| Так как черкасы, удалясь от гонений унии под защиту московского православного царя, поселились слободами на военной линии Московской земли с тем, чтобы защищать православную Русь от татар и других врагов ее, а военно-гражданский быт их перенесен ими из-за Днепра, то и Харьков – полковой город слободского Харьковского полка – в старое время был тем же, чем каждый козацкий полковой город. Весьма замечательна просьба старшин Харьковского полка, обозного Василия Ковалевского, судьи Семена Афанасьевича Кветки и других, поданная ими царю в 1712 г. об оставлении при них прежних их порядков, которые, как видно, хотел потревожить полковник Прокопий Куликовский. Здесь видны старые порядки их. «По жалованным грамотам владеют они всякими своими вольностями и заводами по своей черкасской обычности и всякие меж себя уряды имеют и по се время непременны. И как у них преж сего при старых полковниках с Харьковскаго полку сборы были на полковые их расходы, собирались с общаго их совета, без тягости, и расход с запискою имели в Ратуше. Також прежние полковники для своей работы и возки дров и на свои обиходы подводы употребляли с маетности их; а старшины полковые, обозный, судья, есаул, городничий, писарь полковый, сотники, по распоряжению обыкности своей, для вспоможения в службе и для употребления в домовой работе имели у себя из неслуживых людей: обозный, судья, есаул, городичий, писарь по 15, сотники по 10 человек... И полковых старшин выбирали на Ратуше с общаго согласия, смотря по заслугам». Царь Петр указом 18 сентября 1712 г. предписывает Куликовскому «чинить по обык-ности козаков» и не переменять ничего. Собр. зак. Т. 4. 2585. По ревизии 1732 г. в Харькове, кроме духовенства с коллегиумом: а) полковая старшина – полковник, судья, ротмистр, 2 полковых писаря, 3 сотника, ратушные – 6 человек, всего 32 чел.; б) козаки и подмощники (2391 чел.); в) цеховые (492 чел.), великоросс. торговцы и козаки (136 чел.); д) шинкари, служители и работники (260 чел.); е) подданные черкасы (120 чел.). |
| и кончая правлением архиепископа Феоктиста Мочульского, при котором она, вследствие предпринятого правительством разграничения епархий, сообразно пределам губерний, разделилась на две: Слободско-Украинскую (потом переименованную в Харьковскую) и Курскую или Курско-Белгородскую. Посвящая времени правления каждого из семнадцати Белогородских иерархов этого периода особый очерк, составленный главным образом на основании архивных документов (преимущественно из тех самых архивов, которые перечислены выше), автор ставит центр тяжести своей работы не в установлении биографических подробностей, а в освещении той среды и тех бытовых условий, с которыми соприкасались архипастыри в своей административной деятельности. Важнейшую сторону этой деятельности, на изображении которой с особой любовью останавливается автор, составляют, кроме чисто пастырских трудов Белогородских иерархов, их просветительные заботы и труды по насаждению образования в местном крае. «Их заботами возжен был среди непроглядной тьмы «учения свет», причем значительная часть этих иерархов, радевших о духовном просвещении своей паствы, были не только ревнителями, но и деятелями просвещения – сами стояли во главе учебного дела, которое развилось и совершенствовалось по их авторитетным указаниям, под их непосредственным руководством. И учение, установленное ими в епархии, служило источником света не только для духовенства, но и для всех других сословий, при том не епархиального только района, но и целого края; в Харьковский коллегиум – это высоко-образовательное, по тогдашнему времени, учреждение, имевшее значение университета для Слободской Украины до учреждения в Харькове университета и в значительной степени подготовившее почву для сего университета, – свободно поступали юноши всех званий и состояний и, окончив в нем образование, являлись полезными, иногда даже очень видными деятелями на разных поприщах государственной и общественной жизни во всей России» (стр. 287–8). Истории созидания и постепенного роста этого учреждения, а равно и других духовных школ, основанных Белогородскими архипастырями, отведено не- |
| Этот по приезде представлялся громаде и с общего согласия назначал день выборов. При том живом участии, какое юго-западные громады принимали во всех делах своей церкви, выборы имели очень оживленный и торжественный характер. На них, как на приходский праздник, съезжалось множество гостей, священников и мирян из соседних селений; эти, так называемые, люди околичные, как известно, испокон века играли весьма важную роль во всех важных решениях юго-западных громад, являясь на сходы в качестве свидетелей, посторонних судей, советчиков и т. п. Еще большее оживление выборам придавало всегдашнее множество и разнообразие являвшихся на них кандидатов. Духовное звание в юго-западном крае и в XVIII в. еще долго оставалось открытым для всех. Вместе с праздными поповичами и дьяками соседних парохий, а также бурсаками Киевской академии, переяславской семинарии и Харьковского коллегиума, в числе кандидатов на открывавшиеся места всегда были грамотные люди и светских званий, крестьяне, мещане и казаки. На каждые выборы являлись, кроме того, и посвященные уже люди, – разные безместные священнослужители, которых немало бродило по всему краю в чаянии свободного места и которые в народе известны были под названием «диких попов». Тут были и священники, произвольно покинувшие или продавшие бедную парохию для приискания другой, более кормной, и священники, выбитые с места самими громадами, и безместные священнослужители, купившие свой сан в Молдавии или Турции, где он стоил очень дешево и где всегда можно было за известную сумму найти архиерея, чтобы получить от него рукоположение без прихода, как говорилось, «на ваканс» или «про запас», пока не отыщется место, наконец священнослужители, бежавшие из Польши от фанатизма католиков и униатов, иные с избитым телом, с скудными клочками волос на голове и далеко не полной бородою. Все эти кандидаты всеми мерами заискивали внимания громады, которую желали пасти, ходили с поклоном к зажиточнейшим хозяевам, раздавали деньги, лошадей, коров и другие дары, каждый день подпаивали чернь, рассыпая обещания слушаться громады, почитать парохиян, и стараясь подорвать доверие к другим кандидатам. |
| Не хватало ни учителей, ни материальных средств. Даже аннинское «кабинетское» правительство, взявшее в свой контроль все хозяйство церковных земель, убедилось на деле, что развернуть полную программу духовных школ, даже только с материальной стороны, архиереям непосильно. В 1738 г. поставлен был впервые вопрос о казенных «штатах» для семинарий. Но «временно и пока» различные ассигновки получили только три «видных» семинарии: СПБ Невская, Новгородская и Казанская. Жестокие аннинские «разборы» уменьшали количество кандидатов для семинарий, навстречу этому шел недостаток самих учителей. Так на деле и получалось, что и набирать в школы учеников приходилось силой и учить их удавалось едва грамматике, не доходя даже до риторики, не говоря уже о философии. Единственно в Харьковском Коллегиуме возвысились до богословия. При благочестивой императрице Елизавете штатное пособие сохранено только за двумя академиями: киевской и московской. Но и церковная власть, получившая вновь в свое управление старые земельные хозяйства, получила лучшие возможности добывать средства на развитие духовных школ. И действительно, ко времени царствования Петра III и Екатерины II открылось еще 8 новых семинарий, и общее число их доросло до цифры 26 с общим числом учащихся в 6.000. Но многие из них еще не достигли уровня богословских классов. Первое место и по количеству учащихся все еще занимала академия в Киеве. В половине XVIII века там числилось 1 200 учащихся, тогда как в Москве было самое большее 600 и некоторые годы всего 200. Одновременно с таким ростом духовных школ происходил и стихийный перелом в существе самого школьного богословия. Кроме заимствования Москвой из Киева господствовавшего там и по форме и по существу латино-римского толкования догматов и морали, уже при Петре Великом к нам переносилась из того же киевского источника и разгоревшаяся там школьная борьба господствовавшего направления римо-католического с протестантским. Ярким представителем последнего меньшинственного направления явился в Великороссии Феофан Прокопович . |
| Инспектор ввел к нам в класс молодого человека, лет 30, в очках, худощавого, бледного и смуглого, с костылем, на который он опирался по болезни в ногах, которую он нечаянно получил в прогулке на Пресненских прудах с бывшим своим приятелем князем Шаликовым. Типическая его физиогномия походила более на греческую, чем на русскую; она носила на себе отпечаток холерического темперамента. Черные волосы у него на голове коротко были острижены; приемы его были угловаты, но смелы и обличали в нем что-то военное. Холодно раскланявшись с нами в классе, он с какою-то уверенностию сказал: «господа, по возложенной на меня от университетского начальства обязанности, мы займемся с вами риторикой; руководством себе я избираю Жиберта; между тем будем разбирать лучших русских писателей; начнем с духовных витий.» Кто ж это такой? Наконец узнаём, что это был некогда ученик Харьковского коллегиума, потом аудитор полковой, который сидел под судом за пропажу пороха на гауптвахте у Воскресенских ворот, где познакомился с маиором Глинкою, который доставлял ему для чтения книги и между прочим Болтина примечания на Леклеркову историю России. Эта книга возбудила в арестанте желание заняться критическим изследованием отечественной истории, в котором образцем ему был Шлецер. Генерал лейтенант, в последствии схимник в Симоновской обители, Михайло Зиновьевич Дурасов, взяв на себя ответственность за пропажу пороха, способствовал к освобождению подсудимого от суда и следствия. Арестант этот был Михайло Трофимович Каченовский, который с гауптвахты поступил к попечителю Московского университета графу Разумовскому правителем его канцелярии; по его предложению, без экзамена, произведен сперва магистром, потом доктором словесных наук. По своей должности при попечителе, Каченовский в университете был влиятельным человеком; писанные им предложения от имени графа Разумовского производили в старых профессорах, привыкших к старому порядку, не совсем благоприятное впечатление. После Карамзина, приняв на себя издание Вестника Европы, он обнаружил свой критический талант. |
| По своей сути эти реформы мало соответствовали интересам иерархии, которая еще в XVIII в. стремилась к обособлению духовного сословия, закрепив за потомством духовенства монопольное право на обучение в духовных школах. Исключение составляли духовные школы на Украине, в которых, особенно в Харьковской коллегии, обучались юноши из дворянских семейств; такие школы пользовались всяческой поддержкой со стороны дворянства. Впрочем, и здесь с открытием гимназий в первые годы царствования Александра I число учащихся из недуховных сословий стало уменьшаться. Указы о реформе духовных училищ 1808–1814 гг. предписывали всем сыновьям духовных лиц посещение таких училищ, так что прочие не могли попасть туда уже по недостатку мест. Распределение возросшего числа выпускников становилось почти неразрешимой проблемой, в особенности после того как по штатам 1842–1846 гг. количество приходов и штатных мест было сокращено. Правда, в 1832 г. для окончивших духовные училища был облегчен доступ к государственной службе, а в 40–е гг. Синод отменил обязательное посещение духовных школ. Как уже говорилось, в 60–е гг. последовала ликвидация всех ограничений, имевшихся в уставах учебных заведений. Когда в 1879 г. семинаристам было вновь запрещено поступать в университеты, их поток устремился в военные училища, которые стали открыты для них с 1866 г. Александр III вернул семинаристам право поступления в университеты, хотя и ограничил его университетами в Томске и Варшаве . Замкнутость сословий поддерживалась и наследственным порядком замещения приходских должностей (упраздненным в 60–е гг.), который вполне уживался с принципом выборности духовенства. Духовенство стремилось готовить своих сыновей себе в преемники через домашнее образование, чтобы затем, при наличии добрых взаимоотношений с приходом, заранее добиться согласия на его избрание. На это обстоятельство указывает уже «Прибавление к Духовному регламенту» (ст. 27): «При многих церквах поп не припускает в церковники чужих, но своими сынами и сродниками места того служения занимает». |
| До эры Платона в академиях и семинариях безраздельно царила схоластика. Ученику полагалось пройти восемь классов. Число лет, иногда весьма немалое, за которое он одолевал весь курс, зависело от его способностей. Не все были так одарены, как епископ Дамаскин Семенов–Руднев, один из знаменитых иерархов XVIII столетия, который закончил академию за семь лет . Нормой для высшего, богословского, класса было четыре года, для классов философии и риторики — по два года, пиитического и синтаксического классов («синтаксимы») — по одному году. Время, потребное для прохождения низших классов («инфима» и «фара»), в семинариях обычно называвшихся информаториями, и грамматического класса, определялось только сообразительностью и прилежанием — «остроумием», если воспользоваться выражением Феофана Прокоповича из его «Духовного регламента». Многие застревали уже в грамматическом классе и в результате отправлялись псаломщиками в приходы. Окончить класс риторики считалось тогда большим достижением, для многих его хватало, чтобы получить сан священника. В 1–й половине XVIII в. семинарии еще не считались предварительной ступенью к академии, и многие поступали сразу в начальный класс академии. Лишь во второй половине столетия учебные планы семинарий оказались настолько усовершенствованы, что способных учеников из классов риторики и философии стало возможным посылать в академию. Отдельные семинарии уже в то время располагали всеми классами, например, Иркутская или Казанская семинарии, но в первую очередь — Харьковская коллегия и Александро–Невская семинария. Последняя была в 1788 г., как говорилось, преобразована в Главную семинарию с расширенной программой, в которую были введены всеобщая церковная история, механика, естественная история и экспериментальная физика. Сюда посылались наиболее способные учащиеся из других семинарий, чтобы по окончании курса самим стать преподавателями семинарий. Одним из выпускников этой Главной семинарии был, например, И. И. Мартынов, получивший в эпоху Александра I известность своей деятельностью в Министерстве народного просвещения и в качестве преподавателя Главного педагогического института. |
| В царствование императрицы Анны Иоанновны духовным школам уделялось повышенное внимание. В 1730 г. был издан указ, предписывавший Святейшему Синоду учредить школы согласно «Духовному регламенту». В другом указе от 1731 г. речь шла об открытии школ во всех епархиальных центрах и иных городах. Именно тогда эти учебные заведения получили название семинарий. В 1738 г. императрица повелела Синоду составить бюджет для духовных школ (т. е. для начальных школ, а не для семинарий) по образцу штатов школ для детей гарнизонных солдат. Но проект бюджета, представленный Святейшим Синодом, утвержден не был. В 1740 г. Святейший Синод получил указ императрицы об увеличении числа учебных заведений и школ, достаточном их содержании и обеспечении хорошими и способными учителями, как то предписывается «Духовным регламентом» и указами русских императоров. Одновременно были изданы указы, обязывавшие духовенство посылать своих сыновей в семинарии и школы . В 1737 г. последовало распоряжение придерживаться «Духовного регламента» в учебных планах семинарий. При Анне Иоанновне было выдвинуто также требование, чтобы преподавание велось не только на латинском, но и на русском языке. Впрочем, в Харьковской коллегии уже в 30–х гг. преподавание некоторых дисциплин строилось по этому принципу . К началу 1740 г. было 17 семинарий, 2 академии (в Киеве и Москве) и большое число начальных духовных школ. Однако их материальное положение оставалось по–прежнему тяжелым, а епархиальные архиереи не слишком спешили с открытием новых начальных школ. При императрице Елизавете число семинарий возросло. К концу ее царствования (1760) насчитывалось 26 семинарий и 20 начальных школ . В Киевской же епархии существовали, кроме того, церковноприходские школы, учителями в которых были дьячки (псаломщики), преподавались здесь чтение и письмо, а также начальные сведения об обязанностях псаломщика. «Сельская церковноприходская школа была первоначальным местом образования для всех грамотеев XVIII в. и для всего духовенства, а для значительного большинства долго оставалась и единственным учебным заведением» . |
| …И со всех углов Советского Союза Едут, едут, едут без конца… Всё смешалось: фрак, армяк и блуза. Не видать ни у кого лица… В 1923 году, кроме немногих оставшихся там монахов, на Соловецком, Анзерском, Заячьем и Конде – четырех островах каторжного архипелага – было лишь два-три человека, прибывших туда по своей воле. Охрану берегов нес Соловецкий особый полк (СОП) – мобилизованные. Им командовал Петров, комиссаром при нем состоял Сухов. Оба заслуженные красные партизаны гражданской войны, оба сильно пили, вследствие чего и были упрятаны подальше от глаз. Первым начальником СЛОН был Ногтев, попавший туда по той же причине и позже там же расстрелянный. Он был прост и малограмотен, во хмелю большой самодур: то «жаловал» без причины, отпуская с тяжелых работ, одаривал забранными в Архангельске канадскими консервами, даже спиртом поил, то вдруг схватывал карабин и палил из окна по проходившим заключенным… Стрелял он без промаха, даже в пьяном виде. Топивший в его комнатах печи уголовник Блоха рассказывал, что по ночам Ногтев сильно мучился. Засыпать он мог только будучи очень пьяным, но и заснувши, метался и кричал во сне: – Давай сюда девять гвоздей! Под ногти, под ногти гони! До Соловков он был помощником Саенко, знаменитого харьковского чекиста времен гражданской войны. Его заместителем и после него вторым начальником СЛОН, тогда ставшим УСЛОН, был латыш Эйхманс, тоже проштрафившийся чекист, откомандированный на Соловки за хищения и растраты. Он был иного типа: интеллигентный (бывший студент Рижского политехникума), деловитый, энергичный, он делал карьеру на революции, дал промах на прежней службе, а потом на Соловках старательно и умно выслуживался. Вернуться на материк ему все же не удалось. По неизвестным причинам он был переведен лет через пять начальником лагеря на Новую Землю и там расстрелян. ГПУ строго хранит свои тайны. При Эйхмансе кровавый хаос Ногтева постепенно замыкался в твердую, четкую систему советской каторги. Такими же «почетными» ссыльными были и остальные вельможи Соловецкой сатрапии первых лет: нач. адм. части тупой, звероподобный Васьков и нач. 1-го отд. УСЛОН грубый, но добродушный Баринов. Даже нач. санитарной части М. В. Фельдман, жена члена верховной коллегии ОГПУ, была сослана туда собственным мужем для охлаждения ее африканских страстей. Она закончила свои дни в стиле всей своей жизни: была убита ревнивым поклонником в Пятигорске. Но на Соловках о ней сохранилась добрая память: мягкая, культурная, окончившая Женевский университет, она многим облегчила тяжелые годы и казалась светлым лучом в сумраке соловецкой безотрадности. |
| В этом рассуждении очень ясно сказывается, насколько внимание Платона ущемлено школьной традицией и как мало он чувствует церковные потребности… Между тем самое слабое место духовной школы XVIII-ro века было именно в ее латинском характере. Несколько позже Евгений Болховитинов, сам тоже человек просветительного века, с полным основанием говорил так: «Нынешний наш курс до самой философии отнюдь не есть курс наук, а курс только латинской литературы…» В XVIII-м веке о русском языке преподавания говорили всюду с какой-то странной неуверенностью, как о несбыточной мечте, и вряд ли не опасной. Осталось неисполненным смелое пожелание, объявленное в грамоте об учреждении Харьковского Коллегиума (16 марта 1731): «а учить всякого народа и звания детей православных, не токмо пиитики, риторики, но и философии и богословии славяно-греческим и латинским языки, такожда стараться, чтобы такия науки вводить на собственном Российском языке…» Латинский язык и здесь был преобладающим… Когда в 1750-м году в Киеве митр. Арсений Могилянский распорядился «Православное Исповедание» читать по-русски, это распоряжение было принято, как напрасная уступка слабости и незнанию. Основной богословский курс продолжали читать все- таки по латыни, «сохраняя чистый латинский штиль и оберегаясь грубого простого наречия…» Не для школьного употребления была издана по-русски уже в самом начале нового века «Система христианского богословия» архим. Ювеналия Медведского (3 части, Μ. 1806)… В этом упорном школьном латинизме, прежде всего, действовал, конечно, западный пример, — впрочем, уже с некоторым опозданием. Последствием была отсталость русского языка. «Русский научно-богословский язык, образчик которого можно видеть, например, в тезисах для публичных диспутов в Московской Академии, был до того мало развит, что стоял несравненно ниже даже языка наших старинных переводчиков святых отцов и оригинальных богословских произведений древней Руси» (Знаменский)… «Кто какие аргументы говорил, кто какой именно фундамент подложил своей опугны, как сольвован от дефендента и его учителя всякий аргумент…» |
|
|
