| Новый попечитель, осмотрев гимназию, остался недоволен некоторой распущенностью учеников и недостаточностью фактических знаний. Между другими был вызван к попечителю и Леонид Николаевич, и прямо с объяснения, очевидно неблагоприятного для него, он пришел в класс. Ученики не сразу заметили скверное расположение духа учителя. Сделав перекличку, Леонид Иванович вызвал Семенова. Ученики надеялись, что сегодняшний урок пройдет в рассказе. Разочарование было неприятное, и все со скучными лицами слушали ответ Семенова. Семенов тянул и старался выехать на общих местах. Леонид Николаевич, наклонив голову, слушал, скучный, с болезненным лицом. – Год? – спросил он, заметив, что Семенов уклонился от указания года. Семенов сказал первый, подвернувшийся ему на язык, и соврал, конечно. – Храбро, но Георгиевского креста не получите, – заметил полураздраженно, полушутя Леонид Николаевич. – Он его получит при взятии Константинополя, – вставил Рыльский. Леонид Николаевич нахмурился и опустил глаза. – Никогда не получит, – задорно отозвался Карташев с своего места, – потому что федерация славянских племен с Константинополем во главе – неосуществимая ерунда. – Вы, почтеннейший, сократитесь, – сказал Леонид Николаевич, поднимая на Карташева загоревшиеся глаза. Карташев сконфузился и замолчал, но Корнев вступился за Карташева. Он проговорил язвительно и едко: – Хороший способ полемизировать! Леонид Николаевич побагровел, и жилы налились на его висках. Некоторое время длилось молчание. – Корнев, станьте без места. С третьего класса Леонид Николаевич никого не подвергал такому унизительному наказанию. Корнев побледнел, и лицо его перекосилось. Гробовое молчание воцарилось в классе. – Я не стану, – ответил замогильным голосом Корнев, приподымаясь с места. Опять все смолкло. Что-то страшное надвинулось и вот-вот должно было воплотиться в какой-то непоправимый факт. Все напряженно ждали. Леонид Николаевич молчал. – В таком случае прошу вас выйти из класса, – проговорил он, не поднимая глаз. Точно камень свалился с плеч у каждого. |
| В Москве Вера Николаевна посчастливилось встретиться и познакомиться с митрополитом (не помню совсем с кем именно, очень жаль). Когда мать освободили, и она приехала встречать дочь на вокзал, то поначалу отталкивала от себя надоевшую высокую девочку и искала в толпе маленькую. Мать не узнала своей дочери, но когда узнала, сколько было радости! Дальше картинки в памяти спутались. Помню отрывками: Тюрьма, Вера Николаевна приносит передачки знакомым батюшкам. Сидят по несколько часов, пишут номера на руках. Хоть на миг отойдешь, и тебя вызовут – считай зря сидел, сегодня уже не попадешь. Приходилось передавать табак с вещами и пищей, т.к. священников сильно били. А табак облегчал их положение, родственники сначала возмущались, что она неправильно (делает), но в ответах были слова благодарности, и Вера Николаевна была уверена, что так надо. Однажды заработав денег, она с мамой решила поехать подлечиться в санаторий. Решили заехать под благословение к знакомому митрополиту Константину 30 . (вероятно, священномученик митрополит Константин (Дьяков) – состав.). Вдруг келейница со скорбью говорит ужасную новость: «Его убили и хотят захоронить в общей могиле, но за деньги можно выкупить тело и самим похоронить. И вот эти деньги собранные на санаторий стали святой платой за тело убиенного священномученика. Сколько смертей пережило ее сердце! Сколько умученных священников провожала она в последний путь. Страшное было время, и мы не могли сдержать слез, слушая скорбный рассказ. Вот война. Госпиталь. Вера Николаевна – медсестра. В отдельной камере лежал больной тифом. Вера Николаевна безбоязненно ухаживала за ним, с любовью и молитвой. Все врачи в тайне думали, что и ей не избежать заразы, но она, облегчая страдания ближнего, осталась жива и здорова. Еще один интересный случай: «Оккупация, в госпитале оцепление несколько дней, нет ни одного врача. Промыслом Божиим только Вера Николаевна осталась там, внутри и в течение двух недель грязными не стираными тряпками перевязывала раны солдатам. Она лишь кричала: – «Богородица! Помоги!» За две недели – ни одного заражения. Когда прорвали оцепление, главврач вызвал ее в кабинет и сказал, что видимо она верующая, т.к. такое чудо возможно только верующему сердцу. |
| К морю подошли, когда уже солнце зашло, и с удивлением увидели тучи разных птиц, прилетевших сюда на вечерний водопой и создающих разноголосый галдеж. Быстро темнело, и птицы исчезли. Уже в темноте разбили палатки. Работа подошла к концу. Константин Николаевич срочно выехал в Ташкент – его ждали занятия со студентами. Но билетов не было. Люди возвращались из эвакуации, и поезда в сторону Москвы шли переполненные. Ни о каких плацкартах речи быть не могло, а ехать предстояло около двух суток. Константин Николаевич сидел в проходе на полу, и когда уснул, у него срезали полевую сумку с документами и деньгами». Фото К.Н. Вендланда.1938 г. Последним полевым годом был 1945-й. Как писал митрополит Иоанн: «Страна ликовала: труднейшая война, унесшая десятки миллионов жизней и разорившая половину нашей страны, закончилась Великой Победой. Этот год был последним годом моих полевых работ (всего, считая студенческие годы, я работал в поле с 1926 по 1945 год)». Партия уже находилась под Самаркандом, в кишлаке Агалык. Константин Николаевич присоединялся к ним позже, приняв экзамены у студентов. В Агалык он прилетел на маленьком самолете ПО-2, пролетев над местом, где расположилась партия. Летчики по его просьбе пролетели над кишлаком низко, да еще помахали крылышками. Местные жители пришли в волнение, а геологи сразу поняли намек и помчались встречать на лошадях. Группа стала кочевать лагерем по району работ. Все благоприятствовало этой последней экспедиции: погода, красивые живописные горы, чистые ручьи. Все было в изобилии: трава для лошадей, дрова для костра. Перед сном всегда любовались звездным небом. Звезды были крупные и яркие. Константин Николаевич хорошо знал звездное небо, показывал разные созвездия, рассказывая о них. Митрополит Иоанн (Вендланд) Работы подходили к концу, и в последний день посчастливилось обнаружить небольшое месторождение урана (впоследствии оказавшееся непромышленным). Константин Николаевич вылетел в Ташкент раньше, он спешил на занятия со студентами, а вся партия задержалась в ожидании машины. |
| Воспоминания сестер общины Скачать epub pdf Тамара Романова Анастасия Николаевна меня отпустила на недельку, на две, чтобы устроить домашние дела у мамы, в деревню Мицкевичи, что в Белоруссии. У нее домик был старенький. Оттуда я сразу же поехала сюда. Когда вернулась, смотрю, у меня матрац сложен, думаю, что такое. Иду к Анастасии Николаевне, а она так строго говорит: – Вот ты не послушалась, я отпускала тебя помочь маме на неделю-две, а ты пропала почти на целый месяц. Вот сейчас и поедешь жить к маме. Как я плакала! Анастасия Николаевна была справедливая и строгая. Сейчас тоже есть грамотные и интеллигентные люди, но в Михнове было другое воспитание, духовное. Видно, и строгость Анастасии Николаевны заключалась в воспитании, полученном от батюшки о. Понтия. Я не помню, чтобы она кого-то наказывала, но строгость ее проявлялась во всем: по отношению к себе, к окружающим ее людям. Варвара Николаевна была лучшая из всех старших. «Она лучше всех меня понимает» – так говорила моя мама Ирина Степановна. Мама так хотела к батюшке Понтию в Михново, что готова была все бросить. Варвара Николаевна поддерживала маму, в письмах писала: «Хоть ты и живешь в миру, но ты наша (так и отец Понтий маме говорил). Потерпи! Придет время, и ты будешь здесь жить». Мария Николаевна была замужем. Она управляла хором на клиросе и нас всех хорошо понимала. Я не раз бывала у нее в гостях. Нас, детей, собирали в Кроше в гости, на елку. Там мы чувствовали себя свободнее. В Кроше всегда пекли и угощали нас вкусными пирогами. А в Михнове было строже. Несли послушание. По мере сил работали, убирали сено, резали сечку для коров, лошадей погоняли, когда зерно молотили. Однажды у Леонида 1 разбежались овцы: он очень любил читать и зачитывался так, что ничего не замечал. Хорошо помню, как мы отца Константина поздравляли с днем Ангела. Уже после войны, когда организовывали совхозы, к нам в Москву приезжал Вячеслав Платонович Шафалович. Тогда власти пытались разрушить михновский колхоз, а он старался этому противостоять. Мы с мужем Алексеем Филипповичем Романовым уже жили в Москве. Вячеслав Платонович приезжал вдвоем с Ниной Ивашевич. Они ходили по министерствам, стараясь защитить и сохранить михновский колхоз. Наверное, это благодаря их усилиям сестер стали брать на работу в совхоз. |
| Николаевский старался обнаружить как можно больше документов по каждой из тем или периодов, за рассмотрение которых он брался, для всестороннего и максимально объективного раскрытия и освещения изучаемого вопроса. Именно этим и объясняется тот факт, что Николаевский мало печатался. Количество его публикаций за двухдесятилетний период едва ли достигнет и 30 наименований . Однако даже самый поверхностный обзор вышедших из печати его статей позволяет утверждать, что каждая из них являлась фундаментальным исследованием по заявленной теме. Кроме того, Николаевский планировал еще многое ввести в научный оборот и опубликовать после досконального изучения, но не успел этого сделать. Отец Павел изучал рукописные памятники самым тщательным образом. Сначала он внимательно вычитывал каждую рукопись, затем в своих записях фиксировал ее содержание, выписывал характерные термины. Наиболее важные документы он переписывал дословно, делая, таким образом, копии. За двадцать лет у него скопилось очень много документов. Именно поэтому со временем, чтобы оперативно находить нужный материал, Николаевский составил алфавитный указатель к своей коллекции. Впоследствии эти материалы, как и черновики изданных и не изданных статей Николаевского перешли по наследству к его родственникам. В 1908 г. племянник профессора Б.К. Николаевский обратился в академию с предло- жением выкупить у него часть бумаг его дяди. Посредником тогда выступил ученик Николаевского и его преемник по кафедре профессор Н. К. Никольский . В своем письменном предложении Совету академии выкупить бумаги Николаевского Никольский отметил любопытную деталь: «Насколько позволяет судить присланная мне опись бумаг П.Ф. Николаевского, после него осталось до 20 приготовленных к печати, но неизданных, его трудов, в числе которых, как мне известно (на основании личных бесед с П.Ф. Николаевским), имеются исследования, не утратившие даже части своего значения и до настоящего времени. Было бы в высшей степени прискорбно, если бы подобные изыскания неутомимого и кропотливого историка остались в рукописях в качестве зарытого научного сокровища» . Впоследствии в академию обращался и брат отца Павла Константин Федорович с предложением купить рукописи и другие материалы за 1500 рублей и картонную картотеку – за 250 рублей . В конце концов часть бумаг была выкуплена, и в настоящее время они составляют собой отдельный фонд протоиерея П.Ф. Николаевского 1186 в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки. |
| В посольстве СССР супруги периодически отмечались и продлевали свои заграничные командировки, заявляя дипломатам, что откладывают возвращение в Ленинград до тех пор, «пока не улучшится здоровье» композитора. За Глазуновым вплоть до 1930 года формально сохранялось место директора Ленинградской консерватории. Во Франции Ольга Николаевна встретилась и познакомилась со многими известными соотечественниками – Рахманиновым, Шаляпиным, Прокофьевым и др. Современники отмечали, что отношения между супругами Глазуновыми были «гармоничными и удивительно тёплыми». Ольга Николаевна постоянно заботилась о здоровье Александра Константиновича, время от времени выступавшего в Европе с концертами. Супруги поселились на съемной квартире в пригороде Парижа, рядом с Булонским лесом, куда время от времени выходили на прогулки. Ольга Николаевна не знала европейских языков и брала уроки французского языка. Совершала в Париже необходимые покупки, по привычке занималась домашним хозяйством и ухаживала за стареющим и больным супругом, чье здоровье резко ухудшилось с 1933 года. Несмотря на физические недуги, композитор продолжал сочинять музыку. Летние месяцы супружеская пара проводила во французских Альпах. Ольга Николаевна сопереживала и утешала Александра Константиновича, скучавшего по оставленной им родине. В одном из писем к падчерице Елене Михайловне, датированном 9 марта 1932 года, композитор писал: «…Как русский, я очень страдаю, что нет родины и приходится скитаться вне ее без определенной цели. Болезнь свою переношу пока довольно терпеливо» Здоровье заботливой Ольги Николаевны тоже было не стабильным. В том же письме Александр Константинович сообщал: «Мамочка тоже непослушна и скрытная. Доктора не желает, а между тем сама жалуется на недомогание и выходит без особой надобности в дурную погоду». Кстати, письма Глазунова к Елене Михайловне, которую он называл «дорогим дружочком», наполнены заботой и нежностью У Александра Константиновича сильно болели и отекали ноги, а на одной из них появилась экзема. Несколько месяцев он тяжело болел, с трудом передвигался и не выходил из квартиры. Терпеливая Ольга Николаевна, забывая о себе и о своих недугах, всегда была рядом и жертвенно ухаживала за любимым человеком, оказывая ему днем и ночью посильную помощь. |
| Лихорадка заставила его к новому 1870 году переехать в город Арту, расположенную южнее. Летом 1870 года стряслась новая беда. Вновь заболела его жена, и Леонтьев вынужден был отправить ее в Одессу. Сам он перебрался на несколько месяцев на о. Корфу. Конец 1870 года и начало 1871 года Константин Николаевич провел опять в Янине. Но судьба готовила удар за ударом: в конце февраля 1871 года в Петербурге скончалась его любимая, его обожаемая мать. Лихорадка изнуряла его до крайности, свалившиеся на голову несчастья мешали ему заниматься не только литературой, но вообще чем-либо. Насколько в общем радостно и легко складывалась у него жизнь в Тульче и в Янине, вначале по приезде сюда, настолько дальнейшее пребывание здесь становилось несноснее и несноснее. Посол Н.П. Игнатьев, узнав о болезни Константина Николаевича, в начале 1871 года предложил ему занять временно место консула в более здоровом городе — Салониках. Временно потому, что ему хотели дать значительное повышение, т.е. место генерального консула. Заметим кстати, карьера Леонтьева была вообще исключительная, редко у кого проходила служба с таким успехом, как у него. 9 апреля 1871 года состоялось назначение Леонтьева консулом в Салоники. Новое место службы пришлось не по душе Константину Николаевичу, и с самого приезда в Салоники он даже возненавидел этот город. В июле месяце он внезапно заболел сильным желудочным расстройством, которое счел за холеру. Пользовавший его доктор мало ему помог. Константин Николаевич решил, что теперь он не выздоровеет, что теперь ему конец. Он с ужасом помышлял о смерти в прозаической обстановке этой болезни. Ночей он настолько страшился, что заперся в темной комнате, чтобы не знать, когда день и когда ночь, и вот в один из ужасных моментов он вдруг поднимается на диване, где лежал, и, смотря на образ Божией Матери, со сжатыми в кулаки руками обращается с краткой молитвой к Богородице о спасении. Он дал при этом клятву, в случае выздоровления, принять монашество. Через два часа Константин Николаевич почувствовал облегчение и встал с одра болезни новым человеком. |
| – Вы, батюшка, не прочли еще Лейбница и Канта, потому так и судите. Вот я завтра принесу Вам кое-что и заставлю Вас прочесть. – И читать не буду, Петр Евгеньевич, не собьете вы меня. – А вот увидите, батюшка. – Я и так хорошо вижу, что вся ваша философия – огромнейшая дыра, в которую все стреляют без промаха: и метафизики, и позитивисты, и пессимисты и проч. и проч. Константин Николаевич Леонтьев на этих вечерах либо читал что-нибудь по рукописи, приготовленной им к печати, либо рассказывал. Мы слушали его оригинальную речь с большим удовольствием, но не дай Бог , если его прерывал своим возражением Петр Евгеньевич. Начинался нескончаемый горячий спор, пока наконец слабый здоровьем и очень нервный Константин Николаевич не заявлял, что больше спорить он с Петром Евгеньевичем не может, потому что и голосу для этого не хватает, и для здоровья вредно, и слух раздражается. У него было сильно развитое эстетическое чувство. Когда он, например, слушал пение, то весьма редко глядел на поющего: для этого нужно было иметь певцу особенно счастливую, изящную наружность, которая бы не портила впечатления. Константин Николаевич не любил также, когда кто-нибудь услужливо подавал ему зажженную спичку, чтобы закурить папироску: из опасения увидать не совсем чистые ногти он всегда спешил взять спичку в свои пальцы. Впоследствии Константин Николаевич совсем перестал бывать на «пятницах» у Петра Евгеньевича, которому он прямо и откровенно признался, что не может вести с ним споров, что это просто не по его силам и не по его здоровью. «Пятницы» П. Е. Астафьева продолжались, но отсутствие на них Константина Николаевича для всех нас было очень заметно. Нужно сказать, что П. Е. Астафьев в то время переживал очень тяжелые минуты и терпел большую нужду от недостатка средств, однако тянулся изо всех сил, чтобы не отменять своих вечеров, которые устраивались им исключительно ради молодежи. Он отлично сознавал, какую неоценимую пользу приносили нам эти «пятницы», стоившие ему с чаями, закусками и ужинами сравнительно дорого. Да, кто хотел, тот мог черпать здесь духовную пищу непосредственно из живого источника, а не из учебников наших почтенных глубокомысленных профессоров, заставлявших нас отбывать повинность «зубристики». То огромное воспитательное значение, которое имели для нас «Астафьевские пятницы», не может быть ясно выражено словами – да едва ли кому-нибудь это и интересно, – но каждый из нас не может не питать чувства глубочайшей признательности за все, что он приобрел здесь для своего я, для своих убеждений, для всего своего мировоззрения. |
| Н. Ламздорфа послу в Константинополе И. А. Зиновьеву 236. Донесение генерального консула А.Г. Яковлева послу в Константинополе И.А. Зиновьеву 237. Донесение генерального консула А.Г. Яковлева послу в Константинополе И.А. Зиновьеву 238. Письмо секретаря ИППО В.Н. Хитрово к обер-прокурору Св. Синода К.П. Победоносцеву 239. Письмо министра иностранных дел графа В.Н. Ламздорфа к послу в Константинополе И.А. Зиновьеву 240. Шифрованная депеша генерального консула в Иерусалиме А.Г. Яковлева послу в Константинополе И.А. Зиновьеву 241. Из донесения генерального консула А.Г. Яковлева директору Первого Департамента МИД Н.Г. Гартвигу 242. Донесение генерального консула А.Г. Яковлева директору Первого Департамента МИД Н.Г. Гартвигу 243. Из доверительного донесения генерального консула в Иерусалиме А.Г. Яковлева послу в Константинополе И.А. Зиновьеву 244. Депеша посла в Константинополе И.А. Зиновьева Генеральному консулу в Иерусалиме А.Г. Яковлеву 245. Донесение Генерального консула в Иерусалиме А.Г. Яковлева послу в Константинополе И.А. Зиновьеву Генеральный консул А.Ф. Круглов (1908–1914) 246. Из донесения генерального консула в Иерусалиме А.Ф. Круглова послу в Константинополе П.В. Чарыкову 247. Из предписания министерства финансов Османской Империи Иерусалимскому губернатору 248. Депеша посла в Константинополе Н.В. Чарыкова директору Первого Департамента МИД К.Э. Аргиропуло 249. Письмо Совета Императорского Православного Палестинского Общества к вице-консулу в Хайфе П.П. Секретареву 250. Отношение Генерального Консула в Иерусалиме А.Ф. Круглова в Управление подворьями ИППО Раздел 2: Паломничества и благотворительная деятельность высочайших особ Благотворительная деятельность императрицы Марии Александровны в Палестине (1857–1880) 251. Письмо секретаря императрицы Марии Александровны П.А. Морица к начальнику Русской Духовной Миссии в Иерусалиме епископу Кириллу (Наумову) 252. Письмо секретаря императрицы Марии Александровны П.А. Морица к начальнику Русской Духовной Миссии в Иерусалиме епископу Кириллу (Наумову) 253. |
| Думается, что его жизнь в Оптиной Пустыни лучше всего показать с разных точек зрения, не в каких-то итогах, а в быстрой смене его переменчивых настроений. Постараемся поближе ознакомиться с оптинским бытом Леонтьева. Об этом, и более подробно, чем Александров, рассказывает тот из его молодых друзей, который написал о нем воспоминания под псевдонимом Поселянина: это Евгений Николаевич Погожев, консервативный публицист, сотрудник «Московских ведомостей», разных церковных изданий и поэт. Его заметки – несколько наивные, не всегда верные, но все же незаменимые 762 . 2 763 Двухэтажный дом, покрытый белой штукатуркой, – такие бывали и в помещичьих усадьбах, и в провинциальных городах, даже в Москве, в арбатских переулках. Никакого стиля, но много уюта – это веселый белый дом. За домом сад, высокие клены. Золотая осень, шуршат листья. Молодой человек встречает в саду высокого, слегка сгорбленного старика. Это Константин Николаевич. Они входят в дом. За большой передней – просторная комната во всю ширину дома. С одной стороны виден осенний сад, а с другой – река Жиздра. Хозяин садится в высокое кресло, напоминающее трон; начинается беседа. Здесь редко бывают гости, но здесь всегда рады новому собеседнику. Молодой человек остается погостить. По деревянной лестнице он подымается в кабинет. Отсюда дальше видно, чем в нижнем этаже: не только забор, проезжая дорога, река, но и заречный простор, луга, деревня. Над диваном акварельные портреты родных Леонтьева и его собственный, уже знакомый нам: это большеголовый тонкий юноша, затянутый в студенческий мундир 764 . Как-то Константин Николаевич признался, что этим своим портретом иногда любуется. Он и в старости был очень привлекателен, но, по его убеждению, – красивы только молодые, а все старики – безобразны! Константин Николаевич говорит красочно, выпукло и лучше, чем Владимир Соловьев, с которым молодой гость прежде встречался. Иногда хозяин «задавал такую работу мозгам» собеседника, что тот переставал понимать и просил отпустить его на отдых... Все отвлеченное ему не запомнилось, но зато он хорошо передает воспоминания Леонтьева о прошлом и разные его мелкие замечания. |
|
|
