| Надписание славника Крестопоклонной недели. «Перевод» архим. Исаии (Лукошко). Стихирарь. Сер. XVII в. (РГБ. Ф. 304. 429. Л. 494 об. - 495) Надписание славника Крестопоклонной недели. «Перевод» архим. Исаии (Лукошко). Стихирарь. Сер. XVII в. (РГБ. Ф. 304. 429. Л. 494 об. - 495) Начало славника Крестопоклонной недели. «Перевод» архим. Исаии (Лукошко). Стихирарь. Сер. XVII в. (РГБ. Ф. 304. 429. Л. 494 об. - 495) Начало славника Крестопоклонной недели. «Перевод» архим. Исаии (Лукошко). Стихирарь. Сер. XVII в. (РГБ. Ф. 304. 429. Л. 494 об. - 495) На рубеже XVI и XVII вв. наряду с указаниями на анонимные, местные монастырские (троицкий, кириллов, чудовский) и именные переводы песнопений З. р., относившиеся как к годовому, так и к суточному кругу, в рукописях появляются ремарки, означающие различные мелодические стили - «больший роспев», «большее знамя» (в свою очередь они могут иметь именную или местную принадлежность), а также «меньший роспев». Большой распев представляет собой знаменную традицию мелизматики, с древности свойственную нек-рым типам песнопений, напр. евангельским стихирам, однако к кон. XVI в. переведенную мастерами певч. искусства из «тайнозамкненной» формы в разводную. Запись песнопений в разводе дробным знаменем , требовавшая глубокого знания богатого формульного лексикона З. р., иногда помечалась в списках именем того или иного знаменитого распевщика; определение степени авторского участия в разводных записях, заключающегося в особенностях интерпретации отдельных знамен и формул, в каждом случае нуждается в специальном исследовании (см.: Парфентьева. 1997; Тюрина. 2006; Она же. 2008). Развод «тайнозамкненных» начертаний мог отражать как авторское прочтение знаков и графических формул, так и местные традиции, передававшиеся устным путем, тонкие отличия к-рых нуждались в закреплении с помощью детализированной уточняющей нотации. В отличие от «большего» «меньшим» обычно называли распев, соответствующий по стилю столповой знаменной редакции. Возникновение «меньшего» распева литургических текстов разных типов происходило неодновременно. |
| Cairo, 1967; Winkler G. Die geschichtliche Hintergrund der Präsanktifikatenvesper//Oriens Chr. 1972. Bd. 56. S. 184-206; eadem. Über die Kathedralvesper in der verschiedenen Riten des Ostens und Westens//AfLW. 1974. Bd. 16. S. 53-102; Слуцкий А. С. Чинопоследование вечерни литургии Преждеосвященных Даров в славянских Служебниках XII-XIV вв.//Славяне и их соседи. М., 1996. Вып. 6. С. 119-132; Gerstenberger E. S. Psalms (Pt. 2) and Lamentations. Grand Rapids (Mich.), 2001; Афанасьева Т. И. Славянская литургия Преждеосвященных Даров XII-XV вв.: Текстология и язык. Спб., 2004; Alexopoulos S. The Presanctified Liturgy in the Byzantine Rite: A Comparative Analysis of Its Origins, Evolution, and Structural Components: Diss. Notre Dame (Ind.), 2004; Findikyan M. D. The Commentary on the Armenian Daily Office by Bishop Stepànos Siwnecì († 735). R., 2004. (OCA; 270). А. А. Ткаченко В певческой практике «Д. и. м.» знаменного распева без указания гласа фиксируется в певч. Обиходах с нач. XVI в. (РГБ. Ф. 113. 255) и помещается в списках на протяжении XVII (РГБ. Ф. 379. 25, 2-я четв. XVII в.; 22, 1-я пол. XVII в.; ГИМ. Син. певч. 1268, 1675 г.; Син. 819, нач. XVII в.; Ед. 38, XVII в. и др.) и XVIII вв. (РНБ. Ф. 1260. Q. 35. Л. 134 об., 1734 г.). Была высказана т. зр. о существовании 8 редакций знаменного распева этого песнопения: ранней (РНБ. Кир.-Бел. 572/821, нач. XVI в.); 2 редакций 2-й пол. XVI в. (РНБ. Солов. 276/277; Кир.-Бел. 569/826, 616/873 и др.); нач. XVII в. (РНБ. Кир.-Бел. 665/922; Соф. 480); 2 редакций - Исаии (Лукошко) и распева «иного знамени» - из ркп. РНБ. Соф. 480; 2 редакций кон. XVII в. (Кир.-Бел. 632/889, 640/837, 628/885) ( Фролов С. В. «Иного переводу Лукошково»: Опыт исследования//ТОДРЛ. 1979. Т. 34. С. 351-356). Также встречаются варианты путевого распева (РНБ. Кир.-Бел. 618/875, посл. четв. XVI в.), позже - греческого (ГИМ. Син. певч. 1234, кон. XVII в.; Кир.-Новоезер. 1280, нач. XVIII в.; РНБ. Солов. 690/772. Л. 31-32, кон. XVII - нач. XVIII в.; БАН. Арханг. |
| Наряду с демественным, можно поставить так называемый путевой распев, употреблявшийся для медленных песнопений и даже имевший свою собственную систему нотописания. Имеется ряд напевов, известных, например, под именем «усольского мастеропения», всякого рода «ин роспевов» (то есть иных распевов) и тому подобные. Ин роспевы», «большое знамя», «малое знамя» и другие видовые отличия, тесно связанные с образцами знаменного распева, были плодами творчества русских старых мастеров: Саввы и Василия Роговых, Стефана Голыша, архимандрита Исаии (в миру – Ивана Лукошко) и других. К концу XVI века крюки перестали удовлетворять певцов. Явилось немало попыток внести в них большую точность. Стали различными добавочными знаками яснее определять высоту звука. И скоро одному – Ивану Акимовичу Шайдурову, новгородскому певцу – «Бог откры подлинник подметкам», как говорится в современном ему повествовании. При крюках Шайдуров писал пометы, которые более точно определяли высоту звука. Они писались киноварью, в отличие от крюков, которые писались черным цветом, и вошли в употребление под названием согласных киноварных помет. Рукописи XVII века пишутся уже исключительно с шайдуровскими пометами, тогда как до этого «кийждо учитель по своему умышлению подметные слова писаше, и того ради у них велие несогласие бываше» При таком состоянии симиографии (нотописи) отсутствовали школы для обучения пению, и оно передавалось из уст в уста от опытных певцов к неопытным. Но, по мере накопления опыта, создавались разнообразные приемы для облегчения науки. Так, скажем, для приобретения умения распевать различные тексты по напеву каждого из восьми гласов у русских певцов были в большом ходу мелодические формулы, распеваемые на облегченные тексты,что называлось памятогласием. Например: для гласа 1-го: «Пошел чернец из монастыря»; 2-го: «Встретил его второй чернец»; 3-го: «Издалече ли брате грядеши?»; 4-го: «Из Константина-града»; 5-го: «Сядем себе брате побеседуем»; 6-го: «Жива ли брате мати моя»; 7-го: «Мати твоя умерла»; 8-го: «Увы мне, увы мне, мати моя». Текст этот – почти дословный перевод греческого памятогласия. Иногда русские вводили сюда даже и шуточный элемент, когда, скажем, распевали такое памятогласие: «У нас в Москве на Варварской горе, услыши ны Господи». Это памятогласие, вернее всего, уже школьного происхождения. Среди учеников в большом ходу были так называемые «мастеропевческие вирши» распетые на типичные гласовые обороты. Например, вирша на 5-й глас: «Увы мне и горце мне ленивому и нерадивому Учитель мне запрещает: чадо отца рожденного, буди внятен и прилежен ко святому пению. Аз, окаянный, яко аспида глуха, затыкающа уши своя своим неразумием, но вопию всегда: призри на мя и помилуй мя». Или на 7-й глас: «Уже бо солнце восходит и день настает, аз же сном одержим семь, не вем како гнев учителев укротити, но точию притек возопию учителю: помилуй мя и прости мое неразумие». |
| В сборниках стихов XVI-XVII вв. ряд песнопений выделяется мелизматической мелодикой, берущей начало из знаменных, плачевых и песенных интонаций. Авторские распевы покаянных стихов выписываются с сер. XVII в. (Кирилла Гомулина, архим. Исаии (Лукошко) ). Кроме того, выявлены примеры 2- и 3-голосного распева покаянных стихов и Д. с. в кантовой традиции, в многоголосной традиции духовных концертов XVIII в. Сдерживающим моментом в варьировании напева, так же как и в словесном тексте, может быть книга: в старообрядческой среде нек-рые стихи нередко поются по крюкам. Соотношения мелоса и текста достаточно разнообразны: один и тот же стих может иметь разные напевы, на один и тот же формульный напев могут исполняться разные стихи, наконец, бывают стихи, во всех территориальных и конфессиональных вариантах имеющие один и тот же напев. Эпические Д. с. по напевам почти не отличаются от былин (см.: Беломорские старины и духовные стихи. С. 891-995 и др.). В каждой локальной традиции Д. с. противостоят всем остальным песенным жанрам прежде всего по способу бытования. Как правило, их поют в постные дни и в особых обрядовых ситуациях, что сопряжено с характерным стилем исполнения, обычно близким к церковному типу пения. Одна из стилистических разновидностей покаянных стихов, синтезирующая национальные и зап. традиции,- псальмы содержится в нотолинейных сборниках XVII-XVIII вв. Псальмам свойственна кантовая мелодика, парная рифма («двоестрочие» - подлинный термин, возникший в жанре двоестрочных стихов XVII в.). Д. с. существуют не только в правосл. среде: часть общерус. и старообрядческих Д. с. поют духоборцы и молокане, включая их в число своих духовных жанров, псалмов и «стишков» (духоборцы), в т. н. избранные, т. е. не имеющие точного соответствия в библейском тексте, псалмы и духовные песни (молокане). Так, в 80-х гг. ХХ в. было зафиксировано пение закавк. духоборцами псалма «Царь Давыд Евсеевич», варианта «Голубиной книги», практически полностью совпадающего с текстом из сборника Варенцова, в котором в примечании к стиху указано: «Зап. |
| Иногда Г. п. д. сами выступают в роли распевщиков. Безымянный певец, упомянутый как ученик Феодора Христианина, оставил свои варианты распевов: «Мастер пропел по знамени, зри мое»; «Мастер пел Християнин... Мое в довольном разводе разумно» и т. п. Творчество этого Г. п. д. проявилось в создании разводов для отдельных сложных знамен, строк песнопений и целых распевов, помечавшихся словом «мое». Это распевы к стихирам «Подокрово твои» и «Радуйся, солнечный облаче», к величаниям Богородице, к стихам «Хвалите имя Господне», к пасхальному задостойнику «Светися, светися» (Там же. 1577. Л. 1 об.; 1585. Л. 1; 1588. Л. 1). Зафиксированы песнопения Михаила Осипова с ремарками «перевод Михайлов», «Михаила»: путевой распев стихиры Богородице «Свето превечный» и цикла пасхальных стихир, «ин Михайлов» вариант фрагмента «из крещенских ирмосов» и др. (Там же. 1729. Л. 1-1 об.). В описи царской б-ки 1682 г. нередко упоминаются рукописи «Михайлова письма Осипова». Среди проч. безымянный Г. п. д. отметил распевы сыновей Христианина: «Сын Федор пел так», «Иван сын пел так» (Там же. 1591. Л. 1). Здесь же - богородичен «Покрово Твои», что в 1607 г. был «взят у Християнина, знамя сына его Федора, а развел-де он его» (Там же. 1579. Л. 8). Из песнопений мастеров местных певч. центров Г. п. д. знали «Стихиры крестные Варламовские», т. е. распетые мастером Варлаамом (Роговым), происходившим из Новгородской земли. Славник «О колико блага» пелся в варианте распевщика усольской (строгановской) школы Исаии (Лукошко). Нередко исполнялись лишь «розводы» сложных знамен и «строк» определенной школы. Кроме того, в рукописях Г. п. д. имеются распевы: «Большой Опекалов» («Придите, ублажимо Иосифа»), «по крылоскы» («Слава Тебе, Христе»), «мастерской» (строки из стихир), «мирской» («Слухо услышахо»). В описи царской б-ки 1682 г. упоминаются пришедший из Новгорода «софийской» вариант херувимской; «Достойно есть» с пометой «слобоцкая» (вероятно, в распеве, возникшем в Александровой слободе, где во времена Иоанна Грозного пребывал государев хор); «Крестные стихиры старого роспеву низом», литургия свт. Иоанна Златоуста «киевского роспеву» и др. |
| Из всего многообразия бытовавших в 1-й пол. XVII в. певч. стилей выговцы выбрали знаменный , большой , малый , демественный и путевой распевы. Репертуар демества и пути был ограничен записями распевов в знаменной нотации. Поморский библиограф Любопытный отмечал, что Москвитин «образовал в разных родах путевое и демественное пение, до того времени бывшие во многих частях и дроби недостаточные» (Каталог или библиотека староверческой церкви, собранный тщанием П. О. Любопытного//ЧОИДР. М., 1863. Кн. 1. Отд. 2. С. 33). Выговцами были усвоены соловецкий , кирилловский , тихвинский , новгородский и псковский распевы. В выговский певч. репертуар были включены и авторские распевы свящ. Феодора Христианина и его сына Феодора, архим. Исаии (Лукошко) , Кирилла Гомулина. В поморских рукописях варианты распевов имеют более 400 песнопений, причем в одной рукописи может помещаться до 8 вариантов распевов на один текст. Так, песнопение, исполняемое на отпусте Пасхи «И нам дарова», известно в распевах: «малое», «путь», «демество», «столповое большое знамя» (с аненайками), «8-го гласа», «царь стих» (большой распев с хабувой), «ин розвод» (с хабувой), «путевой большей» (БАН. Чув. 26; Дружин. 656 и др.). Поморские певческие книги К последнему десятилетию XVIII в. на Выге окончательно сложились все типы книг, отвечавшие требованиям беспоповского богослужения. Основой для типовых поморских Ирмосов, Октая, Триоди постной и Триоди цветной, Праздников, Стихираря и Обихода служили древнерус. певч. книги, оформившиеся к сер. XVII в. Однако на протяжении XVIII в. в поморские певч. книги включались новые песнопения, нек-рые сборники разделялись на самостоятельные кодексы, краткие редакции заменялись полными составами книг. Поморский Обиход. Кон. XVIII — нач. XIX в. (БАН. Чув. 51. Л.99 об.-100) Поморский Обиход. Кон. XVIII — нач. XIX в. (БАН. Чув. 51. Л.99 об.-100) Специфика местной богослужебной практики в большей степени отразилась на составе Обихода и Стихираря. В выговском Обиходе раздел литургии сокращен до одного песнопения - «Единородный Сын». Подборки подобнов и самогласнов, величаний, задостойников, светильнов, тропарей и кондаков, цикл певч. кафизм, служба Пасхе и чин панихиды приобрели в поморском Обиходе стабильный характер. Большинство песнопений Обихода фиксировались с устойчивыми вариантами распевов. Так, задостойники представлены путевым и большим («царь стих») распевами, величания - знаменным и путевым. |
| «Выпись из дозорной книги» по монастырским владениям выдавалась «архимандриту Исайю» (РГАДА. Ф. 281. 1906). В июне 1622 г. царская грамота в Рождественский монастырь отправлялась уже на имя «Пафнотия з братиею» (РГАДА. Ф. 281. 1907). Следов., последним годом пребывания И. настоятелем во Владимире и, по-видимому, последним годом его жизни являлся 1621. В более поздних документах упоминаний о нем не обнаружено. Московские мастера пения называли дидаскала «по реклу Лукошко». Подобным образом именовался при царском дворе и сын усольского распевщика протопоп Иван, служивший в ц. Рождества Богородицы, «что у государя на сенях», не без помощи отца сделавший духовную карьеру придворного священника. В «Переписном и продажном списке» имущества Никиты Строганова (1616-1620) зафиксированы покупки протопопом Иваном Лукошкой книг - Нового Завета, Часовника, Апостола и др. (РГАДА. Ф. 188. Оп. 1. 446. Л. 57, 67, 70, 195). Расходная книга государева Казенного приказа 1620-1621 гг. содержит записи о выдаче ему жалованья (РГАДА. Ф. 396. Оп. 2. 206. Л. 244 об.- 245, 277 об., 334). Вероятно, будучи настоятелем крупных мон-рей, И. не занимался муз. творчеством столь активно, как в Соли Вычегодской «у Строгановых». В XVII в. авторы трактатов по певч. искусству считали И. мастером пения времени Иоанна Грозного, причем именовали его «усолец Исайя» (ГИМ. Син. певч. 219. Л. 376 об.). Действительно, в своих «переводах» И. оставался прежде всего усольцем. К наст. времени выявлены следующие песнопения, приписываемые И.: прокимен «Да ся исправит», тропарь «Да молчит всяка плоть», др. песнопения Обихода, а также славники Стихираря «Волсви персидстии» (Рождеству Христову), «Благовествует Гавриил» (Благовещению), «Царю Небесный» (Троице), «Приидете, вернии» (Крестовоздвижению), «О колико блага» (в Неделю о мытаре и фарисее). Вершиной мастерства усольского распевщика стал цикл воскресных ипакои на 8 гласов. Начало стихиры «Волсви персидстии» распева архим. Исаии (Лукошкова). Список 2-й четв. XVII в. (РГБ. |
| Конечно, атеистам легко радоваться, когда я говорю про проблемы христиан, а когда указываю на проблемы атеистов в той же ситуации — у них сразу срабатывает защитный рефлекс. Ведь они, конечно же, во всем правы. Виноватыми и неправыми могут быть только верующие. На этом диалог заканчивается. Не стоит потом удивляться, что верующие тоже этого диалога не очень жаждут. В начале этого блога я была уверена, что проблема только в верующих, закрытых и не желающих слушать другую точку зрения, и стоит только показать «правильное христианство» и правильных христиан — как тут же настанет мир и взаимопонимание. Теперь я с ясностью вижу, что проблема во всех поровну. Атеисты точно так же нетерпимы, злятся и обижаются, когда покушаются на их атеистические святыни, ваяют обобщенный образ врага из «православия», разжигают и бичуют, и при этом очень не любят выходить за границы своей интеллектуальной зоны комфорта. И при этом с удовольствием учат «тоталитарных православных», как построить правильную церковь. «И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь? Или как скажешь брату твоему: «дай, я выну сучок из глаза твоего», а вот, в твоем глазе бревно? Лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего» (Мф. 7:3). Я чувствую себя как девочка из сказки, которая пошла собирать ягодки и могла выбрать только одну опцию из двух: либо ягодки сами выглядывали из-под листочков, либо у нее было лукошко, в которое эти ягодки собирать. В конце концов девочка осознала, что если она хочет что-то насобирать, то придется все-таки за ягодками нагибаться. Так и в этих бесконечных дискуссиях под постами — никакого мгновенного волшебства, только долгий, но интересный путь ломания шаблонов. Конечно, если бы я была святой, то все открывшие паблик воинствующие атеисты сразу осенялись бы Святым Духом и постигали бы сущее. Но этого не происходит в силу моей совершенной обычности, потому что «человекам это невозможно». Потому что по завету Венички Ерофеева «все на свете должно происходить медленно и неправильно, чтобы не сумел загордиться человек, чтобы человек был грустен и растерян ». 3D веры |
| Дорога у него дальняя, путь далекий, нелегкий: в заветном лукошке нужно отнести в город чудесные, почти волшебные подарки — летние цвета, звуки, запахи. А как же иначе? Ведь и о городе подумать надо! Вот только что выбрать, что в лукошко положить? Такое оно маленькое… Задумалось Лето, глаза закрыло, а оттого звуки будто ярче стали. С одной стороны слышится кукушкин голос: «Ку-ку, ку-ку». Она, кажется, подсчитывает что-то. С другой стороны, с маленькой лесной речушки, доносится песня веселых лягушат. А прямо над головой Лета, на высокой елке, раздается звонкая дробь дятла. Взмахнуло Лето своим волшебным лукошком, будто зачерпнуло что-то. И попали в лукошко два кукушкиных «ку-ку», один куплет веселой песенки лягушат и стук дятла. Потяжелело лукошко, хотя нам, людям, пустым показалось бы. Чем же еще горожан порадовать? Оглядывается Лето по сторонам. Вот! Целая полянка согретой солнцем ароматной земляники. Как раз для заветного летнего лукошка! И рядом с прежними подарками Лета в лукошке оказались так нужные городу чудесный аромат и нежный цвет лесной ягоды. «Еще кое-что поместится», — подумало Лето, тихонько встряхнув лукошко. Вдруг что-то сверкнуло и тут же погасло в тени старого орешника. Это солнечный лучик упал на блестящий лепесток желтого лютика, а потом тень старого дерева нечаянно укрыла цветок. «Это то, что нуж-ио», — обрадовалось Лето. Горсточка густой зеленой тени, чистая искорка солнца, золотистый цвет лютика — все, лукошко наполнилось доверху. По лесной тропинке, по луговой дорожке, по дороге проселочной торопится Лето к широкому шоссе, чтобы на автобусе доехать до города. Всем встречным волшебное лукошко казалось пустым. Это и понятно. Ведь чтобы ожили, подарили себя людям спрятанные в лукошке золотистая искорка лепестка лютика, кукушкино «ку-ку», стук дятла, цвет земляники и аромат ее, песенка лягушат, тень старого орешника — нужно все эти подарки из волшебного лукошка достать. Но это будет позже, а пока подошло Лето к автобусной остановке. Мчатся мимо разные машины. А автобуса все нет и нет. Лето смотрит вслед машинам, от дорожной пыли чихает, глаза трет, моргает. Притомилось, устало Лето, село на обочине дороги, задремало. Заветное лукошко стоит рядом. А автобуса все нет, а машины все мчатся — пылят, а времени много прошло. |
| Ведь Лето сейчас не за тридевять земель, не в далеких жарких краях, как наверняка думают почти все. Я раскрою тебе тайну. Сегодня можно. Сегодня необыкновенная ночь — рождественская! Так вот. Лето сейчас совсем рядом. В ближнем лесу. На чердаке избушки лесника. В избушке, как и у тебя в комнате, сверкает игрушками и лампочками праздничная елка. А на чердаке, на мягкой соломе, спит Лето. Жаркое Лето — в холодной снежной зиме. И прекрасно они уживаются. Спит Лето под песню метелицы и видит разные сны. Сегодняшний сон ты посмотришь вместе с ним в эту славную рождественскую ночь. Ну, спи… И слушай… Летом Лету не до сна. Летом дел у него не сосчитать. Работа с самого раннего утра. И в лугах, и в полях, и в лесах, и на опушках. Да что говорить, ты и сам знаешь. Наконец всё в порядке, кажется. Присело Лето на полянке отдохнуть. Перед дорогой. Дорога у него дальняя, путь нелегкий: в заветном лукошке нужно отнести в город чудесные, почти волшебные подарки — летние цвета, звуки, запахи. А как же иначе? Ведь и о городе подумать надо! Вот только что выбрать, что в лукошко положить? Такое оно маленькое… Задумалось Лето, глаза закрыло, а оттого звуки будто ярче стали. С одной стороны слышится кукушкин голос: «Ку-ку, ку-ку». Она, кажется, подсчитывает что-то. С другой стороны — с маленькой лесной речушки доносится песня веселых лягушат. А прямо над головой Лета, на высокой елке раздается звонкая дробь дятла. Взмахнуло Лето своим волшебным лукошком, будто зачерпнуло что-то. И попали в лукошко два кукушкиных «ку-ку», один куплет веселой песенки лягушат и стук дятла. Потяжелело лукошко. Чем же еще горожан порадовать? Оглядывается Лето по сторонам. Вот! Целая полянка согретой солнцем ароматной земляники. Как раз для заветного летнего лукошка! И рядом с прежними подарками Лета в лукошке оказались так нужные городу чудесный аромат и нежный цвет лесной ягоды. «Еще кое-что поместится», — подумало Лето, тихонько встряхнув лукошко. Вдруг что-то сверкнуло и тут же погасло в тени старого орешника. Это солнечный лучик упал на блестящий лепесток желтого лютика, а потом тень старого дерева нечаянно укрыла цветок. «Это то, что нужно», — обрадовалось Лето. Горсточка густой лесной тени, чистая искорка солнца, золотистый цвет лютика — всё, лукошко наполнилось доверху. |
|
|
