| Всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца; а вы знаете, что никакой человекоубийца не имеет жизни вечной, в нем пребывающей. 1 Ин. 3,15 ФИЛОНИЛЛА ТАРСИЙСКАЯ Статья из энциклопедии " Древо " : drevo-info.ru Мцц. Зинаида и Филонилла. Фреска церкви Благовещения в Грачанице, Косово, Сербия (ок. 1318 г.) Редакция текста от: 11.01.2018 22:07:10 Дорогой читатель, если ты видишь, что эта статья недостаточна или плохо написана, значит ты знаешь хоть немного больше, - помоги нам, поделись своим знанием. Или же, если ты не удовлетворишься представленной здесь информацией и пойдешь искать дальше, пожалуйста, вернись потом сюда и поделись найденным, и пришедшие после тебя будут тебе благодарны. |
| Нет достаточного основания утверждать, что под Фарсисом должно разуметь Испанию, и в частности город Тартесс в Андалузии, откуда в древности вывозилось золото и драгоценные камни. И было слово Господне к Ионе, сыну Амафиииу: встань, иди в Ниневию, город великий, и проповедуй в нем, ибо злодеяния его дошли до Меня. И встал Иона, чтобы бежать в Фарсис от лица Господня, и пришел в Иоппию, и нашел корабль, отправлявшийся в Фарсис; отдал плату за провоз, и вошел в него, чтобы плыть с ними в Фарсис от лица Господа ( Иона. 1, 1–2 ). Полагают, что пророк Иона, скрываясь от лица Господня, поплыл в Испанию! Что общего было в то отдаленное время между Обетованной Землей и Испанией?! Ни религиозных, ни политических, ни даже торговых соотношений между сими двумя противоположными странами не существовало. Корабли Хирама, царя Тирского, и корабли Соломона привозили золото и другия драгоценности и слоновую кость и павлинов из Офира. И прислал Хирам чрез слуг своих корабли и рабов, знающих море, и отправились они с слугами Соломона в Офир, и добыли оттуда четыреста пятьдесят талантов золота и привезли царю Соломону ( 2Пар. 7, 18 ). В Испании не могло быть местной слоновой кости и павлинов. Толкователи Библии – Михаэлис, Нибур и другие ищут Офир в счастливой Аравии, другие ищут его в Индии, но не в Испании. Бегство пророка Ионы в Испанию не имеет никаких религиозно-нравственных побуждений. А для пророка другия какия-либо побуждения и не мыслимы. Пророк Божии Иона, скрываясь от лица Господня, вместо того, чтобы сухим путем отправиться на восток, в Ассирию, в главный город сего великого царства – Ниневию, сел в Иоппии на Тарсийский корабль и направился в город Тарс – главный город Киликии, родину (впоследствии) святого апостола Павла-Тарсянина ( Деян. 9, 11 ). На основании 22 стиха X главы 3-й книги Царств можно предполагать, что Тарсийские корабли, т. е. корабли под флагом Киликии и главного ея города Тарса (такие морские флаги были вообще и в то время и об них упоминается в 7 ст. XXVII гл. пророка Иезекииля), представляли из себя морския суда меньших размеров, сравнительно с великими кораблями Тира и Сидона. Пророк Иезекииль прямо говорит о Тире: Фарсийские корабли (надо читать Тарсийские корабли, по Вульгате), были твоими караванами в твоей торговле, и ты сделался богатым и весьма славным среди морей ( Иез. 27, 25 ). Тир, Сидон, Бейрут (древний Вирит), Киликия и Тарсис находятся хотя и в далеком соседстве, но все-же на одном и том-же восточном Мало-Азийском берегу Средиземного моря. Эти уединенные теперь берега и эти места так хорошо известны нашим путешественникам в Святую Землю... Эти корабли прибрежных соседей и составляли, по пророку, морские караваны. |
| 3Цар.10:17 . и триста меньших щитов из кованого золота, по три мины золота пошло на каждый щит; и поставил их царь в доме из Ливанского дерева. 3Цар.10:18 . И сделал царь большой престол из слоновой кости и обложил его чистым золотом; 3Цар.10:19 . к престолу было шесть ступеней; верх сзади у престола был круглый, и были с обеих сторон у места сиденья локотники, и два льва стояли у локотников; 3Цар.10:20 . и еще двенадцать львов стояли там на шести ступенях по обе стороны. Подобного сему не бывало ни в одном царстве. 3Цар.10:21 . И все сосуды для питья у царя Соломона были золотые, и все сосуды в доме из Ливанского дерева были из чистого золота; из серебра ничего не было, потому что серебро во дни Соломоновы считалось ни за что; Из предметов роскоши во дворце Соломона свящ. писатель называет: а) двоякого рода золотые щиты: больших размеров щиты, евр. цинна, по 600 сиклей каждый щит, покрывал все тело, и меньший – евр. маген, по 3 мины (180 сиклей) или по 300 сиклей ( 2Пар.9:16 ), щиты положены были в дом леса Ливанского; военного значения они, по-видимому, не имели, а употреблялись в парадных царских выходах ( 3Цар.14:28 ); б) трон из слоновой кости (ст. 18–20); об устройстве его по представлению иудейской традиции см. примечание к ( 3Цар.7:7 ). 3Цар.10:22 . ибо у царя был на море Фарсисский корабль с кораблем Хирамовым; в три года раз приходил Фарсисский корабль, привозивший золото и серебро, и слоновую кость, и обезьян, и павлинов. Фарсис (евр. Таршиш ), по общепринятому почти мнению, есть Финикийская колония в Испании (ср. Ис.23:10 ; Иер.10:9 ; Иез.38:13 ). Но выражение «корабль Фарсисский на море» не означает корабля или флота, ходившего в Фарсис (как ошибочно в ( 2Пар.9:21,20:36–37 ). Vulg.: ibat in Tharsis): флот Соломона ходил в Офир ( 3Цар.9:28,10:11 ), а не в Фарсис; выражение это имеет общий смысл: морской корабль, корабль дальнего плавания, как теперь есть эпитеты для пароходов «гренландский» или «ост-индский». И. Флавий, напротив, видел здесь название залива Средиземного моря при известном Киликийском городе Тарсе, родине Апостола Павла: «у Соломона, – говорит И. Флавий, – имелось множество кораблей в так называемом Тарсийском море» (Иудейские Дpebh.VIII, 7, 2). Но о последнем ничего не известно из библейского текста. В числе товаров, привозимых флотом, названы обезьяны (евр. кофим) и павлины (евр. туккиим). И. Флавий считал последнее слово названием невольников, эфиопов. |
| I. Идея апокатастасиса в истории Церкви Что ожидает людей после смерти? Слово Божие говорит об этом вполне определённо: И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление ( Дан.12:2 ); И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную ( Мф.25:46 ). О вечности грядущего наказания для грешников говорится также в словах: Кто будет хулить Духа Святаго, тому не будет прощения вовек, но подлежит он вечному осуждению ( Мк.3:29 ); Не познавшие Бога и не покоряющиеся благовествованию Господа нашего Иисуса Христа... подвергнутся наказанию, вечной погибели ( 2Фес.1:8–9 ). Эту истину Откровения повторило и подавляющее большинство последующих церковных писателей. Однако в первой половине III века александрийский пресвитер Ориген (†254) стал учить, что в конце мира произойдёт апокатастасис, что означает «восстановление», то есть, спасение всех разумных существ, как людей, так и демонов. Ориген был известным богословом древности и неудивительно, что его идеи можно увидеть у некоторых авторов, живших позднее. В частности, идея о конечности адских мук встречается у Дидима Слепца , св. Григория Нисского , Евагрия Понтийского , Феодора Мопсуэстийского и Диодора Тарсийского 1 . В соответствии с заповедью: кто благовествует вам не то, что вы приняли, да будет анафема ( Гал.1:9 ), Церковь не приняла этого новшества. Богословские споры о неправославных мнениях Оригена 2 начались ещё при его жизни, а к концу III века с обстоятельной критикой идей Оригена выступили св. Пётр Александрийский, св. Мефодий Патарский , св. Евстафий Антиохийский 3 . Ещё сто лет спустя около 400 г. состоялось четыре поместных собора, осудивших учение Оригена – Александрийский, под председательством патриарха Феофила, Римский, под председательством папы Анастасия I 4 , Кипрский, под председательством св. Епифания 5 , и Иерусалимский. Причём, по сообщению Сульпиция Севера, свидетеля одного из них, как раз идея об апокатастасисе вызвала наибольшее возмущение участников, вспыхнувшее тогда, «когда епископы читали многие отрывки из его книг... и воспроизвели одно место, в котором утверждалось, что Господь Иисус... муками Своими даже прегрешения дьявола искупил. Ибо так это по доброте и милосердию Его присуще, что, если жалкого человека Он преображает, то и падшего ангела тоже освободит» 6 . |
| Все эти этапы и аспекты мессианизма отражены в Псалтири. Первая и вторая фазы запечатлелись в псалмах, связанных с уроками св. истории (см. §14). Третья — соответствует группе псалмов, именуемых царскими . Они пелись, как показал С. Мовинкель, в дни интронизации монарха или в дни царских торжеств. Эти псалмы (2, 44, 71, 109 и др.) имеют двойной смысл. Диодор Тарсийский назвал это свойство их «феорией» (созерцанием). С одной стороны, они прославляют того или иного помазанника и вообще Давидов дом; с другой — их слова относятся, в конечном счете, к истинному Помазаннику, Мессии. Так, в Пс 44 исторической основой является бракосочетание царя. Образ его напоминает о славе Давида и Соломона. Но уже в ветхозаветных таргумах (арамейских переводах-толкованиях) это славословие монарху понималось в мессианском смысле. Сын Давидов олицетворял грядущего Царя, Которого будут славить народы «во веки и веки» (44,17). То же самое следует сказать о Пс 71, где более ясно за образом царя проступают черты обетованного Мессии. Под Его покровом «процветет праведник»; Он будет Владыкой народов, которые «поклонятся Ему» (ст. 11). Он «избавит нищего, вопиющего и угнетенного, у которого нет помощника» (ст. 12). Этот псалом можно отнести к четвертой фазе мессианизма: Будет имя Его (благословенно) вовек; доколе пребывает солнце, будет передаваться имя Его; И БЛАГОСЛОВЯТСЯ В НЕМ (ВСЕ ПЛЕМЕНА ЗЕМНЫЕ), ВСЕ НАРОДЫ УБЛАЖАТ ЕГО. (71,17) О вечности царства Давидова говорится в Пс 131. Пятая фаза — Помазанник Божий должен пройти через горнило страданий; об этом говорят многие псалмы, начиная с 17, который принадлежит самому Давиду. В нем царь представлен в окружении врагов, которые теснят его, и только Бог дарует ему спасение. С особенной силой звучит эта тема в Пс 21. Он начинается скорбным воплем гонимого избранника: «Боже мой! Боже мой! Для чего Ты оставил Меня?» Словами Пс 21 молился Господь на кресте. Конец молитвы говорит о торжестве Страдальца, когда Вспомнят и обратятся к Господу все концы земли, |
| Вы ученые? Я тоже. Вы проповедники? Я тоже […] Похвалюсь и б ольшим […] Я умею читать Священное писание. Вы не умеете. Я умею молиться. Вы не умеете […] И если среди вас найдется хоть один, кто правильно поймет вступление или главу из Аристотеля, то я дам себя высечь. Я не прихватываю тут лишку, потому что во всём вашем искусстве воспитан и научен от юности, знаю очень хорошо, каково оно вглубь и вширь» (Sendbrief vom Dolmetschen). Это тон Павла Тарсийского, не желающего никому уступить в близости к божественному откровению: «Если кто смеет хвалиться чем-либо, то смею и я. Они евреи? И я. Израильтяне? И я. Семя Авраамово? И я тоже. Христовы служители? В безумии говорю: я больше […] Знаю человека во Христе, который […] был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать» (2 Кор 11; 12). Таково же первородство ренессансного поэта–философа. Он не нуждается в посреднике между собой и истиной. В том суть так называемого сепаратизма, с каким Данте объявляет автономию философии, которая только тогда придет в согласие с теологией, когда как теология (в старом смысле сл ова о Боге, включая в теологию Священное писание), прямо подчинится авторитету первой истины. В таком сепаратизме звучит дальний отголосок гераклитовского «мудрость от всего отдельна». Она от всего отдельна настолько, что к ней ни от чего не ближе чем от ближайшего; она настолько безусловно другое всему, что только в ней человек может впервые узнать себя. Свободный размах, однажды достигнутый ренессансным словом, уже не уходил с тех пор из европейской философии. Она перестала быть комментарием к авторитету. Тем она подставила себя опасности, растущее ощущение которой заставляет ностальгически завидовать средневековому благочестию. 20. Русская мысль. Переходя от Средневековья и Ренессанса к теперешней современности русской мысли, мы ставим вопрос о нашем историческом местопребывании. Только хронологически и географически ясно, где мы: в техническую эпоху, на Восточноевропейской равнине. |
| И здесь нельзя было успокоиться на мысли о том, что важен не результат, но процесс. Пусть, мол, полное совершенство недостижимо, но совершенствование — вот смысл и нравственное удовлетворение для жизни. На этом также нельзя успокоиться, как и на стремлении достигнуть святости. " Кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть " ? — спрашивал Христос (Мф. 6:27). И воистину: как не в наших силах заставить расти все живое больше известного предела, так не имеем мы ни рецепта для ускорения духовного роста, ни масштаба для его измерения. Мы знаем, что для духовного роста также необходима духовная пища: уклонение от зла, упражнение в добре, пост, молитва. Но как все это переходит в жизнь души, отражается в ней и увеличивает эту жизнь, мы не знаем. Суд людей о святости человека настолько не авторитетен, что и подчеркивать этого не надо. " Кто из людей знает, что в человеке? " — спрашивает апостол (1 Кор. 2:11). И ответ ясен: " никто " , а потому понятен и завет апостольский: " Не судите никак прежде времени, пока не придет Господь, Который и осветит скрытое во мраке и обнаружит сердечные намерения " (1 Кор. 4:5). Евангельские мытари и блудницы были ближе ко Христу и Его Царству, чем славимые от людей книжники и фарисеи, эти выкрашенные гробы, полные всякой нечистоты. Не более надежен и суд самого человека о себе, хотя человек и больше " знает " себя самого. Притча о мытаре и фарисее наглядно говорит о том, что вполне ясно для христианского сознания. Самодовольство и духовная самоуверенность говорят не о святости и совершенстве человека, но о его гордости или просто недалекости, т. е. уже, во всяком случае, о духовной ограниченности. Если бывают минуты высокого подъема самочувствия у таких великих христиан, как апостол Павел, когда он говорит о своей жизни как " о подвиге добром " (2 Тим. 4:7), то это лишь мгновения внутреннего озарения жизни, которые даже у такого неутомимого работника на Божией ниве, как Павел Тарсийский, выступают точно случайно на фоне сознания вечного разлада, постоянной борьбы, личной беспомощности, что никем не было так ярко изображено, как ап. |
| И здесь нельзя было успокоиться на мысли о том, что важен не результат, но процесс. Пусть, мол, полное совершенство недостижимо, но совершенствование – вот смысл и нравственное удовлетворение для жизни. На этом также нельзя успокоиться, как и на стремлении достигнуть святости. «Кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть?» – спрашивал Христос ( Мф. 6:27 ). И воистину: как не в наших силах заставить расти все живое больше известного предела, так не имеем мы ни рецепта для ускорения духовного роста, ни масштаба для его измерения. Мы знаем, что для духовного роста также необходима духовная пища: уклонение от зла, упражнение в добре, пост, молитва . Но как все это переходит в жизнь души, отражается в ней и увеличивает эту жизнь, мы не знаем. Суд людей о святости человека настолько не авторитетен, что и подчеркивать этого не надо. «Кто из людей знает, что в человеке?» – спрашивает апостол ( 1Кор. 2:11 ). И ответ ясен: «никто», а потому понятен и завет апостольский: «Не судите никак прежде времени, пока не придет Господь, Который и осветит скрытое во мраке и обнаружит сердечные намерения» ( 1Кор. 4:5 ). Евангельские мытари и блудницы были ближе ко Христу и Его Царству, чем славимые от людей книжники и фарисеи, эти выкрашенные гробы, полные всякой нечистоты. Не более надежен и суд самого человека о себе, хотя человек и больше «знает» себя самого. Притча о мытаре и фарисее наглядно говорит о том, что вполне ясно для христианского сознания. Самодовольство и духовная самоуверенность говорят не о святости и совершенстве человека, но о его гордости или просто недалекости, т. е. уже, во всяком случае, о духовной ограниченности. Если бывают минуты высокого подъема самочувствия у таких великих христиан, как апостол Павел, когда он говорит о своей жизни как «о подвиге добром» ( 2Тим. 4:7 ), то это лишь мгновения внутреннего озарения жизни, которые даже у такого неутомимого работника на Божией ниве, как Павел Тарсийский, выступают точно случайно на фоне сознания вечного разлада, постоянной борьбы, личной беспомощности, что никем не было так ярко изображено, как ап. |
| Мечников утешает человека, что он будет жить долго-долго, да и не заметит, как умрет. Действительно, такие счастливые исключения бывают среди людей, но глубоко прав Толстой, лично переживший весь ужас призрака смерти, когда решительно отбрасывает эти утешения Мечникова. По Толстому, весь ужас призрака смерти – не в том, что она придет скоро, на несколько лет раньше или позже, и не в болезненности умирания, ужас этого призрака в самом факте смертности живущего, в этом глубоком обрыве жизни, в этом жесточайшем насилии над человеческой душой. Страшно сознание, что я умру, но не менее страшен призрак смерти любимого. Мне обещают долгую жизнь, но неужели для того, чтобы быть свидетелем смерти других, любимых, чтобы видеть, как их дорогой лик покрывается темными пятнами смерти и земля стучит в доску гроба. Ни перед чем человеческая сила, человеческая наука, самое гениальное творчество настолько не жалки и не беспомощны, как перед лицом смерти. Здесь все слова и дела человека кажутся ненужными, бесцельными, а слова Мечникова – до непонятного пустыми и убогими. Но разве христиане не умирают, разве их тела нетленны? Не страдал ли сам Христос до кровавого пота в Гефсимании, не плакал ли он по скончавшемуся Лазарю? Все это верно. Христианское отношение к смерти самое серьезное. Смерть для христианина – это и самый страшный враг, «последний враг» 258 , то есть такой, без победы над которым не может быть речи об оправдании жизни. Пока смерть царит на земле, все мы подвержены рабству вследствие страха смерти. Христианство ставит проблему смерти так остро, так трагически серьезно, как никакая другая религия, никакое философское учение. Вся судьба христианства решается тем, победима ли смерть. Если Христос не воскрес, говорит апостол Павел, то – суета вера наша 259 , все – суета и томление духа 260 , и если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков 261 . Или смерть и вечный мрак ада, или воскресение и свет вечности. И все христианство утверждается на факте Воскресения Христова. И вместо безутешного уныния и шума погребальщиков раздается радостная победная песнь: поглощена смерть победою 262 Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа? 263 – так говорит от лица всех христиан Павел Тарсийский. |
| Отсюда и те святые, которых день погибели и суда застанет в телах, восхищены будут на облаках в сретение Христу вместе с другими святыми, воскресшими из мертвых, не вкусят смерти и всегда будут с Господом, поправ тяжкий закон смерти. Поэтому апостол и говорит: не все мы умрем, но все изменимся; ибо и воскрешение из мертвых и живые, восхищенные на облаках, перейдут в нетление и от смертности изменятся в бессмертие, – изменятся не во время какое-либо, ни даже в краткое протяжение времени, но в атом, точку времени, в мгновение, в какое веко глазное может моргнуть при последней трубе. И воскресение мертвых совершиться так быстро, что живые, которых последнее время застанет в их телах, не успеют предварить мертвых, восстающих из гробов. Очевидно, подтверждая это, апостол Павел говорит: вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся. Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие ( 1Кор. 15:52–53 ), чтобы могло оно жить вечно в том и другом случае – в муках, или в царствии небесном». Диодор, епископ Тарсийский, опустив это отделение, в дальнейшем объяснении сделал краткое замечание на слова: и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся. «Если, говорит он, мертвые восстанут нетленными и, без сомнения, и они будут изменившимися к лучшему: то зачем нужно было говорить – и мы изменимся? Не хотел ли он этим дать разуметь, что нетление обще всем, а изменение только праведным, так как они наследуют не только нетление и бессмертие, но и славу?». Апполинарий, хотя и другими словами, сказал то же, что и Феодор, именно, что некоторые не умрут и от настоящей восхищены будут в будущую жизнь, чтобы по изменении и прославлении тел навсегда быть со Христом, что, веруем, и теперь совершается с Енохом и Илиею. Дидим не стопами, а словами переходя на сторону мнения Оригена , идет противоположным путем. О словах: говорю вам тайну: все мы умрем, но не все изменимся, он рассуждал так. «Если бы воскресение не нуждалось в толковании, и не имело никакой темноты для разумения, то Павел после того многого, что он сказал о воскресении, никогда бы не прибавил: говорю вам тайну: хотя все уснем, т.е. |
|
|
