| Но делание с графом Протасовым, начинающееся с 1837 годом, служит предметом третьей части Записок. Последние листы второй части посвящены интересному очерку личных моих качеств и способностей, а также исключительным действиям моим по управлению Литовской епархией и быстрым, но удачным в ней преобразовательным мерам. Как до 1837 года старался я о подчинении Униатов одному начальству с Православными, так с сего времени настаивал на скорейшем присоединении тех же Униатов к Церкви Православной. Я указывал на готовность к нему подписками духовенства, о согласии оного присоединиться. Таких подписок я в самом начале привёз графу Протасову сто семьдесят, а в течение двух лет собрал их тысячу триста. Но спешить вынуждала и другая потребность. В начале 1838 года скончался митрополит Булгак; обстоятельства же, сопровождавшие его кончину и последовавшие за нею, слишком явно обнаружили намерения правительства относительно Униатов. Следствием сего было сильное движение латино-польской партии, оказывавшее уже влияние на Униатское духовенство по некоторым местностям Белоруссии. Если бы не поспешить, то движение это могло усилиться и распространиться, и скомпрометировать, может быть, успех самого дела. Наконец согласились, – и воссоединение Униатов с Православною Церковью совершилось благополучно вначале 1839 года. Это радостное событие, с сопровождавшими его обстоятельствами и предварительными мерами, описано в третьей части сих Записок. В той же части обозрена деятельность за три последовавшие года, обращённая на утверждение совершившегося уже воссоединения и сближение, или, лучше сказать, смешение воссоединённых с древлеправославными, посредством игр административных. Из Записок видно, как я спешил и в этом отношении, как всё ладилось и как легко прошло самоё распределение воссоединённых к епархиям древлеправославным. Никто, думаю, не усомнится, что ревность к совершению дела воссоединения была настоящим побуждением к моей по оному настойчивости и поспешности. Медленность я считал препятствием доброму успеху. Но, может быть, в настойчивости этой участвовали несколько и личные мои побуждения. Я устал от постоянной борьбы со своими и чужими, наскучил ею, желал с нею покончить. Кажется, сказано уже выше, что в течение всего дела я имел в виду, с окончанием оного, выйти на покой. Домик с садиком, в нём комната с книгами – был идеал счастью на остальные дни моей жизни. С этою целью, просьбою, в сих Записках прописанною, во время самого воссоединения, просил я Государя Императора об увольнении меня от дел через некоторое время. Я сам видел, что я был нужен два-три года ещё для утверждения воссоединения. Дали пенсион, но о покое ни слова. Несмотря на это, я возобновил просьбы в конце 1842 и в начале 1843 года с настойчивостью, простёртою до резкости. Борьба эта за покой прописана к концу третьей части Записок. Она не имела успеха – сперва молчали, после дали орден Владимира 1 степени, а затем сказали именем Государя , что служба моя ещё нужна. |
| Все почти мои действия подготовлялись и происходили без шума; и это даже было залогом успеха оных, отклоняя возможность противодействия. Кто прочтёт эти Записки, а особенно приложения к ним, тот не назовёт меня ленивым. О моей постоянной умственной деятельности можно бы иметь некоторое понятие тому, кто наблюдал мою физическую долголетнюю деятельность в Тринополе. Она была неутомима, почти лихорадочна. Я был на работе не по часам, а по целым дням с утра до вечера. Правда, что и тогда, при физических занятиях, голова моя часто работала по делам моего призвания. Писано 15 ноября. Я любил памятовать о смерти. Дела делал как бы навсегда, о себе же думал вперёд не далее полугода – по крайней мере, с переселения в Вильно. От сего – заблаговременное приготовление гроба, от сего и завещание, давно уже сделанное, где большую часть своего достояния обратил я на общественные добрые дела. Завещание это было уже изменяемо, и теперь предстоит перемена. От чего не делал я осмотра епархии с 1846 года? – Со времени Блудовского конкордата и последствий оного, Латинские епископы начали посещать свои паствы с особенною торжественностью, благодаря богатству и особенному настроению помещиков. Я не мог иметь подобной обстановки и уронил бы, может быть, и сан митрополита Православного и господствующую веру Православную. Притом же, я знал хорошо епархии из прошедшего; а мои викарии осматривали все церкви в течение трёх или четырёх лет. Почему я не писал для печати больше двенадцати слов, напечатанных особыми брошюрами? – К произнесению и изданию этих слов побудила меня важность случаев. Записки эти и приложения к ним указывают, что мне не так-то много было времени заниматься авторством. Да притом я не имел уверенности в хорошем знании языка. Я ему начал учиться поздненько и не мог сыпать заученными из детства и при воспитании фразами. Следовательно, нужна была осторожность. Это сомнение в знании языка, а также привычек и обычаев, отклоняло меня и от переселения на другую епархию. Из действий, описанных в сих Записках, кажется, довольно виден способ мой вести дела вообще, а также управлять епархией. |
| Видно, сильное было во мне призвание к служению Церкви Православной. Служил ей всю жизнь – желал быть полезным и своею смертью ! Со словом смерти, стоило бы кончить и настоящие Записки. Но, может быть, найдётся ещё что восполнить. Теперь только несколько слов. Прошу о сих Записках не судить, как о других подобного рода сочинениях. В них могут быть ошибочные мнения, могут быть пропуски фактов, мне неведомых, а кому-либо другому известных; но всё прочее сущая истина, как мне была известна. Да впрочем, доказательством да будут приложения: они скажут за меня больше, нежели самые Записки. До сих пор написано ноября 10 дня. Предметом сих Записок было Униатское дело и главный по нему деятель – то и другое лучше всех мне известное. Мне часто хотелось посвятить в них более места другим деятелям; но труд был бы слишком огромный, да не мог бы быть верный и полный, за неизвестностью мне многого и за долгим периодом времени, продолжавшимся свыше тридцати лет. Впрочем, в Записках коснулся я этих деятелей и отдал им справедливость; а главные из участвовавших в воссоединении подписались на самом акте. Я должен отдать здесь справедливость всем, мне сослужившим и служившим – от викариев до письмоводителей и келейных. Все они (за малым разве исключением) оправдывали мой выбор, служили усердно и честно, каждый по мере сил своих. Я, кажется, хвалился уже выше своим духовенством – ещё многого недостаёт, но дай Бог другим и такое. Консистория Литовская слывёт невзяточничеством. Может быть, зависит это от моего примера и от того, что сам занимаюсь делами; но всё-таки должно приписать и честности правил членов консистории. Но когда все избранники мои по духовной части оправдывали своё призвание и облегчали ход Униатского дела – я не могу сказать того же о гражданском чиноначальстве. Это естественно. В Записках или в приложениях указано было, что из всех чиновников, служащих в пределах Литовской епархии, русских Православных была только шестая часть, остальные – иноверцы, не могущие усердствовать делу Православия. |
| Кто-нибудь может меня обвинить в излишнем нетерпении. Напрасно. Я убедился уже совершенно в шаткости Дмитрия Николаевича. Был уверен, что латино-польская партия остановит Униатское дело, как скоро узнает истинную цель его. Ничтожная базилианская интрижка едва оного не поколебала. К тому вышла новая компликация – учредили в Полоцке Православную епархию. Очевидно, должно было ожидать раздоров и соперничества, как и сбылось в действительности. Предстояло бороться не только с Латинами и Поляками, но и с самими русскими Православными. Я находил необходимым сблизить Православное и Униатское ведомства в правительственном кругу. Настаивал на подчинении Греко-Униатской коллегии Святейшему Синоду вместо Сената, подобно комиссии духовных училищ. Но не согласились. Учреждён только секретный комитет, для обсуждения дел, общих Православным и Униатам. Подчинены также Униатские училища комиссии духовных училищ. Нужно было довольствоваться, на сей раз, и этим. Я сделан членом и комитета, и комиссии. После откровенных объяснений с Дмитрием Николаевичем, Униатские дела вновь закипели. Отсылаю к дальнейшему ходу Записок. Необходимость обеспечить Униатов пастырями и руководителями в деле воссоединения вызвала потребность посвятить новых епископов. Я представил: Василия Лужинского , Антония Зубко и Иосафата Жарского, взяв от них предварительно подписки, что они во всякое время готовы присоединиться к Православной Церкви. Они все трое посвящены викариями в 1834 году. Тогда же сделано коллегией, вместе с сими епископами, постановление о принятии для Униатских церквей служебника Московской печати. Это постановление было решительною мерою, подготовившею бесспорное присоединение Униатов к Православной Церкви. Для уверения в успешном исходе Униатского дела, я в тот же 1834 год представил такие же, как от епископов, подписки десяти высших духовных, стоявших во главе Униатского управления. Но всё это не было многими понято, а другими не оценено добросовестно. К несчастью, Православное духовенство пошло другим путём. Оно увлеклось присоединением некоторой части Униатов, более уже подготовленных, не обращая внимания, что этим Униатское управление поставлено было в затруднение и лишалось самой надёжной опоры для своих действий. Что предвидел, то и сбылось. Нужно было бороться не только с Латинами, но и с Православными. Борьба с сими последними была для меня в особенности тягостна и щекотлива. Она продолжалась два года и очерчена в Записках. Наконец, я истомился, устал – и к исходу 1836 года вновь подал просьбу о личном присоединении. Эта просьба и вследствие оной изготовленная мною записка Государю изменили всё к лучшему. Вместо Нечаева, Обер-прокурором Святейшего Синода назначен граф Протасов. К нему перечислены Униатские дела от министерства внутренних дел. Обеспечено совокупное стройное движение Униатских дел с Православными. И я по-прежнему остался деятелем по Униатскому ведомству до близкой уже развязки дела благополучным исходом. |
| Большая часть деятельности моей в последние пятнадцать лет была некоторым образом постоянною борьбой против этой тенденции – усиливать латино-полонизм. Но прямо, открыто восставать, против самой тенденции, для меня было невозможно – от меня был сокрыт ход и положение самого правительственного дела. Наконец, бедственная последняя война и предвидимые последствия оной для здешней страны, полной враждебных элементов для России, меня порешили. В 10 день января 1855 года, описал я вполне графу Протасову положение Литовского края и элементы, в оном волнующиеся. Покойный Государь , как я и ожидал, принял во внимание эту бумагу; но она не имела дальнейших последствий за смертью графа Протасова, а после Государя , может быть, и за окончанием войны. Я в сем, однако же, сомневался ещё до времени коронации. Тут, в Москве, узнал от митрополита, что новый наш генерал-губернатор Назимов отправился к месту с означенною моею бумагою. Между тем, сам Назимов не говорил мне о том ни слова, и я видел, что он пошёл путём, почти противоположным моим замечаниям. Для меня стало ясно, что тут была воля нового Государя , новая его политика – в этом меня убедило и предыдущее Государя и первая бытность его в Вильно. Он хотел испытать меры кротости и примирения, а может быть, попытаться и на что отдельное. Что тут мне было делать? Хотя я был глубоко убеждён в тщете этой новой политики, но не навязать же Государю моего убеждения; нельзя даже было осуждать в принципе его намерение испытать примирительные меры. Мне оставалось молчать да выжидать, тем более что нужно же было щадить и Государя – он поглощён был крестьянским делом, и польский вопрос должен был стоять для него на втором плане. Долг мой, однако же, недолго позволил мне выжидать. Я увидел вскоре, что обстоятельства принимают опасный оборот. Примирительные меры в руках недальновидного Назимова сделались безотчётным потворством видам латино-польской партии. Она всем завладела, всё подготовляла к своим целям. Тут я, как бы в дополнение к означенному выше письму к графу Протасову, отправил от 26 февраля 1859 года Государю Императору письмо и особую записку, приложенные при сих Записках, с полным и ясным изложением положения Польши и Литвы между собою и в отношении к России. За эту записку, сказано кажется выше, благодарил меня Государь через шефа жандармов; и вероятно, имела она влияние на прекращение дальнейших уступок латино-польской партии. К несчастью, было уже поздно – и слишком скоро оправдались и мои опасения и мои предсказания – мне теперь отдают в том полную справедливость. |
| Мне только было больно видеть его неблагоразумие, даже в смысле предполагаемой системы Государевой. Ещё больнее было видеть его двуличность, даже что-то вроде коварства. Он давал вид Полякам и Латинам, что стоит за них против меня и Православных, не понимая, что этим не только поднимал враждебную партию, но и подавлял элемент, преданный государству. Он выпустил в печать в Колокол, а после, по-видимому, распустил нарочно в публику помянутое выше письмо моё к графу Протасову от 10 января 1855 года, об элементах, Литовские губернии составляющих, – с видимою целью повредить мне, а самому выслужиться у Поляков. Это, кажется, однако же, не помогло ему ни малейше. Ссоры между нами не происходило. Мне нельзя было употреблять догадки и косвенные сведения; да он и старался не быть со мною наедине – не сказать же мне при всех: ты плут, ты лицемер. Он же всегда был такой почтительный, такой предупредительный, такой комплиментист. Взрыв с ним был бы скандалом, который только доставил бы торжество латино-польской партии. Но каково-то было мне на душе! – Думаю, что и он несёт теперь сугубое возмездие. Я желал бы, чтобы эти черты оказались преувеличенными, от впечатлительности, при сущих ныне печальных обстоятельствах. Я испытал в жизни, что положения неопределительные были для меня самыми мучительными. Таковы были и несколько поздних лет. И делать невозможно, и бездействовать совестно. Из моих Записок и из приложений каждый увидит, с какой прямотой, откровенностью и ясностью поступал я в каждом деле. Если было нужно, я молчал – но никогда не прибегал к хитростям. Так и в отношении здешних жителей, я всегда и всякому, и самому Назимову, твердил, что с ними нужно поступать справедливо, но соблюдать строго законами предписанное; что хитрости с ними ни к чему не поведут; что они в сем случае перехитрят каждого. Вместо того, с ними, особенно в последние годы, принята система ласкательства и хитростей, которая скорее могла обнаружить недобросовестность, нежели доброжелательство. Последствия были естественны. |
| Синодом молебствия в память воссоединения. Список с рапорта Святейшему Синоду от 10 июня 1840 за с мнением на счёт учреждения Православных причтов по уездным городам Виленской губернии. Список с предложения, данного Литовской консистории, от 4 августа 1840 за о приступлении к назначению Православных причтов в уездные города Виленской губернии. Список с предложения, данного Литовской консистории, от 13 августа 1840 за о поручении осмотра церквей Литовской епархии избранным духовным сановникам. Тетрадь с черновыми отношениями и письмами: от 2, 5, 7, 8, 10, 17, 23 и 27 июня; 5 июля; 12 августа; 2, 9, 17 и 32 сентября 1840; 1, 13, 28 мая; 1, 12, 13, 14 июня; 8, 14, 28 июля; 7, 14, 30 августа; 6 и 10 сентября 1841 года. Черновое письмо к архимандриту Леонтию Скибовскому, о причислении к Волынской епархии воссоединённых церквей тамошней губернии. Черновое письмо к преосвященному Минскому Антонию от 1 февраля 1841, по случаю поданной им просьбы об увольнении на покой. Замечания от 4 декабря 1841, на проект штатов архиерейских, кафедральных и монастырских, Православных и Латинских. и Две записки, из которых первая от 15 октября 1841, на счёт взятия в казну духовных населённых имений. Записка от 28 декабря 1841, на счёт предположенного было оставления в Латинстве совращённых Униатов. Тетрадь с черновыми отношениями и письмами: от 3, 8, 20, 22, 25 июня; 9, 16 июля; 27 августа; 3, 24 сентября; 10, 23 октября; 18 декабря 1842; 26 февраля; 4, 28 марта; 9, 22, 27, 29 мая и 12 июня 1843 года. Тетрадь с черновыми отношениями и письмами: от 12, 26 июня; 5, 11, 27 июля; 1, 26, 28 августа; 11 сентября 1843; 7, 10 мая и 11 июня 1844 года. Два письма Филарета, митрополита Московского, от 2 июня 1844 за и 7 января 1845, по поводу конфиденциального к нему отзыва Иосифа, архиепископа Литовского, от 7 мая 1844 за о личных своих обстоятельствах. За исключением 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 27, 28, 29, 30, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 67; все остальные приложения, здесь поименованные, писаны вчерне или набело собственною рукою митрополита Иосифа. Читать далее Источник: Записки Иосифа, митрополита литовского/Изданные Академией наук по завещанию автора : Т. 1-3. - Санкт-Петербург : Тип. Акад. наук, 1883./Т. 1. - VIII, 745 с., 1 л. фронт. (портр.), 1 л. ил. Поделиться ссылкой на выделенное |
| Все это, говорит в своих Записках преосвященный Иосиф, не могло мне дать выгодного понятия о так называемой в тамошних странах «панской» вере. Эти впечатления детства глубоко запали в душу мальчика и легли в основу той любви и приверженности его к православной церкви, которые впоследствии обнаружились в нем на деле с такой силой. Под влиянием этих впечатлений, Иосиф, будучи в Немировской гимназии, продолжал оказывать почтение православному священнику с его длинной бородою и в широкой рясе, не смотря на все сарказмы своих товарищей. 14 В семействе Иосифа долго помнили и пересказывали следующий знаменательный сон, виденный его отцом в детские годы святителя. Отец, казалось ему, вел сына за руку по обширнейшему полю к необычайно-громадному зданию. Когда они прошли вместе первые и вторые двери этого здания, взору их представился издали ряд великолепных новых палат, наполненных блестящими людьми; но третьи двери заперлись пред отцом и приняли только сына. Этот сон вспомнил отец, отправляя своего сына в университет. «Обширное поле – это жизнь, говорил он сыну. Первый и второй залы – это домашнее и гимназическое образование, – то и другое получил ты от меня. В третьи двери мне уже за тобой не следовать; ступай с Богом, пусть Он тебя проведет по этим пышным палатам». II. 1809–1816 Обучение Иосифа Семашки в Немировской гимназии. Шляхетско-польский характер образования в тогдашних гимназиях. Антирусский дух школы. Учителя Семашки и курс гимназических наук. Ослабление памяти Семашки и умственная зрелость; самообразование. Благотворные впечатления и уроки детства не могли усилиться и развиться в желанном направлении с поступлением Иосифа Семашки, в сентябре 1809 года, в Немировскую гимназию (Каменец-Подольской губернии). Немировская гимназия, находившаяся, подобно прочим учебным заведениям Юго-Западного края, в главном заведывании графа Фаддея Чацкого, – известного советника и сотрудника куратора Виленского учебного округа (1803–1824), князя Адама Чарторыйского, по характеру образования, и по учебному языку, и по составу учителей и даже учеников, была чисто польским учебным заведением. Огромное число гимназистов были католики, дети польской и ополячившейся русской шляхты. В одном классе, с Иосифом Семашко ю учились всего 6 униатов-поповичей; православные ученики встречались еще реже, но те и другие в подобном учебном заведении скоро теряли свои природные национальные черты. За неимением православного законоучителя, ученики униатского и православного вероисповедания нередко слушали католические уроки Закона Божия и ходили с товарищами-католиками к обедне в костел. 15 |
| Из того же отношения генерал-губернатора, от 27 февраля, высокопреосвященный Иосиф узнал, между прочим, что о совращении Порозовцев было доведено шефом жандармов до сведения Его Величества. В виду того, что гражданские власти в Западном крае, по замечанию Иосифа, в то время относились вообще более благосклонно к иноверию, нежели к православию, и что поэтому о Порозовском деле могло быть донесено в Петербург в превратном виде, митрополит послал одну копию с своего отношения к Назимову, от 5 апреля, шефу жандармов, для доклада Государю тех обстоятельств, которые не имелись прежде в виду, а другую – в Святейший Синод. В июне (от 16 числа) было получено из Святейшего Синода 1284 рубля, исходатайствованные Иосифом в единовременное пособие консисторским чиновникам, вследствие бывшей в то время дороговизны в Вильне на все припасы. 28 июля митрополит Иосиф получил диплом на звание почетного члена Императорского Московского общества сельского хозяйства, за подписью президента общества князя Гагарина. 11 августа высокопреосвященный донес Святейшему Синоду, что он признал возможным ввести продажу церковных свеч при воссоединенных церквах Литовской епархии на тех самых основаниях, как и в древле-православных церквах, с тем, что выручаемая от этой продажи прибыль будет обращаема в общий капитал, получаемый от свечного дохода. В конце августа митрополит, по Высочайшему повелению, был вызван в Санкт-Петербург для присутствия в Святейшем Синоде. Около того же времени Платон, архиепископ Рижский, секретно сообщил высокопреосвященному Иосифу (от 27 августа), что в первой книжке исторического сборника вольной русской типографии, издаваемого в Лондоне, напечатана статья под заглавием: «Семашко, Филарет и Николай». В этой статье помещены: 1) известное секретное отношение Иосифа к графу Протасову, от 10 января 1855 года, о необходимости увеличить в западных губерниях число православных чиновников; 2) такое же письмо митрополита Филарета к Виленскому генерал-губернатору Назимову, от 15 декабря 1855 года, с препровождением списка с упомянутого отношения Иосифа и 3) последовавшее за сим секретное повеление Государя Императора, из 5-ти пунктов. |
| В то время на русском престоле был Государь Николай Павлович, ревнитель православной веры, охранитель чести и силы русской державы и народности. Еще в начале 20-х годов, командуя гвардейской бригадою в Литве, Николай Павлович имел случай лично ознакомиться с жалким положением в западных губерниях униатов, которым угрожала окончательная погибель со стороны латино-польской партии. Тогдашний министр народного просвещения и главноуправляющий делами иностранных исповеданий А.С. Шишков первый из государственных людей взглянул на греко-униатов, как на людей русских, а на исповедуемую ими веру, как на веру греко-восточную. С Высочайшего соизволения А.С. Шишков обнародовал, 9 октября 1827 г., указ, которым подтверждалось запрещение совращать униатов в латинство и принимать католиков в униатское монашество, а также повелевалось учредить училища для униатского духовного юношества. Глава третья. Начало деятельности Иосифа Семашки по воссоединению униатов с православной церковью. 1827–1832 В начале ноября 1827 г., Иосиф, будучи у директора департамента иностранных исповеданий Г.И. Карташевского, по частному делу, так заинтересовал Карташевского рассказами о бедственном положении униатской церкви, что последний просил его, не может ли он изложить на бумаге все сказанное. Приняв это совсем неожиданное для него предложение как бы указанием свыше, Иосиф в ту же ночь начертал знаменитую записку, в которой, изобразив яркими красками историю развития унии, указывал средства спасти униатов от окончательной погибели и умолял правительство произвести некоторые рекомендуемые им реформы, с осуществлением которых униаты неизбежно соединятся с православною церковью и русским народом. Предлогом к написанию записки послужил для Иосифа недавно изданный указ от 9 октября 1827 года, который, по словам Иосифа, „действительно был началом, или, лучше сказать, поводом дальнейшего движения по униатскому делу». После введения унии при Сигизмунде III, по проискам иезуитов, говорится в записке Иосифа, высшее литовско-русское дворянство, жадное до почестей и придворных должностей, начало быстро переходить в католицизм и отрекаться от веры своих отцов. Для перевоспитания юношества в духе латинства основаны были иезуитами и другими католическими монашескими орденами многочисленные школы. Учившееся в этих школах униатское юношество, за недостатком других училищ, нечувствительно привыкло к римскому обряду, и скоро в рядах унии остался только простой народ да низшее духовенство. Но простой народ крепко держался веры своих отцов, православных обрядов богослужения и своих пастырей, и вот иезуиты принялись действовать на дух народа чрез преобразование греко-униатских монастырей. |
|
|
