| И нелегко выделить, что именно может быть усвоено Златоусту в позднейшем чине, связанном с его именем. В этом отношении очень поучительно сопоставление литургических данных из его бесед, особенно ранних. Но решения вопроса и это не дает. Однако не может подлежать спору самый факт его забот об упорядочении Богослужения, в частности евхаристического. Влияние Златоуста было громадным. Он очень скоро стал «вселенским учителем и святителем», на деле раньше, чем по имени. С VI-ro века его называют Златоустом, в VIII-oм это имя становится общепринятым. В особенности в экзегетике Златоуст стал навсегда образцом и авторитетом. За ним именно шли почти все позднейшие византийские толковники, в особенности Феофилакт болгарский. История литературного влияния Златоуста - это одна из самых ярких глав в истории христианской письменности и отеческого предания. II. Златоуст как учитель 1. Златоусту был дан дар слова, дар живого и властного слова. У него был темперамент оратора, в этом разгадка его покоряющей силы. Он любил проповедовать: «Я убедил душу свою исполнять служение проповедника и творить заповеди, доколе буду дышать, и Богу будет угодно продлить эту мою жизнь - будет ли кто меня слушать или не будет». Пастырское служение Златоуст понимал прежде всего как учительное служение, как служение слова. Пастырство есть власть, но власть слова и убеждения - и в этом коренное различие власти духовной от власти мирской. «Царь принуждает, священник убеждает. Один действует повелением, другой советом»... Пастырь должен обращаться к свободе и к воле человека, «нам заповедано совершать спасение людей словом, кротостью и убеждением», - говорил Златоуст. Ибо весь смысл христианской жизни для Златоуста был в том, что это жизнь в свободе, а потому - в подвигах и делах. О свободе и о самодеятельности человека он говорил и напоминал постоянно. Именно в свободе видел он «благородство» человека, образ Божий, данный ему. Нравственная область для Златоуста есть прежде всего область воли и произволения. |
| Иначе сказать: это предельный или идеальный случай христианского милосердия. Потому Златоуст ограничивается требованием щедрой милостыни. Милостыню он понимает очень широко - есть вещественное подаяние, но есть и милостыня советом... «Разве не велика будет милостыня, - спрашивает он, - если душу, объятую унынием, находящуюся в крайней опасности, одержимую пламенем (страсти), кто освободить от этой болезни»?... Для Златоуста всего важнее единодушие, чувство общности, чувство общей ответственности и заботы. Именно поэтому он считал милостыню необходимым и существенным моментом христианской жизни: «Если кто не творит милостыни, останется вне брачного чертога, - говорил Златоуст, - и непременно погибнет. Не за воздеяние рук можно быть услышанным, простирай руки твои не к небу, но к рукам бедных»... Объясняя эсхатологическую беседу Спасителя, Златоуст замечает: «Ни о какой другой добродетели не упоминает Он, кроме дел милостыни», ибо милостыня от любви, а любовь есть сосредоточие и смысл христианской жизни... В своей проповеди милосердия Златоуст подымается до подлинных мистических высот: «Хочешь ли видеть жертвенник Милосердного? Не Веселеил соорудил его и не другой кто, но Сам Бог. Не из камней, но из вещества, которое светлее неба, - из разумных душ.. Жертвенник этот создан из самых членов Христовых. И тело Самого Владыки служит тебе жертвенником. Благоговей перед ним: на Теле Владычнем ты совершаешь жертву. Этот жертвенник страшнее и нового, а не только древнего жертвенника... А ты между тем почитаешь тот жертвенник, потому что он принимает Тело Христово, и унижаешь этот жертвенник, который есть Само Тело Христово, и не обращаешь внимания, когда он разрушается. Такой жертвенник ты можешь видеть везде - и на улицах, и на площадях - ежечасно можешь приносить на нем жертву, потому что и здесь освящается жертва»... 4. Заслуживают внимания мысли Златоуста о гражданском строе. Он не раз был принуждаем говорить о власти, особенно в Константинополе. Власть, в его понимании, есть вид порабощения и предполагает неравенство, она установлена Богом, но вследствие греха. |
| Но он видел более прямой и скорый путь к преодолению рабства в его неправде - проповедь кротости, внимания и любви... Он напоминает рабовладельцам о достоинстве человека, о всеобщем равенстве людей перед Христом. А рабов призывает к высшей свободе, к послушанию Христа ради, в котором облегчается всякая мирская зависимость... Здесь снова сказывается свойственное Златоусту перенесение ударения с морской жизни на жизнь духовную. Никакие внешние условия не могут помешать жизни во Христе и со Христом, и в ней - вечной радости и блаженству. III. Златоуст, как экзегет 1. Как проповедник и как учитель, Златоуст был прежде всего экзегетом. И с какой-то резкостью указывал всегда на Писание, как на основной, достаточный и обязательный источник и вероучения, и нравственного назидания. «Кто согласен с Писаниями, тот христианин, - говорил он, - а кто с ними не согласен, тот далек от истины»... Всех и каждого Златоуст постоянно и настойчиво призывает к прилежному чтению Библии. «Не ожидай другого учителя... Есть у тебя Слово Божие - никто не научит тебя, как оно»... И в особенности мирские люди нуждаются в чтении священных книг. «Ибо монахи вдали от городов пользуются большей безопасностью. Но мы, живущие среди моря греховных пожеланий и искушений, мы нуждаемся в Божественном лечении, чтобы исцелиться от обременяющих нас язв и предохранить себя от будущих ранений, чтобы уничтожить Писанием огненные стрелы сатаны»... В Священном Писании все назидательно и целебно, «и в кратком изречении Божественного Писания можно найти великую силу и несказанное богатство мыслей»... И для ревностного читателя в Писании открываются все новые и новые глубины. И слышится голос Божий, властно говорящий к каждой человеческой душе. «Даже один вид Евангелия делает нас более воздержанными от греха, - замечал Златоуст, - а если присоединится и внимательное чтение, то душа, как бы вступая в таинственное святилище, очищается и делается лучше, ибо с нею чрез эти Писания беседует Бог»... Священные книги - это некое послание, писанное Богом из вечности в людям. |
| Невечерния, преподобне, зари исполняемь,/и престолу Божественному предстоя присно со всеми избранными,/нам, верно чтущим тя и Божественное твое совершающим возвращение,/даровати моли мир и велию милость. Земля ликует, и Небо с человеки радуется,/с нами боголепно в твоем, мудре, святем празднице,/в немже священное твое тело возвратися к твоему стаду,/славне Златоусте, Духа честное жилище. Ума твоего Божественная, блаженне, блистания многокозненный не терпя,/искушения воздвизает на тя, якоже древле на Иова,/но убо омрачися множае:/се бо по заточении светлейший в паству твою вшел еси. Всезлатыми словесы твоими помышления, Златослове, позлатил еси верных/и, заточен быв от стада завистно,/Божиим же мановением паки к сему по погребении возвратился еси,/светло восхваляемь, всеблаженне Златоусте. Богородичен: Святейши явилася еси Херувимов, Пресвятаго рождши Бога:/Егоже моли, яко всех Творца, Чистая, освятити вся,/святыми Тя гласы ублажающии, отцев похвало, человеков помоще. Другий канон святаго, егоже краегранесие: Златоязычному третие воспою пение . Глас 2. Песнь 1 Ирмос: Воды древле/манием Божественным/во едино сонмище совокупивый/и разделивый море израильтеским людем,/сей Бог наш препрославлен есть,/Тому Единому поим, яко прославися. Боговещанная уста, златогласный органе,/светлостию словес мой просвети мольбами твоими ум,/яко да воспою возвращения твоего память, Иоанне,/благодати Божественныя тезоименне. Яко звезда светоносна, яко просвещающее человеки солнце,/яко светило благочестия, под землю зашед, преподобне, законы естественными,/паки возсиял еси нам, чадом твоим,/посылая чудес обильная озарения. Златоглаголивым твоим языком учений исполнил еси всю подсолнечную/и златыми уды исцелений зари всем облистал еси,/страданий тьме изчезнути творя, преподобне, возвращением твоим. Богородичен: Витийствуя Божественная, единственную Ипостась сказал еси, Слово,/аще и сугуб бе, из Пречистыя прошедый, плоть прием,/Юже благословим непрестанно и верно славим, Божественный Златоусте. |
| Иосиф родом был из Аримафеи 648 , «знаменитый ( εσχμων) 649 член совета» ( Mk. XV, 43 ), «человек добрый и правдивый» ( Лyk. XXIII, 50 ). Он не смел исповедовать Господа открыто при своих озлобленных сотоварищах по совету, но в минуту страдальческой кончины искренно любимого им Господа, он забывает свой страх и спешит к Пилату, чтобы может быть предупредить отдание тела Господа врагам Его. Иосиф был «человек богатый» ( Mamф. XXVII, 57 ) и вероятно, что упоминание об этом косвенно указывает, что бедный человек и не посмел бы войти к Пилату и не посмел бы просить чего-либо у римского правителя, который без сомнения, как все римские правители, был алчен к деньгам 650 . Богатому и знатному человеку Пилат не мог отказать в просьбе взять тела Иисусова для погребения, но он настолько был осторожен, что послал за сотником стерегшим крест, и только по удостоверению ответственного офицера, засвидетельствовавшего смерть Господа Иисуса, Пилат дает позволение Иосифу взять для погребения тело Господа 651 . Здесь надо заметить, как все обстоятельства, сопровождавшие великое таинство искупления, с человеческой точки зрения сложились так, что представляют, собой, ряд несомненных свидетельств, причем свидетелями являются не одни христиане, как Иоанн, ученики Господа, или жены верные Господу, и не одни Иудеи, а даже вполне индифферентные язычники Римляне. 39. Прииде же и Никодим, пришедый ко Иисусови нощию прежде нося смешение смирнено и алойно, яко литр сто. 40. Прияста же тело Иисусово, и обвиста е ризами со ароматы, якоже обычай есть иудеом погребати. Доселе, как замечает Златоуст 652 , и Иосиф и Никодим, одержимы были страхом, но любовь к Господу превозмогла этот страх, притом высокое положение обоих дает им смелость и они, хотя с торопливостью, ибо наступала уже суббота и праздник, но устраивают честное погребение пречистому телу с ароматами и чистыми пеленами. Женщины, стоявшие при кресте, присутствовали при снятии «со креста и при положении пречистого тела в гробницу» ( Mamф. XXVII, 61 ; Mk.XV, 47 ; и Лyk. XXIII, 55 ), но нигде не сказано, чтобы при этом присутствовали ученики Господа. Иоанн Златоуст (I, cit) замечает, что даже о Иоанне и Петре не упомянуто. Действительно столько времени прошло в хождении к Пилату и в распоряжениях предшествовавших снятию со креста, что погребение должно было совершиться с большею поспешностью и ученики не могли успеть собраться, будучи притом одержимы страхом, говорит Златоуст. |
| Златоуст от крайностей Феодора был далек. По видимому, он ближе стоял к Диодору. Можно думать, что толкованиями своего учителя он пользовался в своих экзегетических опытах. Несомненно, что он пользовался толкованиями Евсевия Емесского. Но, с другой стороны, он пользовался и творениями каппадокийцев, которых скорее можно сближать с александрийской традицией. В общем нужно сказать, Златоуст остается в своих толкованиях всегда реалистом. Но самые события поучают или пророчествуют - в этом обоснование «типологических» объяснений, по существу отличных от иносказания. В учении о «типах», т.е. образах, и заключается существо экзегетических воззрений Златоуста. Это связано прежде всего с вопросом о религиозном значении священных книг для каждого верующего, т.е. для множества читателей, и при том для множества неопределенного, не ограниченного ни временем, ни местом. Этому должна соответствовать множественность смысла самого Писания. В частности, особую остроту получает этот вопрос при толковали Ветхого Завета. Здесь чистый «историзм» неизбежно оказываются «иудаизмом». И именно здесь «типология» получает особую важность. Но подлинный «типологизм» возможен только на реалистической основе. Не удивительно, что именно в антиохийской экзегетике учение о прообразах и прообразованиях получило полное раскрытие. У Златоуста это связано с его близостью к Богословию апостола Павла. Но и все антиохийское Экзегетическое Богословие было в известном смысле «павлинизмом». 3. В Писании, как в слове Божием, есть некая трехмерность, есть глубина... И потому толкователь должен проникать далее поверхностного слоя, далее иди глубже буквы. Это основное правило, основной прием Златоуста. Прежде всего, это связано с известной неполнотою или даже темнотой библейской буквы. Бог говорил к человеку, стало быть, - замечает Златоуст, - «приспособительно к слабости слушающих»... Так он объясняет библейские антропоморфизмы и антропопатизмы, - «Отец не взирает на свое достоинство, когда лепечет вместе с детьми». |
| Селевкиды не оставили в ней даже тех преданий, какие Атталиды оставили в Пергаме и Лагиды в Египте. Ливаний, правда, придал там общественному образованию весьма яркий, хотя и кратковременный блеск. В сущности, одно только христианство имело там прекрасные и сильные начала. Гиббон сделал по поводу св. Златоуста одно замечание, выражающее свойственное некоторым суждение, будто бы в св. Иоанне «замечается талант замаскировать ту пользу, какую он извлек из риторики и философии». Но в действительности нет ничего более неточного и несправедливого, и можно упрекнуть Гиббона, – хотя бы сам он и не признался в этом, – что он говорит о св. Златоусте с чужого голоса, так как он вовсе не был человеком, способным увлечься чтением двенадцати томов бесед св. Златоуста. Без сомнения, в морали и вероучении, в том виде, в каком их излагает св. Златоуст, есть мысли, идущие из философских греческих школ. Даже сам он, против собственного желания, обнаруживает это в том прекрасном слове «философия – любомудрие», которое беспрестанно употребляется у него для обозначения христианской жизни и которое, во всяком случае, кажется странным в устах того, кто в высшей степени пренебрежительно и презрительно относился к Платону и Аристотелю. Но довольно видеть, с какою непринужденностью он употребляет это слово, чтобы вполне убедиться в том, что оно является у него вовсе не в первоначальном значении. Проникнутый евангельским и библейским духом, св. Златоуст в сущности обязан философии только идеями, которые уже гораздо раньше его проникли в христианство, и действительное происхождение которых почти никому не было известно. Из самой философии он не заимствует для себя ничего другого, и в учение, каким оно перешло к нему от его предшественников, не вводит никакого нового и чуждого элемента. Вот почему так мало дает он нам сведений о воспитании, получаемом детьми в школе грамматиков и риторов, и эта-то скудость подробностей, это-то молчание о том, о чем другие христианские писатели, напротив, рассуждают довольно охотно, достаточно ясно доказывают, какую незначительную цену имели в его глазах мирские занятия, хотя прямо он и не выражал этого. |
| Так объясняет он недосказанность и в Новом Завете, Спаситель не сказал Никодиму о Своем Божественном достоинстве, «потому что для слушателя это было еще недоступно и преждевременно»... И апостолы по этой же причине часто говорили о Христе, как о человеке, не открывая прежде времени большего... Поэтому становится необходимым распространительное и применительное толкование подобных мест. Особенно это относится к Ветхому Завету. Однако, не только потому, что тогда не настало еще время для полного откровения, впрочем, Златоуст может быть и чрезмерно подчеркивал дидактическую «темноту» Ветхого Завета. Главная причина этой темноты в том, что Ветхий Завет обращен к грядущему, есть некое единое пророчество... Златоуст предпочитает говорить: образ, τυπος. И замечает: «Не ищи в образе полной действительности, смотри только на сходство образа с действительностью и на превосходство действительного пред его образом»... Ветхий Завет исполнился в Новом, поэтому только исходя из Нового Завета мы можем распознать «истину» или смысл Ветхого. «Образ, - объясняет Златоуст, - не должен быть совершенно отличен от истины, иначе он не был бы образом. И не должен быть совершенно равен истине, ибо тогда бы он был самою истиной. Он должен заключаться в своих пределах, не заключая в себе всей истины и не удаляясь от нее вполне. Ибо если бы он имел все, то был бы самою истиною. А если бы не имел ничего (от истины), то не мог бы быть образом. Нечто он должен иметь в себе, и нечто оставлять истине»... Предображение иди прообразование состоит в том, что отдельные события указывают на некоторые другие события будущего. От иносказания «типология» отлична в том, что объясняет события, а не слова. Аллегорическое понимание видит в библейских рассказах только притчи, только чистые символы, различает не два плана действительности, но два понимания одного и того же символа. Ветхий и Новый Завет для аллегориста суть две системы толкования, два мировоззрения, но не два этапа домостроительной истории. В этом и заключается ирреализм аллегорического метода. |
| Петербургской академии Пономарева, паши предки получили и драгоценную сокровищницу творений святителя И. Зл. С X по XVIII век она была настольною книгою всех искусных в писании русских людей. Вся русская церковная письменность находилась по языку, форме и изложению под сильным их влиянием. Не только литература, но и самое мировоззрение русского человека слагались под впечатлением творений великого учителя. Описание Соловецких рукописей издано сравнительно в недавнее время (в 1881, 1885 и 1898 г.) и составители Описания имели под руками Описание рукописей Синодальной библиотеки и других хранилищ древних русских рукописей, на которые они тщательно делают указания; – с другой стороны они часто делают (а в отношении к большим творениям св. I. Златоуста можно сказать всегда) указание где можно найти эти творения в греческих и древне-русских изданиях. Из этого ясно, что для изучающих жизнь и творения св. И. Златоуста Описание рукописей Соловецкой библиотеки должно иметь весьма большую научную ценность. Что касается Библиографии к истории церкви в период вселенских соборов, то хотя это издание, вышедшее в свет в 1883 году, значительно устарело и с тех пор написано еще много сочинений о св. Иоанне Златоусте и его трудах, но так как при существовании новых сочинений прежние обычно подвергаются забвению, а между тем и в них есть много ценного, то не излишне иметь в виду и их, тем более, что по характеру своему они отличаются другим, более благочестивым, направлением. К тому же в цитируемой книге есть не только перечень заглавий сочинений о св. И. Златоусте, но сообщается и об их содержании и даются по местам сведения об их авторах; и притом сообщается не только о печатных сочинениях, но сообщается и о рукописных курсовых сочинениях студентов различных академий. С обозрения того, что дается в книге Библиография к истории церкви в период вселенских соборов, мы и начнем. В книге: Русская и иностранная библиография к истории церкви в период Вселенских соборов (Киев. 1883 г.) находим следующие указания на литературу о жизни, творениях и учении св. |
| Самая многочисленность христиан его смущала, - «тем больше пищи для огня»... И с горечью говорил он о наступившем благополучии: «Безопасность есть величайшее из гонений на благочестие, - хуже всякого гонения. Никто не понимает, не чувствует опасности, - безопасность рождает беспечность, расслабляет и усыпляет души, а диавол умерщвляет спящих. И голос проповедника становился суровым и обличающим, - кругом себя он видел сено, годное только для огня... Златоуста смущал нравственный упадок - не только разврат, но больше всего молчаливое снижение требований и идеалов не только среди мирян, но и в клире... Златоуст боролся не только словом обличения, но и делом, делами любви... «Никто не остался бы язычником, если бы мы были действительными христианами», - говорил он... Он заботился о благотворительности, учреждал больницы и убежища. Он старался привлечь все силы к созидательной работе, требовал подвига ото всех. Это вызывало противодействие и недовольство не только в Константинополе, но и в других диоцезах. Вражда к св. Иоанну прорывалась не раз. И столкновение с императрицею Евдоксией было только последним поводом для взрыва. Враги у Златоуста были везде. Прежде всего в среде клира, особенно среди бродячих монахов. Затем при дворе и среди богатых. Слишком сложно рассказывать всю мрачную историю низложения и осуждения Златоуста на позорном соборе «под Дубом». Нашлись предатели среди епископата, во главе их стоял Феофил Александрийский. Среди других активно враждовали оскорбленные Златоустом Акакий Верийский, Севериан Гавальский, Антиох Птолемаидский. Обвинений против Златоуста было много, среди них и подозрение в оригенизме. Златоуст был низложен, и император утвердил приговор. Ссылка Златоуста была недолгой. Очень скоро был он возвращен и встречен народом с ликованием. Однако, вражда не улеглась. И против Златоуста был обращен самый факт его возвращения без отмены соборного приговора. За это по IV-мy правилу Антиохийского собора следует лишение прав, если бы даже приговор был несправедлив. |
|
|
