| Потом, встав со своего места, Святейший поцеловал его святым лобзанием и сказал: – Чадо Григорий, Господь наш Иисус Христос призывает тебя на епископство своей Церкви в Акраганте, чтобы чрез тебя спасались люди того края. – Прости меня, Владыко, я недостоин такого сана. – Не будь непослушным, чадо, но бойся Бога. Вспомни, что прослушанием многие прогневали Вышнего. Обвинение в непослушании смиренному хуже смерти. – Отче честнейший, – стал просить Григорий, – сделай мне, рабу твоему, малую ослабу, благослови подумать, и потом дам ответ на это твоей святыне... 47 Папа согласился и поручил его до времени авве Марку. Легко себе представить, какая радость охватила Григория, когда он вновь увидел вожделенного старца, к которому его сердце прилепилось с первой же минуты знакомства в Карфагене, в церкви св. Иулиана. Только исключительное обстоятельство в Св. Земле заставило Григория расстаться с Марком, но надежды, что он вновь еще увидится с ним, он не думал оставлять. И теперь, после стольких лет разлуки, – новая встреча, и при каких обстоятельствах! Григорий припал со слезами к его ногам и в благодарном плаче ко Господу говорил: – Благодарю Бога, что сподобил меня в этой жизни увидеть тебя, любимого мною отца. Авва Марк повел Григория к себе в комнату, и на радостях оба провели в духовной беседе без сна всю ночь. Теперь, когда Григорий преуспел в духовной жизни, а не был, как в первый раз, малоопытным юношей, конечно, было о чем им поговорить. Рассказал Григорий и о своем деле, и о том, что он задумал бежать в Испанию. В особенности Григорий утвердился на последнем, когда авва Марк сообщил ему, что его отец, Харитон, тоже здесь. Но старец, как и папа, удержал его от этого безрассудного шага. – Чадо, не прогневай Бога и вместо благословения Божия не наведи на себя проклятия. И Григорий с этой минуты умолк и не противоречил больше своему избранию во епископа. Папа же после этого призвал опять акрагантийских граждан и спросил: – Ну что же, выбрали ли вы кого единогласно из своих кандидатов на вашу кафедру? |
| В сочинениях подобного Исаака Сирина встречаем два аналогичных примера: «Некто по имени Малпас, ведя род свой из Эдессы, в одно время стал изобретателем ереси евхитов, тогда как проводил высокое житие и переносил самые тяжкие труды и скорби. Ибо, говорят, что, быв учеником блаженного Иулиана, называемого Савою, на короткое время ходил с ним на Синай и в Египет и видел великих отцов того времени, видел блаженного Антония, слышал от него таинственные словеса, изглаголанные им о чистоте и спасении душ... И когда Малпас в цвете юности своей выслушал слова сии, воспламенился как огонь и пришел в свой город; и, так как возгорелась в нем страсть славолюбия, избрал себе отшельническую храмину и посвятил себя на дела и жестокие скорби и непрестанные молитвы. И когда возгорелась в нем страсть непомерного славолюбия, то есть надежда достигнуть ему тех высоких дарований, о которых он слышал, так как не обучился он искусству противоборствовать врагам истины, не уразумел козней, обманов и ухищрений супостата, какими сильных и крепких увлекает он в погибель, надеялся же только на дела, на скорби, на нестяжательность, на подвижничество, на воздержание, не приобретши самоуничижения, смирения, сердечного сокрушения, – сих непреодолимых оружий при сопротивлении лукавого, не памятуя и Писания, которое говорит: когда исполните дела, сохраните заповеди, претерпите скорби, почитайте себя рабами непотребными; а напротив того, разжигаем был высоким о себе самомнением, основанным на делании им жития своего, и сгорал желанием высоких даров, о которых слышал, – по истечении многого времени, когда диавол увидел, что нет у него делания смирения, а только вожделевает созерцания, чтобы ощутить тайны, о которых слышал, явился ему в безмерном свете, говоря: “Я – утешитель, и послан к тебе от Отца, чтобы сподобить тебя видеть созерцание, которого желаешь за дела свои, дать тебе бесстрастие и на будущее время успокоить тебя от дел”. Взамен же сего злокозненный потребовал поклонения у сего бедного. И этот объюродивший, поскольку не ощутил брани лукавого, немедленно с радостью принял его, и поклонился ему, и тот же час стал под властью его. И враг, вместо Божественного созерцания, наполнил его бесовскими мечтаниями, сделал, что перестал он трудиться ради истины, возвысил его и поругался над ним тщетною надеждою бесстрастия, говоря ему: “Теперь не имеешь ты нужды в делах, в злостраданиях тела, в борьбе со страстями и похотями”; и сделал его ересеначальником евхитов» 27, с. 422–424 . |
| И другие обстоятельства из Истории подвигов Иулиана – к восстановлению язычества, громогласно говорят, что предприятие его сколько было безрассудно, столь же и безуспешно. В Берите, во время прохода своего чрез Сирию, Иулиан вздумал рассуждать пред Сенатом о религии. «Все, – пишет Иулиан Ливанию, – хвалили мою речь, но весьма не многие убедились ею; даже некоторые из числа тех, о которых я прежде думал, как о хорошо расположенных (т. е. к еллинизму), не умедлили явиться тем, чем они были на самом деле и отринуть всякую благопристойность и всякой стыд» 129 . Вообще Иулиан, как замечено уже, дозволил себе, в начале слишком много обольститься и своим планом и своими успехами. В тишине своих палат, в обществе с своими друзьями Философами и Риторами, Иулиан предается мечтам о прекрасных днях, скоро имеющих наступить для полифеизма. Все это есть лишь обольщение, быстро исчезающее пред действительностью. В самые торжественные празднества, он не находит ни жертв, ни приношений в честь богов, ни масс народа, и когда сам он, с ревностью жреца, закалает жертвенных животных, едва несколько старых женщин окружают его. Прибыв в Антиохию,– город, отличавшийся прежде такою великою преданностью богам и где при том находилось знаменитое прорицалище Аполлона Дафнийского, Иулиан надеется встретить в народе набожность – и встречает насмешки над своим суеверием 130 ; надеется слышать оракула – и слышит, что Христианский мертвец Вавила наложил на его язык печать молчания; Иулиан надеется отпраздновать, со всею пышностью, древнее торжество в честь Аполлона Дафнийского: «весь город, – пишет сам Иулиан, – должен был двинуться в Дафны, чтобы праздновать сие торжество. Я оставляю храм Юпитера Казия и спешу в Дафны, воображая встретить весь блеск торжества, к какому только способна Антиохия. Мое воображение уже наполнено было образами благоуханий, жертвенных животных, возлияний, молодых людей, облеченных в белые одежды – символ чистоты их сердца. Но все сие было лишь как бы прекрасным сновидением! Я прибегаю в храм и не нахожу в нем ни одной жертвы, ни одной даже лепешки, ни одного зерна ладона. |
| Во второй говорится о феургии, магии, жертвах, вызываниях и проч. Предоставляя каждому любопытствующему короче ознакомиться с этою книгою, прочитать ее в подлиннике или в анализе, сделанном Г. Вашро 50 , мы представим здесь лишь несколько общих выводов, с целию пояснения того направления, какое приняла Александрийская Философия со времен Ямвлиха. Из книги о тайнах мы узнаем, что Александрийская Философия и тогда не переставала стремиться к созерцанию, к экстазу, к обладанию божеством. Но понятие о средствах к сей цели изменилось. Это уже не было возвышение естественных сил нашей души, чрез которое Плотин и Порфирий учили достигать сего соединения; внутренняя, свободная, самостоятельная деятельность на него духа заменена здесь таинственным влиянием сил сверхъестественных. Экстаз не означал здесь, как в Эннеадах Плотина, усилия,– правда, необычайного, свыше человеческого, но все же такого, который природа наша производит в себе и из себя самой, чтобы достигнуть Единого. Теперь он был дело богов от начала до конца, – дело такое, где участие человека не значит ничего и где лишь одно божество совершает все 51 . Но и самих богов, по принятиям Ямвлиха, нельзя иначе расположить и возбудить к такому действованию на человека, как только строгим употреблением божественных символов; только символы имеют силу соединять человека с богами, хотя бы человек и ничего не понимал в них 52 . Мистицизм прежних Александрийских Философов тоже увлекал душу за пределы ее природы, но – путем рациональным, психологическим; в мистицизм же Ямвлиха, Максима, Хрисанфа, Иулиана все таинственно, все сверхъестественно, цель и средства 53 . Плотин не приписывал священным словам иной силы, кроме магической, которая, происходя из всеобщей гармонии, могла действовать на тело и даже на душу, но ни как не на ум, – эту божественную часть природы нашей 54 . Порфирий тоже ищет пути к блаженству, но не в обрядах феургии и магии. «А какой же иной путь, – строго замечает ему Ямвлих, – может вести к блаженству, кроме дивинации и феургии? Смотри, берегись присоединяться к тем безумцам, которые обвиняют жрецов и чтителей богов в обмане» 55 . |
| Иулиан издевался над сказанием Моисея о том, что Бог запретил людям касаться древа познания добра и зла. Чем была бы Природа наша, с надменностию Философа восклицал Иулиан, если бы ей отказано было в познании добра и зла? Св. Кирилл, во–первых, замечает Иулиану, что он не знает силы Писаний, и потом говорит: «Прародители знали и в раю различие между добром и злом: ибо, быв одарены от Творца умом, они получили и знание (λνωσιν) у всего, что было необходимо для них; но, имея ум непорабощенный страстям, они проводили лишь святую и всеблаженную жизнь. Когда же вошло тление и когда страсти, ведущие ко греху, стали волноваться, тогда знание зла не осталось лишь знанием простым, но болезненным, по силе оного опыта... И блаженные Ангелы, сохраняющие доселе свое начальство, имеют ум, обращенный лишь к добру, но и они имеют знание зла, но знают его свободно (ελιυρως), а – оставльшии свое жилище (Иуд. стих. 6) и устремившиеся ко злу, хотя знали оное и до падения, теперь познали опытно» 226 . В частности о Промысле по понятиям язычников Св. Кирилл говорит: «Что за промысл у Иулиана? Разве это промысл,– напечатлевать на народах пороки, которые, царствуя в народах, говорят о порочности богов–правителей? Не ясно ли, что они не только не могут пещись о делах человеческих, но могут только вредить людям и противодействовать их естественной наклонности к добродетели, когда сии демоны–правители и покровители принуждают их следовать своим похотям, против воли» 227 ? За сим Св. Кирилл показывает всю нелепость учения, что боги в главном боге суть едино, а порознь каждый имеет свои особые качества. Не таково наше учение об Ангелах Хранителях, присовокупляет Св. Кирилл: наши Ангелы приводят людей к Богу и не присвояют себе жертв, принадлежащих Ему 228 . Иулиан превозносит богов Еллинских за то, что они ниспослали Еллинам такие дары, которых Иудеи от своего Бога никогда не получали, например Философию, Астрономию, Науку чисел и прочие Науки и Искусства. Св. Кирилл отвечает на сие: Что за Философия у Греков? «Истинный Философ тот, кто имеет ясное и определенное понятие о Боге всяческих и, сколько то возможно человеку, верно познал вещи Божеския и человеческия и имеет необходимое познание о предметах необходимых, так что, при помощи сих познаний, он может достигать совершенства и похвалы за добродетель. Что также пользы в том, если кто говорит красныя слова, а сам нечестив и порочен? Науки дело хорошее; оне делают честь тому, кто знает их; но знать Бога, искать и обладать добродетелию и отвергать порок, – вот что составляет славу истинной Философии» 229 . |
| Последний восприял по делам своим, а Маркиан был с честью отпущен. Затем он служил в греческом войске под начальством Аспара. Во время войны с вандалами 5728 , когда последние одолели греков и многих взяли в плен, вместе с другими был взят также Маркиан и приведен к вождю вандалов Гизериху. Однажды Гизерих, желая посмотреть на пленников, взошел в полдень в сильный жар на возвышенное место и увидел издалека Маркиана, спящего на земле, а над ним орел, спустившись, устроил как бы палатку, простерши крылья и прикрывая его от солнечных лучей. Видя то, Гизерих уразумел будущее своего пленника и, призвав его к себе и расспросив его об имени и происхождении, сказал: После того Маркиан начал приобретать все большую и большую славу, ибо Сам Бог прославлял мужа, которого избрал по сердцу своему. Между тем скончался благочестивый император Феодосий Младший, а супруга его Евдокия опять удалилась в Иерусалим и там, прожив благочестиво несколько лет, тоже скончалась и погребена была в созданной ею церкви святого первомученика Стефана. По смерти Феодосия, святая Пульхерия, согласившись с придворными и военачальниками, избрала на царство Маркиана, как мужа достойного и угодного Богу. Воцарившись, Маркиан вызвал ко двору двух вышеупомянутых братьев Татиана и Иулиана и, почтив их высокими званиями, поставил правителями – одного Фракии, другого – Ликии 5729 . Также исполнил он свою клятву Гизериху, сохранив с ним мир ненарушимый до конца царствования. По воцарении Маркиана святая Пульхерия пожелала было снова возвратиться в свое уединение, но новоизбранный царь и весь синклит просили ее не оставлять их, а помочь управлять царством, так как она премудра и опытна в делах правления; но это было возможно для нее не иначе, как сделавшись супругой императора. Она указывала им на обещанное ею Богу девство, которое она должна хранить до смерти. Но и Маркиан объявил, что он также дал Богу обет хранить чистоту. Тогда ради нужд святой Церкви, смущаемой размножившимися еретиками, святая Пульхерия согласилась вступить в супружество с Маркианом, с тем, однако, чтобы ей до конца жизни остаться девственною, ибо этого требовали и данное Богу обещание, и природное целомудрие обоих супругов, и далеко уже немолодые лета их: ей был тогда 51 год, да и император был уже немолод. Таким образом Пульхерия называлась женой его, а на самом деле была не женой, а сестрой, соцарствующей ему и правящей с великой пользой для всей Церкви Божьей и для всего царства; точно так же и Маркиан назывался ее мужем, а на самом деле был ей не мужем, а братом, соцарствующим ей, как царской дочери, унаследовавшей престол своего отца. Итак, в то время можно было видеть на греческом престоле как бы царствующую девственную чистоту, ибо царствовали и царь, чистый душою и телом, и царица – дева, хранящая себя непорочною. |
| Однако Павел Матвеевич ни о чем таком не думал, он садился за стол и, когда писал, парил, как парила во снах отроковица Иулиана. Его писательский альбом казался ему свободной, ведомой лишь одному ему территорией, на которой он размышлял над ходом жизни, описывал травы, растущие в полях под Клином, и среди них особенно одна была ему дорога — трава фацелия, странным образом вызывавшая в памяти упущенную берлинскую любовь; он вспоминал Петербург, писал про писателей-алкоголиков, педерастов, морфинистов и кокаинистов, распутных, развращенных и развращающих всех, кто к ним попадал, про нелепую, дурную, тяжкую их жизнь, которую они обожествляли, презирая всех непосвященных, и самого Павла Матвеевича держали за профана, географа, легкобыта. Однажды в соседнем с Горбунками селе, где они жили тогда с Пелагеей, ребятишки играли на Пасху с огнем и случайно подожгли деревню. Загорелась сухая трава, ветер был сильный, и в одночасье полыхнуло. Легкобытова и Пелагею пожар застал верстах в пяти от села на охоте. Увидев дым, они бросились к дому, и, когда добежали — сначала он, следом, запыхавшаяся, дородная, она, — уже одна за другой вспыхивали деревенские избы и метались вокруг люди, вытаскивая самое ценное. Возле одной избы даже стоял обитый на городской манер диван. Бросившись в охваченный пламенем дом, Легкобытов сгреб в охапку кипу альбомов и с ними одними, не успев взять ни денег, ни шубы, выбежал, столкнувшись нос к носу с подоспевшей женой. — Васенька где? — только и выдохнула та, спрашивая про младшего, трехлетнего их сына, которого оставили дома на попечении старушки, убежавшей спасать свое хозяйство и о младенце запамятовавшей, так же как запамятовал о нем в тот миг и сам Павел Матвеевич. Бежать в избу снова возможности уже не было, но и косточек, когда пламя погасло, в золе не нашли. Не потому, что дитя дотла сгорело, а потому, что его успела вынести из огня Танька-дурочка, деревенская юродивая, которую не знали, чем отблагодарить, а она ничего для себя не попросила и вскорости умерла. Похоронили ее с той пышностью, с какой не хоронили на селе никого, а после на могиле начали твориться чудеса. |
| Возьми какого-нибудь одержимого демоном и беснующагося, приведи его ко св. гробу, где покоятся останки мученика, и ты увидишь, что бесноватый убежит оттуда. Точно будто по разженным угольям надобно ему идти, он боится приступить к преддверию храма, не смеет поднять глаз даже на покров гроба» 228 . В городе Антиохии много тогда находилось мощей святых. В память их, храмы и самые святые останки их находились даже в предместиях городов, между прочим, и в Дафне. Во дни торжеств, совершаемых в память святых, народ собирался во множестве в храмы, посвященные имени их, и св. пресвитер, пользуясь сим обстоятельством, говорил поучения в похвалу мучеников, с обычною ревностию и красноречием, возбуждая предстоящих к подражанию жизни святых. Кроме поучений на рождество Христово, богоявление, воскресение, вознесение, пятьдесятницу, он говорил слова в похвалу святителей антиохийских, Мелетия, Евстафия, священномученика Игнатия Богоносца , Иулиана мученика, св. мучеников Ювентина и Максима, священномученика Вавилы и других. В трех поучениях восхвалил мужество и страдание братьев Маккавеев, св. мучеников египетских и всех вообще мучеников. В похвальном слове всем вообще св. мученикам, сказав о страшных орудиях казни мучеников, о их непоколебимом мужестве, и о том блаженстве, которым они наслаждаются в небесах, говорит, что ныне есть возможность совершить подобные подвиги и заслуживать туже славу. «Не сожалеете ли, вопрошает он, что ныне не время мучений? Но и мы можем подвизаться, как во время мученичества. Мученики презирали жизнь? Ты презирай удовольствия. Они ввергали тела свои в огонь? Ты повергай свое имущество в руки бедных. Они попирали горящия уголья? Ты погашай пламень плотскаго вожделения. Трудно это? Но полезно. Взирай не на настоящия скорби, но на будущия блага; не на бедствия действительныя, но на блаженство уповаемое; не на страдания, но на награды; не на труды, но на венцы; не на изнурения, но на упокоение; не на болезни, но на воздыхания; не на огонь сожигающий, но на царство предстоящее; не на окружающих мучителей, но на увенчавающаго Христа» 229 . Таким образом св. Златоуст, как верный раб, с неутомимым усердием возделывал ниву Господню. Правда, трудно было пробудить народ, беспечно предававшийся порокам, остановить бурный поток разных беспорядков, утвердившихся от продолжительности времени, рассеять облегавший людей мрак неведения истин веры и благочестия, бороться против предрассудков и укоренившихся страстей: но ревность св. Златоуста в исполнении обязанностей пресвитера была так велика, что ничто, как показал опыт, не могло остановить или расслабить его спасительной деятельности. |
| 700 л. 131–133. Сказание о сей иконе было некогда напечатано и чтение его почти тождественно с тем, какое находится у Даниила (старопечатный сборник 1642 г. л. 232–280. 276–280. Соборник 1647, ст. 337. Подлинник сказания напечатан у Ламбеция. Petri Lambetii Hamburgensis commentariorum de angustissima bibliotheca Caesarea Uindobonensi, liber. octavus altera studio et opera Adami Francisei Kollarii, p. 692–713 Сказание встречается в рукописях XV в. Горский и Невоструев. Опис. Рук. Синод. биб. II, 2, 635 (не разборчиво) л. 261–291. 701 л. 165–169. Автором жития св. Илариона Меглинского, жившего 1018–1186, был Евфимий, патр. Терновский. Попов. Обзор хронографов русской редакции, вып. второй. М. 1869 г. стр. 34–36. Оно попало и в русские летописи. П. С. Р. Л. т. IX. Житие представляет Илариона состязающимся с Армянами и Манихеями, это значит с Павликианами и Богомилами. 704 л. 126, Даниил указывает, что он заимствовал приведенное здесь свидетельство св. Кирилла из пятойнадесять книги на Иулиана св. Кирилла, не определяя какого именно Кирилла. Но в последнем, издании творений Св. Кирилла Александрийского , с именем которого, как известно, связаны эти книги на Юлиана, издание Миня насчитывается только 10 книг против Юлиана, a не пятнадцать, как говорит Даниил. В виду того, что заимствованный митрополитом цитат слишком краток и есть только перифраз священного текста, трудно точно определить место заимствования. Та мысль, на котором в данном месте ссылается Даниил, излагается св. Кириллом в десятой книге на Юлиана. Migne, Patrolog. curs. compl. ser. graec. LXXVl S. Cyrilli Alexandrini tom. IX p. 965–966. 705 л. 193–194. Толкование св. Григория взято из слова его против Евфимия. Перевод толкования правильный. Cramer, Catenae graecorum patrum in novum teslamentum tom. III. acta S, apostolorum pag. 45. Толкованиями на Деяния апостольские митрополит в данном случае пользовался несомненно в переводе Максима Грека . Сделанные сравнения открывают, что чтение процитованных Даниилом месте буквально тождественно с тем чтением их, какое находится у Максима Грека . Ср. рук. Имп. пуб. библ. F. I 522 л. 188–190, с одной стороны в рукопись той же библ. F. I 82, из собр. Толстого отд. I, 297 л. 22–24 с другой. |
| Держава Августа. Его завоевания; борьба с Германцами Август соединил весь римский мир в одно целое под свою державу и дал ему стройное движение под одним законом; но в этом единстве внешнем и чисто политическом сохранилось различие двух миров, созданных разными началами. Мир Греции, Востока и Африки был древнее Рима, богат собственной мыслью, светел собственным просвещением. Он покорился Риму как силе и как полнейшей идее политической, но в тоже время сохранял духовную самобытность, умственное превосходство над Римом и тайное к нему презрение. Мир Италии, Галлии, Испании и позднее Британии был римским созданием. Его бедная и бесплодная самобытность исчезла вскоре. Вся жизнь и мысль запада были даны Римом, а не выработаны собственной силой народов. При Августе и ещё долго после это различие не выражалось, потому что было подавлено железной силой римского закона; позднее оно определило весь ход исторических событий. Огромна была область державного Рима. Даже далёкий и незапамятно древний Китай, притча гордости народной, называл его великим в сравнении с собой (великим Китаем, Та-тсин). Август не наследовал воинственному славолюбию великого Кесаря; он не осмелился искать распространения империи, но, усмирив некоторые полусвободные племена внутри её пределов (например, горцев испанских), он старался только обезопасить её границы, особенно со стороны Альпов и Рейна. Альпы и южная Германия были населены Ретийцами и Винделиками (Вендами великими), народами славянскими, принявшими вероятно уже значительную примесь окрестных народов, кельтских и германских. Война была упорна, но Римляне победили и, захватив оба ската альпийских гор до самого Дуная, мало-помалу наполнили новоприобретённую страну военными колониями (agri decumates), обязанными охранять границу Италии. Мудрая предусмотрительность Августа была оправдана последствиями. Ещё долго после него, когда Рим ослаб и дикари германские стали порываться из своих лесов, земля Винделиков и ущелья альпийские, замкнутые крепостями, удерживали напор северных племён; долго (до самых времён Иулиана) римские легионы могли по водам Дуная быстро переноситься от пределов Галлии до равнин Венгрии, громя в течение немногих недель свирепых Алеманов и Франков прирейнских и завоевательных Готов в стране при-евксинской. Область славянских народов наполнилась войнолюбивыми выходцами из Галлии и изо всех краёв империи. Язык утратился, обычаи изменились; старожилы сохранились только в небольших оазисах, рассеянных далеко в южной Германии; уцелели бедные остатки старого быта в нравах, несколько имён местностей, свидетельствующих о прежнем славянстве края. |
|
|
