| — Дневальные!.. Товарищи!.. Люди добрые!.. Кто-нибудь… Кто-нибудь… в счет моего завтрака… милостью прошу… прошу… Дневальный мчался на кухню, благо была она неподалеку от расположения первой роты, приносил котелок с кашей, совал его наверх. — Подавись, сатана! — Сам сатана! — Приняв котелок, Петька Мусиков шарился в нем ложкой, хныкал: — А жиров-то — хер ночевал! Слизали! Еще и обзываются! Где вот справедливость? Сталин че говорит? — Ты хоть товарища Сталина не цепляй, гнида! Иначе мы тебя в самом деле вытащим и кишки выпустим на обоссаном снегу! — Вам че? Дай над больным человеком поизгалятца! Попцова вон уханьдехали, закопали. Поевши, заскребя в котелке, Петька никогда не отдавал посудину просто так, он ее непременно запускал со звоном, норовя угодить дневальному в голову. — Это армия? — долго потом еще всхлипывал Петька. — Товаришшество? Имя что больной, что не больной. Попить бы лишь бы кровь из человека. Попцова извели, скоро всех во гроб покладут. Сталину буду писать… Глава восьмая На рекламных щитах клуба, на казармах и даже на заборах появились объявления, писанные чернилами по газете “Правда”, в коих извещалось, что 20 декабря 1942 года в помещении клуба состоится показательный суд военного трибунала над Зеленцовым К. Д. Бойцы в полку, особенно в первой роте, где Зеленцова еще помнили, пытались угадать, что же наделал этот пройдоха, что натворил — порешил ли кого, украл ли чего? Слух докатился, будто обчистил он офицерскую землянку, да и не одну. А началась беда не с Зеленцова, началась она с художника Феликса Боярчика. Отец когда у него был и был ли вообще, Феликс не знал, но вот фамилию ему свою на память оставил. Мама, Степанида Фалалеевна, задуманная и поначалу творимая как девка, где-то с половины задела пошла в мужика, должно быть, отец ее на мельницу ездил, неделю там гулял, когда снова за дело принялся, о первоначальном замысле запамятовал. Получилась по естеству своему, по частям и по деталям — Степанида, но по внешности и по всему остальному — Степан. |
| 17(30).12.1945–05(18).11.1948: Гродненская Варсонофии Лебедев 08(21).01.1917–02(15).09.1918: Кирилловская Варсонофий Лузин 12(25).04.1926–24.04(07.05).1929: Спасская 24 .04(07.05).1929–25.06(08.07).1930: Иркутская 25 .06(08.07).1930–1932: Владивостокская Варфоломей Городцов 18(31).05.1942–13(26).02.1943: Можайская 1942–1943: Ульяновская 1943–1946: Омская, в. у. 26 .02(11.03).1943–19.05(01.06).1956: Новосибирская и Барнаульская 13(26).02.1943–21.05(03.06).1948: Иркутская, в. у. 1944–1947: Красноярская и Енисейская, в. у. Варфоломей Ремов 28 .07(10.08).1921–1923: Загорская Василий Беляев 29 .06(12.07).1925–10(11)(?).1927: Спас-Клепиковская 1927–1929: Елецкая 1931–1931: Бутурлиновская Василий Бехтерев 15(28).08.1924–25.02(10.03).1925: Яранская (обн.) 25 .02(10.03).1925–1927: Архангельская (обн.) 1926–13(26).08.1927: Курганская (обн.), в. у. Василий Бирюков 1919–: Ярославский викарий 1919–: Викариатство Ярославской епархии (без упомин. епарх. города) Василий Богдашевский 06(19).08.1914–: Каневская –1925: Прилукская –25.02(10.03).1933: Каневская, паки Василий Богоявленский 12(25).05.1911–06(19).05.1917: Черниговская Василий Виноградов 01(14).12.1922–04.1923: Щегловская (обн.) 1923–1925: Иркутская, в. у. (обн.) 1924–1925: Киренская (обн.) 1925–1926: Иркутская (обн.) 1926–1928: Псковская (обн.) 09 .1929–09.1929: Ярославская (обн.) 10 .1929: Бугурусланская (обн.) 1931–1932: Сталинградская (обн.) 1932–23.09(06.10).1937: Куйбышевская (обн.) 1933–1937: Ставропольская (на Средн. Волге) (обн.) Василий Дохтуров 16(29).08.1924–: Алтайская, в. у. 1925–1926: Яранская Пинежская Вытегорская Каргопольская Василий Зеленцов 12(25).08.1925–1928(?): Прилукская Василин Знаменский 21 .10(03.11).1922–06(19).07.1924: Липецкая (обн.) 06(19).07.1924–12(25).11.1924: Симферопольская (обн.) 12(25).11.1924–12(25).06.1925: Липецкая (обн.), паки 1925–1926: Севастопольская (обн.) 23 .04(06.05).1927–09.1928: Острогожская (обн.), в. у. 09 .1928–29.09(12.10).1929: Тамбовская (обн.) Василий Зуммер 1921–24.12(06.01).1923: Суздальская |
| 2) 7 студентов – Арбеков Николай, Беляев Владимир, Грацианский Дмитрий, Грузинов Парфений, Пиотухович Евстафий, Шувалов Дмитрий и Федоров Иван – не представили кандидатских сочинений. 3) Неудовлетворительные для степени кандидата баллы за четыре года академического курса имеют студенты: Абреков Николай – на семестровых сочинениях по патристике – 2½ и русскому языку – 2; Беляев Владимир – на семестровых сочинениях: по библейской археологии – 2 и Священному Писанию Нового Завета – 2½; Величкин Николай – на семестровых сочинениях: по метафизике – 2, и Священному Писанию Нового Завета – 2½; Грацианский Дмитрий – на семестровых сочинениях: по патристике – 2 и библейской археологии – 2; Грузинов Пар- —53— фений – на устных испытаниях: по истории философии – 2, русской гражданской истории – 2½, на семестровых сочинениях: по библейской археологии – 2, новой гражданской истории – 2½ и на проповеди за IV курс – 1½; Другов Александр – на устном испытании по русской гражданской истории – 2½ и на проповеди за I курс – 2+; Зеленцов Василий – на проповеди за III курс – 2; Ивановский Михаил – на семестровом сочинении по библейской археологии – 2½ и на проповеди за I курс – 2+; Лилеев Михаил – на семестровом сочинении по патристике – 2½ и на проповеди за I курс – 2-, Пампулов Иван (болгарский уроженец) – на устных испытаниях: по Священному Писанию Ветхого Завета – 2-, по педагогике – 2½, на семестровых сочинениях: по метафизике – 2-, патристике – 2+ и на библейской археологии – 2+; Пиотухов Евстафий – на семестровом сочинении по церковной археологии и литургике – 2+ и на проповеди за III курс – 2; Попович Савва (сербский уроженец) – на устных испытаниях: по Священному Писанию Ветхого Завета – 2– и по патристике – 2; Соболев Александр – на устном испытании по Священному Писанию Ветхого Завета – 2-, на семестровых сочинениях: по библейской археологии – 1– и Священному Писанию Нового Завета – 2; Шувалов Дмитрий – на семестровом сочинении по Священному Писанию Нового Завета – 2+ и на проповеди за I курс – 2½; Федоров Иван – на семестровых сочинениях: по патристике – 2½, библейской археологии – 2½ и Священному Писанию Нового Завета – 2+. |
| Материальное положение семьи Зеленцовых тогда было нелегким. Отец-священник, прослуживший тридцать восемь лет в селе Зимарово, собирался выходить за штат. С ним жила старенькая его супруга. На их иждивении находилась дочь, учившаяся на высших женских курсах в Москве, а также жена покойного сына с шестью сиротами, старшему из которых едва минуло десять лет. В этих условиях Василий Иванович становился единственным помощником семьи, и 1 мая 1912 года он обратился в Учебный комитет с просьбой перевести его на службу в Рязанскую епархию. «При этом прошу позволения высказать, – писал он, – что больше всего желал бы, в случае моего перевода, занять кафедру Священного Писания (знакома мне настолько, что в 1912 году я свободные часы отдаю публичной борьбе с мариупольскими сектантами: штундистами и адвентистами-субботниками), или церковной истории, или гомилетики...» Просьба Василия Ивановича не была удовлетворена, но 15 августа 1912 года епископ Екатеринославский Агапит (Вишневский) назначил его на должность окружного миссионера Екатеринославской епархии. 28 августа 1913 года Василий Иванович получил место преподавателя обличительного богословия, истории и обличения раскола в Екатеринославской Духовной семинарии. Однако необходимость помогать племянникам-сиротам вынудила его просить Учебный комитет перевести его преподавателем в одно из учебных заведений Центральной России, и 24 декабря 1913 года он был назначен преподавателем в Казанскую Духовную семинарию. К этому времени епископ Агапит вполне оценил образованного, ревностного и энергичного миссионера и, не желая терять усердного труженика на ниве Христовой для своей епархии, предложил ему удовлетворительные условия службы, и 11 января 1914 года Василий Зеленцов был назначен Мариупольским окружным миссионером Екатеринославской епархии . Как миссионер, он принимал самое активное участие во время богослужений в качестве проповедника. Когда в епархии устраивался крестный ход с чудотворной иконой, время прохождения которого иногда растягивалось на несколько месяцев, Василий Иванович, как епархиальный миссионер, становился его участником и проповедовал, бывало, за каждым богослужением утром и вечером. |
| На шестом заседании кружка, 27 января 1900 г., в присутствии Преосвященного Ректора Академии, О. Инспектора и гг. членов руководителей Π.П. Соколова, Π.В. Тихомирова и А.Д. Беляева , студент I курса А. Малевич прочел реферат на тему: «Проблема прогресса и счастья». – Референт проводил и доказывал ту мысль, что счастье человека зависит не столько от внешних, материальных условий его жизни, сколько от его внутреннего настроения, от направления его жизни и того отношения, какое он установит между своим внутренним миром – с одной стороны, и предметами внешних удобств и материального довольства – с другой. Так как установить это отношение – личное дело каждого, то счастье человека зависит только от него самого: он может быть счастлив при всяких внешних условиях жизни. – В прениях приняли участие студенты: Зеленцов, Стыранкевич, Знаменский и Приклонский. Возражения имели характер частных вопросов о том, как, по мнению референта, нужно было бы вести себя при тех или иных внешних обстоятельствах. На все вопросы референтом даны были краткие, но обстоятельные ответы, и результаты прений свелись к одному, – именно: что счастье, так легко достижимое в мечтах и теории, лишь с большим трудом достигается в практике действительной жизни, и что нередко большая часть этого труда падает на долю внешних условий жизни. В резюме членов руководителей референту было замечено, что, отожествив прогресс с культурой, он упустил из виду прогресс личности, а когда затем, решая вопрос о счастье, стал игнорировать внешнюю культуру, то, в сущности, не дал проблеме научной постановки и решения ни с той, ни с другой точки зрения. Седьмое заседание кружка состоялось 9-го февраля 1900 г. в присутствии Преосвященного Ректора Академии, О. Инспектора и гг. членов руководителей – Π.П. Соколова, —417— Π.В. Тихомирова и И.В. Попова . Студент IV курса А. Мишин прочел реферат на тему: «Психофизический монизм», представлявший собою краткое изложение и оценку названной теории. – Содержание реферата можно свести к следующим основным положениям: 1) Гипотеза психофизического монизма опирается на параллелистическую теорию душевной жизни, а эта последняя покоится на факте соответствия между психическими состояниями и физиологическими процессами и на законе сохранения физической энергии. |
| Определили: 1) Об увольнении лектора немецкого языка. Коллежского Советника. Василия Лучинина от службы при Академии с правом ношения в отставке мундира, занимаемой им должности присвоенного, внести в послужной его список и затем выдать ему установленный аттестат о службе. 2) Соглашаясь с предложением Преосвященного Ректора Академии, ходатайствовать перед Его Высокопреосвященством о разрешении поручить отставному Коллежскому Советнику Василию Лучинину преподавание немецкого языка в Академии на правах вольнонаёмного лектора, с производством ему вознаграждения в количестве 588 рублей (т. е. в размере суммы, положенной по штату Академии на содержание лектора) и с выдачей такового вознаграждения с 14 ноября 1900 года – дня расчёта его жалованьем по штатной должности. III. Отношения Канцелярии Обер-Прокурора Святейшего Синода: а) от 26 октября за 7440: „По утверждённому Г. Синодальным Обер-Прокурором 19 октября 1900 г. докладу Учебного Комитета при Святейшем Синоде кандидат —308— Московской духовной академии Василии Зеленцов определён на должность помощника инспектора в Красноярскую духовную семинарию“. б) от 6 ноября за 7728: „По утверждённому Г. Синодальным Обер-Прокурором 26 октября 1900 г. докладу Учебного Комитета при Святейшем Синоде кандидат Московской духовной академии Феодор Алексинский определён на должность учителя русского и церковно-славянского языков в старшие классы Краснохолмского духовного училища“. в) от 11 ноября за 7875: „По утверждённому Г. Синодальным Обер-Прокурором 2 ноября 1900 г. докладу Учебного Комитета при Святейшем Синоде кандидат Московской духовной академии Георгий Любомудров определён на должность помощника инспектора в Тульскую духовную семинарию“. г) от 24 ноября за 8104: „По утверждённому Г. Синодальным Обер-Прокурором 16 ноября 1900 г. докладу Учебного Комитета при Святейшем Синоде кандидат Московской духовной академии Симеон Бондарь определён на должность учителя русского и церковно-славянского языков в старшие классы Переяславского духовного училища“. |
| Таких великих, порядочных людей на развод надо оставлять. Выводятся оне в нашей державе, их и в тюрьму, и на войну в перву очередь… Ээх, у бар бороды не бывает — усы! Пойду-ка я еще где-нито пузырек какой промыслю — че-то душа раскисла. Щусь лежал на нарах. Лицо его рвало с мороза каленым жаром, руки горели, ноги, освобожденные от тесных сапог, возвращались сами к себе, каждая косточка прилегала к месту и успокаивалась. Лежал, ковырял спичкой в белых, плотно сбитых зубах и неторопливо думал о Булдакове, о своих подчиненных, тоже отужинавших и располагающихся на неуютный свой ночлег, обо всем разом, ни на чем, однако, мыслями не задерживаясь — идет и идет себе жизнь заданным ходом, своим чередом, не он тот ход налаживал, не он черед определял. “Груньку позвать, что ли?” — подумал он об одной столовской девке, которая была в него страстно влюблена и жила неподалеку в землянке вместе с другими вольнонаемными девчонками, Но мысль, вялая, не наступательная, мелькнула и улетела, он уснул, не осуществив намерения, не утолив вожделенного позыва. Булдаков — союзный человек. Отправляясь на ночь в казарму, завернул в газетину два куска мяса, один кусок занес Зеленцову, тот ему отсыпал табаку, выпивки посулил. Другой кусок Булдаков сунул Коле Рындину за то, что тот занял для него место на верхнем ярусе нар. Коля по-собачьи рвал мясо зубами, чавкал. Сотоварищи, чуя пищу, начали пробуждаться, вздымать головы. Споро управившись с бараниной, старообрядец нащупал в потемках ручищу такого находчивого товарища-добытчика, благодарно ее стиснул. Но Булдаков уже крепко спал, время от времени производя обстрел казармы, что не давало заснуть старшине Шпатору — он все слышал в каптерке, бешено возился на топчане, зверел: “Упер ведь, упер чего-то, нажрался, обормот, попердывает на всю арьмию. Ох, ох, займуся я им, однако, вплотную займуся!” А где-то через ряд, может, через два, швыркая носом, плакал Вася Шевелев — с почтой пришло ему известие: погиб на войне отец. Коле Рындину захотелось пожалеть Васю Шевелева, сказать ему какие-нибудь ласковые слова. |
| Лешка протянул кисет Зеленцову, тот закурил, взвесил кисет на руке и, не спросив, отсыпал в горсть табаку. Яшкин неторопливо, безразлично жевал, двигая скобками санок, ловко, издаля кидая пластины нарезанной луковицы в узкий, простудой обметанный рот. Поел, поискал кого-то глазами, дернул за ноги с верхних нар двоих храпящих новобранцев, велел принести воды. Сверху грохнулись два тела. “Че мы да мы?” — заныли парни и, брякая посудиной, удалились. Дверь казармы тяжело отворилась, сделалось слышно ширканье пилы, в казарму донесло стылую, сладкую струю воздуха. Все время, пока в железном баке на жерди, продернутой в дужку, не принесли воду, в дверь свежо тянуло, выше притвора далеко, недостижимо серела узкая полоска ночного света. Бак, ведра на три объемом, был поставлен на печку, в печке зашипело. К воде потянулись жаждущие с кружками, котелками, банками. Дежурные не то в шутку, не то всерьез требовали за воду хлеба и табаку. Кто давал, кто нет. Дежурные тоже начали жевать и, получив от кого-то плату картошкой, закатили ее ближе к трубе, в горячий песок. В помещении запахло живым духом, забившим кислину и вонь. На запах картошки из темных недр казармы являлся народ, облепляя печку, накатывал от себя картошек, будто булыжником замостив плоское пространство чугунки, не имеющей дна и дверки, наполовину уже огрузшей в песок. — Па-аа-абереги-ы-ы-ысь! — послышалось в казарме, и от двери, весело брякая, покатились рыжие чурки, было еще принесено несколько охапок колотого сухого сосняка, может, и какой другой лесины, уведенной откуда-нито находчивыми пильщиками. Яшкин отодвинулся от устья печки, в дыру натолкали поленья, да так щедро, что торцы их торчали наружу. Печка подумала-подумала, пощелкала, постреляла да и занялась, загудела благодарно, замалинилась с боков. Народ, со всех сторон родственно ее объявший, ел картошку, расспрашивал, кто откуда, грелся и сушился, вникал в новое положение, радовался землякам-однодворцам и просто землякам, еще не ведая, что уже как бы внял времени, в котором родство и землячество будут цениться превыше всех текущих явлений жизни, но паче всего, цепче всего укрепятся и будут царить они там, в неведомых еще, но неизбежных фронтовых далях. |
| Председатель трибунала, сощурясь, стал вглядываться в зал, вид и голосок у него были ласковые, как бы отечески говорящие: эх, ребята, ребята, чем занимаемся? страна кровью обливается, а мы… Только при внимательном пригляде замечалось, что не так уж прост этот дядя. Глубоко отпечатавшаяся скоба спускалась от раскрыльев носа до самого подбородка, в которой залегло уже утомление, имеющее презрительное превосходство над всем остальным людом. Дано будет той скобе на старости лет перевоплотиться в брезгливо-плаксивую гримасу. Простодушный этот, вкрадчивый человек во время суда играть будет в братишку, в этакого уже много горя повидавшего, из-за горя того поседевшего, настрадавшегося от неразумности людской дедушку не дедушку — рановато в дедушки, но уже и не папа и тем более не дядя он, когда расположит к себе людей, окутает обаянием, рассолодит и до слез доведет подсудимого, нанесет короткий разящий удар, и даже не удар, этакий почти незаметный небрежный тычок, от которого валятся с ног самые оголтелые враги и трясут потом головой, соображая, кто его вдарил, может, он сам упал и об пол ушибся. Но Зеленцов не таких деятелей повидал и улыбочки, шуточки Анисима Анисимовича не принял, не отреагировал на них. Анисим Анисимович усек — работа предстоит нелегкая, не та, на которую он рассчитывал, отправляясь в какой-то занюханный полк перевоспитывать пакостника солдатишку. Он согнал со своего лица улыбку и, пока секретарша записывала и говорила вечные эти унылые судебные формальности, переходя взглядом с лица на лицо, как бы пролистывая бледные, стертые, трудноразличимые страницы и, несмотря на похожесть, серость армейской массы, этого вроде однородного человеческого материала, находил лица, отмеченные юношеской красотой, умом, дерзостью, нахальством, покорностью, безразличием, озорством. Однако на всех этих лицах, как и всегда, как и везде, где он работал, прочитывались уже привычная настороженность, неприязнь, даже и ненависть. Анисим Анисимович понимал; не к нему лично ненависть, к тому делу, которое он исполнял, была, есть и всегда пребудет она, ибо еще Он — Он! — завещал: “Не судите да несудимы будете!” Но что нынче Он? Да ничто! Отменили Его в России, выгнали, оплевали, и суд здесь не Божий идет, а правый, советский, по которому выходит, что все людишки, наполняющие эту страну, всегда во всем виноваты и подсудны. |
| На нижних нарах, в притемненной глубине, кто-то молился: “Боже милостив, Боже правый, избави меня от лукавого и от соблазна всякого…” — Отставить! — на всякий случай приказал Яшкин и последовал дальше, отпуская замечания тем, кто чего-то не так и не то делал. Поскольку все население карантина ничего не делало, то и замечания скоро иссякли. Яшкин вернулся к штабному месту, к печке, назначив по пути две команды пилить и колоть дрова на улице, сам опять устроился на чурбаке против квадратно прорубленного горячего отверстия, снова распахнул руки, приблизил к печке грудь, вбирал тепло, все не согреваясь от него. В казарме было не совсем тепло и не совсем холодно, как и бывает в глубоком земляном подвале. Печка лишь оживляла зажатую в подземелье, тусклую жизнь со спертым, неподвижным воздухом глухого помещения, да и то изблизя лишь оживляла. По обе стороны печи жердье нар было закопчено, но на торцах, упрямо белеющих костями, как бы уже побывавшими в могиле, выступала сера. Чуть слышный запах этой серы да слежавшейся хвои на нарах — вместо постели тоже настелены жесткие ветки — разбавляли запахи гнили, праха и острой молодой мочи. Старообрядцы, уткнувшись смятыми бородами друг в дружку, что-то побубнили, посовещались, и один из них, здоровенный, в нелепом картузе без козырька, состроенном в три этажа, пригибаясь, подошел к печи и положил на колени Яшкина круглый каравай хлеба с орехово темнеющей коркой, кусок вареного мяса, две луковицы, берестяную зобенку с солью, сделанную в виде пенала. Яшкин достал из кармана складник, отрезал горбушку хлеба себе, подумал, отрезал еще ломоть и, назвав фамилию — Зеленцов, — сунул в тут же возникшие руки хлеб, комок мяса и принялся чистить луковицу. — Сохатина! — раздался голос Зеленцова с нар, скоро и сам он сполз вниз, принюхался широкими, будто драными ноздрями, зыркнул маленькими, но быстро все выхватывающими глазами и потребовал у гостя закурить. — Некурящие мы, — потупился старообрядец. — И непьющие? — По святым праздникам коды. Пива… |
|
|
