| 3) Напечатанный у Велли и Юстелли (Biblioth. iuris сапоп. veter, т. II, стр. 673–709) 82 . Синопсис с следующим произвольным заглавием Η υπο Apιστιvou συνοψις των κανονων παντων, содержащий правила Апостольские, соборов – Никейского, Анкирского, Неокесарийского, Гангрского, Антиохийского, Лаодикийского, Константинопольского (2-го всел.), Ефесского, Халкидонского, Сардикийского, Карфагенского, Трулльского и три послания св. Василия Вел. (из которых первое заключает в себе 18 правил, второе 44 правила, третье 18 правил; всего, таким образом, 80 пр.) 4) Напечатанный у того же Велли и Юстелли (т. II, стр. 710–748) Синопсис под заглавием: Συμεων Μαγιστρου και Λογοθετου επιτομη κανονων 83 , заключающий в себе правила тех же церковных авторитетов, как и Синопсис Аристина, но в ином порядке, так что соборы вселенские предшествуют поместным 84 ; в остальном πτομ Симеона мало отличается от Синопсиса с именем Аристина 85 . 5) К Синопсису, напечатанному у Велли и Юстелли с именем Симеона Магистра , весьма близко подходит по составу и по содержанию Синопсис церковных правил, находящийся в рукописи Лаврентианской библиотеки, по каталогу Бандини т. I. 22. Порядок расположения следующий: правила Карфагенского собора, правила Апостольские, Никейского (1-го всел.) соб., Константинопольского (2-го всел.), Ефесского, Халкидонского, Трулльского, Анкирского, Неокесарийского, Сардикийского, Гангр.ского, Антиохийского, Лаодикийского; три послания св. Василия Вел. 86 . 6) Синопсис, иаходящийся в рукописи Мюнхенской библиотеки Hardt II. 122. В этой рукописи, сильно поврежденной от времени (рукопись принадлежит XII веку), сохранился Синопсис правил Апостольских (84 пр.) и соборов: Никейского 1-го всел. (12 пр.; последнее 12-ое пр. не все), Анкирского (с 7-го пр.), Неокесарийского (в рукописи сохранилось только 1-е пр. и начало 2-го), Халкидонского (с конца 4-го пр.), Сардикийского, Карфагенского, Константинопольского по делу Агапия и Багадия (394 г.) и Трулльского (76 пр.) 87 . Таким образом, сравнительно с указанными выше редакциями, Синопсис настоящей рукописи, насколько можно судить по сохранившимся остаткам его, является более богатым по содержанию, так как содержит, между прочим, Синопсис правила Константиноп. помест. соб. 394 г. |
| Объяснимся. Проф. А. П. Лебедев в своём исследовании „Вселенские соборы IV-V века” (I m. IV гл.) наглядно показал, что составление Константинопольского символа из Никейского произошло под несомненным влиянием богословского направления, так называемой антиохийской школы. Только представители антиохийской школы, которые характеризовались неудержимой жаждой к истине, особым интересом к вопросам богословия, исключавшими рабство пред формулами или вообще буквой, только антиохийцы, для которых, в связи со всем этим, Никейский символ не был последним изложением христианской догматики, могли прийти на Константинопольском соборе к мысли о потребности нового изменённого символа 726 . Все представители александрийской школы постоянно с воодушевлением повторяли мысль о неизменности Никейского символа и достаточности его на все времена. Но кто из присутствующих на вселенском соборе мог считаться самым рельефным и типичным выразителем антиохийского богословствования? Диодор Тарсский. Мелетия епископа антиохийского, Флавиана, присутствовавших на соборе, история не знает, как видных богословов-философов своего времени. Она более указывает их благочестивую, пользующуюся симпатиями и уважением всех настроенность. Правда, в числе отцов собора был и ещё серьёзный представитель антиохийской школы – св. Кирилл Иерусалимский . Но положение этого св. отца на соборе было исключительное – пред собравшимися св. отцами он должен был оправдываться в возводимых на него обвинениях и, как в известной степени подсудимый, несмотря на свою богословскую образованность, естественно, не мог влиять на дела собора 727 . Обращаясь к анализу Константинопольского символа и сравнению с ним Никейского, мы получаем ряд фактов, которые могут также, в известной мере, служить подтверждением высказываемой нами гипотезы об особенной близости Диодора Тарсского к символьной деятельности второго вселенского собора. Вот параллельно текст символов Никейского и Константинопольского собора 728 . Н. Πιστεομεν ες να θεν πατρα παντοκρτορα, πντων ρατν τε κα ορτων ποιητν. Κα ες να κριον ησον Χριστν τν υν το θεο, γεννηθντα κ το πατρς μονογεν, τουτστν κ τς οσας το πατρς, θεν κ θεο, φς κ φωτς, θεν ληθινν κ θεο ληθινο, γεννηθντα, ο ποιηθντα, μοοσιον τ πατρ, δι’ ο τ πντα γνετο, τ τε ν τ οραν κα τ ν τ γ• τν δι’ μ ς τος νθρπους κα δι τν μετραν σωτηραν κατελθντα κα σαρκωθντα, νανθρωπσαντα, παθ ντα, κα ναστντα τ τρτ μρα, νελθ ντα ες ορανος, κα ρχμενον κρναι ζντας κα νεκρος. Κα ες τ γιον πνεμα. |
| Но что сказал бы Гарнак о происхождении этого символа, если бы Евсевий не сохранил для нас известия о сейчас упомянутом происхождении символа Никейского, и если бы Гарнаку пришлось решать этот вопрос на основании сличения Никейского символа с другими, ему предшествующими или современными? Он, конечно, должен был бы сказать, что символ Никейский не мог возникнуть путем переработки Кесарийского символа, так как между ними очень мало сходства. Мы взяли на себя задачу пересчитать число слов в Никейском символе (разумеется, в греческом тексте) и оказалось, что слов в нем – 140, затем мы пересчитали число слов, о которых с несомненностью можно утверждать, что они взяты в него из символа Кесарийского и нашли таких слов – 30 с неболыпим. Следоватольно, в Никейском символе находится около пятой доли выражений, родственных символу Кесарийскому, в остальном он отличен от Кесарийского. Следуя аргументации Гарнака необходимо было бы отрицать и происхождение Никейского символа путем переработки Кесарийского, если бы не существовало ясного свидетельства Евсевия в данном случае. Символ Никейский мало походит на символ Кесарийский, но несомненно произошел посредством переработки этого последнего; символ Константинопольский имеет также немного сходного с Никейским, но весьма мог возникнуть из Никейского путем расширения и распространения его текста. Что именно так произошел символ Никейский, об этом свидетельствует Евсевий, а что именно так произошел символ Константинопольский, об этом свидетельствует ясный голос вселенской церкви, начиная от собора Халкидонского. – Внимание Гарнака останавливается в особенности на мелких отступлениях Константинопольского символа от символа Никейского. Эти отступления, по суждению его, доказывают, что символ Константинопольский не есть видоизменение Никейского. В таком виде собственная мысль Гарнака несколько не ясна, вследствие сжатости его изложения; поясним ее. Он хочет сказать, что если бы в основе Константинопольского символа положена была редакция Никейская, то к чему, для какой цели сделаны те отступления, в особенности в расстановке слов, какие встречаются в первом символе: они представляются необъяснимыми. |
| Положительно несправедливо Гарнак прикрывается авторитетом знаме- нитого Каспари, когда объявляет, что символ константинопольский нигде и никому не был известен до времени Халкидонского собора. В этом случае Гарнак поступает прямо недобросовестно. Для доказательства сейчас приведенной мысли он указывает на журнальные статьи Каспари, писанные в пятидесятых годах, но он должен бы судить о взглядах Каспари по более обстоятельным, новейшим трудам этого ученого. А в этих трудах он нашел бы доказательства, что символ константинопольский был известен в церкви раньше Халкидонского собора. В знаменитом ученейшем сочиненин Каснари: Quollen zur Gesehmchme d. Symbols он нашел бы наглядное подтверждение, что символ этот известен был патриархом константинопольским – Златоусту и Несторию (Band. I, 94. 136 Anmerk). По-видимому, важнее и неотразимее доказательства внутренние, приводимые Гарнаком против рассматриваемого „традиционного» мнения. I. Согласимся, что в символе константинопольском очень немного выражений взято из символа никейского; согласимся, что только едва пятая доля константинопольского символа представляет повторение выражений никейских, а прочее составлено вновь или занято еще из каких-нибудь других символов; согласимся и с тем, что только 33 слова никейского символа вошли в состав символа константинопольского, состоящего из 178 слов 939 . Но что же следует отсюда для вопроса о происхождении Константинопольского символа? Пусть Константинопольский символ немного походит на Никейский; ужели же отсюда с необходимостью вытекает заключение, что в основу его не мог быть положен символ Никейский и что он составлен не на Константинопольском вселенском соборе? На основании сейчас указанного критерия, при помощи которого Гарнак безапеллиционно произносит свой приговор касательно символа Константинопольокого, подобный же приговор наука должна была бы произнести и касательно Никейского символа, если бы нам не было достоверно известно, как произошел символ Никейский. Нам хорошо известно, что в основу символа Никейского лег символ Косарийский, предъявленный на соборе Евсевием, как свидетельствует он сам. |
| Возникли они, Символы, в ту короткую достопамятную эпоху, в которую ни один патриарх не владычествовал над остальными, когда ни фанатизм Александрии, ни политиканство (statsraison) Константинопольского патриархата не достигли преобладания в Церкви, но когда в Каппадокии и Сирии знаменитейшие епископы и учители, благодаря своему авторитету, фактически предводительствовали Восточной церковью. К этой эпохе принадлежит вновь пересмотренное вероизложение Иерусалимское, вероизложение досточтимого Кирилла, так называемый Константинопольский символ». Приведённые мысли Гарнака составляют самую существенную сторону его исследования. Основательны ли они, убедительны ли? Нам представляются эти суждения Гарнака гораздо ниже тех, какие он высказал раньше, когда старался доказать, что символ Константинопольский не произошёл от собора Константинопольского 381 года и не есть переработка Никейского символа. Раскрытие мысли, что символ Константинопольский есть только более или менее изменённый символ Иерусалимский, находимый в «Огласительных словах» Кирилла, составляет положительный результат работы Гарнака. Но этот положительный результат в существе дела есть не что иное, как смелая и фантастическая затея. Нет ни одного сколько-нибудь убедительного доказательства в пользу догадки Гарнака. И, прежде всего, мы ничего не знаем верного о том, каким был древний Иерусалимский символ. В самостоятельном виде он не дошёл до нас. Его восстанавливают гадательно на основании «Огласительных слов» Кирилла, но спрашивается: можно ли сделать это восстановление в таком роде, чтобы не оставалось никаких сомнений в том, что восстановление совершенно безупречно? Нам кажется, принимаясь за это дело, что каждый по своей воле и охоте может отыскать у Кирилла такой Символ, какой надобен лицу восстанавливающему. Например, если кто пришёл к мысли, что Символ «Огласительных слов» Кирилла сходен с Константинопольским, то таковой, приняв на себя задачу восстановить символ Иерусалимский, восстановил бы его, сколько дозволяла возможность, в образе, очень близком к символу Константинопольскому. |
| Чтобы найти выход из тех недоумений и затруднений, какие создаются известиями, изложенными нами выше и касающимися исторической судьбы символа Константинопольского, западные учёные предпринимали и теперь предпринимают серьёзные попытки разъяснить себе вопрос о происхождении этого Символа. (Говорим: западные учёные, а что касается наших, то они занимаются им мало, неохотно и бесплодно). Исход из затруднений и сомнений западные учёные находят в том, что они отвергают традиционное воззрение о составлении этого Символа II Вселенским собором и дают другие решения вопроса о происхождении его. Мы не намерены излагать и подвергать оценке все существующие в западной науке попытки разъяснить с указанной точки зрения происхождение нашего Символа; да в этом и нет надобности, потому что все прежние попытки этого рода были критически рассмотрены нами в литературе 940 . Остановим своё внимание на одном новом опыте решить проблему о происхождении Константинопольского символа. Опыт этот опять сделан профессором богословия Лейпцигского университета Иоганном Кунце 941 . Теорию Кунце изложим, по возможности, его собственными словами. По отречении Григория Богослова в 381 году от Константинопольской кафедры в епископы столицы, по воле императора Феодосия Великого, был избран Нектарий, человек мирского звания; он же сделался председателем продолжавшего в то время свою деятельность II Вселенского собора. Он, Нектарий, был ещё не крещён, однако же все согласились с волей императора. И вот Нектарий, по выражению Созомена, «ещё не отложив крещальных одежд, стал уже епископом Константинополя». На него, как на человека достойного занять Константинопольскую кафедру, указал Диодор, епископ Тарсийский, член Вселенского собора Константинопольского: оба они были уроженцы Тарса, где до последнего времени и проживал Нектарий, лишь случайно появившийся в столице во время II Вселенского собора. Диодор не только указал на него как на достойнейшего кандидата, но он же, когда последовало назначение Нектария в епископы, приготовил его к крещению, а потом и крестил. |
| Вот мысль отцов, когда они исключили «из сущности» и заменили это словами «прежде всех веков». Они исправили не совсем точный язык Никейского символа. Выражения «рожденного прежде всех веков» и «единосущный» в символе Константинопольском должны были пополнять и пояснять одно другое. Удержав слово «единосущный» в своём символе, отцы Константинопольского собора заявляли перед лицом всего христианского мира, что они согласны в вере с отцами никейскими: они устраняли возможность всяких подозрений на сей счёт. Учение символа Константинопольского о лице Иисуса Христа, Сына Божия как Богочеловека также изложено в чертах иных, чем как оно изложено в символе Никейском. В Никейском символе было: «Ради нас, человеков, и ради нашего спасения снисшедшего и воплотившегося, вочеловечившегося, страдавшего и воскресшего в третий день, восшедшего на небеса и грядущего судить живых и мертвых». В символе же Константинопольском читаем: «Ради нас, человеков, и ради нашего спасения снисшедшего с небес, и воплотившегося от Духа Святого и Марии Девы, и вочеловечившегося, распятого за нас при Понтии Пилате, и страдавшего, и погребенного, и воскресшего в третий день по писаниям, и восшедшего на небеса, и сидящего одесную Отца, и паки имеющего прийти со славою – судить живых и мертвых, Которого царству не будет конца» (Τν δι μς νθρπους κα δι τν μετραν σωτηραν κατελθντα κ τν ορανν κα σαρκωθντα κ πνεματος γου κα Μαρας τς παρθνου κα νανθρωπσαντα, πνεματα τε πρ μν π Ποντου Πιλτου κα παθντα κα ταφντα κα ναστντα τ τρτ μρ κατ τς γραφς, κανελθντα ες τος ορανος, κα καθεζμενον κ δεξιν το Πατρς, κα πλιν ρχμενον μετ κρναι ζντας κα νεκρος ο τς βασιλεας οκ σται τλος). Все отличия символа Константинопольского от Никейского в изложении учения о Богочеловеке сводятся к тому, что первый имеет целью возможно яснее изобразить плотское естество Богочеловека. Сюда направляются изречения: «от Духа Святого и Марии Девы» (указание на сверхъестественное, но человеческое рождение Христа); «распятого за нас при Понтии Пилате», «погребенного» (признаки истинно человеческого страдания Христа); «сидящего одесную Отца», «приидет со славою» (указание на то, что Богочеловек со своим человеческим естеством пребывает и по окончании земного пришествия, в нём же придёт судить мир и с ним же пребудет вовеки). |
| Итак, вот заслуги Халкидонского собора для Церкви, Православия, всего христианского мира. Они велики и разнообразны. Такими заслугами определяется высокая честь этого Вселенского собора, его громкая слава, его бессмертное имя. Приложения 1. О Символе нашей Православной Церкви, или Второго Вселенского Константинопольского собора. (Против А. Гарнака) Символ, который с древних времён принят в употребление церковью Греческой, а за ней и нашей Русской Православной церковью, который ежедневно читается за богослужением, который произносится крещаемыми или их воспреемниками при совершении таинства крещения, который изучается нами в школах с большими или меньшими комментариями, – есть символ Константинопольского Второго Вселенского собора, или как более принято называть его у нас, символ Никео-Константинопольский. Такое широкое употребление указанного Символа у нас в Русской церкви должно бы, по-видимому, обусловливать очень ясное и основательное представление о том, что такое наш Символ, какое его происхождение, какова была история его утверждения в Церкви. Но, сколько знаем, все подобные вопросы доныне не находили себе разрешения. Пастыри Церкви ежедневно читают и слушают Символ, истолковывают его на церковных беседах и школьных уроках, но остаются при самом неопределённом представлении, что это символ Никео-Константинопольский – и только. В сущности, однако же, вопрос о нашем Символе не так прост, как это представляется для того, кто совсем не знаком с иностранной литературой (профессор Чельцов в своей диссертации «Древние формы Символа» познакомил читателей с одной из наиболее распространённых в западной науке попыток точнее уяснить происхождение нашего Символа, но с тех пор довольно утекло воды: западная наука в настоящее время шире и глубже захватывает вопрос). В западной литературе в последнее время появилось несколько сочинений, посвящённых этому вопросу. В ней можно встретить даже такое радикальное мнение, что символ Константинопольский не только не есть символ Второго Вселенского собора, но и неизвестен был в Церкви до времени VII Вселенского собора, то есть до конца VIII века. Вообще этим вопросом достаточно занимаются на Западе, о чём у нас, кажется, совсем неизвестно. |
| Турецкое правительство объявляет константинопольского патриарха верховной главой всех православных христиан в пределах своей империи 478 . Постепенно возвышавшийся в силу всех указанных обстоятельств, константинопольский патриарх естественно мог и действительно оказывал большое влияние на церковные дела Востока. Историки говорят, что после разделения церквей константинопольский патриарх в церковном отношении на Востоке был иногда почти тем же, чем являлся папа на Западе 479 . Константинопольский патриарх иногда назначал патриархов на другие восточные кафедры, низлагал их и давал общеобязательные нормы для всего Востока 480 . Но такое положение константинопольского патриарха не было положением его по праву 481 . Правовое сознание не усвояло константинопольскому патриарху главенства на всём Востоке, не подчиняло ему прочих патриархов. Правда, церковно-правовое сознание несколько выделяло константинопольского патриарха. Но этим выделением оно, однако, не нарушало равенства между всеми восточными патриархами и независимости одного от другого. Более или менее важные преимущества, усваиваемые константинопольскому патриарху правовым сознанием описываемого периода времени, таковы. Правовое сознание выделяло константинопольского патриарха, во-первых, тем, что предоставляло ему первенство чести в ряду патриархов Востока 482 . С первенством чести константинопольского патриарха естественно должно было соединяться и предоставление ему преимущественной инициативы в деле возбуждения и решения вопросов, имевших значение для всей восточной церкви. История свидетельствует, что инициатива решения важнейших дел восточной церкви по большей части исходит именно от патриарха константинопольского. Так, по преимуществу, к константинопольскому патриархам обращаются папы и представители других исповеданий, и при кафедре его обыкновенно созывались общевосточные соборы. Далее, за константинопольским патриархом признавался титул «вселенского». Но этот титул не говорит, однако, о том, чтобы константинопольскому патриарху усвоялась власть над вселенской церковью. |
| Приложение. О символе нашей православной церкви или второго Вселенского Константинопольского собора. Символ, который с древних времен принят к употреблению церковью греческою, а за нею и нашею русскою православною церковью, который ежедневно читается за богослужением, которой произносится крещаемыми или их восприемниками при совершении таинства крещение, который изучается нами в школах с большими или меньшими комментариями, есть символ Константинопольского, второго Вселенского, собора, или, как более принято называть его у нас, символ Никео-константинопольский. Такое широкое употребление указанного символа у нас в русской церкви, должно бы, по-видимому, обусловливать очень ясное и основательное представление о том, что такое символ наш, какое его происхождение, какова была история его утверждение в церкви. Но, сколько знаем, все подобные вопросы доселе не находили себе разрешение. Пастыри церкви ежедневно читают и слушают символ, истолковывают его на церковных беседах и школьных уроках, но остаются при самом неопределенном представлении, что это символ Никео-константинопольский – и только. В сущности, однако, вопрос о нашем символе не так прост, как это представляется для того, кто совсем не знаком с иностранной литературой (проф. Чельцов, в своей диссертации: „Древние формы символа» познакомил читателей с одной из более распространенных в западной науке попыток точнее уяснить происхождение нашего символа, но с тех пор довольно-таки утекло воды: западная наука в настоящее время шире и глубже захватывает вопрос). В западной литоратуре в последнее время появилось несколько сочинений, посвященных этому вопросу. В ней можно встречать даже такое радикальное мнение, что символ Константинопольский не только не есть символ второго Вселенского собора, но и неизвестен был в церкви до времени VII Вселенского собора, то есть до конца VIII века. Вообще, этим вопросом довольно занимаются на западе, о чем у нас, кажется, совсем неизвестно. Наше намеревие состоит не в том, чтобы ознакомить читателя со всеми попытками западной науки разрешить данный вопрос, – это дело слишком сложное, а в том, чтоб сообщить сведения об одной из них, самой новой и очень любопытной и оригинальной. |
|
|
