| С каждой стороны окна располагались ряды полок, готовые принять редкости, которые еще предстояло найти. Высокий комод Дэна стоял перед большой дверью, которая была заперта, — предстояло пользоваться маленькой дверью. На комоде стоял странный индейский идол, очень некрасивый, но необыкновенно интересный, его прислал старый мистер Лоренс, так же как прекрасную модель китайской джонки под парусом, которая заняла видное место на длинном столе посреди комнаты. Над ней, прикрепленный к кольцу и выглядящий совсем как живой, висел попугай тети Марч, который после смерти в почтенном возрасте был заботливо переделан в чучело и предоставлен для музея миссис Джо. Стены были украшены всевозможными необычными предметами, такими как змеиная кожа, большое осиное гнездо, лодка из березовой коры, нанизанные на шнурок птичьи яйца, веночки из серого мха, привезенные с юга, и букет хлопковых коробочек. Нашлось место и мертвым летучим мышам, и большому панцирю черепахи, и страусиному яйцу, которое с гордостью поднес в дар музею Деми, пообещавший объяснять все, связанное с этими диковинками гостям, когда бы они о том ни попросили. Было так много камней, что оказалось невозможным принять их все, так что только несколько из лучших были размещены среди ракушек на полках, остальные пришлось свалить в кучу по углам, чтобы Дэн мог изучить их на досуге. Каждый горячо желал внести свой вклад; даже Сайлас послал домой за чучелом дикого кота, убитого им в юности. Кот был довольно сильно изъеден молью и потерт, но на высокой полочке и повернутый лучшим боком вперед, производил замечательное впечатление, так как желтые стеклянные глаза горели, а зубы были оскалены так натурально, что Тедди задрожал в своих маленьких туфельках, увидев его, когда принес свое самое дорогое сокровище — один кокон тутового шелкопряда, чтобы возложить и свой дар на этот алтарь науки. — Красиво, правда? Я понятия не имел, что у нас столько интересных вещей. Я дал вот это, хорошо выглядит, правда? Мы могли бы кучу денег заработать, если бы брали деньги с людей за поглядение. — Джек добавил это последнее предложение к общей болтовне, которая не прекращалась, пока семья осматривала комнату. |
| — Это ты виноват! — закричала Динка, отдирая драгоценную шкуру морского змея от смолистого гофера. — Я же предлагал тебе подстелить мешок, Дина! — Набей свой мешок своими вонючими ядовитыми яблоками из Альвы и волоки его в свой дурацкий Ковчег! Я вообще сюда больше никогда не приду! Змеиная шкура была тонкая и непрочная: часть ее осталась на Динкином заду, а часть — на бревне. Со злости Динка поддала ногой железный противень с фруктами, и они разлетелись по песку. Прикрывая ладонями голый, запачканный смолой зад, она помчалась к лестнице. — Динка, постой! — Нет! Не-е-е-т! Хва-а-атит! Из дневника Дины: Придя в гостиницу, я разревелась. И обидно мне было, и «змеевика» жаль до слез! Ведь я, торопясь на встречу с этим оболтусом, принарядилась, а он, будто в насмешку, предложил мне подстелить под «змеевик» какую-то драную рогожку. Естественно, я отказалась, и в результате — как он и предупреждал, негодник! — накрепко приклеилась задницей к гоферу. Эх, ладно бы только задом, кожу можно быстро нарастить новую — но «змеевик» мой пропал начисто! А он у меня, между прочим, был не искусственный, а из кожи настоящего морского змея, синий с серебряным отливом, натуральней не бывает! По крайней мере, так уверял меня торговец. Треть годового дохода я за него отдала, о чем ни разу не пожалела до сего дня… Я выревелась, переоделась и пошла проверять, как идут дела. В гостинице все было в порядке, в ресторане на крыше жизнь только начиналась. Я понемногу успокоилась, и вскоре мне уже стало жалко не столько испорченного драгоценного наряда, сколько бедного Симку: он и вправду, если уж говорить по совести, не был виноват… Я взяла пластиковую сумку и снова спустилась на берег. Там, конечно, уже никого не было, только сквозь щели затворенных на ночь дверей Ковчега пробивался свет. Я подошла к потухшему костру и собрала в сумку все рассыпанные фрукты, какие мне удалось найти в сумерках. Я решила, что дома подсушу их на кухне, а завтра верну в знак раскаяния Симке. Не просить же мне у него прощения! |
| В настоящее время вопрос о типе религиозной модели на Крите окончательно не решён. Вместе с тем обращают на себя внимание три основных женских образа, чаще всего встречающиеся в минойском искусстве: три ипостаси Великой богини (по А. Эвансу) или же три различных женских божества (по М. Нильссону). Эти образы известны учёным под весьма условными названиями: « Древесная богиня », « Владычица зверей » и « Змеиная богиня ». « Древесная богиня » (см. рис. 52). Главным атрибутом этой богини, как следует из названия, является священное дерево. Богиня присутствует на сцене в виде танцующей, стоящей или сидящей в центре женщины. Иногда в случаях её отсутствия в центр композиции помещается птица как её «заместитель» или предвестник скорого появления богини. Священное дерево касается своей кроной неба и превращается, таким образом, в своеобразное мировое древо, соединяющее собою разные миры. На изображениях часто один из участников приникает к дереву, желая приобщиться к особой божественной энергии, источником которой оно является. Рис. 52. Минойская «Древесная богиня» Образ птицы ещё со времён палеолита и неолита связывался с символическим образом матери-земли. С одной стороны, богиня-птица – дарительница жизни, пропитания и благоденствия. С другой стороны, она же несёт с собой смерть в образе грифа, совы или любой другой хищницы. « Владычица зверей » (см. рис. 53). Обычно изображения этой богини строятся по достаточно единообразной схеме. В центре располагается женщина, по обе стороны которой стоят священные животные (обычно львы или грифоны). Животные изображены так, что выражают очевидную и абсолютную покорность воле богини. Рис. 53. Минойская богиня «Владычица зверей» «Владычица» воплощала собой естественный закон борьбы за существование, следила за тем, чтобы в природе сохранялся оптимальный баланс в соотношении численности различных животных. Между тем сама она «склонялась» на сторону хищников, разделяя с ними их агрессивность и кровожадные инстинкты. Критская «Владычица зверей» нередко отождествляется с греческой Артемидой. Так, например, в гомеровском эпосе Артемида так и именуется: «владычица зверей» или «державная владычица дичи» (Илиада, XXI, 470). |
| 1 Последняя деталь (мнение об отсутствии желчи как начала гнева) воспроизводится у Августина неоднократно. Она восходит в христианской традиции к Оригену (у него заимствована Иеронимом, от которого и мог знать о ней Августин), у более древних писателей упоминание об этом не известно. См. Steier A. Taube RE. 2. Reihe. 4. 1932. Sp. 2482. Специально о символическом значении голубя у Августина см. статью: Lau D. Columba Augustinus – Lexikon. 1. Sp. 1069 – 1077. 2 Simplices autem sicut columbas esse voluit ad nulli nocendum. Nam hoc genius avis nullum omnino animalium necat, non solum grandium contra quae vires non habet, sed etiam minutissimorum quibus etiam perparvi passeres aluntur. Est autem omnibus irrationalibus animantibus una quaedam inter se societas, sicut etiam rationalibus sua id est hominibus, non solum secum sed etiam cum Angelis. Discant ergo ex similitudine columbarum nulli prorsus nocere ad societatem suam pertinenti participatione rationis (Quaestiones septendecim in Euangelium secundum Matthaeum. 8). 3 См. об этой роли змеи у Августина: Solignac A. Le serpent du paradis//Bibliothèque augustinienne. Oeuvres de saint Augustin. Vol. 49. P. 553–555; Kelly J.F. The Devil in St. Augustine Genesis Commentaries//Studia Patristica. Vol. 33/16. Leuven, 1997. P. 119–124. 4 Примечательно, что некоторые учебные издания Саллюстия и в Новейшее время указывали учащимся на необходимость понимать astutia в данном месте «Заговора Катилины» (где это слово употреблено по отношению к Цицерону) в положительном смысле. 6 Заметим, что линяние змеи издревле воспринималось именно как омоложение. В греческом языке линовище так и называлось γpας («старость», см., например: Arist. Hist. anim. 594 b 26). Поэтому для греческой экзегезы такое сопоставление было еще легче. Однако и латинские проповедники, кажется, готовы были употреблять слово vetustas едва ли не в таком же значении (Aug. En. ps. 66. 10: Vetustatem nostram ad petram Christum conteramus). 7 Estote ergo prudentes sicut serpentes ad cavendum Malum in capite custodiendo, quod est Christus (ср. 1Кор.11:3 ), Nam Serpens pro capite totum Corpus obicit persequenti; vel quod per Angustias se coartans vetere Tunica exutus innovatur, quod imitantur quibus dictum est: Intrate per angustam portam ( Мф.7:13 ), cum vetere homine exuntur (ср. Кол.3:9 ). Nam si cavendum Malum ita moneret, ut vilierer Resistance esset malis, non supra dixisset: Mitto vos sicut oves in medio luporum (Quaestiones septendecim в Ев. Мф.8 ). |
| Вот самые существенные слова Беме о Христе и Адаме: «Уразумейте, что природа человека должна сохраниться и что Бог не отвергает ее всю для того, чтобы новый и чуждый человек возник из старого; он должен возникнуть из природы и свойств Адама и из природы и свойств Бога во Христе, дабы человек стал Адамом-Христом и Христос — Христом-Адамом, — Человекобог иБогочеловек (курсив мой)». «И вот стал Адам в своей природе и Христос в божественной природе единым Лицом, одним единым деревом (курсив мой)». Это и есть то, что я называю рождением Человека в Боге, прибылью в Божественной жизни. Христос и есть Абсолютный Человек, Небесный Человек, вБоге рожденный Человек, как Божья Ипостась. «Так адамический человек, которому предстояло стать апостолом или Христом, был рожден уже до того, как Христос в нем страдал; но сперва должен Христос в нем воскреснуть, а Иуда как змеиная воля в смерти Христовой удавиться и умереть со своей злой волей — лишь тогда человек-Адам станет Христом (курсив мой). Неисторический человек, пока Иуда еще жив под багряницею Христа, через полученную благодать станет Христом — так лишь Вавилон тешится под покрывалом девственностью своей дочери Дины, дабы прекрасная дочка могла без помехи творить блуд и сладко спать со своим любовником Иудой». Ход мыслей Беме совершенно иррационален, недискурсивен и лишь особым слухом воспринимается как гармония небесных сфер. Возрождение непонятой и забытой мистики Я.Беме произошло в XIX веке через Фр. Баадера. Баадер в существенном идет за Беме, но есть в нем и свое. У Беме — исключительный перевес натурфилософии; у Баадера есть философия истории и социальная философия. Философия истории связана у него с церковью. Нам сейчас интересна антропология Баадера. «Человек — посредник между Богом и миром, следовательно, он не тварное существо мира и не законченный процесс творчества. Лишь в человеке Бог открывается в своей целостности; поэтому в творении Бог не мог праздновать своей субботы, пока не был создан человек». «Человек есть создание, завершающее все творение, и потому стоит выше ангелов. |
| В таком экзегетическом использовании мотива сбрасывания змеей шкуры или хождения по узким местам у Августина, конечно, тоже были предшественники; были и современные ему толкователи, упоминавшие о том же в сходном контексте. Из предшественников назовем для примера Амвросия Медиоланского (Ambr. Exp. ps. XII. 37. 8), близкое толкование встречаем у Руфина Аквилейского (Ruf. De benedict. patr. Dan. 3 ). Но, как нам представляется, именно о 64-й проповеди Августина можно сказать, что она не только аккумулирует предлагавшиеся в разные времена разными авторами варианты осмысления образа змеи, но и сплетает их в такое единство, в котором каждая версия поддерживает другую, благодаря чему символ оказывается мотивированным многократно и многосторонне. Добавим к этому, что все особенности змей, упомянутые в проповеди 64, кратко описаны в сочинении Августина «О семнадцати вопросах к Евангелию от Матфея» (с приведением тех же новозаветных параллелей) 7 . Однако сочетание названных здесь мотивов достигает особенной выразительности и убедительности именно в проповеди 64, потому что перед умственным взором слушателей те, кто уже явил идеальное подражание змеиной мудрости, – мученики. Это они сберегли свою главу, пожертвовав ради этого телом и земной жизнью. Это они совлекли с себя ветхость и обновили свою жизнь, ибо умерли не ради ветхой жизни. Это они прошли ради обновления узким путем, ибо какой же путь уже пути умерщвления. Так, благодаря искусному использованию опыта латинской экзегезы идея змеиной мудрости, состоящая в готовности жертвовать телесным ради вечного и освобождаться от ветхой природы, входя через узкие врата, поднимается в проповеди 64 высоко над понятием житейской осторожности и бытового благоразумия. Небесполезно было бы еще подумать над тем, почему Августин не использовал еще две возможности, уже реализованные латинской библейской экзегезой: не связал змей из Мф. 10:16 со змеем Моисеевым (для христиан – символом Христа), как это делает Амвросий, следуя греческим образцам (Exp. ps. 118. 6. 15), и не провел параллель между извержением змеей яда и отвержением праведником злобы, как тот же Амвросий (Exp. ps. XII. 37. 8). Но тут мы перешли бы уже в сферу более зыбких гипотез. |
| Гонятся дикие молнии. Сорвались, летят снесенные вихрем вершины гор, давят долины. — ад — преисподняя — тартар — — тартарары — Содрогнулись стены, рушатся церковные купола. И крестом распростертая в алтаре у престола черная — убита громом Баба-Яга. Ты глододавец, Ты наделяющий, Ты унимаешь руду-кровь — Уйми, удержи грозу, положи печать на облаки, отврати огонь громовый, отклони, не направляй на нас, прости нам стрелы Твои! Не погуби — Помилуй — Пощади мир! Оставь житницы наши, рожь и пшеницу, овес и просо! Не погуби — Помилуй — Пощади мир! — тартар — тартарары — Валится лес. Две белые лани из леса — — падают мертвыми. Хлопает, бьет бич, стучит молот, скользят, колют копья, колотит каменная палка. Задавлены пчелы, замочен рой. Без листьев деревья. Голо орешенье. Задушены птицы. Побит скот. Ни шерстинки. Поломан горох. Помята капуста. Пожжены амбары. Спалило избы. Тает змеиная свечка. Тают вражьи наветы, напуски, чары, призоры. Нет нового хлеба, нет обнов. Погибла крупа. Погиб солод. Не будет ни каши, ни квасу. Нет житья-бытья, нет богатства, нет густой ужинистой ржи. Мстит ожесточенное сердце, мстит без жалости, без милости, беспощадно. На четвертом разжженно-синем небе забушевала неслыханная буря. Гнется гибкоствольный ветвистый зверной вяз, исцарапались звери. Гнутся ветви, еле переносят убитых на своих зеленых плечах. И тянутся, тянутся, не провитав близ земного жилья сорока положенных дней, через мытарства до вербы, по вербному перепутью к яблоне сонмы покаранных душ. Запружают убитую стопами равнину. Толчея. Некуда яблоку упасть. Не успевает Богородица в книгу записывать; иступилось перо. И весы кажут неверно, согнулись резные стрелки. Шершавый пастушенка Елька ни с того, ни с чего толчется у яблони, зарится на золотые яблоки. И две белые лани нежные. И Баба-Яга. Скаредный дух. Скот бессловесный. Приступает Богородица к Сыну — к Спасу Господу. Говорит Богородица: — Сыне мой возлюбленный, Иисусе Христе, пощади мир, уйми Илью: убьет он всех. И бросают ангелы миро варить, бросают архангелы чистить Христову купель, — пускаются ангелы и архангелы во все концы, летают за колесницей, ловят Илью. |
| Будучи парторгом колхоза, не сам, конечно, по настоянию сверьху, презрев грубое, конечно, но родное название деревни Кобылино, навязал он населению родного села имя Клары Цеткиной. Население, конечно, безропотно одобрило революционное название, но на письмах и на коробках посылок кобылинцы упрямо писали “Клара Целкина”. “Хэх! Каков народ-то вологодский! — дунет в валенок и озиратца вокруг, доискиваясь, кто это подвез?” Щука шла из нова города, Она хвост волокла из Бела озера! Как на щуке чешуйка серебряная, Что серебряная, позолоченная, а голова щуки унизанная! К богачеству эта припева велась да присказывалась. Еще бы, еще бы чего из древности-то в голове воскресить? Ласточка-касаточка! Не вей ты гнездо в высоком терему, Ведь не жить тебе здесь и не летывати… Эту девки пели, об замужестве когда мечтали-изнывали. Дальше-то, дальше-то вот как же? Уж я золото, золото хороню-хороню! Уж я серебро хороню-хороню! Я у бабушки в терему, в терему! Гадай-гадай, девица, отгадай, красавица! В какой руке былица, змеиная крылица? А я рада бы гадала, и я рада бы отгадала, Через поле идучи, русу косу плетучи! Шелком прививаючи, златом присыпаючи! Утешение самолучшее страждущему, кровь за отечество пролившему, слово родины милой! Царица Небесная, отринь, отгони во тьму беспамятности нечестивый смысел и вид жизни моей прошлой, очисти душу от сора и плевел видением стороны родной, согрей теплом слова родного, горючей, сладкою слезой омоюсь я перед кончиной. Не учуял бы я, нет, глубинно, чисто и больно свет жизни, войны и бедствий не познав. Разве б возлюбил я так ближних своих, сторону родную, небо, землю, белый свет, весну-красну, лето зеленое, осень золотую, не изведав разлуки, не приняв страданья? “Господи-ы-ыы! Мать Пресвятая Богородица, намучий человека, намучий, постращай адом, но дай ему способ сызнова вернуться на землю, вот тогда он станет дорожить жизнью, и землей, и небом, им дарованными. Господи, Мать Пресвятая Богородица, пусть в горячем бреду, пусть в беспамятстве, пособи мне прислониться к теплу родительского очага!.. |
| — Пошли, — сказала она, — нам надоело ждать. А то мы твоих девочек вместо тебя за стол посадим. — Иду, — сказал Водичка быстро. — Сейчас я их выведу наружу, они сядут в катер, а я вернусь. — Мы вместе пойдем, — сказала горилла. Она положила лапу с золотыми когтями на плечо Водички, и лапа была такая тяжелая, что Водичка буквально осел под ее тяжестью. Алиса заметила, что у гориллы шесть пальцев. — Я никуда отсюда не пойду! — вдруг закричала Лара Коралли. — И не надейтесь! — Она обернулась к горилле, совсем не испугавшись ее: — Вы не представляете, какой подлый человек этот Водичка! Он знает, где мои несчастные родители! Он даже получил от них весточку — совсем недавно. И не хочет мне сказать. Водичка побледнел. Он смотрел в пол. — Лара! — укоризненно сказала Алиса. — Как тебе не стыдно! Помолчи! — А мне не стыдно! Это ему должно быть стыдно! — Правильно, — зарычала горилла. Рядом с ней возникла змеиная голова в очках. Голова улыбалась. Алисе показалось, что она видит дурной сон. — Правильно! — прошипела змея, языком сняла очки и начала их крутить кончиком языка. — Как тебе не стыдно, старый Водичка, — сказала горилла, — скрывать от девочки такой пустяк. Да скажи ты ей, где ее папочка и мамочка, скажи, не стесняйся! Какие-то другие рожи лезли в закуток, и все кричали: — Скажи, скажи! Водичка медленно отступал в угол. Глаза у него стали почти белыми, усы опустились, как тряпки… — Скажите! — громче всех требовала Лара. — Они улетели на Землю, — сказал тогда Водичка. — Они на Земле, на острове Гренландия. Они разводят там апельсины. — Ура! — закричала горилла. — Правда торжествует! Я хочу апельсинов! Остальные рожи тоже кривлялись, смеялись, подмигивали, жмурились, а у синего карлика с тремя головами все три носа превратились в апельсины, и тогда другие существа, завидев это, набросились на него, желая оторвать апельсины. — Как звали кладоискателя, который вам это рассказал? — спросила Алиса, глядя на Водичку в упор. Тот расслышал ее слова в шуме, царившем вокруг, и ответил, подмигнув Алисе: |
| Всякое проявление сознания, что отдав себя на служение делу Божию, мы еще тем самым не обратили внешнюю среду, в которой живем, в царство Его, не только не имеем права почить от дел своих, но обязаны разумно служить на дело Божие, в полной мере принимая в расчет обстоятельства окружающей нас жизни, проявляя благоразумие и здравый смысл, как в деле созидания жизни на основе правды Божией, так и в деле отношений к соработникам нашим по этому делу и к тем, которые соработниками нашими быть не желают, чего требует от нас мудрость змеиная при кротости голубиной – считают за признак маловерия и даже недоверия к Господу Богу. Но ведь это нимало не соответствует пониманию жизни земной согласно откровению правды Божией. Не только отдавая себя на служение делу Божию, мы не переносимся в царство Божие, но даже на лоне нашего собственного дела, насколько оно человечно и совершается Господом Богом в немощах наших, без насилия над нами, мы только в малой степени осуществляем правду Божию. Дело Божие на земле никогда не будет полным осуществлением христианского идеала именно потому, что земля остается землею изгнания, вне дома Отца Небесного, пока не будет и с нее снято проклятие, пока она не преобразится, очищенная „огнем». До тех пор все мы, живущие на земле, несем на себе проклятие общения со злыми. Нет царства Божия там, где нет обособления от злых, где еще не воздвигнуты стены Иерусалима Небесного. Только в душах наших благодарю Христовой, еще здесь, на земле, царство Божие водворяется, когда устойчивая любовь к Господу Богу делает нас умами, сердцами и жизни устойчивыми в верности Ему, верною любовью к Нему, как стенами, огражденными от всякого общения со злом, от всякого духовного единения со злыми. Царство Божие внутри нас не можем не проявиться согласованием ума, сердца и жизни нашей с правдою Божией, не может не проявиться в делах наших тем, что мы, став достоянием Божиим, сделаем достоянием Его и умы, и сердца, и жизнь нашу, отвергнувшись себя, станем делать не наше человеческое дело, а Бож 1 е дело. |
|
|
