| Но тот появился снова, раскочегарил печку, каши с салом наварил, бутылкой побрякал и крикнул: — Эй, Феликс! Покажись, красно солнышко! Я у тя тут еще ночь поошиваюсь, забью козла, коп мешок схвачу ии-и-ыы… Зеленцов спал за печкой, высунув ноги, тут его и обнаружил капитан Дубельт, вытребовал наружу, спросил кто таков, почему здесь валяется. Зеленцов, не узнавая со сна капитана, в свою очередь спросил: — А кто ты такой? И хули тебе надо? — Молчать! — топнул ногой капитан Дубельт. — Ты с кем разговариваешь, мерзавец?! — Не ори! — Зеленцов ему в ответ. — А то геморрой оторвется! Капитан Дубельт совсем рассвирепел, попытался схватить Зеленцова за шкирку и вывести с позором из клуба, но боец ему не давался. Поднялась возня возле печки, схватка случилась, в результате которой Зеленцов поддел на кумпол капитана Дубельта, разбил ему очки и нос, да хорошо еще, что не прирезал капитана, не успел — по вызову Феликса Боярчика подоспел полковой патруль, буяна скрутили и увезли. И вот тебе суд! Показательный! И вот тебе: вместо того чтобы порицать преступника, пригвоздить его к позорному столбу, дело повернулось неожиданной стороной — в ротах сочувствовали Зеленцову, хвалили его за храбрость, за непокорность, говорили, что он резал какого-то офицерахлыща, да, жалко, недорезал. Потом подтвердилось: одного Зеленцов-таки запорол, вроде бы Пшенного, за другим гнался до самого штаба полка, в помещение ворвался, но тот успел спрятаться под стол. В воскресенье по случаю важного мероприятия первый батальон и минометная рота были освобождены от занятий. После обеда роты с песнями протопали в клуб, где должен был состояться показательный суд над Зеленцовым. Прослужив два с лишним месяца в полку, многие красноармейцы, кроме карантинных землянок, казармы-подвала, столовой и бани, никаких более заведений не видели, в других помещениях не бывали. Клуб украшен лозунгами со лба, выписками из военного устава по дверям и по стенкам, старыми красочными кинорекламами, плакатами типа “Родина-мать зовет!”, карикатурами на немцев и строго написанным барельефом вождей мирового пролетариата. |
| Были и такие, как Зеленцов, добычу вели особняком, жили по-звериному уединенно. Правда, для прикрытия Зеленцов сгрудил возле себя несколько бойких парнишек — двух бывших детдомовцев Хохлака и Фефелова, работяг Костю Уварова и Васю Шевелева, — за песни уважал и кормил Бабенко, не отгонял от себя Зеленцов и Лешку Шестакова, и Колю Рындина — пригодятся. Хохлак и Фефелов — бывшие беспризорники, опытные щипачи — работали ночами, днем спали. Если их начинали будить и назначать в наряд, компания дружно защищала корешей, крича, что они всю ночь дежурили. Костя Уваров и Вася Шевелев ведали провиантом — занимали очереди в раздаточной, пекли на печи добытую картошку, свеклу, морковь, торговали, меняли вещи на хлеб и табак, где-то в лесных дебрях добывали самогонку. Лешка Шестаков и Коля Рындин пилили и таскали дрова, застилали искрошенный лапник на нарах свежими ветками, приносили воду, вырыли в отдалении и загородили вершинами сосняка персональный нужник. Лишь Петька Мусиков уединенно лежал в глубине нар, вздымаясь только по нужде и для принятия пищи. Зеленцов сидел на нарах, ноги колесом, руководил артелью, “держал место”, наливал, отрезал, делил, насыпал, говоря, что с ним ребята не пропадут и что здесь припеваючи можно просидеть всю войну. Однажды вечером новобранцам велели покинуть казармы. Мятые, завшивленные, кашляющие, не строем, разбродным стадом пришли они в расположение рот. Их долго держали на пронизывающем ветру. В потемках уже, под тусклыми пятнышками света, желтеющими над входами в казармы, туда-сюда бегали, суетились командиры, мерзло стуча сапогами, выкрикивали поименно своих бойцов, ругались, подавали команды. Важные лица до самой звездной ночи считали и проверяли маршевые роты в полном снаряжении, готовя их к отправке. Маршевики были разных возрастов, ребятишкам-новобранцам, превратившимся в доходяг, обмундированные, подтянутые солдаты казались недоступными, они звали их дяденьками, раболепно заискивали перед старослужащими, делились табачишком, у кого остался. Невзирая на строгую военную тайну, маршевики уже знали и говорили, что направляют их на Сталинград, в дивизию Гуртьева, в самое пекло. Подточенные запасным полком, бледные, осунувшиеся, костистые, были бойцы угрюмы и малоразговорчивы, но табачок да землячество сближали их с ребятишками. |
| — Пр-риве-эт! — неуверенно отозвался Феликс и спросил: — Вы кто? — Ххха-ха-ха! Забыл, нна мать, карантин, перву роту!.. — Аа, вы Зеленцов! Вас вроде в минометную роту перевели. — Мать бы ее растуды, эту минометку, — там ни дохнуть, ни охнуть. Дис-цип-лина! Но настоящий человек нигде не пропадет! Слушай, ты, говорят, в клубе пристроился, шмара у тебя шиковая завелась. Молодец! Слушай, нельзя ли у тебя там погреться? Сообразить насчет картошки дров поджарить?.. Феликс еще ничего ответить не успел, как Зеленцов уволок его в клуб, осмотрелся там и сказал: — Рас-с-скошная хаза! Слушай, Боярчик, возьми меня истопником, а? Возьми! И, опять же не давши Феле не только ответить, но даже подумать, уже орудовал Зеленцов возле печки-баржи. Добыв из-за пазухи веревочку-удавочку, Зеленцов притащил вязанку дров, с грохотом обрушив поленья на пол, ходко принес еще вязанку и так раскочегарил печку, так согрел помещение клуба, что изо рта людей больше пар не клубился. Такого здесь не наблюдалось со дня сотворения культурной точки, она ставлена так и в таком месте, что в ней даже летом бревна были мокры и плавал по помещению едкий пар. Феликс обрадовался трудовому порыву неожиданного работника, решил поговорить с капитаном Дубельтом по поводу использования Зеленцова в качестве постоянного истопника, потому как присылаемые из рот наряды ничего тут не пилили, не топили, рыскали по закромам строевого полка, добывая себе дополнительное пропитание, норовя в клубе чего-то сварить и сожрать. Но что-то или кто-то задерживали вечно занятого, перегруженного хлопотами, замороченного творческими замыслами и отчетами начальника культуры, да и трудовой энтузиазм Зеленцова пошел на спад — за печкой и по углам клуба, сидя на корточках, шуршали по-мышиному, почти неслышно возились скользкие текучие тени, громко хлопали чем-то об ящик из-под посылки, свирепо выражаясь при этом. Картежники! В заведении, руководимом капитаном Дубельтом, в заведении, где Боярчик дни и ночи писал лозунги и всякие другие бумаги с призывами честно трудиться на благо Родины, не щадя жизни сражаться с ненавистным врагом, темные людишки занимались азартными играми! Они не просто играли в карты, они обосновались в клубе капитально, понанесли котомки, варили чего-то на печи и в печи, в клубе пахло вареной картошкой, даже мясным пахло и, о Боже! — самогонкой воняло! Феликс робко сказал Зеленцову, что не надо бы в культурном заведении заниматься темными делами. |
| Во время изъятия церковных ценностей в 1922 г. свящ. Василий обратился к верующим с призывом жертвовать голодающим хлеб, но не передавать властям богослужебные предметы, т. к. был уверен, что они не будут использованы для помощи голодающим. Священник обратился к властям с просьбой сообщить, сколько нужно хлеба для передачи голодающим, но не получил ответа, в городе началось массовое изъятие церковного имущества. В это время свящ. Василию стало известно содержание телеграммы начальника Полтавского ОГПУ вышестоящему начальству в Харьков, в к-рой тот отчитывался о ходе кампании по изъятию ценностей и сообщал о намерении приступить к арестам духовенства. Священник немедленно сообщил о телеграмме духовенству. 30 мая 1922 г. свящ. Василий был арестован, заключен в тюрьму в Полтаве. Сначала находился в общей камере, все продукты, к-рые ему передавали, распределял среди заключенных, затем был переведен в одиночную камеру. Показательный судебный процесс по делу свящ. Василия проходил в здании Полтавского муз. уч-ща 9-12 авг. 1922 г. 12 авг. был зачитан приговор, священника обвинили в том, что он «призывал население к активной борьбе с варварами-большевиками, как гонителей, по его, Зеленцова, выражению, Евангелия и православной Церкви, предлагая населению поддерживать, кто чем может Добровольческую армию», в разглашении телеграммы ОГПУ, имевшей, по мнению суда, «характер государственной тайны», в сокрытии церковных ценностей храма Кадетского корпуса. Суд пришел к выводу, что «вся деятельность Зеленцова, на протяжении 4 лет направленная к борьбе с советской властью, а равно и заявление гражданина Зеленцова, что своих убеждений он не меняет, заставляет революционный трибунал рассматривать гражданина Зеленцова как определенного нераскаявшегося контрреволюционера и врага трудящихся масс», и приговорил священника к расстрелу. Сразу же после вынесения приговора делегаты от полтавских заводов поехали в Москву ходатайствовать перед властями об изменении приговора, адвокат подал кассационную жалобу в Верховный трибунал. 20 авг. 1922 г. Верховный трибунал принял решение о замене смертной казни 5 годами тюремного заключения. |
| Народ сдержанно хохотнул, раздвинулся, уступая Коле Рындину место подле главного командира — Яшкина. Петьку Мусикова и еще каких-то дохлых парней почти силком напоили горячим настоем. Петьке сухарей кто-то дал, он ими по-собачьи громко хрустел. Тем временем картежники подняли драку. Яшкин, взяв Зеленцова и еще одного парня покрепче, ходил усмирять бунтовщиков. — Если не уйметесь, на мороз выгоню! — фальцетом звучал Яшкин. — Дрова пилить! — Я б твою маму, генерал… — Маму евоную не трожь, она у него целка. — Ххэ! Семерых родила и все целкой была!.. — Одного она родила, но зато фартового, гы-гы!.. — Сказал, выгоню! — Хто это выгонит? Хто? Уж не ты ли, глиста в обмороке? — Молчать! — Стирки не трожь, генерал! Пасть порву! — У пасти хозяин есть. — Сти-ырки не рви, пас-скуда! Из-под навеса нар на Яшкина метнулся до пояса раздетый, весь в наколках блатной и тут же, взлаяв, осел на замусоренный лапник. Яшкин, вывернув нож, погнал блатного пинками на улицу. Лешка, Зеленцов, дежурные с помощниками двоих деляг сдернули с нар и заголившимися спинами тащили волоком по занозистым, искрошенным сучкам и тоже за дверь выбросили — охладиться. Зеленцов вернулся к печке с ножиком в руках, поглядел на кровоточащую ладонь, вытер ее о телогрейку, присыпал пеплом из печи, зажал и, оскалившись редкими, выболевшими зубами, негромко, но внятно сказал в пространство казармы: — Шухер еще раз подымете, тем же финарем… Блатняки утихли, казарма присмирела. Коля Рындин опасливо поозирался и с уважением воззрился на Зеленцова, на Яшкина: вот так орлы — блатняков с ножами не испугались! Это какие же люди ему встретились! Ну, Зеленцов, видать, ходовый парень, повидал свету, а этот, командир-то, парнишка парнишкой, хворый с виду, а на нож идет глазом не моргая — вот что значит боец! Поближе надо к этим ребятам держаться, оборонят в случае чего. Зеленцов уютно приосел на корточки, покурил еще, позевал, поплевал в песок и полез на нары. Скоро вся казарма погрузилась в сон. Яшкин приспустил буденовский шлем, на подбородке застегнул его, поднял мятый воротник шинели, засунул руки в рукава, прилег в ногах новобранцев, на торцы нар, спиной к печи, и тут же запоскрипывал носом, вроде бы как обиженно. |
| Ударилось стоном, эхом в стену, в дверь, в потолок и снова обрушилось на стриженые головы служивых, стиснуло сердце, сделавшееся единым в сочувствии к своему собрату. “А вы что же думали?! — торжестовал в себе Анисим Анисимович, уже не пытливым, не упрекающим, а открытой ненавистью отяжеленным взглядом окидывая зал. — Ваша взяла? За вами сила и правда? Да пока я жив…” “Эх, Зеленцов, Зеленцов! Кореш, товарищ, друг, что ж ты на рожон-то лезешь? Разве ты не знаешь, не ведаешь, где живешь? Разве плетью обух перешибешь? Разве тебе неведома доля-участь наших дедов, отцов? Изведут они, изведут эти хозяева жизни кого хочешь, да все по правилам своим, по советским законам, и пуль не пожалеют. Патронов только на врага-фашиста не хватает, на извод же своих соотечественников у Страны Советов всегда патронов доставало, не хватит — у детей последнюю крошку отымут, на хлеб выменяют пули и патроны” — такие вот мысли тревожили, стучались под стрижеными коробками и оседали вглубь, на сердце, на русское давно надсаженное, перенатруженное сердце. Полковник держал паузу, перебирал бумаги на столе, видно было, как, себя перебарывая, подавляя заматерелую ненависть ко всем и всему против своей воли, наконец он поднес к глазам бумажку. — Но, проникнутые идеями гуманизма, наша партия, наше правительство, наш самый справедливый в мире суд дают преступнику возможность искупить вину кровью и заменяют расстрел штрафной ротой… десять лет… Какие-то благородные формальные судебные слова еще читал полковник, но зал уже не слушал его, зал воспрянул, зашевелился, где-то пробно хлопнули, будто на концерте иль на торжественном празднике, тут же шквал шума, рукоплесканий, радостных выкриков сокрушил окаменелую еще минуту назад тишину. “Ура!” — в кулак ухнул Булдаков, но “ура” всеобщего не получилось. Выкрики: “Пор-ря-док, Зеленцов!”, “Живы будем — не помрем!..”, “В гробу их видели!..” — заглушили все остальное. Зеленцов встал со скамьи и, подняв руку, будто вождь на трибуне, поинтересовался у трибунала: — Так вы что, десять лет воевать собираетесь? — Почему вы так решили? Или привыкли к червонцам? — Или сам воевать пойдешь? Будь моя воля, я б тебе! — говорил весь вид председателя трибунала. |
| Анисим Анисимович свел лопатки под гимнастеркой, поежился и распрямился, выпятил грудь, готовый исполнять свой долг, не Богом, но властью ему предназначенный. Клуб оробел, утих. Всякий служивый старался спрятаться за спину сидящего товарища, всякий смиренно опускал, прятал глаза от Анисима Анисимовича, покаянно вспоминая, что он успел натворить в армии, сколько, чего и где стибрил. И выходило, что каждого здесь сидящего можно сей момент брать и судить по всей строгости военного времени. Не зря, ох не зря гневаются эти дяди в комсоставской форме — видят они, видят каждого шаромыжника насквозь, дело только в занятости их большой, но наступит срок — разоблачат они, разоблачат всех преступников, подвергнут, осудят, чтоб даже и другим поколениям неповадно было от занятий отлынивать, картошку с морковкой воровать. Председатель трибунала сделал повелительный знак рукой — и в клуб ввели Зеленцова, распоясанного, недавно еще раз под ноль стриженного, да под такой ноль, что белобрысая голова подсудимого сделалась будто вот только что в лоханке до блеска вымытой. Обмоток на Зеленцове не было, в носках он был, добротных, вязанных из козьей шерсти. Молодой боец из минометной роты удрученно вздохнул — из дому в посылке прислала те носки мать, Зеленцов, чтоб ему ни дна ни покрышки, выиграл в карты. Красуется! С руками за спиной ступил Зеленцов в зал клуба, прошелся до середины зала, остановился, приподняв голову, приветливо улыбнулся всем, стиснув по три морщинки в уголках рта; — Здорово, ребята! — Здра-а-асс… — разбродно и неуверенно откликнулся зал, и кто успел прикемарить, начал просыпаться, шевелиться. — Ну как? — кивнул Зеленцов в сторону трибунала, все не переставая улыбаться, только уже криво, в одном углу рта у него образовалось уже четыре складки, в другом осталось две. — Ну как жизнь, ребята? Не всех еще уморили? — Ччто такое? Прекратить рразговоры! Подсудимый, сесть на место! — вскочила со стула строгая секретарша, и один из конвойных толкнул подсудимого к скамейке. — Ээ, комсомолец! — зароптал подсудимый. |
| Далее В. И. Зеленцов сообщил о том, что Синодальная канцелярия взяла у него обратно хранившийся у него синодальный архив по делу об «имябожниках». После этого приступили к слушанию протокола предыдущего заседания Подотдела и обмену мнениями по поводу программы дальнейших работ. В ходе дискуссии, в которой приняли участие С. Н. Булгаков, архимандрит Александр и В. И. Зеленцов, было указано на необходимость «всесторонней разработки и всестороннего освещения как вопроса о почитании имени Божия, так и религиозно-бытовых движений, связанных с почитанием имени Божия, происходивших на Афоне и перекинувшихся в Россию». Было также указано на то, что «принципиального обсуждения правильности мер, принятых русским Святейшим Синодом и Греческими Константинопольскими Патриархами в связи с этими движениями – на предыдущих заседаниях не было, и никакого взгляда на этот предмет Подотдел, как таковой, еще не высказал» 1981 . По предложению С. Н. Булгакова обсуждался вопрос о том, «как должен отнестись Подотдел к обстоятельству близкого окончания работ второй Соборной сессии» (очевидно, у членов Подотдела не было уверенности в том, что третья сессия вообще состоится). В результате обмена мнениями, в котором участвовали П. Н. Апраксин, С. Н. Булгаков, епископ Никольско-Уссурийский Павел, епископ Калужский Феофан, В. И. Зеленцов и А. И. Юдин, было постановлено: а) Продолжать работы Подотдела по прежней программе, с тем чтобы в пункте первом программы (история афонского движения) обратить особенное внимание на дисциплинарную сторону движения. б) Просить Священный Синод содействовать подотделу в продолжении его работ по его предмету и для этого во время перерыва между сессиями образовать при Священном Синоде комиссию для этих работ; при этом сообщить Священному Синоду к сведению о том, что Подотдел об афонском движении начал свои работы по этому предмету, и о программе этих работ Подотдела, и что члены Подотдела могли бы войти в эту комиссию. в) Иметь в виду, что для полноты освещения вопросов, исследуемых Подотделом, встретится надобность в отобрании для представления Собору показаний от лиц, подвергнутых ранее дисциплинарному церковному суду за участие в афонском движении. |
| Хроника, представленная М. Б. Данилушкиным в послесловии к переизданию «На горах Кавказа», базируется на предыдущих изданиях, недостаточно используя архивные фонды, хранящиеся в РГИА. Авторы хроник, как бы придерживаясь объявленного жанра, пытаются выступать в роли беспристрастных хроникеров, что, к сожалению, им не удается. При изучении этих хроник трудно представить, где именно на Афоне происходили те или иные события, их последовательность, лидеров движения имяславия и их дальнейшую судьбу в России и т. д. Хроники отличает фрагментарность подачи материалов, полное замалчивание сведений, характеризующих имяславческое движение, как движение против существовавших установлений. Так, например, М. Б. Данилушкин говорит о смене игумена в Св. Андреевском скиту, но не упоминает, что при этом игумен и его сторонники были избиты и изгнаны из скита. В 33-м выпуске «Богословских трудов» представлены материалы, достаточно полно излагающие историю Св. Горы Афонской и положение там русского монашества. Публикация же А. Кравецкого, посвященная истории «Афонской смуты» вызывает ряд вопросов. Составитель опубликовал из фонда Поместного Собора Русской Православной Церкви несколько фрагментов рабочих материалов секретаря Подотдела об афонском движении, связанном с почитанием имени Божия. Автор В. Зеленцов называет их «сообщениями и дополнениями», «главами», «разделами», «4 докладами», а публикатор объединил их как единый доклад, которому дал обобщающее название. К тому же в заглавии автор текстов назван епископом (хотя фактически этот титул В. Зеленцов получил только через восемь лет, в 1926 году). Представленные в публикации материалы В. Зеленцов подготовил во время работы Поместного Собора, не позднее 1918 года, но сведений о том, что доклад был подготовлен и представлен на рассмотрение, к сожалению, не имеется. Как результат публикации А. Кравецкого на «доклад епископа Василия» в ряде изданий уже имеются соответствующие ссылки. К тому же, при сравнении текста архивных документов с опубликованным текстом в глаза бросаются разночтения. Так, слово «балканская», автор прочел, как «великая», пояснив, что речь идет о первой мировой войне, хотя на самом деле события относились к третьей балканской войне (1913 г.), в результате которой Афон окончательно отошел к Греции. Другой член Подотдела по афонскому вопросу архимандрит Матфий, в публикации превращается в Моисея, часть примечаний документа сокращена и т. д. Подобная реконструкция текста доклада, предпринятая А. Кравецким достаточно сомнительна, поэтому составители сборника вновь публикуют документы, подготовленные В. Зеленцовым в том виде, в котором они хранятся в архиве. |
| – Я принимаю ваш вызов, и какое бы наказание вы ни вынесли мне, я должен его перенести твердо, без страха, даже смерть готов принять, ибо нет награды выше, чем награда на небесах. Суд удалился на совещание, а священник углубился в чтение Евангелия. 12 августа 1922 года отцу Василию был зачитан приговор. Его обвинили в содействии деникинцам, выразившемся в том, что он «призывал население к активной борьбе с варварами-большевиками, как гонителями, по его, Зеленцова, выражению, Евангелия и Православной Церкви, предлагая населению поддерживать кто чем может Добровольческую армию», в разглашении телеграммы ОГПУ, имевшей, по мнению суда, «характер государственной тайны», в сокрытии церковных ценностей храма кадетского корпуса. «Для полноты характеристики личности священника Зеленцова, – читал обвинитель приговор, – необходимо указать, что Зеленцов с высшим образованием, хорошо разбирается в происходящих исторических событиях, дает себе полный отчет в своей деятельности… Вся деятельность Зеленцова, на протяжении четырех лет направленная к борьбе с советской властью, а равно и заявление гражданина Зеленцова, что своих убеждений он не меняет, заставляет революционный трибунал рассматривать гражданина Зеленцова как определенного, нераскаявшегося контрреволюционера и врага трудящихся масс, а посему революционный трибунал, руководствуясь интересами республики и революционной совестью, приговорил: гражданина Зеленцова Василия Ивановича – расстрелять». При последних словах приговора в зале поднялся шум и раздались крики: «Убийцы проклятые!» – «Будьте вы прокляты!» – «Батюшка, дорогой, спаси вас Христос!» – «Отец Василий, благословите нас!» Священник, услышав «расстрелять», широко перекрестился и, благословляя присутствовавших, стал с улыбкой успокаивать их: «Господь с вами, успокойтесь, все в Божьей воле, смотрите, ведь я спокоен, идите с миром по домам». Адвокат отца Василия подал кассационную жалобу в Верховный трибунал, который принял решение о замене смертной казни пятью годами тюремного заключения. Узнав об изменении приговора отец Василий огорчился. Срок заключения священник должен был отбывать в общей камере. |
|
|
