| 670 Считая до дня коронации Мономаха, 12 июня 1042 г. См.: Cedr., II, 542. Глика (592), делая неверный расчет, говорит, что Зоя и Феодора царствовалимесяц (дни забыты). Пселл (IV, 113 (Zon., IV, 157; Codin., 156)) замечает, что царствование цариц окончилось на третьем месяце, очевидно, имея в виду не продолжительность времени, а названия месяцев: царствовали в апреле, мае, июне, и на последнем (третьем) месяце царствование прекратилось. 673 Psell., IV, 108–109. Зонара (IV, 155), пользующийся Пселлом, передает его мысль таким образом, что Зоя решилась выйти замуж или из пожелания мужа, или из опасения, чтобы власть не перешла к одной ее сестре, поскольку некоторые нашептывали Феодоре, что ей одной подобает царствовать, как виновнице низложения тирана. Этот малоосмысленный перифраз текста Пселла Зонарой ввел в заблуждение Лебо (XIV, 316) и Гфрёрера (III, 230–231), по словам которых: а) сама Зоя первая пришла к мысли, внушенной затем приближенным,о необходимости выйти ей замуж, чтобы иметь императора, б) это было для нее средством предотвратить единодержавное правление сестры. Что касается возраста Зои при выходе в третий раз замуж, то оба писателя ошибаются: Лебо говорит, что ей было 62 года (это повторяют Герцберг. Gesch. d. Byzant., 217, и Финлей, I, 499), Гфрёрер – 65 лет. 676 Армянский историк Вардан Великий (131) говорит еще об одном кандидате. По его словам, когда Какиг, владетель города Ания, отправился в Константинополь, Зоя стала сильно упрашивать его принять греческую веру, жениться на ней и царствовать в Греции; но он не согласился. Это показание мы относим к разряду легендарных. 677 В похвальном слове Лихуду Пселл (IV, 398–399) делает риторическое применение этого прозвища к Константину Мономаху: iovo vu iiav шолер apiaxeiov av£iAr ipci)c; (он один впереди всех сражался за Империю, стал достойнейшим борцом, вступил в единоборство за славу всего отечества и за это в награду стяжал свое прозвание). Отсюда однако же нельзя заключать, что прозвище «Мономах» означало индивидуальное качество Константина IX, как полагает Гиббон, основываясь на значении слова. Это было прозвище родовое, первоначально, может быть, заимствованное и от личного качества – только не Константина IX. |
| Она стала подлинной страстью императора, и он вывез ее с собой с Лесбоса в Константинополь, не желая оставлять. Для всех было ясно, что брак Зои и Константина IX носил исключительно политический характер, и поэтому императрица не стала возражать, чтобы Склирена, о которой Мономах говорил ей в самых возвышенных выражениях, поселилась у них во дворце. «Племянницу» наградили титулом севасты («священная», «святая» – титул, обычно применяемый к царским особам), при торжественных процессиях она занимала третье место после Зои и Феодоры, и сама царица частенько шутила над «сестрой», как она ее называла, нисколько не ревнуя молодую женщину к мужу. В благодарность Склирене за ответное чувство и верность царь стал направлять ей чуть ли не ежедневно необычайно щедрые подарки. Рассказывают, что однажды он нашел медный бочонок, наполнил его доверху золотыми монетами и отослал любовнице, которую сам считал вполне достойной титула императрицы и своей жены 806 . Спальные покои царской четы были разделены на три части, в одной из которых поселилась Склирена. И Зоя никогда не входила в комнату мужа, пока там присутствовала любовница 807 . Правда, эта идиллия не признавалась населением Константинополя, которое однажды во время торжественной процессии начало скандировать: «Долой Склирену! Да здравствуют наши возлюбленные матери Зоя и Феодора, чьим жизням угрожает опасность!». По счастью, до большего дело не дошло 808 . Вообще, старую императрицу стало не узнать. Как рассказывают, под конец жизни Зоя сильно изменилась. Она стала набожной и благочестивой, часто и подолгу молилась, совершенно отказалась от пышных нарядов и кремов. Особенно императрица любила разговаривать с иконами, которые обнимала, называя изображенных на них святых самыми нежными именами. Но связь Мономаха продолжалась недолго: еще при жизни Зои чахотка свела Склирену в могилу. Эту потерю император переживал очень тяжело, но... недолго. Вскоре его сердце было пленено молоденькой княжной – аланкой, проживавшей в столице в качестве заложницы. Вначале их связь была тайной, но после смерти Зои император открыто перевез девицу во дворец, дал ей титул севасты и предоставил богатую обстановку. Правда, уже через год подагра начала свою разрушительную работу, забирая последние силы Константина Мономаха. Но и в таком состоянии он на носилках отправлялся в покои к аланке для удовлетворения своих любовных страстей. Их связь продолжалась до самой смерти василевса, после чего влияние юной аланки быстро сошло на «нет». |
| Проходили дни за днями, которые делали положение нападающих хуже и опасней, так как Мономах ожидал подкреплений со стороны тех отрядов, которые были посланы в Армению и которые ожидались морем из Трапезунта. В это время нередко бывали легкие сшибки между войском Торникия и защитниками города, которые оканчивались в пользу самозванца и которые легко бы могли сделать его господином положения, если бы в его отряде было больше организации и если бы во главе его стоял более опытный вождь. Когда стало ясным, что город не расположен к сдаче, приверженцы Торникия перестали иметь доверие к своему вождю и начали отставать от него. Немало содействовало ослаблению самозванца и то обстоятельство, что из Константинополя постоянно выходили неизвестные люди с полными золота руками и предлагавшие хорошее вознаграждение тем, кто оставит лагерь Торникия. Ввиду этих обстоятельств Торникий нашелся в необходимости с остатками своего войска отступить по большой дороге к Адрианополю и разбил свой лагерь в долине Аркадиополя, ныне Люле-Бургас. Отсюда Торникий завязал сношения с печенегами, желая их привлечь к союзу. Но его дни были уже сочтены, так как на помощь к Константинополю стали прибывать азиатские отряды, которые по распоряжению царя были направляемы против бунтовщика. От Торникия отстали главные его приверженцы: Врана, Полис, Феодор Стравомита и несколько лиц из фамилии Глава. Начальник царских войск Михаил Иасита постепенно окружил Торникия и поставил его в невозможность избежать плена. Его накрыли в Булгарофиге, ныне Кумли, отвели пленным в Константинополь, где наказали лишением зрения. Описывая смуту, вызванную бунтом Торникия, мы несколько раз замечали, что Константинополь в то время был лишен защиты по случаю исключительно опасного положения дел на восточной границе. Здесь нам следует сосредоточить внимание на новом этнографическом элементе, тесно сросшемся с историей Византии. Глава 2. Состояние империи от смерти царицы Феодоры до вступления на престол Алексея I Комнина Смерть царицы Феодоры (31 августа 1056 г.), последней представительницы Македонского дома, выдвигала вопрос, всегда представлявший повод к неожиданным осложнениям, – о замещении трона. |
| Что этот обычай был свойственен и грузинам, видно из примера Баграта и Липарита. Баграт, правитель Иверии, осквернил ложе Липарита. В отместку Липарит, прогнав Баграта на Кавказ, вглубь Абасгии, и овладев его дворцом, опозорил его мать. См.: Cedr., II, 572–573. 2935 Рассказ передает – Cedr., II, 648–649 (Glyc., 603), – что когда с Исааком Комнином, в бытность его стратопедархом, случилась почечная, опасная для жизни болезнь, и когда врачи, испытав безуспешность всех средств, посоветовали иметь сношения с женщинами, Комнин не согласился, и на замечание врачей, что в противном случае придется сделать операцию, которая повлечет за собой бездетность и мучительную боль, отвечал: «Достаточно с меня Мануила и Марии, по Божией милости мне данных детей; без них можно достичь Царства Небесного, а без целомудрия никто не узрит Господа». 2936 Достаточно вспомнить Константина VIII, который от эротических излишеств лишился употребления ног (Psell., IV, 27), особенно же подвиги на этом поприще Зои или Константина Мономаха, чтобы иметь настоящее представление о деле. Зоя, последовательно сменившая трех законных мужей, была верна из них разве последнему, и то по преклонности лет, а не по нравственному принципу. При жизни же первых двух мужей не один придворный мог похвастать близостью к императрице. Знакомство ее с Михаилом Пафлагоном историки (Psell., IV, 41 –43; Zon., 134) изображают красками, которые делают не совсем удобными выдержки из их показаний. При Константине Мономахе, с допущением ко двору Склирены, в силу дружественной грамоты Зои, разврат пустил при дворе как бы легальные корни, законная супруга и любовница императора мирно проживали и появлялись перед публикой бок о бок одна с другой, к любовнице, как и к императрице, придворные обращались со словами δεσπτις, βασιλς (госпожа, царица). Зоя нисколько не считала себя обиженной, по-приятельски встречалась со Склиреной и в присутствии императора беседовали с ней о предметах, интересных для женщин. Мономах искусно балансировал между ими обеими и во дворце одной отвел помещение с одной стороны, другой – с другой, а сам поселился посередине, так что с одинаковым удобством могли приходить к нему и жена, и любовница, хотя в действительности этим удобством они пользовались не с одинаковым правом – Склирене вход всегда был открыт, а Зоя была обязана, прежде чем войти, осведомиться – у себя ли император, и нет ли у него севасты (официальный чин Склирены). |
| CCII. Потеряв всякую надежду на жизнь, как только что принесенная жертва, Константин лежал в предсмертных муках; в думах о власти он обошёл Феодору и, скрывая от нее свои намерения, в тайне подыскивал себе другого преемника. Однако утаить эти замыслы было нельзя, Феодоре доложили о его планах, и она без промедления вместе с первыми людьми из свиты села на царский корабль и, словно бежав от бури, приплыла в царский дворец. 273 Там она заручилась поддержкой всей царской стражи, ибо пурпурные пеленки, 274 кротость души и пережитые муки служили для людей неотразимыми доводами в ее пользу. Известие о ее прибытии огорчило царя и еще больше увеличило его страдания. Не в силах ни справиться с болезнью, ни придумать что-нибудь разумное, он тут же погрузился в полузабытье, закрыл глаза, и мысли его где-то блуждали, а язык заплетался. Затем он ненадолго пришел в себя, осознал, в каком тяжелом состоянии находится, и в горести испустил дух. CCIII. Так окончил жизнь император Константин Мономах. Процарствовав двенадцать лет, он заслужил добрую славу прежде всего управлением гражданскими делами, в то же время и нравом своим он подал пример тем, кто стремится к достойной жизни. Если закрыть глаза на невоздержанность Константина, его можно было бы назвать самым человеколюбивым из всех людей; поэтому и рассказ о нем, изменяясь и преобразуясь вместе с героем, кажется таким противоречивым. Тем не менее составлен он по законам правды, а не риторики и как бы уподобляется и сопереживает царю. 275 Самодержавное правление царицы Феодоры I. После смерти Мономаха царство перешло к дочери Константина Феодоре, при этом все ожидали, что она вручит власть какому-нибудь благородному и способному повелевать мужу, однако вопреки всем мнениям и предположениям Феодора взяла самодержавное правление над ромеями в свои руки. Она была убеждена, что нет существа забывчивей человека, воцарившегося с чужой помощью, что самую черную неблагодарность проявляют обычно к своим благодетелям, и, зная об этом на собственном опыте, опыте прежнего императора и на примере сестры, она никого не хотела возводить на царский престол, а всем распоряжалась сама и взяла на себя безраздельную полноту власти. Укрепляли же ее в этом решении слуги и домашние, все люди опытные в царских делах, знатоки государственного управления. 276 |
| Возрастает число и значение магазинов, особенно на Месе ( Oikonomides. 1972), возрождаются и устраиваются новые рынки, зачастую на старых парадных площадях. Так, рынки для мелкого скота действуют у Стратигиона и на форуме Тавра; для лошадей и ослов - у Амастрианона ( Magdalino. 1993. P. 26; Mundell Mango. 2000). Спорным остается вопрос о хлебных лавках и соотношении с ними термина «артополии», к-рый известен в т. ч. по византийской «Книге Эпарха». В это время расцветают торговые и ремесленные гильдии ( St ö ckle. 1911). После утраты крупнейших городских центров на востоке и западе империи К. становится средоточием сложных производств прежде всего предметов роскоши, что было во многом связано с концентрацией в городе практически всей верхушки византийской имперской бюрократии. К. управлял эпарх города, в штат подчиненных к-рого, согласно «Клиторологию Филофея», входили симпон, логофет претория, судьи регионов, гитониархи, парфаласситы, экзархи, простаты и вуллоты, запечатывавшие товары. В «Византийской Книге Эпарха» упоминаются только симпон, экзарх, простат и вуллот, а также лигатарий и митот, надзиравший за качеством шелка (ODB. Vol. 2. P. 705). Фрагмент башни стены Феодосия с надписью в честь имп. Василия II и Константина VIII (V–X вв.) Фрагмент башни стены Феодосия с надписью в честь имп. Василия II и Константина VIII (V–X вв.) После реконструкции стен в 1-й пол. IX в. долгое время не было необходимости их перестраивать. Морские набеги Руси на К. во 2-й пол. IX - 1-й пол. XI в. были легко отражены. Вслед за имп. Феофилом императоры Македонской династии большое внимание уделяли дворцовому строительству. Имп. Роман I Лакапин построил для себя отдельный дворец с храмом Мирелейон, к-рый был поставлен на многоколонные субструкции огромной позднеантичной ротонды и служил усыпальницей для императора и его семьи. Тем самым Роман впервые попытался изменить многовековую традицию погребения визант. василевсов в соборе св. Апостолов. В Большом дворце Роман возвел храм на воротах (или рядом с воротами) Халка, перестроенный в 70-х гг. X в. имп. Иоанном I Цимисхием. Наибольшее внимание Большому дворцу уделил имп. Константин VII Багрянородный, который построил в т. ч. «Морские ворота» с монументальной лестницей и систематизировал проводившиеся во дворце церемонии в своем трактате «О церемониях». Имп. Никифор II Фока, опасавшийся покушения, построил дополнительную стену, отделявшую район Большого дворца от города. Она тянулась с юга на север вокруг дворца Вуколеон, от маяка (Фароса) до входа в Кафисму на ипподроме и оттуда до башни Велисария на Мраморном м. ( Freely, Ç akmak. 2004. P. 184-189). Константин IX Мономах построил Манганский дворец. |
| В 1551 году в Успенском соборе Московского Кремля появилось царское моленное место ( " Мономахов трон " ), стенки которого были украшены 12 барельефами, иллюстрирующими Сказание о князьях Владимирских. В первой композиции Владимир Всеволодович показан сидящим на троне в парадных княжеских одеждах и в высокой шапке с навершием, сходной по форме с венцом императора Константина Мономаха на другом барельефе этого трона. Во второй композиции Владимир представлен верхом на коне, в платье, ферязи и княжеской шапке. В 11-й - он с непокрытой головой встречает присланные императором дары. В последней композиции митрополит Неофит венчает Владимира Мономаха на царство венцом в виде высокой шапки с навершием. Князь изображен в парадном царском платье, на груди крест на толстой цепи, в руке принятый от митрополита жезл-посох. В 1561 году была выполнена роспись Золотой палаты, парадной залы русских государей, на стенах которой также были воспроизведены иллюстрации к " Сказанию " . Иконография цикла была близка рельефам трона. Согласно описанию, Владимир Всеволодович был изображен: восседающим на троне в палатах, выступающим в поход (в отличие от рельефной композиции был изображен в доспехах) и венчающимся на царство. Парадное изображение его помещалось на стене, " что от Благовещения Пресвятыя Богородицы. " Он представлен был сидящим " под золотым царским местом " в полном императорском облачении: " В правой руке держит скипетр, на главе венец царский... на плещах диадима и крест на персях с чепью златой. " Рядом с нем был написан образ императора Константина Мономаха . Сходство их иконографий (одежды, регалии) подчеркивало " равночестность " русского князя и ромейского василевса. Портрет Владимира Всеволодовича, поясной в медальоне, был расположен на стене, обращенной к Красному крыльцу; он был представлен в ряду других великих князей, сродников первого русского царя, чьи изображения также были заключены в медальоны. Еще один цикл иллюстраций " Сказания " был создан для Лицевого летописного свода . Изображения Владимира Мономаха присутствуют и на других миниатюрах Лицевого летописного свода, где описаны события времени его княжения . Он представлен либо как правитель в парадной княжеской одежде, либо как военачальник - на коне в доспехах. В обоих случаях его голову венчает круглая княжеская шапка цвета светлой охры с рисунком, имитирующим 2 нашивки, расходящиеся под углом от центра очелья - в таких головных уборах написаны все князья. У него седые курчавые волосы и длинная седая курчавая же борода, раздваивающаяся на конце. Лишь на первых 2 миниатюрах со сценами въезда князя в Киев и его вокняжения он изображен с темными волосами и темной короткой бородой. |
| Все лучшие, просвещеннейшие и любознательнейшие из числа Константиновых преемников на троне византийском во все время существования христианской Византии, т. е. до половины XV в., следовали примеру первого христианского императора, покровительствовали и содействовали процветанию общества любителей просвещения. Императоры: Юстиниан Великий (527–565), Лев Мудрый (886–912), Константин Порфирогенит (912–959), Роман III (1028–1034), Константин Мономах (1042–1056), Алексей I Комнин (1081–1118), Мануил Комнин с сыном Алексеем (1143– 1183), Андроник Комнин (1183–1185), Андроник II Палеолог (281 –1332) – все они в той или другой мере содействовали оживлению и развитию деятельности византийского Общества Любителей Духовного Просвещения. Одни из них прославились заботами о науке и просвещении, желая в этом отношении подражать Антонинам, Марку Аврелию и Августу, окружали себя философами и риторами, любили с ними беседовать, некоторые из таких императоров на науку обращали больше внимания, чем на дела управления; ученые, принадлежавшие к этому кружку, исследовали в особенности трудные вопросы о сверхъестественных предметах 1101 ;дворец таких императоров открыт был для образованнейших людей, между которыми можно было встретить и молодых, начинающих ученых, и почтенных старцев, украшенных сединой 1102 . Другие из вышеперечисленных императоров считали, как выражаются византийские историки, «небесную философию» (т. е. богословскую науку и просвещение) делом важным и ценили весьма высоко, «воздавали похвалы красноречивым ораторам и, приближая ученых к своему трону, часто поощряли их дарами и удостаивали немаловажных почестей» 1103 .– С особенным отличием могут быть вспомянуты здесь имена двух византийских императоров – Мануила Комнина и Андроника II Палеолога. Их деятельность, в особенности последнего из них, направленная ко благу Общества Любителей Просвещения, вероятно, не по случайным причинам, изображена византийскими историками в чертах очень ярких. О Мануиле один византийский историк говорит: «Св. Писание задавало ему многие трудные для понимания вопросы, и он, доискиваясь их решения, собирал к себе и спрашивал всех, кто отличался ученостью» 1104 . В царский дворец при Мануиле, по его изволению, с указанной целью приходили «сонм архиереев и все отличавшиеся ученостью» 1105 . Описывая эти собрания, историк членов этих собраний именует людьми, «любящими заниматься божественными догматами» 1106 , т. е. прямо называет их любителями духовного просвещения – термином, которым обозначаются и члены нашего общества. Другой византийский историк дает очень обстоятельные сведения о любительских собраниях при Андронике Палеологе и не находит достаточно слов, чтобы восхвалить покровителя этих собраний – Андроника. Пусть эти похвалы преувеличены 1107 , не беда. |
| Дальнейший пункт в истории Гаральда, который мы считаем нужным разъяснить в настоящей главе, касается такого замечательного и громкого события, как ослепление византийского императора, и служит самым наглядным доказательством верности нашего критического отношения к сагам вообще и в особенности к саге Снорре Стурлесона о Гаральде. Во всех редакциях саги событие рассказывается почти одинаково. Гаральд, возвратившись из Иерусалима в Миклагард, свел знакомство с племянницею (по брату, а в других редакциях – по сестре или даже с дочерью сына) императрицы Зои, по имени Марией; забыв о дочери Ярослава Киевского Елизавете, в честь которой он слагал свои стихи, Гаральд просил руки принцессы, но получил отказ от царицы, потому что Зоя сама хотела иметь своим мужем юного и храброго норвежского героя: так, по крайней мере, рассказывали «Вэринги, бывавшие здесь в северных странах и служившие в Миклагарде» (сага). Ревнивая Зоя обвинила Гаральда в разных преступлениях, и греческий царь Константин Мономах, разделявший тогда престол с своей супругой Зоей, заключил Гаральда в тюрьму, а вместе с ним и двух его спутников Гальдора и Ульфа. Сверхъестественным заступничеством св. Олаф спас своего брата. Одна византийская дама, которой Олаф явился во сне, вывела Гаральда из темницы: побуждения ее, конечно, были чище, чем побуждения Спес, освободившей Греттира, но некоторое сходство в обоих рассказах все-таки существует. Получив свободу, Гаральд тотчас бросился к Вэрингам, которые при его входе встали и встретили его приветствиями, потом, по приглашению вождя, схватили оружие и устремились туда, где почивал император Константин, схватили его и вырвали ему оба глаза. Слагатель саги приводит двух скальдов в свидетели своего рассказа и все-таки сам удивляется своему повествованию: «В двух похвалах Гаральду и во многих других стихах, к нему относящихся, упоминается о том, что сам Гаральд ослепил царя греческого, и нет основания отрицать, что ослеплен был именно император, потому что поэты могли бы совершенно спокойно сказать, что это случилось с графом или герцогом, если б они знали это за более истинное; сам Гаральд и те, которые с ним были, так передали событие» (Morkinskinna, Flateyjarbók и один список Heimskringla: см. Antiquites Russes I, 374; II, 55. Scripta Island. VI, 156). |
| Это была первая воинская попытка юного витязя. Потом он вел войну с греками по следующему поводу. В Константинополе убили одного знатного россиянина. Убийство это чрезвычайно огорчило великого князя Ярослава и он послал против Греков войско под начальством старшего сына своего Владимира и воеводы Вышаты. Молодой князь должен был командовать морскою силою, а воевода – сухопутными войсками. В Греции тогда императором был Константин Мономах. Этот император, не желая войны, прислал к Владимиру послов с дружеским письмом, в котором обещал разобрать дело и наказать виновных. Князь не уважил этого письма. Тогда Император Константин велел взять под стражу всех русских, бывших в Константинополе и вышел на кораблях против судов Владимировых. Когда оба флота сошлись между собою, то император, как говорят, снова предлагал мир Владимиру. «Согласен, отвечал князь, если вы, богатые Греки, дадите на каждого моего воина по три фунта золота. Грекам такое условие показалось унизительным и началась битва. Три галеры врезались с Греческим огнем в средину судов русских и зажгли несколько судов, от чего произошло смятение. К этому присоединилась еще большая буря, от которой одни из мелких русских судов потонули, а другие рассеяны были по берегу. Судно Владимира также пошло было ко дну, но, к счастью, какой-то воевода Творимирич спас его на своей лодке. Воевода Вышата выступил в бой с греками на сухом пути около крепости Варны; но здесь почти все наши воины положили свои головы; осталось только около 800 человек, которых с воеводою Вышатою греки взяли в плен и, страшно сказать, всем им выкололи глаза. После такой неудачи Владимир уже не думал более о завоеваниях и, не теряя времени, сел с остатком дружины своей на уцелевшие суда и отправился к Киеву. Между тем греки, упоенные победою, желая довершить поражение неприятеля отправили вслед за русскими несколько судов с двумя легионами Императорских воинов. Погоня скоро настигла русских; лодки сцепились между собою – и здесь снова произошел отчаянный бой. |
|
|
