| Правда, он «приехал господствовать над развалинами и трупами» 90 , но и это его не смутило. Напротив, теперь-то вполне проявилась его несокрушимая энергия и жажда деятельности. Он не пришел в уныние, не проливал слез, не проклинал судьбу, как это делали другие, но спешил сделать все возможное, чтобы исправить хотя несколько причиненное зло. С его прибытием край точно оживился: по его распоряжению во владимирской земле очищали дороги, в городах выносили и хоронили трупы. По его призыву собирались жители, укрывавшиеся в лесах, слышали бодрое слово утешения. Вновь начинался разрушенный порядок общежития. Отрадное впечатление производила эта кипучая деятельность на упавший духом народ. «Поча ряды рядить и бысть радость велика хрестьяном», – замечает летописец. С честью похоронив во Владимире старшего брата, Ярослав, в качестве великого князя, распределил волости: оборонив смоленскую волость от литовцев, он поставил здесь князем Всеволода Мстиславича; Суздаль отдал своему брату Святославу, Стародуб – Иоанну, Переяславль оставил за собою. Теперь предстояло решить главную и самую трудную задачу – установить отношения с грозным завоевателем. В 1243 году он отправился в Орду к Батыю и первый из русских князей изъявил ему полную покорность. Батый принял его с честью. «Ярославе! буди ты старей всем князем в Русской земле», – решил хан. Возвратившись во Владимир, Ярослав немедленно отправил третьего своего сына Константина в далекую Татарию на поклонение главному хану, которому подчинен был сам Батый. В 1245 году Константин Ярославич благополучно вернулся из своего дальнего путешествия и привез отцу приказание великого хана самому явиться к нему. Простившись с отечеством и родными, Ярослав Всеволодович, преодолевая всевозможные лишения, пустился чрез среднеазиатские степи к берегам далекого Амура, где в то время находилось главное кочевье монголов, и прибыл в ханскую ставку как раз ко времени торжественного провозглашения великим ханом Гаюка. Не суждено было великому князю возвратиться в отечество. |
| «До такой степени величайшее, что мы не только должны примириться с совершенно ни на каком праве не основанном притязании греков подчинять себе в церковном отношении другие православные народы, но и благодарить бога, что они имели подобное притязание» . Однако позиция исследователя противоречива. С одной стороны, он согласен с тем, что «митрополиты родом греки... не могли также усердно заботиться о делах русской церкви, как усердно заботились бы митрополиты из природных русских», с другой — практически единственным, что делает митрополитов-византийцев благодетелями для Руси, по его мнению, это невмешательство их в политическую междукняжескую борьбу, отсутствие у них связи с тем или иным великим князем, что позволяют им находиться вне этой борьбы . Ту же позицию полностью разделяет Л. Мюллер. Он пишет, что, «вопреки большинству исследователей, необходимо признать правоту Голубинского» в этом вопросе . Он показал, что рассматривать митрополита в качестве «посланника императора при киевском дворе», который проводил бы к тому же претензии Константинополя на государственное подчинение Руси империи, нет никаких оснований. Действительно, для переговоров по конкретным политическим вопросам отправлялись особые послы, поскольку митрополиты не могли быть очень мобильны, и при защите интересов императора они не могли быть полностью независимы от киевского великого князя. Киевский митрополит-грек Никифор (1104—1121) в послании великому князю Владимиру Всеволодовичу говорит о его обязанности заботиться о христианской вере, защищая стадо христово от волка и божественный сад от сорняков, чем должен продолжить «предание старое» своих отцов . Мюллер справедливо видит за этими словами митрополита отнесение к русскому князю тех же прав и обязанностей по отношению к церкви, какие по VI новелле Юстиниана имел византийский император, т. е. не считает, что только император и на Руси сохранял эти права. Да и как могло быть иначе, когда именно от киевского великого князя зависело положение церкви и христианства в Киеве, а не от номинального главы христианской церкви, не обладавшего никакими правами на власть в чужом государстве? |
| Князь муромский, Давыд, ходил постоянно в воле великого Всеволода, помогал ему в покорении рязанских князей; во время Липецкой битвы муромские князья с своими полками находились в войске младших Всеволодовичей. Рязанские князья были отпущены Юрием из плена в свои волости, но недолго жили здесь в мире: тот самый Глеб Владимирович, который прежде с братом Олегом обносил остальную братью пред Всеволодом III, теперь с другим братом, Константином, вздумал истребить всех родичей и княжить вдвоем во всей земле Рязанской. Мы видели причины сильной вражды между Ярославичами рязанскими в крайнем размельчении волостей; причину же братоубийственного намерения Владимировичей, почти единственного примера между русскими князьями после Ярослава, можно объяснить из большой грубости и одичалости нравов в Рязани, этой оторванной, отдаленной славяно-русской колонии на финском востоке. Как бы то ни было, в 1217 году, во время съезда рязанских князей для родственного совещания, Владимировичи позвали остальную братью, шестерых князей, на пир к себе в шатер; те, ничего не подозревая, отправились к ним с своими боярами и слугами, но когда начали пить и веселиться, то Глеб с братом, вынувши мечи, бросились на них с своими слугами и половцами, скрывавшимися подле шатра: все гости были перебиты. Остался в живых не бывший на съезде Ингварь Игоревич, который и удержал за собою Рязань; Глеб в 1219 году пришел на него с половцами, но был побежден и едва успел уйти. Мстислав, возвратившись с победою в Новгород, недолго оставался в нем: в следующем же 1217 году он ушел в Киев, оставив в Новгороде жену и сына Василия и взявши с собою троих бояр, в том числе старого посадника Юрия Иванковича; как видно, он взял их в заложники за безопасность жены и сына: так сильна была вражда сторон и возможность торжества стороны суздальской! На существование этой вражды, на существование в Новгороде людей, неприязненных Мстиславу, указывает известие, что Мстислав по возвращении в Новгород в том же году должен был схватить Станимира Дерновича с сыном Нездилою, заточить их в оковах, взявши себе богатое имение их, а в 1218 году он пошел в Торжок и схватил там Борислава Некуришинича, причем так же овладел большим имением; после, однако, все эти люди были выпущены на свободу. |
| Между тем примирение князя Всеволода с Твердиславовою стороною не было прочно; в следующем же 1221 году новгородцы показали путь Всеволоду: " Не хотим тебя, ступай, куда хочешь " , - сказали они ему. Необходимым следствием изгнания Ростиславича было обращение к Юрьевичам суздальским, и вот владыка Митрофан, посадник Иванко, старейшие мужи отправились во Владимир к Юрию Всеволодовичу за сыном, и тот дал им своего Всеволода на всей их воле; после Липецкой битвы суздальским князьям нельзя было вдруг опять начать прежнее поведение с новгородцами; Юрий, как видно, был очень рад обращению новгородцев к своему племени: богато одарил владыку и других послов и прислал брата своего Святослава с войском на помощь новгородцам против чуди. Но Юрьеву сыну не понравилось в Новгороде, в том же году он тайком выехал оттуда со всем двором своим; новгородцы опечалились и отправили снова старших мужей сказать Юрию: " Если тебе неугодно держать Новгорода сыном, так дай нам брата " . И Юрий дал им брата своего Ярослава, того самого, который прежде поморил их голодом. Новгородцы были рады Ярославу, говорит летописец, и когда в 1223 году он ушел от них в свою волость - Переяславль Залесский, то они кланялись ему, уговаривали: " Не ходи, князь " , но он не послушал их просьбы; опять новгородцы послали за князем к Юрию, и тот опять дал им сына своего Всеволода. В 1224 году пришел Всеволод вторично в Новгород и в том же году опять тайком ночью ушел оттуда; на этот раз, впрочем, дело только этим не кончилось: Всеволод по примеру дяди засел в Торжке, куда пришел к нему отец Юрий с полками, дядя Ярослав, двоюродный брат Василько Константинович с ростовцами, шурин Юрьев Михаил с черниговцами. Новгородцы послали сказать Юрию: " Князь! Отпусти к нам сына своего, а сам пойди с Торжка прочь " . Юрий велел отвечать: " Выдайте мне Якима Ивановича, Никифора Тудоровича, Иванка Тимошкинича, Сдилу Савинича, Вячка, Иваца, Радка, а если не выдадите, то я поил коней Тверцою, напою и Волховом " . Новгородцы собрали всю волость, около города поставили острог и послали опять сказать Юрию: " Князь! Кланяемся тебе, а братьи своей не выдаем; и ты крови не проливай, впрочем, как хочешь: твой меч, а наши головы " . И в то же время новгородцы расставили сторожей по дорогам, поделали засеки, твердо решась умереть за св. Софию; Юрий не решился идти поить коней Волховом и послал сказать новгородцам: " Возьмите у меня в князья шурина моего Михаила черниговского " . Новгородцы согласились и послали за Михаилом, Юрий вышел из Торжка, но не даром: новгородцы заплатили ему семь тысяч; здесь в первый раз они принуждены были откупиться деньгами от северного князя; преемники Юрия не преминут воспользоваться его примером. |
| Ход последующих событий известен достаточно хорошо. Злосчастное посольство рязанцев к Батыю, выиграло время для сбора сил ценой своих жизней. Быстрое скрытно произведенное выдвижение к границе и внезапная атака небольшого рязанско-муромского войска на становища ближайших к ней туменов в начале декабря, поставили-было монголов в сложное положение. Ничего подобного их полководцы и представить себе не могли. Однако силы были слишком не равны. С подходом других монгольских соединений рязанцы потерпели закономерное поражение. Большая часть рязанского благородного воинства - " господства " - полегла где-то на берегах р. Воронеж, " сражаясь один с тысячей, а два - с тьмою " , хотя какой то его части с князем Романом удалось выйти из боя и отступить к Коломне, а Юрий Ингваревич, возвратившись в Рязань, возглавил ее защитников. Городки на верхнем Дону горели один за другим. Затем наступил черед Пронска, Белгорода, Ижеславца, и героической шестидневной обороны Рязани. 21 декабря туменам семи ханов, осаждавших Рязань, удалось, сбив со стен последних защитников, ворваться в город. Ярость завоевателей не знала пределов... К этому дню, по-видимому, уже были взяты все остальные рязанские города, в том числе и к северу от столицы. Уцелели пока лишь оказавшиеся в стороне, укрытые лесами Муром и Городец Мещерский. Под Коломной, что, скорее всего, принадлежала тогда Рязани, врага встретили далеко не все силы Великого княжества. Как минимум треть из них должна была стоять в районе Нижнего Новгорода, сторожа волжское направление, считавшееся первоначально главным, однако именно здесь произошла крупнейшая битва первой зимней кампании монголов на Руси. Есть сведения, что воеводу Еремея Глебовича к Коломне первоначально послали в качестве " сторожи " - для контроля ситуации и наблюдения за событиями за Окой. Великий князь все еще надеялся на обещания мира, в обмен на отказ помогать рязанцам, привезенного монгольскими " бездельными " послами? Лишь после встречи владимирского воеводы с князем Романом и получения от него соответствующей информации, к Коломне, как к обозначившемуся месту появления главных монголов, был срочно направлен Всеволод Юрьевич со всеми наличными силами. Такой ход событий объясняет как отсутствие под Коломной полков остальных Всеволодовичей и Константиновичей, так и надежды собрать их позднее за Волгой. Для организации обороны Москвы, ополчение которой ушло к Коломне, были присланы княжич Владимир Юрьевич и воевода Филипп Нянька. |
| Благодаря своему свояку Всеволоду Большое Гнездо он трижды в 1182–1199 гг. занимал новгородский стол (в общей сложности в течение тринадцати лет). В это время Ярослав являлся, в сущности, посадником владимиро-суздальского князя, так как ему не удалось привлечь на свою сторону новгородскую знать. Изгнанный из Новгорода в 1199 г., Ярослав и впредь выступал исполнителем воли Всеволода. Он был ктитором храма Спаса на Нередице близ Новгорода (1199 г.), знаменитого своими фресками. Ярослав Владимирович (Осмомысл 1312 ), князь галицкий в 1153–1187 гг. († 1 октября 1187 г.), сын Владимирка Володаревича (около 1110–1153), представитель княжеской линии Ростиславичей [потомков Ростислава Владимировича, старшего внука Ярослава Мудрого. – Прим. изд. (А.Н.)], правивших в Галиче до 1199 г. В 1150 г. Ярослав женился на дочери Юрия Долгорукого. В 40–50-е годы правление Ярослава отличалось относительно стабильным политическим равновесием: внутриполитическим – благодаря компромиссу с боярством, активно участвовавшим в управлении княжеством, и хозяйственному подъему, а внешнеполитическим – благодаря союзу с владимиро-суздальскими князьями и Византией, а также мирным отношениям (начиная с 60-х годов) с соседями – Венгрией, Польшей и Волынью. Стабилизации положения способствовало также и учреждение в 50-х годах XII в. в Галиче самостоятельной епархии (плод долголетних усилий). Одной из причин был и отказ Киева от своих старинных претензий на Галич (после вступления на киевский стол в 1159 г. Ростислава Мстиславича). Ярослав (Федор) Всеволодович, сын Всеволода Большое Гнездо, родился 8 февраля 1190 г., торжественные “постригы” имели место 27 апреля 1193 г., первое бракосочетание – зимой 1205/1206 гг., умер 30 сентября 1246 г. 3 апреля 1200 г. Ярослав получил в княжение Переяславль-Русский, откуда был изгнан в 1206 г. и получил от отца Переяславль-Залесский, который сумел удержать за собой. В 1208 г. стал князем-наместником в завоеванной Рязани. После смерти Всеволода в 1212 г. между его сыновьями Константином и Юрием началась борьба за великокняжеский владимирский стол, в которой Ярослав поддержал Юрия. |
| Обращаясь к летописи (Ипатской, 2 издание стр. 441 fin.), находим, что в нашем случае Татищев почти не присочиняет от себя в собственном смысле, а только так воспроизводит находящееся в летописи, что в этом воспроизведении является совсем иное, нежели в последней. Является, само собой разумеется, с той целью, чтобы создалось одно из свидетельств о существовании у нас в период до-монгольский просвещения. Весьма похваляя Ярослава, летопись говорит, что он был „князь мудр и речист языком”: из этого „речист языком” Татищев и делает своё „научен был языкам”. Затем летопись говорит, что князь „во всём законе Божьем ходил, сам к церковному чину приходя и строя добре клирос”: эти слова Татищев воспроизводит дословно, и только прибавляет немногое (совсем изменяющее смысл свидетельства), что он зловерие искоренял, а мудрости и правой вере наставлял. Летопись говорит, что князь черноризский чин любил и честь (ему) подавал от силы своей: подавать честь монахам для Татищева значит ни что иное, как давать им доходы на училища и учение, – так это он понимает и представляет и в данном случае. Под 1218г. о князе Ростовском Константине Всеволодовиче по тому же поводу, что выше, Татищев пишет: „великий был охотник к читанию книг и научен был многим наукам. Того ради имел при себе и людей учёных, многия древния книги греческие ценой высокою купил и велел переводить на русский язык. Многия дела древних князей собрал и сам писал, також и другие с ним трудилися. Он имел одних греческих книг более 1000, которые частью покупал, частью патриархи, ведая его любомудрие, в дар присылали” (III, 416). Относительно сейчас приведённого Татищев уверяет, будто „это выписано точно из летописца Симонова, который (Симон, будто бы) сказует, что „аз бых при конце его и насладихся словесы мудрыми” (ibid. стр. 514, прим. 601–602). Под летописцем Симоновым, как это необходимо думать, Татищев разумеет Патерик Печерский с дополнениями летописного содержания. (Которые Татищев принимает за принадлежащие тому же Симону, что и самый Патерик, т. е. |
| В немалой степени этому способствовало сотрудничество И.Д. Беляева и М.П. Погодина, который доверил молодому историку заняться описанием своего древлехранилища с. 9, 10]. Так, в 40-е гг. из-под пера И.Д. Беляева появляются первые работы. В 1844 г. в журнале «Московитяне» было опубликовано исследование «Город Москва и его уезды». В 1846 г. вышло сразу несколько работ И.Д. Беляева по военной истории: «О русском войске в царствование М.Ф. Романова» и «О сторожевой и станичной службе на Польской украине» На следующий год в 1847 г. в «Чтениях» Общества истории и древностей Российских появилась статья «О Нестеровой летописи». Кроме этого, за время многолетней плодотворной работы в архивах И.Д. Беляев смог выработать проверенную им систему исследования архивных документов, тем самым определив базис для восстановления старых рукописей. Основы работы с редкими документами историк изложил в статье «О способе восстановления чернил в древних рукописях пергаментных и бумажных» Как отмечали современники историка, его первые работы были близки по стилю исследования и постановке вопроса к трудам М.П. Погодина с. 9]. Однако постоянная архивная практика, анализ и размышления над полученным материалом позволили И.Д. Беляеву выработать индивидуальный исследовательский почерк и найти свое место среди выдающихся современников. В середине XIX в. И.Д. Беляев , помимо исследовательской деятельности, занялся издательской и редакционной работой на базе «Чтений» Общества истории и древностей Российских. На смену «Чтениям» пришел «Временник» И.Д. Беляева , в котором нашли отражения многочисленные публикации архивных документов и исследований. Во «Временнике» периодически появлялись статьи ее редактора, которые привлекали внимание специалистов. И.Д. Беляев обращался в исследованиях к сложным темам, требовавшим серьезной архивной практики с. 12]. Так появились исследования: «Жители Московского государства, их права и обязанности», «Русские летописи по Лаврентьевскому списку с 1111 по 1169 гг.», «Великий князь Константин Всеволодович Мудрый», «О разных видах русских летописей», «О скоморохах» и многие другие с. |
| До времени же, Москве надлежало служить только сборным пунктом ополчавшихся членов дома суздальского, и с этим характером является она в летописи под 1207 г., когда вел. кн. Всеволод Юрьевич суздальский, двигаясь в южную Русь на великого кн. Всеволода Чермнаго киевского, сошелся в Москве с сыном своим Константином, приведшим туда к отцу дружины новгородские. При смерти, в 1211 г., Всеволода и разделе сыновьям его городов – разделе, обозначаемом Татищевым, но отвергаемом Карамзиным, – Москва досталась кн. Дмитрию-Владимиру Всеволодовичу, который однако отправился в Москву не тотчас и жил там не долго, потому что, держа сторону брата своего Константина ростовского против другого брата Юрия суздальского, он был вскоре же удален последним в Переяслав полтавский, – о чем в летописи Лаврентьевской, под одним и тем же годом, читаем следующие два известия: «В лето 6721 (1213) Володимер сын Всеволож, великого князя, еха в Москву» и «идоста от Ростова к Москве Гюрги (Юрий) с Ярославом, и изведе Гюрги из Москвы Володимера и посла и в Рускыи (полтавский) Переяславль 18 . Следовательно, Москва опять сталась без особого князя, по крайней мере, известного истории; другими же словами, продолжала быть пригородом владимирским, т.е. местом, получавшим и управление, и всю вообще инициативу местного быта от Владимира, как старшего города, в котором, «на что старейшии сдумают, говорить летопись, на том же пригороди станут» 19 Впрочем, условия Москвы, как пригорода, устроенного в земле, занятой одноплеменным населением с старым городом, были сравнительно, благоприятными, потому, что Владимиру, знавшему в москвичах не чужеродцев, нечего было, из опасения утраты влияния своего на Москву, усиливать надзор за Москвою и наводнять ее исключительно своими поселенцами. Москва, поэтому, могла свободно пополняться жителями из добровольных пришельцев, охотно сбиравшихся к новым точкам соединения, особенно если точки эти обещали, как Москва, развить и осуществить даже промышленно-торговые виды будущих своих насельников. |
| Поэтому даже наш вводный курс все равно предполагал погружение сразу в тексты. Мы не могли прочитать произведение целиком, только фрагменты, и перед Дмитрием Евгеньевичем стояла очень сложная задача. Сколько можно прочитать за семинар текста на мертвом языке? Ну, две страницы. По этим двум страницам он должен был показать нам художественное своеобразие произведения в целом. Этот метод медленного, неспешного чтения, погружения в источник – главное, что профессор Афиногенов давал студентам. У нас никогда не было обзорных лекций по истории византийской литературы, мы сразу погружались в специфику. А потом были семинары, которые так и назывались: «Аналитическое чтение византийских авторов». Там можно было сидеть полтора часа над одним предложением. Или двумя. Это не сводилось к тому, что тут такой падеж, тут такое склонение, а тут такой залог. Это были бесконечные экскурсы. Дмитрий Евгеньевич очень увлекался, и даже, не к чести студентов сказать, когда мы были плохо подготовлены к паре, мы специально задавали ему наводящие вопросы, чтобы он пустился в рассуждения о византийской культуре. Иногда то, что он рассказывал, было ценнее, чем сами тексты, которые мы изучали. Лев Всеволодович Луховицкий Он знал древнегреческий язык так, как никто его, наверное, не знает, – он им просто жил. Писал прекрасные стихи на древнегреческом. Некоторые его статьи открываются стихотворными посвящениями, а книга о Константинопольском Патриархате завершается очень изысканным, гомеровским размером написанным стихотворением – античным, с гомеровской лексикой, не отличишь. Дмитрий Евгеньевич переводил на древнегреческий шуточные русские стихи, устраивал конкурсы среди студентов – узнать стихотворение по переводу. Главное достижение Дмитрия Евгеньевича Афиногенова – то, что он написал совершенно новую культурную, литературную и церковную историю иконоборческого кризиса конца VIII – первой половины IX веков. Он полностью переписал историю эпохи. Это была его докторская диссертация и потом его главная монография 1997 года. |
|
|
