| Древнейшие известия содержатся у Льва Диакона: воины князя Святослава после битвы собрали своих мертвецов и сожгли их, «заколов при этом по обычаю предков множество пленных, мужчин и женщин. Совершив эту кровавую жертву, они задушили нескольких младенцев и петухов, топя их в водах Истра» (1988, с. 78). Совершались жертвоприношения в Киеве на холме вне двора теремного, где стояли кумиры, поставленные при князе Владимире: «...Привожаху сына своя и дщери и жряху бесом, [и] оскверняху землю теребами своими. И осквернися кровьми земля Руська и холмоть» (ПСРЛ, М„ 1997, т. 1, стб. 79). То же самое произошло после похода князя Владимира на ятвягов в 983 г.: старцы и бояре выбирали по жребию отрока или девицу «на него же падеть, того зарежем богом», и жребий пал на сына варяга-христианина (ПСРЛ, т. 1, стб. 82). Те же сведения повторены в «Слове о том како первое погани кланялися идоломъ» (XI в.): «...Приводяху сына и дщери своя, и заколоху пред ними, и бе вся земля осквернена» (Аничков Е. В., 1914, с. 264). Митрополиты Иларион и Кирилл Туровский писали о человеческих жертвах как об оставленном в прошлом обычае: «уже не заколем бесом друг друга» (Иларион); «отселе бе не приемлеть ад требы заколаемых отцы младенець, ни смерть почести: преста бо идолослужение и пагубное бесовское насилие» ( Кирилл Туровский ) (Аничков Е. В., 1914, с. 238). Но сведения о человеческих жертвах продолжают встречаться и позднее. В Суздале во время голода в 1024 г. по инициативе волхвов «избиваху старую чадь по дьяволю наоученью и бесованию, глаголще тако си держать гобино» (ПСРЛ, т. 2, стб. 135), в 1071 г. также при голоде в Ростовской земле волхвы заявили: «ве свеве, кто обилье держить», «ту же нарицаху лучьшие жены глаголаща, тако си жито держить...», «и привожаху к нима сестры своя, матере и жены своя... и оубивашета многы жены» (ПСРЛ, т. 1, стб. 175). Исследователи рассматривают эти действия как жертвоприношения для прекращения бедствий и голода (Рыбаков Б. А., 1987, с. 300; Фроянов И. Я., 1983, с. |
| Известно, например, что Кирилл Туровский выступал за традиционное строгое соблюдение поста по средам и пятницам, критикуя вышеупомянутого Ростовского епископа Феодора, который не только высказывал по этому вопросу либеральное мнение, но еще более согрешал, деспотически закрывая во Владимире храмы и жестоко казня людей, которые не признавали его архиерейства. Подобное поведение высшего церковного сановника, несомненно, должно было восприниматься искренними чадами Церкви весьма болезненно и опасливо как соблазнительное, то есть способное сбить нетвердых в вере с праведного пути. Сказанное, таким образом, не исключает возможности рассматривать " Слово " еще и как рефлекс современных его автору общественных нестроений и его беспокойства о таковых. Неслучайно оно и завершается молитвенным прошением к Иосифу подать " помощь " " граду " , князю и народу в " лютых напастях " . О святителе Кирилле Туровском написано много научных работ, его сочинения неоднократно издавались. Однако, к сожалению, до сих пор не выполнен труд по составлению полного каталога действительно написанного Кириллом, а также лишь приписываемого ему древнерусскими книжниками. Соответственно, еще не создан обобщающий научный труд, в котором творческая личность этого замечательного древнерусского писателя была бы исчерпывающе охарактеризована. Примечания 1. Доктор исторических наук, профессор, сопредседатель Правления Союза писателей России. Специалист по истории русской и зарубежной общественной мысли, автор многих книг по истории России, истории отечественной и зарубежной философии, историософии 2. Доктор филологических наук, зав. кафедрой филологии МДАиС, ведущий научный сотрудник ИМЛИ им. А. И. Герцена Тематические страницы — Фонд учрежден в 2009 году для сбора средств и помощи нуждающимся. © Благотворительный фонд «Предание». 115162, Россия, г. Москва, улица Шухова, д. 17, корп. 2. Учётный номер в реестре НКО Распространение материалов сайта в печатных изданиях и интернет-ресурсах возможна только в рамках Пользовательского соглашения |
| Этот краткий обзор содержания слов Кирилла Туровского ясно показывает, до какой степени отсутствуют в них нравственное назидание и в чём состоит их направление или их характер. Как сказали мы выше, вовсе не помышляя о нравственном назидании слушателей, проповедник есть или панегирист или духовный толкователь или драматизующий живописатель праздников. Преследуемая им цель есть не назидание, а занимание, вследствие чего и его слова главным образом для слухов и воображения слушателей и весьма мало и почти нисколько для их сердец. Итак, Кирилл Туровский , не идя ни в какое сравнение с современными ему русскими ораторами, между которыми он представляет исключение, будучи, если угодно, русским Златоустом XII века в смысле решительного отличия от них и решительного над ними превосходства, – сам по себе и как настоящий образованный оратор, каковым он был, вовсе не есть какой-нибудь Златоустый, т. е. вовсе не есть какой-нибудь исключительно замечательный оратор, а просто рядовой хороший греческий оратор позднейшего времени со всеми существенными и отличительными недостатками, свойственными большинству этих позднейших ораторов. Кирилл Туровский , несомненно, представляет собой весьма замечательное явление в том отношении, что он захотел стать человеком образованным, но в ряду ораторов образованных он не возвышается сколько-нибудь решительным образом над общим уровнем. Мы в настоящее время относительно достоинства и характера проповедей не возвратились к временам Златоустого. Если читатель представит себе нынешнюю хорошую проповедь с тем, чтобы её отличительными чертами были возможно большее стремление к внешнему красноречию и возможно большее отсутствие нравственного назидания, то он будет иметь приблизительное и почти совсем настоящее понятие о проповедях Кирилла Туровского . Свойственные его времени его отличительные черты и особенности составляют, во-первых, наклонность к аллегории, к толкованию видимого в смысле духовно прообразовательном, который при некотором напряжении остроумия он находит решительно во всём. |
| Древнейшие известия содержатся у Льва Диакона: воины князя Святослава после битвы собрали своих мертвецов и сожгли их, «заколов при этом по обычаю предков множество пленных, мужчин и женщин. Совершив эту кровавую жертву, они задушили нескольких младенцев и петухов, топя их в водах Истра» (1988, с. 78). Совершались жертвоприношения в Киеве на холме вне двора теремного, где стояли кумиры, поставленные при князе Владимире: «…Привожаху сына своя и дщери и жряху бесом, [и] оскверняху землю требами своими. И осквернися кровьми земля Руська и холмовъ» (ПСРЛ, М» 1997, т. 1, стб. 79). То же самое произошло после похода князя Владимира на ятвягов в 983 г.: старцы и бояре выбирали по жребию отрока или девицу «на него же падеть, того зарежем богом», и жребий пал на сына варяга-христианина (ПСРЛ, т. 1, стб. 82). Те же сведения повторены в «Слове о том, како первое погани кланялися идоломъ» (XI в.): «…Приводяху сына и дщери своя, и заколоху пред ними, и бе вся земля осквернена» (Аничков Е.В., 1914, с. 264). Митрополиты Иларион и Кирилл Туровский писали о человеческих жертвах как об оставленном в прошлом обычае: «уже не заколем бесом друг друга» (Иларион); «отселе бе не приемлеть ад требы заколаемых отцы младенець, ни смерть почести: преста бо идолослужение и пагубное бесовское насилие» ( Кирилл Туровский ) (Аничков Е.В., 1914, с. 238). Но сведения о человеческих жертвах продолжают встречаться и позднее. В Суздале во время голода в 1024 г. по инициативе волхвов «избиваху старую чадь по дьяволю наученъю и бесованию, глаголще тако си держать гобино» (ПСРЛ, т. 2, стб. 135). В 1071 г. также при голоде в Ростовской земле волхвы заявили: «ве свеве, кто обилье держить», «ту же нарицаху лучьшие жены глаголаща, тако си жито держить…», «и привожаху к нима сестры своя, матере и жены своя… и оубивашета многы жены» (ПСРЛ, т. 1, стб. 175). Исследователи рассматривают эти действия как жертвоприношения для прекращения бедствий и голода (Рыбаков Б.А., 1987, с. 300; Фроянов И.Я., 1983, с. 22–37; 1986, с. 40; 1988, с. 319–321) или как отправление своих представителей на тот свет для предотвращения неурожая (Белецкая Н.Н., 1978, с. 65–68). |
| Первых принимается шесть: – Слово – о премудрости притча, или как в других списках – Поучение некоего человека верна к духовному брату, – Слово об исходе души и всходе на небо, – Слово о небесных силах и чесо ради создан бысть человек на земли, – Слово о страсе Божии, – Слово о первозданном, – Слово о том, яко не забывать учителей своих, и – Притча о душе человечестей и телеси и о преступлении Божии заповеди и о воскресении телес человеческих и о будущем суде и муце 1489 . Слово – о премудрости притча, судя по началу: «Первое, брате, коея мудрости ищеши» 1490 , есть, кажется, частное к кому-нибудь письмо. Вместо мудрости списатель наставляет искать кротости, которая есть мать первой и с которой обрящеши и Отца, иже породи нас святым крещением. Затем он говорит, чем мы изгоняем от себя мать (грехами) и чтó должны делать, чтобы нас принял Отец, и снова возвратилась к нам мать (с одной стороны отстать от грехов, с другой каяться, молиться со слезами и постом и творить добрые дела). Статья вообще краткая и, кроме того, что сложена до некоторой степени притчей, ничего замечательного не представляет. Если принимать её за частное письмо, то она может быть усвояема и Кириллу Туровскому . Но как нарочитое сочинение усвоять ему такую лёгкую и довольно бесцветную вещь, мало напоминающую красноречивого и любящего красноречие проповедника, представляется нам как-то сомнительным 1491 . Слова об исходе души и о небесных силах усвояются Кириллу Туровскому только потому, что в одном и том же начале обоих делается ссылка на какого-то Кирилла философа: «яко же рече Кирилл философ», т. е. иначе сказать, совершенно без всякого основания. Первое слово есть повесть о мытарствах, взятая из жития преподобного Василия Нового (26 Марта), и о загробной судьбе душ праведных и грешных. Второе повествует – об ангелах и падении дьявола, о сотворении, падении и искуплении человека 1492 . Слово о страсе Божии, обращённое к любимым братиям и сестрам, убеждает всегда иметь пред очами страх Божий и час смертный, всегда вспоминать и оные страшные муки, уготованные грешникам. |
| Кирилл в словах своих также объясняет евангельские повествования, представляя дух их в картинах чистого воображения, одушевленных христианскими чувствами... Молитвы весьма умилительны; великий покаянный канон Господу вполне достоен названия великого не по обширности, которая не совсем велика, но по обилию и глубине чувств. Это искренний плач души о грехах пред Господом; сей канон вполне достоин того, чтобы благочестивое усердие имело удобство читать его во спасение...». »Каждое из слов св. Кирилла, – по отзыву другого из наших церковных историков, высокопреосвящ. Макария, – начинается приступом, в котором большею частию выражена какая-либо общая мысль, не всегда впрочем удачно приспособленная к последующему изложению слова. В самом слове обыкновенно изъясняется предмет праздника, раскрываются обстоятельства воспоминаемого события или излагается притча. При объяснении подробностей события, или притчи проповедник почти везде старается показать их переносный, таинственный смысл, иногда естественно и верно, иногда довольно принужденно и произвольно. Краткие евангельские сказания большею частию распространяет; некоторые, простые и несложные, события представляет в образной драматической форме и в уста действующих лиц влагает длинные речи и объяснения, которые, хотя рассматриваемые отдельно, иногда прекрасны, но не всегда естественны и нередко делаются утомительными для чтения, нарушая единство слов. Все слова оканчиваются или кратким назиданием слушателям, или кратким повторением прежде сказанного, или молитвою к Богу, или похвалою угодникам Божиим и молитвою к ним. Вообще о словах святителя Туровского можно сказать, что отдельные места в них есть весьма хорошие и даже прекрасные, но целого, вполне выдержанного и совершенного слова нет ни одного; что в них довольно искусственности и изысканности как в сочетании мыслей, так и в выражениях, и очень мало нравственных наставлений, – следовательно не достает двух самых главных свойств проповедей св. Златоуста: общедоступности и нравственного преобладающего направления. |
| Некий домовитый человек, устроив виноградник, посадил охранять свои владения слепца и хромца, понадеявшись на то, что эти убогие люди не смогут проникнуть за ограду. За исполнение работы он пообещал им плату, за воровство — наказание. И все же сторожа соблазнились легкой добычей, хромец сел на слепца, они вдвоем вошли в виноградник и обокрали все добро, за что и были наказаны. Кирилл Туровский насыщает эту притчу многочисленными образами. Домовитый человек — это Бог Отец, Его Сын — это Иисус Христос, виноградник — это земля и мир, а то, что внутри виноградника — рай, ограда вокруг виноградника — Закон Божий и заповеди, слуги домовитого человека — ангелы, пища — Слово Божие, незапертые ворота — устроенный Господом порядок и возможность познания " Божия сущьства " . Наконец, образы хромца и слепца. " Хромець есть тело человече, а слепец есть душа " , а вместе они — образ человека. При этом, " тело без душа хромо ест и не наричеться человек, но труп " . В толковании Кирилла, смысл притчи в том, что Господь, создав мир и землю, обещал даровать ее в свое время человеку, но человек, преступив закон Божий, решил сам взять обещанное. Интересно, что в интерпретации Кирилла Туровского инициатором преступления становится слепец (т. е. душа) — именно слепец услышал сладкий запах из виноградника и уговорил хромца обокрасть виноградник, именно он несет на себе хромца. Туровский специально комментирует этот сюжет: " Вижь душевное бремя грехъ " . Однако виновен и хромец, даже, быть может, более виновен, нежели слепец. Ведь это хромец расписывает прелести виноградника и соблазняет ими слепца, перед чем слепец не может устоять. Иначе говоря, тело — это непосильное бремя для души, которая не может устоять перед телесными соблазнами и, тем самым, обрекает человека на преступление перед Господом. " Се помышления суть ищющехъ не о Бозе света сего санов и о телеси токмо пекущихся, не чающихъ ответа о делехъ въздати, но акы суетну пару свою душу в ветръ полагающем " . Но в результате виновны оба — и хромец, и слепец. |
| В качестве показательного материала Кирилл использует якобы евангельский сюжет, и больше того, даже странным образом ут-верждает, что заимствовал его у евангелиста Матфея («…касаемся беседовати словес, поводне Господню притчю сказающе, юже Матфей церкви предасть»). Однако пересказ самого Кирилла лишь структурно-стилистически, но не содержательно похож на известную притчу Спасителя о работниках и винограднике ( Мф. 20: 1, 33–41 ). Вероятно, ошибку писателя может оправдать то, что сходный с его вариантом притчи рассказ был весьма хорошо известен в славяно-русской книжности и, несомненно, воспринимался как канонический. На это указывает хотя бы факт наличия близкого к нему повествования в Прологах – рукописных XIII-XVI вв., а затем и печатных XVII в., в разделе за 28 сентября. Исследователи отмечают также универсальный характер лежащего в его основе сюжета: восходя к древнееврейской книжной традиции, он известен по многим литературным памятникам Востока и Запада, в арабской, греческой и латинской версиях. Такова притча. Кирилл пересказывает ее дискретно, отрывками, прерывая ход ее изложения экзегетическими пояснениями и размышлениями вероучительного и нравоучительного плана. В этих разделах писатель собственно и показывает, каково это – постигать священный текст «с расужением». В сущности, он раскрывает методику богословского осмысления «святых книг» и вместе с тем подспудно, намеками дает понять, как в свете подобного осмысления могут быть оценены конкретные реалии современной жизни. Главной опорой в этом автору служил, несомненно, пример самого Спасителя, который разъяснял своим ученикам смысл собственных притч посредством символико-аллегорической экзегезы, а также посредством прямого или же ассоциативного обращения к библейско-му преданию. Соответственно, Кирилл пространно комментирует корпус сюжетно-повествовательных деталей приводимой им притчи символическими толкованиями. Так, «человек домовитый» – это Бог-Творец, «хромец» – тело человека, «слепец» – душа человека, постигшая стражников кара – «воздание кождо по своим делом» на последнем Суде и т. |
| Творчество Кирилла Туровского . Скудные сведения о Кирилле дает проложное его житие. Сын богатых родителей, уроженец города Турова, Кирилл стал монахом-затворником, после чего был поставлен епископом Туровским. Говоря о литературной деятельности Кирилла, житие отмечает: «..много божественная писания изложив и славен бысть по всей стране той». «...Другой златословесный учитель нам в Руси восия паче всех», – так оценивалось современниками его творчество. Кириллу принадлежит обличение ростовского епископа Федорца, послание к Андрею Боголюбскому (до нас не дошло), восемь торжественных «слов», два поучения, около двадцати двух молитв и один канон. Торжественные «слова» Кирилла Туровского посвящены церковным праздникам. Они лишены политической злободневности и публицистичности «Слова» Илариона. Кирилл ставит своей задачей разъяснить смысл того или иного христианского праздника, «воспети», «прославити», «украсити словесы», «похвалити». С этой целью он прибегает к аллегорическим образам, символическим параллелям. Образные художественные средства Кирилл использует с большим вкусом и умением. Характерная особенность «слов» Кирилла – своеобразный лиризм и драматизм. Он часто вводит монологи и диалоги, плачи. Использует Кирилл и символическое толкование отдельных явлений природы. Таково, например, его «Слово на антипасху»: «Ныне солнце красуяся к высоте въсходить и радуяся землю огреваеть: възиде бо нам от гроба праведное солнце Христос и вся верующая ему съпасаеть...» «Слова» Кирилла Туровского необычайно четки по композиции, в них три части: вступление, изложение и заключение. Задача вступления – привлечь внимание слушателей, создать определенное эмоциональное настроение, подготовить к восприятию последующей, основной «речи». С этой целью автор прибегает к анафористическим «зачинам». Таково, например, вступление к пятому «слову»: «Неизмерима небесная высота, неиспытана глубина преисподней, неведома тайна божественного помысла. Велика и неизречена милость божия народе человеческом, которою помиловал нас...» В известной мере это вступление напоминает былинный зачин: «Высота ль, высота ль поднебесная...» |
| Кирилл никогда не цитирует святоотеческих источников, и поэтому нам трудно составить представление о широте его учености. Поразительно его знание Библии, прежде всего Ветхого Завета. Несомненно, он – лучший знаток Библии среди древнерусских писателей. Широким потоком следуют цитаты из Ветхого Завета, служащие для разъяснения новозаветных параллелей, а вовсе не для ознакомления читателя с историей иудейского народа. Но при глубоком знании Библии, поражаешься слабому его знакомству с Евангелиями. Он не только делает ошибки в цитатах из Нового Завета, но, например, говорит о чуде насыщения пяти сотен пятью хлебами, или об исцелении хромого ( Иоан. 5 ) «в половине (Иудейского) праздника» ( Иоан. 7, 14 ), и даже приписывает Матфею восточную легенду о «слепом и хромом». Это древнее индийское сказание, хорошо известное в средневековой литературе, непонятными путями попало в русский «Пролог» – книгу церковных чтений. Кирилл подробно комментирует ее как одну из евангельских притч, упорно и неоднократно утверждая, что он толкует «божественных писаний учение», «вземлюще от Святого Евангелия», «Господню притчу, юже Матфей Церкви предаст». Происхождение его ошибки очевидно. Начало восточного сказания весьма напоминает стих из Матфея (21, 33): «Был некоторый хозяин дома, который насадил виноградник». Но тот факт, что ошибка осталась незамеченной и вместе с проповедью Кирилла вошла даже в отпечатанный в XVII веке «Соборник», бросает свет на ограниченность древнерусской культуры. Кирилл Туровский был одним из самых ученых людей своего времени. Тем не менее, даже он был лишь хорошо начитанным человеком, который, по всей вероятности, читал Евангелия не целиком, а в «зачалах», составленных для церковного чтения («Евангелие Апракос», от греческого πρακτος). Как писатель и оратор, Кирилл – подлинный ученик поздней эллинистической риторики, со всеми преувеличениями византийской эпохи. Стиль его возвышен, торжествен, поэтичен и приближается к языку церковных песнопений, никогда не опускаясь до разговорного. |
|
|
