| Вера еще пару раз приходила с Леной, которая бросила йогу и пошла заниматься в фитнес-клуб и на лекции по диетологии. А Лена один раз привела с собой своего мужа Виктора. Тот обреченно отсидел время их болтовни, а когда за ними закрывалась дверь, Павел не без удовольствия услышал заключение Виктора, ради которого его и приводили: «Нормальный мужик, умный. Че? И в армии служил? Вообще нормальный. А че я скажу?». В один из дней на пороге появилась Лиза. Это не было громом среди ясного неба, потому как она вошла так, словно бывала здесь каждый день. С порога начала возмущаться больничными запахами, выкладывать из пакета кастрюли, а главное — несколько пар новых носков и комплектов белья. Жаловалась, что брала на глаз, но носки — всеразмерные. Есть сейчас и такие. Вера об этом не догадалась, и Павел каждый день мучительно застирывал одной рукой единственную пару. На вопрос Словцова — ни Вера ли Сергеевна отправила ее сюда — Лиза приняла такой обиженный вид, что Павлу пришлось минут десять сыпать извинениями и комплиментами. «Что я, не человек, что ли? Совсем меня в грымзу записали, — обиженно причитала Лиза. — А еще поэт называется. Если у меня характер скверный, это от жизни собачьей, и вовсе не значит, что я конченая сволочь». Словцов тут же зацепился за последнее слово и рассказал ей его этимологию — от глагола «сволакивать», а заодно — кого сволакивали и для чего. А потом он почитал ей стихи Гумилева, и они расстались если не друзьями, то уже не врагами. Нет худа без добра. Больница позволила Словцову сосредоточиться, осмотреться, а главное: ему пришла мысль — написать роман. Пишут же прозаики стихи, иногда очень неплохие, ну и поэты периодически ударяются в прозу. Неважно, кто и что делает, важно — как. Проза, полагал Словцов, даст ему новую форму существования, не жизни еще, но хоть какое-то осмысленное бытие. Другого он ничего не умел, а возвращаться в аудиторию пока не хотелось. Об этом он рассказал Вере, и та отнеслась к задумке Словцова с пониманием. Уже к вечеру в его распоряжении был ноутбук. Благотворительность госпожи Зарайской вынуждала Павла считать себя маленькой комнатной собачкой, которую всячески холит одинокая хозяйка. Он-то по старинке и по природной скромности имел в виду общую тетрадь и несколько дешевых ручек. |
| Мягкие кресла под цвет стен, аудио- и видео-аппаратура хай-класса, к одной из стен примыкал компактный, но весьма насыщенный экзотическими бутылками бар. Из гостиной вели четыре двери и лестница на второй этаж. На стене вдоль лестничного марша ступенями поднимались фотографии одного и того же природного ландшафта во все сезоны, при всякой погоде, в разное время суток. Выглядел такой дизайнерский ход оригинально. - Не подскажете, где мои апартаменты? — спросил Словцов уже отвернувшуюся от него Лизу. - Подсказывают двоечникам на уроках, а вам — на второй этаж, дверь сразу направо от лестницы. Если вздумаете шарашиться по дому, то я не экскурсовод. - Это я понял сразу. На втором этаже оказался еще один холл, где стояли разнообразные тренажеры, на стене висел плазменный телеэкран, а напротив был выход на просторную лоджию, которая размещалась над верандой крыльца. Еще одна лестница вела на мансардный этаж. Открыв указанную дверь, Павел присвистнул. В его распоряжение предоставлялась комната, в которой могла разместиться вся его предыдущая квартира. За окном просматривался отдельный балкончик, выходящий во двор. Возле окна стояла кровать-«аэродром» с торшерами-«часовыми» по краям. У стены напротив — кожаный диван с парой таких же кресел, рабочий стол с компьютером. Просторная ванная комната блистала крупной плиткой кафеля высшего качества, двумя десятками вмонтированных в потолок ламп и дюжиной зеркал разных форм. Словцов поймал себя на мысли, что нисколько не завидует всему эту комфорту и великолепию. Ему просто подумалось, что так могло бы жить немалое число граждан огромной богатой страны, если б незначительная, но самая наглая и, скорее всего, самая подлая часть ее населения не хапнула себе путем махинац ий и бандитских захватов общенациональное достояние. Кроме того, Павел был глубоко уверен, что любое накопление не имеет никакого смысла. Об этом ему захотелось поговорить с Верой, понять ее мировоззрение. А пока он, не имея больше сил на дальнейший осмотр дома, не раздеваясь, рухнул на кровать и мгновенно заснул коротким и глубоким сном. |
| «Спасибо, Господи, — подумал он и потом добавил: — За то, что Ты меня терпишь». И хотя с точки зрения бренных земных дел его жизнь вновь не представляла никакого смысла (так он, во всяком случае, заставлял себя думать), была еще какая-то пуповина, связывающая его с ней. То ли пресловутый инстинкт самосохранения, то ли вступающая в свои права весна, то ли образ Веры, не дающий ему покоя ни ночью, ни днем. Полагалось, наверное, побороться за этот образ, что-то предпринимать, спасать позднюю любовь… Но русский интеллигент во втором поколении Павел Сергеевич Словцов предпочитал похмельную тишину. Не то чтобы «на все воля Божья» (хотя от этого никуда), но лишние движения (полагал он) поднимают ненужные волны и мутят без того мутные воды. Минут пятнадцать он стоял под душем, вытягивая из себя какое-нибудь решение: собраться и уехать, напиться и устроить дебош, найти в этом городе хоть одного англичанина и набить ему морду, позвонить Вере… Просто так позвонить… Спросить, как дела… Но ведь и она не звонит… Был еще вариант: предаться воле случая. Просто выйти на улицу, пойти в магазин (благо деньги еще есть), купить снова спиртное и еду. Один день ничего не меняет… Или меняет? Вменяет… Невменяемых не вменяет! Ох уж это русское бытие на авось! Этот последний вариант утвердился сам по себе, как не имеющий достойной альтернативы. Выйдя из ванной и обильно поливая себя лосьоном после бритья, Словцов уже испытывал некий подъем и даже шутил, жалея, к примеру, что в продаже нет специального лосьона «после питья». Ну, чтобы сразу внутрь и снаружи… Ткнул кнопку на дистанционном пульте и, одеваясь, поглядывал местные новости на огромном плоском телеэкране, который явно был украшением квартиры Егорыча, занимая на противоположной от дивана стене центральное место в кругу почетных грамот и благодарственных писем от всевозможных государственных инстанций и общественных организаций. Телевизор, как водится, устами комментаторов напористо говорил о недостатках, но еще более напористо обещал всевозможные блага и усовершенствования. |
| - И еще… Вера все равно должна с Зарайским встретиться, этому не надо препятствовать. - Сначала с ним должен встретиться я! — мгновенно вскипел Хромов. - После всего… Только после всего, — поспешил успокоить его Павел. — Да и чем может закончиться ваша встреча? - Не знаю, — хмуро ответил Хромов, — но испытываю ба-альшое желание посмотреть ему в глаза… - Никто из нас не знает, какие обстоятельства заставили его так поступить, — заметил Егорыч. - Ну почему же не знает? — усомнился Пашка. - Я знаю, — вздохнул Хромов. — Но жену и лучшего друга… — Он нервно скомкал салфетку. — Нельзя было так с нами! Аужотца… - Юр, ты поговоришь с Верой? — переключил его Словцов. - Не вопрос… ближе ее у меня теперь никого нет. - Вообще-то, она знает, как все должно быть… — задумчиво сказал Словцов. 2 В последней трети двадцатого века были достаточно известны и даже популярны в околонаучных кругах опыты академика Козырева, которому удалось доказать, что время движется неравномерно и на высоких скоростях замедляется. Кроме того, время, исходя из этих опытов, как физическая величина, имеет свою силу. Ученому миру не стоило искать «аппарат старения» в организме человека, ибо старение определялось силой давления времени. Неравномерность течения времени и силу его давления, пожалуй, ощущал каждый. Иногда под прессом этой силы ощущает себя один человек, иногда группа людей, иногда целый город, а порой все человечество. О том, что время человечества ускоряется, сегодня говорят довольно часто специалисты в самых разных областях знаний. Но никто не знает, куда мы несемся. В те весенние дни в Ханты-Мансийске время определенно рвануло с низкого старта после зимней спячки. «Траст-Холдинг» в лице Веры Сергеевны вдруг «оброс» договорами, точно весь мир одновременно решил с ним сотрудничать. Зато у самой бизнес-леди мысли были совсем об ином, и она спихивала всю текучку на замов. Астахов принес фотографию двух англичан, выходящих из гостиничного комплекса «Югорская долина». Сделана она была из машины, второпях, качество никудышное, но один из них очень был похож на Зарайского. Сходство это воспринималось именно как сходство. Если это и был Георгий Зарайский, пусть несколько постаревший, даже изменивший внешность, в этом образе виделся совсем другой человек. И все же, увидев снимок в первый раз, Вера вздрогнула и душой и телом. |
| Павел еще некоторое время смотрел на ключи, как на амулет или артефакт, способный рассказать что-нибудь о будущем. Смотрел с недоверием и даже опасением. Наученный горьким опытом, он боялся излишнего чужого доверия, потому как сам доверялся людям целиком и они после этого в трех случаях из трех его разочаровывали. Но тут, на Севере, похоже, доверять без оглядки было принято. - Бери, это ни к чему не обязывает. Фикус разве что поливать, — кивнул он в угол, где из пластикового ведра тянулся к потолку тщедушный фикус. И Словцов взял, предварительно покрутив брелок в руке, будто именно это движение помогало принять решение. - Не знаю, зачем, — признался он, — но раз ты настаиваешь… - Ну и как тебе наш город? — переключился на другую тему Василий Егорович. - Очень даже… Такими темпами у нас появится вторая северная столица. Но больше всего меня поразили женщины за рулями джипов. От девочек до теток с сигарами во рту. Но почему на джипах? - Тут два варианта: первый — забрала то, что есть у мужа, второй — вожу, как умею, но я на танке, пусть меня боятся. - Проза жизни, — констатировал Словцов. - Ты стихи-то пишешь? - Как все окружающие легко задают этот вопрос! Как будто написать несколько строф — это как партия в настольный теннис. Хочу — играю, хочу — нет… Честно? — Почти нет. Так, типа упражнений, чтоб не забыть, как это делается. Намедни меня местные писатели вывезли на берег Иртыша, и, по правде говоря, я обалдел. Такая ширь. Лед кое-где ослаб… А тут еще в весеннем ветре запах свежевыпеченного хлеба… Мне вдруг показалось, что я тут всю жизнь прожил. А вечером просто сел и записал, не напрягаясь: На берег выйду: синь и ширь, Иртыш готов расправить плечи. Почти оттаяла Сибирь И навострила сосен свечи Вглубь, в позолоченную высь Расчищенного к Пасхе неба. И гнезда птичьи завились, И плыл с пекарни запах хлеба… Земля вот-вот вздохнет травой, А сердце — нераскрытой тайной. Как хорошо, что мы с тобой Так долго жили на окраине. Имперских будней круговерть Нас не лишила созерцанья. |
| - Не пью, — вынужден был признаться Словцов. - Лучше налей мне, — спасла положение Вера. - С удовольствием, милая. — И снова переключился на Павла: — И все же, Павел Сергеевич, если вы хотите почувствовать Север, вам надо выехать в тайгу. Давайте завтра поутру я за вами заеду. Никто не заставит вас стрелять, можете быть наблюдателем от «Гринпис». Или все-таки слабо? Словцову пришлось выдержать не только паузу, взятую им на раздумье, но вместе с тем испытующий взгляд Хромова. Ничего хорошего этот взгляд не обещал. «В конце концов, за такую зарплату должны быть еще и неприятности», — решил Павел, а вслух сказал: - Поедем, Юрий Максимович. - Но, может, кто-нибудь спросит меня?! — вскинулась Вера. — Павел Сергеевич, между прочим, мой работник, и никто ему завтра выходной не предоставлял! - Твой работник, Верочка, только что принял мужское решение, а ты сейчас пытаешься это решение у него отнять, — хитро заметил Хромов. Зарайская с пронзительным холодом посмотрела на Хромова своими синими глазами и со значением предупредила: - Но ты, Юра, вернешь мне Павла Сергеевича вечером в целости и невредимости. И никаких ночевок в тайге. Он все равно не пьет. Завтра в это же время он должен будет сидеть за этим столом. - Клянусь, — процедил сквозь зубы Хромов сначала коньяк, а следом обещание. «В конце концов, — подумала Вера, — первый воздыхатель принесет в столицу первую весть — крепость сдана, комендант — «ботаник», Зарайская, вроде как, больше не вдова. Правда, как поведет себя при этом сам Юра?» 4 Ночью Словцова посетила целая вереница сумбурных и, на первый взгляд, бессмысленных снов. Сначала приснилась жена Маша. Она ничего не говорила, просто что-то делала по дому, словно они и не разводились. Павел во время этого сна все пытался понять, что она делает, и никак не мог уловить. Может быть, еще и потому, что сам себе в этот момент задавал вопрос: а ушла ли любовь, безразлична ли ему Маша? Так или иначе, но оставалось ощущение незавершенности. И прямо во сне вдруг вспомнил, как они встретились двадцать лет назад, когда он был еще студентом. Он вошел в автобус и угодил на редкое по тем временам явление: в автобусе были пустые сидячие места. И как-то сразу он увидел задумчивую девушку у окна. Нет, она не была сногсшибательно красива, но в образе ее любой художник, в первую очередь, заметил бы обворожительную женственность. Невозможно объяснить, отчего некоторые женщины обладают этим качеством. Его ореол настолько раскрыт и ярок, что заметен с первого взгляда, причём Словцов готов был поспорить с кем угодно: такой притягательностью обладают именно русские женщины. В мужчинах они будят не столько безумную страсть, сколько высокое чувство преклонения и нежность. |
| Употребляли против беглецов, кажется, самую действительную меру, чтобы материально невозможно было убежать, – сажали их под караул и в кандалы, – и это не помогало: ученики все-таки бегали. Так один из учителей в ноябре 1807 года доносил, что ученик Савва Гул-в бегает от класса и притом на долгое время и сколько со стороны его ни было об отвращении его от таковых поступков стараний, но все остаются недействительными: Гул-в, будучи за побег содержим в кандалах, убежал скованный, неизвестно куда. Другой учитель в декабре 1815 года писал в своем репорте, что ученик информатории Григорий Кон-в, в течении нескольких дней находившийся в бегах, был наконец, пойман другими учениками и засажен (под караул), но ныне паки бежал. Третий учитель тогда же доносил, что ученик грамматики Григорий П-в, в течении целого месяца находившийся в бегах представлен был в семинарию из места рождения села Ординского и, да бы не дать ему свободы к бегству, посажен был в рагатку, но на другой же день в ночи разломал замок, убежал и неизвестно где находится; рогатка же найдена в семинарском колодезе. В июле 1814 года сеньор семинарии доносил, что «содержащийся в железах за побеги ученик грамматического класса Семен Ребрин вместе со сторожем Словцовым бежали из под караула. Словцов после полудня возвратился в семинарию и объявил, что он и Ребрин вышли из семинарской ограды на Каму, не будучи никем замечены, поскольку был туман, – и там Ребрин, при помощи его, Словцова, сбил с ног железа; потом оба вместе пошли к реке Чусовой и уже были далее Мотовилихи, откуда он, Словцов, и возвратился, а Ребрин пошел дальше, как сказывал, вверх по Чусовой до Тагильского завода в общество кержаков " … И чем далее, тем более зло усиливалось, отнюдь не уменьшаясь. К последним годам (1816 и 1817) пред преобразованием появились в семинарии как бы привиллегированные-записные бегуны, находившиеся в бегах почти постоянно, так что семинарское Правление вынуждено было прибегать к содействию полиции для розыска скрывавшихся, но и полиция не всегда их находила. |
| Революцию и гражданскую войну отец Сергий встретил в Камышлове. В отличие от других районов Урала, где смена власти проходила более-менее мирно, местные большевики сразу взяли террор и репрессии на вооружение с «классовыми врагами». Рабочие города входили в состав знаменитого полка Красных орлов, «прославившегося» своими зверствами на всю Россию. Когда в июле 1919 года Камышловскому духовному училищу было предписано эвакуироваться с Белой армией в Иркутск, отец Сергий согласился на переезд. Путешествие было очень тяжелым. Впоследствии младший сын отца Сергия Николай вспоминал: «Когда мы и некоторые преподаватели духовного училища собрались, на улицы города невозможно было выехать: сплошной поток беженцев переполнял улицы!.. Очень трудно было влиться в этот поток, который двигался очень медленно, часто останавливался, если у кого-то впереди что-то случалось…С нами ехал очень энергичный священник – отец Василий Словцов. Он, видя, что в общем потоке этом далеко и быстро не уедешь, предложил свернуть с большой дороги, по которой двигался поток беженцев, и ехать окольной дорогой до Омска. Он знал эту местность и взялся руководить поездкой… С ним свернуло с большой дороги на окольную телег десять. Уже сильно темнело и начался сильный дождь, когда мы въехали в Рычалгу – болотистый лес со страшно грязной и ухабистой дорогой, по которой отец Василий Словцов в своих высоких охотничьих сапогах шел впереди, заходя в каждую яму на дороге, заполненную водой, ощупывая ее ногами и ведя за собой первую лошадь с телегой беженцев. Так мы, уже в полной темноте, «черепашьим шагом», еле-еле продвигались вглубь этой Рычалги…» С большим трудом беженцы добрались до Омска, а оттуда в переполненном товарном вагоне – до Иркутска. Там Увицкие остановились у брата матушки Павлы – Владимира Ивановича, профессора Иркутского университета. Отец Сергий был прикомандирован к женскому духовному училищу преподавателем. Линия фронта проходила через университетский городок. «Мы находились в университетской ограде, и через нас летели (с обеих сторон) бомбы… Было очень страшно!..» – вспоминали они потом. |
| Благодарю Тя, Всеблагий Отче и Промыслителю, яко во всем дерзаю в Тебе и Тобою. День очень ясный. Благодарю Тя, Господи, яко восставшую было в сердце моем вражду на отца протоиерея за еже не датися от него мне лобзанию братскому в руку и не дати свещи из своей руки тотчас же погасил еси. Многие из кронштадтских купцов отвергают посты (участв. в клубе), священство как преемников апостольских, говоря, что по найму можно достать всякого священника для службы; некоторые не говеют долго, как-то: Павел Романов, хотя и не купец, но чиновник нашего прихода, служ[ащий] у губернатора; сильно играют в карты, частые семейные вечера делают, маскарады. (Пастырь должен знать всё, что делается между его овцами, и вразумлять бесчинных, обличать, умолять, запрещать с долготерпением [ 1Фес. 5, 14 ; 2Тим. 4, 2 ].) Апреля 22-го дня 1869 г. 22 апреля, во вторник, около полуночи, именно в исходе двенадцатого часа, я вознес к Отцу Небесному в дерзновении веры молитву краткую о даровании родственникам моим Григорию и Анне Цветковым лучшего и близкого к нам места. Уповаю на благость Отца Небесного, исполняющего во благих желания наши, во имя Сына Его возлюбленного приносимые Ему. 23 апреля. 23 апреля. Петербург. Был в Невском при отпевании фрейлины девицы Ливен: было много генералов и князей в лентах – красных и голубых – и других придворных особ. Первенствовал протоиерей Словцов, магистр; остальные были иеромонахи. Разрешительную молитву читал Словцов – спокойно, раздельно, с выражением; он же подходил к покойнице, положил в руки разрешительную молитву, благословил ее, поцеловал в лоб, поцеловал икону на груди ее – и всё это делал с самым покойным расположением духа, величественно, сановито. Важные лица часто великие грешники: на лица их смотреть не должно как на важные и подобострастия показывать, рабского страха отнюдь не следует. Держать себя сановито. Согрешил сегодня пред Господом Богом и пред братнею моею, членами Господа моего Иисуса Христа и Церкви Его, разъярившись на них за припрашивание милостыни; согрешил, что мало подал и с большим неудовольствием и гневом прибавил несколько копеек. |
| Словцов немного постоял у церкви Афанасия и Кирилла, что на Сивцевом Вражке, полюбовался классической геометрией ее форм, но войти почему-то не решился. Двинулся дальше. На одном из старых домов заметил мемориальную доску: «В этом доме в конце 1911 — начале 1912 жила русская поэтесса Марина Цветаева». Постоял, раздумывая об ее судьбе, и пришел к безрадостному выводу, что и поэтессам на этом свете живется не сладко. Уж, во всяком случае, не слаще, чем поэтам. И действует этот неумолимый закон на всех самых талантливых. Причем с такой обязательной закономерностью, что даже обласканные властью и не обделенные наградами, но часто бездарные, хотят чем-нибудь походить на истинных страдальцев, придумывают себе мнимые гонения, диссидентство и всякую неустроенность, дабы обрести, пусть и фальшивый, ореол мученичества. Все, что Павел видел вокруг, возвращало ему ту Москву, которую он знал еще студентом Литинститута. Ту, которой он дышал, как самой поэзией. Ту, в которой даже запах метро имел мистическое значение столичного. Ту, куда слетались музы и пегасы, где восходила и угасала слава великих имен. Ту, которая хранила в себе необоримый дух русской старины и мужество 41-го года. Ту, где Павел умел безумно и безоглядно любить… Неужели все это когда-то было?! Когда громада высотки МИДа заслонила собой полнеба, Павел повернул обратно — в посадские переулки. «Выруливал» то на Большой Власьевский, то в Староконюшенный, то выходил на Пречистенку, откуда были видны золотые купола храма Христа Спасителя. Дойдя до театра Вахтангова, замер, внимая пешеходному гулу Арбата. Нигде уже не было снега, и Словцов с удивлением осознавал, что еще несколько часов назад он покинул настоящий «Сугробистан», где Россия казалась бесконечной и дремлющей. Здесь же размах Москвы сжимался до особого микрокосма одного района. Тщательно вылизанная брусчатка только в трещинах и стыках хранила снег. Ретро-фонари — часовые по обеим сторонам — не справлялись с имитацией древней европейской столицы. Не пахло здесь Европой, дух был особый. И вспомнилось вдруг есенинское: |
|
|
