матер снова взглянул на карту. – А эти угольные склады, – заговорил он, – на товарной станции? Вы их держите под постоянным наблюдением? – Глаз не спускаем, – сказал старший инспектор. – Я сам занялся этим сразу, как позвонили из Скотленд-Ярда. – Отличная работа, мальчики, отличная работа, – заметил начальник полиции, допивая виски. – Отправлюсь-ка я домой. Трудный день завтра, всем нам придется поработать. Вы небось захотите утром посоветоваться со мной, я полагаю, а, старшой? – О, не думаю, что мы станем беспокоить вас слишком рано, сэр. – Ну, если вам понадобится совет, я всегда на том конце провода. Спокойной ночи, мальчики. – Спокойной ночи, сэр. Спокойной ночи. – Старик прав в одном, – старший инспектор убрал виски в свой шкаф. – Сегодня мы ничего больше не сможем сделать. – Я вас не задержу, сэр, – сказал Матер. – Не думайте, что я делаю из мухи слона. Сондерс подтвердит – я не из тех, кому больше всех надо, только что-то такое в этом деле… Не могу выкинуть его из головы. Странное какое-то дело. Я вот смотрел на карту, сэр, и думал, где бы я спрятался. Вот эти пунктирные линии на востоке, с краю, это что? – Новостройка. Жилые дома. – Недостроенные? – Я послал двух полицейских с обходом на этот участок, сказал – спецзадание. – Вы очень хорошо все продумали, сэр, на самом деле вы и без нас могли обойтись. – Не все же у нас такие, как он. – Все-таки у меня неспокойно на душе. Он кого-то преследовал, поэтому и приехал сюда. Парень сообразительный. У нас ничего на него не было раньше, а он за последние сутки только и делает, что ошибается. Шеф сказал, он уже так засветился, что поверить трудно. И так оно и есть. У меня впечатление, что парню кто-то здесь позарез нужен. Старший инспектор взглянул на часы. – Ухожу, сэр, – сказал Матер. – Увидимся утром. Спокойной ночи, Сондерс, я пойду похожу тут вокруг немного, потом в гостиницу. Хочу разобраться, что где. Он вышел на Хай-стрит. Дождь прошел, наполнив сточные канавы, медленно покрывающиеся ледяной коркой. Он поскользнулся на тротуаре, схватился рукой за фонарный столб, чтобы удержаться на ногах. После одиннадцати фонари в Ноттвиче еле светили. Через дорогу, ярдах в пятидесяти, если идти к рынку, виден был портик Королевского театра. Все огни там были уже погашены. Он вдруг обнаружил, что мурлычет: «Для меня это – рай земной», и подумал: как хорошо любить; как хорошо, когда есть стержень, определенность; чтобы не просто влюбиться и витать в облаках, а любить. Он ценил организованность и порядок, и ему хотелось, чтобы и здесь все организовалось как можно скорее: хотел, чтобы любовь была засвидетельствована печатью и подписью и он мог оплатить лицензию. Его переполняла безмолвная нежность, которую он никогда не сумел бы выказать вне брака. Он не был любовником, он ощущал себя человеком женатым, но женатым так, что годы счастья, взаимного доверия и бесконечной благодарности судьбе ждали его впереди. |
| Короче — успех и новой пьесы и нового актера был полный, и, когда мисс Сневелличчи вызвали в конце пьесы, ее вел Николас и делил с ней аплодисменты. Глава XXV, касающаяся молодой леди из Лондона, которая присоединяется к труппе, и пожилого поклонника, который следует в ее свите; трогательная церемония, последовавшая за их прибытием Новая пьеса, будучи явной удачей, была анонсирована на все вечерние представления впредь до особого извещения, а по вечерам театр оставался закрытым два раза в неделю вместо трех. И это были не единственные признаки необычайного успеха, ибо в ближайшую субботу Николас получил через посредство неугомимой миссис Граден ни больше ни меньше как тридцать шиллингов; помимо такой существенной награды, он был удостоен немалой чести и славы, получив на адрес театра экземпляр брошюры мистера Кэрдля с автографом этого джентльмена на первой странице (само по себе бесценное сокровище), в сопровождении записки, записка содержала многочисленные похвалы и непрошенное заверение в том, что мистер Кэрдль с величайшим удовольствием будет каждое утро читать с ним Шекспира три часа перед завтраком во время его пребывания в этом городе. — У меня есть еще одна новинка, Джонсон, — весело объявил однажды утром мистер Крамльс. — Что именно? — спросил Николас. — Пони? — Нет, к пони мы обращаемся только в тех случаях, когда все остальное провалилось, — сказал мистер Крамльс. — Думаю, что в этом сезоне нам вообще не придется пользоваться им. Нет, нет, не пони. — Быть может, мальчик-феномен? — предположил Николас. — Есть только один феномен, сэр, — внушительно ответил мистер Крамльс,и это — девочка. — Совершенно верно, — сказал Николас. — Прошу прощенья. В таком случае я, право же, не знаю, что это может быть. — Что бы вы сказали по поводу молодой леди из Лондона? — осведомился мистер Крамльс. — Мисс такая-то из Королевского театра Друр-и-Лейн? — Сказал бы, что она будет очень хороша на афишах, — отозвался Николас. — В этом вы правы, — заметил мистер Крамльс, — и если бы вы сказали, что она будет очень хороша также и на сцене, вы бы не ошиблись. Посмотрите-ка, что вы об этом думаете? |
| Мистер Пиквик с силой ударил по столу, подтверждая непреложность своего намерения. – Прекрасно, уважаемый сэр, прекрасно, – сказал Перкер. – Конечно, вам лучше знать. – Разумеется, – поспешно отозвался мистер Пиквик. – Где живет королевский юрисконсульт Снаббин? – Линкольнс-Инн, Олд-сквер, – ответил Перкер. – Я бы хотел его повидать, – сказал мистер Пиквик. – Повидать королевского юрисконсульта Снаббина, уважаемый сэр! – с крайним изумлением воскликнул Перкер. – Нет, нет, уважаемый сэр, невозможно! Повидать Снаббина! Бог с вами, уважаемый сэр, слыханное ли это дело, если предварительно не внесена плата за консультацию и не назначен час консультации! Это никак невозможно, уважаемый сэр! Однако мистер Пиквик заявил, что это не только возможно, но и необходимо, и в результате через десять минут после того, как он выслушал заверение, что это сделать невозможно, поверенный ввел его в контору великого Снаббина. Это была довольно просторная комната без ковра, с большим письменным столом, придвинутым к камину. Сукно, покрывавшее стол, давно отказалось от всяких претензий на свой первоначальный зеленый цвет и постепенно посерело от пыли и времени, за исключением тех мест, где все следы его натурального цвета были уничтожены чернильными пятнами. На столе лежали многочисленные пачки бумаг, перевязанные красной тесьмой, а за столом сидел пожилой клерк, чей прилизанный вид и массивная золотая цепочка от часов служили внушительным показателем большой и прибыльной практики королевского юрисконсульта Снаббина. – Королевский юрисконсульт у себя в кабинете, мистер Моллерд? – осведомился Перкер, с величайшей учтивостью предлагая свою табакерку. – Да, он у себя, но очень занят, – последовал ответ. – Посмотрите-ка сюда: еще не дано ни одного заключения по всем этим делам, а гонорар за каждое уплачен. При этом клерк улыбнулся и втянул понюшку табаку с увлечением, которое, казалось, вызвано было как любовью к табаку, так и пристрастием к гонорарам. – Вот это называется практикой! – сказал Перкер. |
| Приносят вино. И если святейшая Инквизиция появится на пороге со шпагой в руках, мужланы, со шпагой в руках и с зажженным фитилем в пушке, черт возьми! ибо… ДОН МИГЕЛЬ Сядь, проклятый крикун, и перестань бахвалиться. Кто здесь не знает твоей безумной болтовни! Этот считает себя врагом Христа, а, клянусь вам, не осмелился бы в Великую Пятницу силой овладеть деревенской девкой, застигнутой врасплох на темной дороге, ведущей от кладовой к погребку. ДОН ХАЙМЕ Ах, злодей, пойди сюда, дай мне прижать тебя к сердцу! Дай-ка я тебя как следует расцелую. Ты всем нам учитель! Разумеется, все, что ты сказал, сущая правда. Кто мы, жалкие плуты, по сравнению с тобой, да что я говорю! по сравнению с твоей тенью! Ты, только ты— тот, кого я могу действительно назвать злодеем! Разве не прекрасна эта ночь! Элеонора, Бланка, Лоренца, и ты, Инезилья, и ты, Синтия, и все вы! взгляните же на него! Доводилось ли вам, суки, когда-нибудь видеть более благородный лоб, более изящный рот, более пылкий взгляд? А это белоснежное венецианское кружево, это жабо, черт побери! Это королевское жабо! А эта шпага, это платье! Скажи мне, сын мой, сколько герцогинь у тебя на совести? МНОГОЧИСЛЕННЫЕ ГОЛОСА Верно! Верно! Сколько седящих герцогинь? Сколько герцогинь, имеющих право сидеть в присутствии короля? ДОН МИГЕЛЬ Шесть. ДОН ХАЙМЕ А знатных маркиз? ДОН МИГЕЛЬ Семь, восемь или девять, если господин Эрос меня не обманывает. ДОН ХАЙМЕ А благородных девиц и мещанок? ДОН МИГЕЛЬ Между шестьюдесятью и сотней, если мне не изменяет память. У меня нет полного списка. ДОН ХАЙМЕ А потаскушек? ДОН МИГЕЛЬ Среди них была одна, которая любила меня подлинной любовью и умерла от непритворной тоски (Краткое молчание). Которая умерла, господа, почти в то же время, что и сестра Магдалина из монастыря Компассьионе, восхищенная ко Христу моими стараниями. Слава Маньяре, слава Маньяре, в самой глубине преисподней! Смех, крики, звон серебра и стекла. ДОН МИГЕЛЬ Мне приятно видеть, господа, что все вы желаете мне добра, и я весьма тронут вашими великодушными пожеланиями видеть мою плоть и мой дух горящими новым пламенем, там, далеко отсюда. |
| — Кто это? Что это? Кто ты такой, малыш? Нимало не смущаясь этих удивленных и вопрошающих глаз, мальчик ответил с царственным достоинством: — Я Эдуард, король Англии. Раздался дикий хохот, не то насмешливый, не то восторженный, — уж очень забавна показалась шутка. Король был уязвлен, он сказал резко: — Вы невоспитанные бродяги! Так вот ваша благодарность за королевскую милость, которую я вам обещал! Он бранил их гневно и взволнованно, но его слова тонули среди хохота и глумливых восклицаний. Джон Гоббс несколько раз пытался перекричать крикунов, и, наконец, это ему удалось. Он сказал: — Друзья, это мой сын, мечтатель, дурак, помешанный; не обращайте на него внимания: он воображает, что он король. — Разумеется, я король, — обратился к нему Эдуард, — и ты в свое время убедишься в этом себе ка горе. Ты сознался, что убил человека, тебя вздернут за это на виселицу. — Ты задумал выдать меня? Ты? Да я своими руками… — Потише, потише! — прервал его силач-атаман, бросаясь на помощь королю, и одним ударом кулака свалил Гоббса наземь. — Ты, кажется, не уважаешь ни королей, ни атаманов? Если ты еще раз позволишь себе забыться в моем присутствии, я сам вздерну тебя на первый сук. — Потом обернулся к его величеству: — А ты, малый, не грози товарищам и нигде не распускай о них дурной славы. Будь себе королем, коли тебе сдуру пришла такая охота, но пусть от этого никому не будет обиды. И не называй себя королем Англии, потому что это измена: мы, может быть, дурные люди и кое в чем; поступаем неладно, но среди нас нет ни одного подлеца, способного изменить своему королю; все мы любим его и преданы ему. Сейчас увидишь, правду ли я говорю. Эй, все разом: да здравствует Эдуард, король Англии! — Да здравствует Эдуард, король Англии! Клич оборванцев прозвучал, как гром, и ветхое здание задрожало. Лицо маленького короля на миг озарилось радостью, он слегка наклонил голову и сказал с величавой простотой: — Благодарю тебя, мой добрый народ. Этот нежданный ответ вызвал неудержимый взрыв хохота. Когда шум немного утих, атаман выговорил твердо, но добродушно: |
| Как быть? Опять думали, думали, собрали комитет, комиссию, подкомиссию. Передумали. Надо, говорят, смертную казнь заменить тюрьмой вечной. И милосердие покажет царь, и расходов меньше. Согласился царек, и так и решили. Одно горе — такой тюрьмы особенной нет, чтобы запереть на вечное время. Есть кутузки, так, легонькие, куда на время сажают, а прочной тюрьмы, чтобы навечно запереть, — нет такой. Ну, всё-таки приискали помещение. Посадили молодца. Приставили сторожа. Сторож и караулит и за едой для преступника на кухню во дворец ходит. Сидит так молодец шесть месяцев, сидит год. Стал царек сверять в конце года расходы и приходы, видит: на содержанье преступника новый расход, да и не малый. Сторож особый да пища. В год 600 франков обошлось. А малый молодой, здоровый, пожалуй лет пятьдесят проживет. Сочти-ка, во что станет. Расход большой. Нельзя так. Позвал царек министров: «Придумайте, — говорит, — как бы нам с этим негодяем подешевле разделаться. А то он нам так дорого станет». Собрались министры, думали, думали. Один и говорит: «Вот что, господа, — по-моему, отставить сторожа». А другой говорит: «Да ведь он уйдет». — «А уйдет, и пес с ним». Доложили царьку. Согласился и царь. Отставили сторожа. Смотрят, что будет. Только видят: пришло время обедать, вышел преступник, поискал сторожа, не нашел и пошел на кухню королевскую себе за обедом. Забрал, что дали, вернулся в тюрьму, запер за собой дверь и сидит. На завтра то же. За пищей себе ходит, а уходить — не уходит. Как быть? Подумали. Надо, говорят, ему прямо сказать, что не нужен он нам. Пускай уходит. Хорошо. Призывает его к себе министр юстиции и говорит: «Отчего вы, — говорит, — не уходите? Сторожа при вас нет. Можете свободно уйти, и царь не обидится». — «Царь-то, — говорит, — не обидится, да мне-то итти некуда. Куда я пойду? Вы меня приговором осрамили, меня никто не возьмет теперь, я от всех дел отстал. Вы, — говорит, — со мной неправильно поступаете. Так делать не годится. Ну, приговорили вы меня к смертной казни, хорошо. Надо было вам меня казнить, вы не казнили. Это раз. Я не стал спорить. Потом приговорили вы меня к вечной тюрьме и сторожа приставили, чтоб он мне пищу носил, потом отняли у меня сторожа. Это два. Опять я не стал спорить. Сам ходил за едой. Теперь вы говорите: уходи. Нет, вы как хотите, а я никуда не пойду». |
|
|
