| На другой день он перебрался в хибарку старца Амвросия, где и прожил ровно 50 лет. Близость к старцу с одной стороны утешала и радовала его, а с другой нередко смущала его неопытный ум. Постоянный приём посетителей, постоянная суета и молва стали скоро тяготить его. По неопытности своей в духовной жизни, он не высказывал старцу своего чувства и смущения, и помысел за помыслом надвигались на его смущенную душу... Однажды сел он у стола опершись рукой, и весь отдался охватившим его мыслям, – и заветный Киев с его святынями снова вырос в его воображении, и священный Афон с его пустынниками, отшельниками и келиотами... «Вот там – настоящая жизнь монашеская, там – святость, там – дивные старцы-подвижники..., а здесь... здесь не то; здесь всё народ, здесь не всегда приходится быть даже и в церкви, некогда и помолиться, и почитать... Да и поют-то здесь не так. Лучше уйти отсюда на Афон». Охваченный волной «помышлений сомнительных», юный инок не заметил, как в келью, где он сидел, вошел старец. Вдруг он услышал за собой голос батюшки о. Амвросия, который, ударив его слегка по плечу, сказал: «Брат Иван, у нас лучше, чем на Афоне; оставайся с нами!» Эти слова так поразили молодого послушника, что он тут же с раскаянием и умилением упал к ногам старца. С этого момента он ясно понял, что все смущающие его помыслы были просто искушением. Каких старцев и где ещё искать ему, когда он здесь непосредственный ученик такого старца, который читает его сокровенные мысли? И с тех пор он всецело предал свою волю в послушание своему великому авве. До самого переезда отца Амвросия в Шамординскую обитель отец Иосиф был келейником и помощником старца. Его любовь и преданность к старцу были безграничны; его послушание было назидательно для всех; не только воля старца, но и каждое его слово было для него законом. По водворении навсегда в келье старца брату Ивану, конечно, приходилось много терпеть, как невольных столкновений, так и намеренно наносимых ему людьми «испытаний». Цель же духовно опытного старца Амвросия в сем деле состояла в том, чтобы мало-помалу обучать молодого послушника смирению. |
| Как известно, преосвященный Виталий, по своему болезненному состоянию был иногда раздражителен и вспыльчив (представился через год в Киеве, в обители архимандрита Ионы, которого очень чтил). Так случилось и тут: о. архимандрит Исаакий одним словом, сказанным в пользу Шамординской обители, навлёк на себя неудовольствие преосвященного, который разгорячился и резко остановил настоятеля. Маститый старец, архимандрит Исаакий видимо смутился – произошло замешательство; все замолчали, не решаясь противоречить раздраженному архипастырю. Но вот, встает смиренный о. Иосиф и, со свойственной ему непринуждённой простотой, кротко, но твёрдо говорит своё справедливое слово, которым безбоязненно поддерживает архимандрита. Все замерли, ожидая бури... Но владыка сразу смягчился и заговорил совсем другим тоном; он признал справедливость его довода и согласился с мнением архимандрита и старца. Вот черта евангельского самоотвержения – там, где нужно, о. Иосиф готов был пострадать за правду, но без особенной крайности и нужды никогда из братии не выделялся. Уезжая из Оптиной, архипастырь сказал братии следующие знаменательные слова: «Изберите себе старца по духу вашей обители...» Действительно, можно было найти старцев и по летам, и по жизни, но иного духа. «Старчество» есть особый дар, коим наделяется не всякий желающий, хотя он был и хорошей, и духовной жизни. Старцы – это особые избранники Божии, предуготовляемые особыми промыслительными путями. Главными и существенными качествами их должны быть – опыт духовный (он приобретается деятельною жизнью в послушании и под руководством старца); рассуждение (оно даётся только чистым сердцам, просвещенным Духом Божиим); терпение, любовь и смирение. Последнее есть особо выразительный признак истинного старца. Смиренный старец, если он и не учён, и не начитан, если он и не может вести философского разговора и отвечать на все богословские вопросы, то он, с присущею ему за смирение благодатью, может быть мудрее мудрецов века и подать слово назидания в такой силе духа, перед которой окажутся ничтожными все теоретически приобретённые познания. |
| Иосифом. Когда он приехал, то старец от слабости почти не говорил. Он молча указал на исповедальную книжку, которую о. Иосиф и прочёл с глубокой горестью. Вечером старца торжественно особоровали; а на утро в последний раз о. Иосиф приобщил старца, как это всегда он делал в Оптиной. Нужно было видеть с каким благоговейным чувством он исполнил эту последнюю службу своему авве!... В 11:30 дня 10 октября великий старец отец Амвросий скончался, оставив по себе великое множество плачущих. Но скорбь его ближайшего ученика, 30 лет жившего его волей и питавшегося его учением, была, несомненно, тяжелее всех. И вот в эти-то невыносимо скорбные минуты обнаружилась во всём величии его мужественная крепкая душа. В то время, когда многие, весьма духовные люди, были потрясены этою преждевременною, как казалось, кончиною, один он ни на минуту не потерялся и не упал духом, но ещё утешал и укреплял других. В нём с первого раза многие нашли себе пристанище и поддержку духовную и почувствовали, что дух почившего батюшки о. Амвросия живёт в новом старце. Когда возник вопрос о том, где предать погребению тело скончавшегося старца Амвросия, то много было по этому поводу волнений. Большинство высказывалось за то, чтобы похоронить старца в Шамордино, так как обитель эта основана и устроена его трудами и заботами, и ради её блага старец и переехал в неё жить. С этим соглашался даже настоятель Оптиной Пустыни. Того же мнения держался и сам преосвященный Калужский Виталий. Батюшка о. Иосиф, как преданный сын Оптинской обители, конечно, не мог не желать, чтобы его великий учитель был положен в семье оптинских старцев, но по своей преданности и любви к почившему, тотчас же после его кончины, проникся особенной жалостью к осиротелой Шамординской обители, и потому также выразил своё согласие уступить тело старца. Но законные права имела, без сомнения, Оптина Пустынь, и владыка не решился взять на себя ответственность и послал телеграмму в святейший Синод. В это время старец Иосиф велел всем сёстрам особенно молиться, чтобы Господь расположил сердца начальствующих положить тело старца в их обители. |
| Вообще читал только святоотеческие творения, а новых писателей не любил, говоря: «Новые писания хотя и духовны, но они только ум питают. А в сердце остаётся холодная пустота». «Когда вы успевали книги читать при вашем послушании?» – спрашивали его. «Да как выйдет свободная минутка, так я сейчас за книгу брался», – отвечал он. «Ну, а со старцем когда же вы занимались? Ведь до поздней ночи всё был народ, а там правило вычитывали?» «Во время чая иногда приходилось, а больше, когда приходил на ночь принимать благословение; тут и говорил, что было нужно; да разве много нужно времени, чтобы высказать, что тяготило совесть», – добавлял смиренно батюшка, показывая этим, что он учился у старца самою жизнью. Внутренняя же его жизнь слишком сокровенна, чтобы можно было говорить о ней, – это было известно только Богу и старцу. В общих же чертах – это был человек глубокого, внутреннего делания, всегда хранивший сердечное безмолвие и непрестанную молитву. Что он проходил так называемую Иисусову молитву, свидетельствуют те многочисленные наставления его об этом предмете, которые записаны буквально его духовными чадами. Но как не может утаиться сосуд, наполненный благоуханием, так не могли не обнаруживаться и внутренние добродетели этой чистой души. Великое смирение и благодатный свет внутренней молитвы озаряли и привлекали к нему сердца людей. И сам старец Амвросий, провидя в нём будущего своего преемника, не возбранял ему входить в общение с посетителями, а некоторым даже прямо благословлял относиться со своими духовными нуждами к о. Иосифу. Не раз случалось, что на вопрос, предложенный старцу Амвросию, он отвечал: «Спроси у о. Иосифа». Замечательно при этом было то, что ответы о. Иосифа были всегда тождественными с ответами на тот же предмет самого старца. Многие стали это замечать и первое время, для того, чтобы вернее в этом убедиться, пробовали проверять: спросят что-нибудь у о. Иосифа – он скажет, затем спросят о том же старца Амвросия, и тот ответит теми же словами, и при этом непременно подмигнёт с улыбкой, как бы давая понять, в чём дело. |
| И святой апостол Павел определённо говорит в своём послании к Коринфянам, что можно быть внешним праведником и предсказывать, и знать все тайны, и творить чудеса, но если при этом не иметь необходимого духа любви Христовой, то всё остальное теряет всякую силу и значение. И сколько в истории монашества существует примеров, что великие подвижники и чудотворцы не были ограждены смирением, обольщались своею праведностью и через это погибали. Спрашивали об этом предмете и самого старца Амвросия: «Случается иногда встречаться с человеком, который верно говорит о прошедшем, предсказывает будущее – и сбывается, а между тем за святого его принять трудно, судя по другим сторонам его жизни?» Старец дал такое пояснение: «Верить всем юродивым, блаженным «дурочкам» и т. под. не следует, хотя бы слова их и сбывались, так как не всякое предсказание от Бога. Враг, как дух, знает прошедшее и потому может указывать на разные случаи и даже иногда, ради прельщения, и на некоторые грехи. Будущее же ему не открыто, но, как дух, он также, по некоторым нашим мыслям, разговорам и вообще по некоторым признакам, может кое-что узнать из будущего и внушить предсказателю. Но при этом, добавлял батюшка, отличительное свойство вражеских предсказаний то, что они всегда бывают мрачные, дурные, всегда сулят одни несчастья и всегда приносят одно смущение в душу. Если предсказывает кто-либо из рабов Божиих по внушению Духа Святого, то хотя и они предупреждают иногда о скорбях, но это сопровождается мирным, покаянным и сокрушенным настроением души». Почти тот же вопрос задавали впоследствии и старцу Иосифу: «Встречается человек по-видимому прозорливый, а между тем чувствуется в нём что-то не то; как узнать, от Бога ли его прозорливость?» «Узнать таких людей нужно по смирению, – ответил старец. – Потому что враг прозорливость может дать человеку, а смирения никогда не даёт, – оно палит его самого». Любимый ученик преподобного Амвросия В последние годы жизни старца Амвросия к нему стало стекаться такое множество приезжих, что все помещения хибарки бывало, как говорится, битком набито. |
| К Батюшкиному телу всё время прикладывали крестики, иконы, поясы, чётки; в день погребения, когда Батюшка был уже перенесён в собор, гроб Батюшки был буквально заложен этими вещами, которые с великою верою и благоговением разбирались владельцами. Глубоко тронул меня нищий мальчик, приложивший к Батюшкиной ручке медный крестик на розовой бумажной тесёмочке, а потом с благоговением и крестным знамением поцеловавший Батюшкину ручку. Все эти дни по просьбе монахинь и почитателей Батюшки иеромонахи поднимали наглазник и открывали Батюшкино личико. Батюшка был как живой, так хорош, светел, покоен, только очень, очень худ. 11-го мая, на третий день после кончины, когда обычно усопших предают земле, я и некоторые другие заметили, что личико батюшки с утра сделалось темнее, но 12-го мая опять посветлело и стало ещё лучше прежнего. Все четыре дня от Батюшкиного тела не ощущалось ни малейшего запаха, и небольшой признак тления показался только перед погребением на ручке, в том месте, к которому прикасались, когда мы прикладывались нашими грешными устами, и то в размере трёхкопеечной медной монеты, выше же этого места, под схимою, ручка была совершенно беленькая. Замечательно, что ручка была мягкая и тёплая, гораздо теплее, чем в болезни, а иеромонах о. Д., подкладывавший под головку Батюшки вторую подушку, чтоб личико было повыше, говорил, что и всё тело батюшкино мягкое, не закоченелое, как у обыкновенных покойников. Старец о. Леонид перед кончиною многим говорил: «Если получу милость Божию, тело моё согреется и будет тёплое». А Батюшка о. Амвросий сказал: «Когда я умру, то за прославление на земле, тело моё протухнет». И действительно, от тела батюшки Амвросия во время погребения, исходил запах тления. Приведённые выше слова о причинах нетления были сказаны великими светилами Оптинского старчества, избранными Самим Богом в посредники между Им и грешным людом. Говорили они одну истину, и недоверие к их словам было бы погрешительно. Как же после этих слов не допустить уверенности в том, что Батюшка о. |
| Вообще он никого к себе не звал и никому не отказывал. Одна особа обратилась к нему в письме с просьбой принять её в своё руководство, поясняя что её многое смущает и беспокоит. Не получив на это письмо ответа, она приехала сама в Оптину и так расположилась к старцу, что открыла ему свою душу. На вопрос же её, почему батюшка не ответил на её письмо, он сказал: «А я ждал, что вы вслед за этим напишите, что вас смущает». «Я не решалась этого сделать без вашего позволения и думала, что вы меня не примете», – возразила госпожа. «Да разве старцы когда отказывают, кто к ним обращается», – сказал он ей на это. Принимая всех без различия, о. Иосиф всегда отвечал на предложенные ему вопросы, но сам никогда не заводил речи. Раз одна подумала: «Отчего это батюшка сам никогда ничего не скажет?» А старец вдруг, отвечая на её мысли говорит: «Вопрошаемый не должен сам говорить, а только отвечать вопросившему!» Один из близких старцу иноков рассказывает, что, в начале своего отношения к нему, он даже роптал на старца за то, что он так скуп на слова, и никогда ничего не говорит без вопроса, а когда придёшь к нему, он скажет только: «Ну что?» и уж самому нужно предлагать вопросы. Отчего, думалось иноку, старец так начитан святоотеческого учения и преисполнен сам мудрости духовной, и мог бы поговорить побольше, а между тем всё нужно понуждать его вопросами? Но впоследствии старец разъяснил ему словами преподобного Петра Дамаскина , который пишет: «Без вопрошения братии, не должно говорить чего-либо для пользы, чтобы доброе было по свободному произволению, как и апостол учит: не яко обладающему причту, но образ бывайте стаду» ( 1Петр. 5:3 ). И древние отцы без вопрошения не говорили служащего ко спасению, считая это празднословием». Тогда, – говорит инок, – я понял глубокую мудрость старца и перестал его осуждать за это и получал великую пользу от его кратких, но сильных ответов; и приходилось на опыте в этом убеждаться, что иной и много говорит, а слова его не остаются в сердце. Другому иноку старец сам сказал, вероятно потому, что и он этим же смущался: «На меня недовольны некоторые, что я мало говорю. |
| Родственник одной послушницы, боясь за свою больную мать и сестру, что в случае его смерти их может обидеть зять, с которым они жили вместе, благословлялся у батюшки разделиться. Батюшка на это ответил: «Нет, не надо, бывает что и здоровое дерево, да падает, а то гнилое, да скрипит». И так вышло, что здоровый зять умер, а больные остались жить. Из записок О. М.: «Мой брат 10 лет неизвестно где пропадал. Я очень скорбела о нём. Боялась, что он может стать неверующим и думала, жив ли он или нет, не знала: как за него молиться? С этой скорбью я обратилась к батюшке. Он, по своему глубокому смирению, никогда бывало прямо не скажет, а делает вид, будто ничего не знает и говорит так: «Да кто их знает, они заедут далеко, устроятся там и про всех забудут, и решительно прибавил: молись за него о здравии, ведь бывает так: выйдет слух, что жив». Так и случилось. После смерти моего отца стали наводить о нём справки для утверждения наследства. И что же, оказалось к удивлению всех, что мой брат жив и здоров». Одна монахиня похоронила свою тётушку и очень о ней скорбела. Приезжает к батюшке, рассказывает свою скорбь, а батюшка говорит: «Ну что делать, летом поедешь к родным, заедешь и в Киев, там помолишься». Она отвечает, что это никак не может случится. Но против всякого ожидания случилось – нашлись люди, которые свозили её бесплатно. Одну белевскую послушницу – певчую – составили с клироса за какую-то провинность. Она очень скорбела, что осталась без послушания. Просила благословенья у батюшки попросить себе послушание. Батюшка ей ответил: «Послушание не просят, жди, когда дадут; ходи-ка лучше почаще к утрени, в тебя всмотрятся и дадут». И через несколько времени ей дали послушание. Та же послушница благословлялась у батюшки на свой счёт отделать келью. Старец не благословил, сказав: «Не надо, тебе не придётся там жить!» Вскоре её перевели в другую келью. У одной барышни (духовной дочери батюшки), болел желудок. Она приезжает к батюшке и говорит, что она лечится и по постным дням ест скоромное. Батюшка на это ей говорит: «Лечится то можно, но надо постное есть; а ты займись-ка лучше своим горлом – полечи его». Барышня никогда не думала, что у неё болит горло; ничего особенного не замечала, только раз как-то у неё опал голос. Она пошла к доктору показать своё горло, который нашел, что если бы не захватили вовремя, то могла быть горловая чахотка. И только через три года ей вылечили совсем горло. |
| Когда всё братство простилось со старцем, тогда он благословил придти проститься и Шамординским сёстрам. С первым рассветом, партиями человек по 50, поспешно шли они в Оптину, чтобы поклониться дорогому батюшке, получив последнее благословение и испросить прощение. Дождавшись своей очереди, они, не заходя на гостинницу, спешили обратно, чтобы дать место другим. Итак в продолжении нескольких дней между Шамординым и Оптиной тянулись непрерывной вереницей плачущие сёстры. Круглыми сиротами оставались они теперь – у них и дома не было матери; а их любящий попечительный отец навсегда уходит от них. Для Шамординской обители теперь наступала совсем новая жизнь. С самого своего основания, как малое дитя, беззаботно покоилась она на могучих руках оптинских старцев. Ни одна настоятельница, ни одна сестра не обходились без старца. Скорбь и радость, смущение и искушение – всё несли к нему. Слово старца в обители было свято. Если кому чего не хотелось, достаточно было сказать, что «так благословил старец» – и всё принималось с верою; все знали по опыту, что благословение и решение старца нарушать очень опасно. Даже самый непокойный элемент в обители безмолвно покорялся, – никто не решался, да и не мог идти против силы смирения старца Иосифа... И вот теперь круглое сиротство!... Всё, что было дорого насельницам этой обители, чем они жили духовно, что их оживляло, – всё ушло от них, – и теперь новая могила готовилась скрыть последнее их сокровище... Горняя мудрствуйте, а не земная, ибо житие ваше на небесах есть – вот что можно было только сказать в утешение сиротеющим сёстрам! Трогательная была и любовь умирающего старца к Шамординским сёстрам. Истомленный болезнью и непрерывным приёмом, на предложение окружающих прекратить доступ к нему сестёр, которые всё прибывали, старец отвечал: «Пусть все идут; я всех благословлю, Бог поможет; а то много останется плачущих». Случалось, что келейники с целью дать больному небольшую передышку, задерживали сестёр на несколько минут в приёмной; тогда старец открывал глаза и спрашивал: «Разве Шамординские все? Нет ли ещё кого, – позовите их». |
| На ряду с созданием государственной религии Сасаниды проводили, хотя не столь последовательно, централизацию государства и ограничение феодального строя вассальных владений. Последние были большей частью обращены в провинции и удержались только на окраинах (Армения, арабское Хирское царство в Средней Азии). Государство делилось на 18 сатрапий, объединенных в четыре наместничества. Феодальная аристократия продолжала быть силой, с которой приходилось считаться царю, но которая теперь должна была делить свое влияние с духовенством. Государственная организация отличалась стройностью и прочностью; администрация и финансовая система были Образцовы и впоследствии вошли в пословицу у арабов; мусульманские правители Персии пытались подражать тому, что, начиная с Ардашира I, особенно же при мудром Хосрове I Ануширване, дало Ирану благоустройство, но им никогда не удавалось довести порядок и доходность провинций до такой высокой степени, как при Сасанидах. И для падающей римской империи соседнее царство представлялось образцом благоустройства; многие придворные обычаи давно уже были заимствованы из него Кесарями (напр., преднесение им священного огня), двор Диоклетиана, по признанию современников – сколок с сасанидского, а Галерий открыто говорит, что персидский абсолютизм должен заменить в его империи древний принципат. Если Иран оказал такое воздействие на Рим, то можно себе представить, насколько сильна была зависимость от него восточных царств, часто принадлежавших к тому же племени. «Скифские царства... стремились организоваться на тех же устоях и на той же религиозной базе, на которой выросли и царства Каппадокийское, Коммагенское, Армянское, Иберийское, Албанское и наконец Парфянское. Эта база была завещана старой Персией: ее традиция была настолько сильна и живуча, что победить ее не могли ни эллинистическая монархия, ни впоследствии римская республика и империя» (М. П. Ростовцев). И мы действительно находим в этих царствах большую зависимость от Ирана и в области религии, и в области быта и материальной культуры. На серебряном ритоне из кургана Карагодеушах на Кубани М. И. Ростовцев определил изображения стоящих друг против друга всадников с поверженными под их конями врагами, как имеющие то же значение, что и упоминавшиеся нами сасанидские барельефы, представляющие наставление царя богом. Скифское изображение на пять веков старше древнейшего сасанидского, и это указывает на глубокую древность иранской идеи, воплотившейся в данную форму, очевидно, уже в начале парфянского периода. На другом памятнике из того же кургана – треугольной пластинке – изображен царь или маг, приобщенный богиней нитью бессмертия; богиня эта ирано-семитическая Ана-хита-Астарта. Подобного рода изображения встречаются неоднократно в курганных находках на протяжении веков, равно как и памятники, связанные с культом Митры. |
|
|
