| По завещанию маршала, его похоронили на Мамаевом кургане – в 1982-м году. Он писал: «…ЧУВСТВУЯ ПРИБЛИЖЕНИЕ КОНЦА ЖИЗНИ Я В ПОЛНОМ СОЗНАНИИ ОБРАЩАЮСЬ С ПРОСЬБОЙ – ПОСЛЕ МОЕЙ СМЕРТИ ПРАХ ПОХОРОНИТЕ НА МАМАЕВОМ КУРГАНЕ В СТАЛИНГРАДЕ, ГДЕ БЫЛ ОРГАНИЗОВАН МНОЙ 12 СЕНТЯБРЯ 1942 ГОДА МОЙ КОМАНДНЫЙ ПУНКТ. С ТОГО МЕСТА СЛЫШИТСЯ РЕВ ВОЛЖСКИХ ВОД, ЗАЛПЫ ОРУДИЙ И БОЛЬ СТАЛИНГРАДСКИХ РУИН, ТАМ ЗАХОРОНЕНЫ ТЫСЯЧИ БОЙЦОВ, КОТОРЫМИ Я КОМАНДОВАЛ. БОЙЦЫ СОВЕТОВ, БЕРИТЕ ПРИМЕР С ГВАРДЕЙЦЕВ И ТРУДЯЩИХСЯ СТАЛИНГРАДА! ПОБЕДА БУДЕТ ЗА ВАМИ! 27 ИЮЛЯ 1981 ГОДА. В. ЧУЙКОВ». Маршал Чуйков похоронен там, где он стоял насмерть. Там, где похоронены его боевые товарищи, павшие в Сталинграде. Тысячи людей пришли попрощаться с маршалом Чуйковым. На памятнике маршалу высечены слова: «Есть в России город, которому отдано моё сердце. Он вошёл в историю, как Сталинград». Командующий 62-й армией В. И. Чуйков вручает гвардейской знамя командиру 39-й гв. сд С. С. Гурьеву. Сталинград, завод «Красный Октябрь», 3 января 1943 г. А как не вспомнить Якова Петровича Павлова? Имя этого сержанта знала вся страна. Вместе с тремя бойцами он выбил немцев из четырёхэтажного дома в центре Сталинграда. И этот дом, обстреливаемый со всех сторон, на два месяца стал неприступной крепостью. В СССР не было домовладельцев, но в Сталинграде все называли это здание домом Павлова. Павлов (и это – великое счастье!) вернулся с войны живым, со Звездой Героя. Дом Павлова после окончания Сталинградской битвы Всем известно и славное имя снайпера Василия Григорьевича Зайцева. За месяц в Сталинграде он уничтожил 225 солдат и офицеров противника, в том числе – 11 снайперов. В историю вошёл поединок Зайцева с одним из лучших немецких снайперов – майором Кёнингом, который прибыл в Сталинград с заданием уничтожить Зайцева. Зайцев подстрелил «немецкую птицу». Винтовка немецкого майора находится в московском музее Вооружённых сил. В январе 43, незадолго до сталинградской победы, Зайцев был тяжело ранен, на время он потерял зрение. Ему тоже посчастливилось увидеть Победу в 1945-м. Умер гвардии капитан Зайцев в 1991-м году, в Киеве. Но только через 14 лет было выполнено завещание Зайцева – и его прах перезахоронили у Мамаева кургана в Волгограде. |
| У Зайцева – душу измученной хотя бы и не бескорыстной Авдотьи подхватывают, чтобы ввести в светлый мир (во сне Лизы) частично умученные ею, но не брошенные ею, её сынок Миша и старуха мать. У Солженицына подвиг Матрёны венчается скорбью её воспитанницы Киры и вещим молчанием сидящей на печи безымянной, древней старухи (образ какой-то надмирной мудрости) и, наконец, словами её жильца – повествователя – Игнатича. Если было сказано выше, что каждая человеческая жизнь есть в сущности похоронный марш, то обе повести – Зайцева и Солженицына, – нельзя этого не почувствовать, описывают жизнь своих героев в форме очень похожей на траурный марш. С первых слов этих повестей слышится шаг смерти; У Зайцева, например, в угрозах холода и зимы, в повести «Матрёнин двор» в мышиной возне. Эти лейтмотивы все повторяются и усиливаются к концу. Воспоминательная часть о прежней жизни Авдотьи почти отсутствует, но у Солженицына она очень развита. Потом идут у него притворные и искренние заплачки и слезы. Это настоящая фута. У Зайцева всё это только намечено, а наличие некоторого апофеоза, тихого, не бравурного, имеется и у того и у другого. О чём подробнее уже сказано выше. Когда читаешь обе повести, невольно вспоминается предание о святом отшельнике, который поддался минутному искушению, вообразив, что выше его никого нет. Но ангел, или глас Божий, указал ему на двух женщин в Александрии, которые в глазах Божиих выше его. Это были две женщины, которые изо дня в день были погружены в свои хозяйственные заботы, принимая их просто, как посланную им Богом участь. Смирением своим и они угодили Богу. Похожи на них Матрёна – Солженицына и даже Зайцевская Авдотья-смерть. Похожа на них, в некой сокровенной своей сущности и Россия, которую не могли одолеть ни княжеские междоусобицы, ни злая татарщина, ни крепостное право, ни войны, ни бунты, ни революция, которая всё еще силится свирепо придушить её. Похожи на этих александрийских праведниц и многие наши писатели, особенно Борис Константинович Зайцев и Александр Исаевич Солженицын. Они оба так же – один предавался, а другой еще предается своему писательскому делу, без притязания быть пророками и учителями, а просто зная, что труд их задан им Богом. Поэтому в трудах их так чисто и ясно отражается образ России и забываются (как это отметил в отношении Солженицына о. А. Шмеман ) различные русские мессианизмы, что были не на пользу русской душе. |
| Нужно заметить, что в эмигрантской прозе Зайцева складывается то стилевое своеобразие, которое делает её различимой с первых фраз. Внешне она становится сдержаннее, и это является следствием особой деликатности автора при обращении к волнующей его теме. Говорят: стиль есть человек. Это верно и по отношению к Зайцеву. Интересные наблюдения над стилем писателя эмигрантского периода сделал А.М.Любомудров: «...Прежде отметим, что сам стиль зайцевской прозы оказывается адекватен для выражения православного мировоззрения. Стиль Зайцева лишён напористой активности, художник не ищет выражения соей личности, самости. Он никогда не подчиняет объективный мир творческой субъективной воле, не пытается пересоздать или сконструировать его. Состояние художника иное: созерцание, слушание, запечатление в своей душе— и в слове— тех звуков, красок, ощущений, которыми наполнено бытие. Но важно ещё, что и как “слушает” художник. Всё творчество Зайцева пронизано устремлённостью к иному, горнему миру. Образы неба, звёзд, вечности, отзвуки мировой гармонии, столь характерные для раннего творчества, впоследствии конкретизируются в понятиях мира Божьего, Небесного Царства. Земная суета, биение человеческих страстей, самый быт как будто знакомы, но малоинтересны писателю. Не случайно критики отмечали в его прозе некую облегчённость от вещественной плоти, особую “прозрачность” бытия» 33 . И ещё: «Прозу Зайцева, словно боящегося малейшего пережима, малейшего насилия над читателем, отличает максимальная деликатность и скромность. Это очень редкое в художественной литературе качество также имеет своим истоком глубоко христианское по духу ограничение писателем своей воли и предоставление свободы действия воле читателя и, в конечном счёте, воле Божией. Задача автора— не доказать истинность православного вероучения, а показать его облик, пробудить сочувственный интерес, осторожно развеять предубеждения, предложить Истину и скромно отойти, преклоняясь перед её сиянием» 34 . Обретая в сердце православную мудрость, Зайцев постиг важнейшее: Православие предлагает путь, но это путь не к земным благам, не к благоденствию (напротив, он предполагает многие трудности), но к Истине. |
| Юрий Трубецкой. Из литературного дневника. — «Новое русское слово», 26 сентября 1965. Р. Плетнев. О «Далеком» Бориса Зайцева. — «Новый журнал», 1966, с.294. Ф. Степун. Борису Константиновичу Зайцеву — к его восьмидесятилетию. — «Мосты», кн.7 Мюнхен. 1961, с.19. Письмо Б.К. Зайцева к автору этой статьи от 5 июля 1963. Б. Зайцев. Далекое. Вашингтон, 1965, с.119 Ф. Степун. Цит. соч., с.20. Устами Буниных. Дневники И.А. и В.Н. Буниных. Под ред. М. Грин. Том 3. Франкфурт, изд. «Посев», 1982, с.9. Л. Ржевский. Тема о непреходящем. — «Мосты», кн.7. Мюнхен, 1961, с.40. Я. Горбов. Литературные заметки. Борис Зайцев. Далекое. — «Возрождение» (Париж), 1965, с.145. Глеб Струве. Русская литература в изгнании. Опыт исторического обзора русской зарубежной литературы. Изд. 2е. Париж, ИМКА-Пресс, 1984, с.266. Русский альманах. 1981. Под ред. Зин. Шаховской, Ренэ Герра, Евг. Терновского. Париж, 1981, с.249. Подчеркнуто автором письма. Н. Коробка. Борис Зайцев. Критический этюд. — «Вестник Европы», 1914, с.125. Вяч. Завалишин. «Далекое» Бориса Зайцева. — «Новое русское слово», 18 июня 1965. Очерк «Блок» в наст. изд. Александр Блок. Собрание сочинений в 8 томах, том 5. ГИХЛ, М.-Л, 1962, с.211. Письмо к Б.А. Филиппову от 9 августа 1965. Ю. Иваск. Запоздалый ответ Б.К. Зайцеву. — «Русская мысль», Париж, 28 марта 1961, Ю. Иваск. «Река времен» Бориса Зайцева. — «Русская мысль», 18 февраля 1971. П. Грибановский. Борис Константинович Зайцев. — «Русская литература в эмиграции». Сборник под ред. Н.П. Полторацкого. Питсбург, изд. Питсбургского университета, 1971, с.145. Краткая литературная энциклопедия, том 2, Москва, 1964, стб.978. Там же, том 1, М., 1962, стб.775. Устами Буниных. Том 3, 1982, с.14. Через тринадцать лет. — См. в наст. изд. 24 Русский альманах. 1981, с.237. Устами Буниных. Т. 3, 1982, с.182. Подчеркнуто мною. — Б.Ф. Очерк «Блок» в наст. изд. Юрий Анненков. Дневник моих встреч. Цикл третий. Том 1, МЛС, 1966, с.74. А. Блок. О назначении поэта. — Собр. соч. в 8 тт., том 6, ГИХЛ, М.—Л., 1962, с.166. |
| Людмила Селенская 9 февраля 2022, 20:08 Игорю: автор книги, которую вы упоминаете здесь, Антонина Рязановская, псевдоним - Нина Фёдорова. Книга - " Семья " . Впечатление десятилетия. Открыла для себя Бориса Зайцева года два назад, получила огромное удовольствие и пользу от его бесподобных биографий. Веду сейчас курс введения в русскую литературу в Англии и ещё раз прослушала " Жизнь Тургенева " Бориса Зайцева. Действительно, эталон. Прослушала " Золотой узор " и рассказы. В одном ряду с любимым Шмелевым. Буду ещё читать и перечитывать. Его живой пересказ житий святых, зарубежные зарисовки. Наталья 9 февраля 2022, 17:37 Спасибо за то, что открываете читателю прекрасного русского писателя. Почему-то он несравнимо менее известен,чем Шмелев. Я сама узнала его в студенческие годы лишь благодаря преподавателю нашего университета. Когда мы проходили литературу Русского Зарубежья она сразу сказала, что самым талантливым из его представителей был Борис Зайцев. Но он же был не понят и не принят эмиграцией из-за своего все возраставшего христианского умонастроения. Считалось (да и сейчас считается), что оно вредит художнику, " суживает " его...Со временем я прочитала у Зайцева все, что могла найти. Как писатель, он иногда повторяется. Но он был настоящим христианином, и у него был удивительный талант приносить мир. Екатерина 9 февраля 2022, 16:51 Спасибо за прекрасную, глубокую статью. Борис Зайцев, и как Борис Шергин писали - о самом сокровенном в русской душе. И оба через тихое повествование и описание природы благовествовали о любви Бога к человеку. Я прочитала повесть Зайцева об Афоне в десять лет, и перечитываю ее в свои сорок. И счастлива. Игорь 9 февраля 2022, 12:15 Не помню автора и названия романа о русских эмигрантах в Китае в послереволюционные годы. Когда Китай начинал свою революцию, проживающие там иностранцы, кто мог, стали покидать страну. Одна одинокая богатая англичанка сказала русской семье, что сможет забрать с собой в Англию только маленького мальчика. В сцене прощания со своими любимыми родными мальчик сказал, что не будет плакать. А когда его спросили - почему? Он ответил - потому что я русский. |
| В конце двадцатых годов случилась в европейской прессе сенсация. Одна французская писательница и журналистка написала книгу о своем якобы пребывании на Афоне. Женщинам на Святой Горе быть, напомню, запрещено. Но как настоящий журналист она нашла способ проникнуть туда. И, конечно, всех соблазнила и всех «разоблачила»: и монахов, и веру их, и заодно русских (без грязи на русских и тогда европейские сенсации не блестели), и все вселенское Православие. Европа съела книгу на ура, писательница стала еще знаменитее. И только Борис Зайцев вступил с ней в публичный спор, заступившись перед всем Западом за русских, за Афон и за все Православие. Это по-настоящему великая публицистика, это по-настоящему великое русское слово, под которым французская писательница не только призналась, что на острове она не была и всё выдумала, но и стала христианкой. Не сразу, но, нет сомнения, обращения к ней Зайцева даром не прошли. Посеяли то зерно, ради которого и приходят в мир русские писатели. Француженка даже потом книги стала писать исключительно христианские. То есть христианин Зайцев ее, можно сказать, «завербовал» на свою сторону. Такое под силу только русскому писателю. Такие были. И Зайцев у нас был и будет. Но проблема в том, что понять всё величие этого события может только русский читатель. 50 лет нынче со смерти Бориса Зайцева. За все эти годы он так по-настоящему и не вернулся на Родину. А до этого 50 лет был запрещен к печатанию на территории Советской России. Где-то в эти сто лет и потерялся русский человек. Рейтинг: 10 Голосов: 529 Оценка: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 скрыть способы оплаты Смотри также Комментарии Aleksandra 12 февраля 2022, 19:58 Дорогие читатели, книги Бориса Зайцева печатаются в России! В издательстве " Сибирская Благозвонница " вышел сборник Бориса Зайцева " Путникам в Россию " : роман " Дом в Пасси " очерки, публицистика. Сост. Алексей Любомудров. Карина 10 февраля 2022, 09:19 Если говорить не про приспособленцев и обновленцев, а про настоящих патриотов той эпохи. Эмигранты первых волн создавали общества, издательства, фонды с характерными названиями - Возрождение, Возвращение, Просвещение, Свет и т.п. Они ждали и надеялись, что вернутся, что Родина возродится, воспрянет, избежит вакханалии, что мракобесие закончится быстро, как страшный сон. Революцию придумали и сделали горстка отщепенцев, а рабочие и крестьяне лишь в дальнейшем купились на обещания " захватить и поделить " . Конечно, не все. Больше всего само же крестьянство пострадало в 20-30-е. |
| Разделы портала «Азбука веры» Зайцев Борис Константинович Анна – Тут свинки у меня самые и есть... я не отказываюсь, потому я к свиному делу еще как малюсеньки был, то у нас около Риги ферма имелася. И тут завел, конечное дело. Валаам Повесть «Валаам» Бориса Константинович Зайцева написана по следам его паломнической поездки 1935 г. в эти святые места. Тихая и углубленная жизнь монахов, стремление к чистоте сердца, постоянная молитва – все то, что было утрачено новой Россией, бесконечно привлекает писателя... Далекое Я встретил Блока в первый раз весною 1907 года, в Петербурге, на собрании «Шиповника». Он мне понравился. Высокий лоб, слегка вьющиеся волосы, прозрачные, холодноватые глаза и общий облик – юноши, пажа, поэта – все показалось хорошо. Дальний край Первый роман Бориса Зайцева, продолжателя линии Тургенева-Чехова. Религиозно-философский роман о молодых русских интеллигентах. Один из главных героев — террорист, борец за свободу народа. Оказавшись в Италии («дальнем краю»), он не переставая думает об отношениях насилия и добра. Жизнь Тургенева Орловская губерния не весьма живописна: поля, ровные, то взбегающие изволоками, то пересеченные оврагами; лесочки, ленты берез по большакам, уходящие в опаловую даль, ведущие Бог весть куда. Жуковский Творчество и личность русского почта В. А. Жуковского с молодых лет привлекали Бориса Зайцева — писателя трудной судьбы. В романизированной биографии «Жуковский» наиболее ярко отразилось то, что составляло основу творческой личности Зайцева — это любовь и уважение к русской классике и традициям литературы. Мои современники В состав книги «Мои современники» вошли очерки из ранее изданных книг «Москва», «Далекое» и различные журнальные статьи, опубликованные в свое время в газетах «Возрождение» и «Русская мысль». Все они в большей мере относятся к воспоминаниям Бориса Константиновича о его современниках, поэтах и писателях «Серебряного века». Самое популярное Библиотека св. отцов и церковных писателей Популярное: Сейчас в разделе 1057 чел. Всего просмотров 66 млн. Всего записей 2583 Подписка на рассылку поделиться: ©2024 Художественная литература к содержанию Входим... Куки не обнаружены, не ЛК Размер шрифта: A- 15 A+ Тёмная тема: Цвета Цвет фона: Цвет текста: Цвет ссылок: Цвет акцентов Цвет полей Фон подложек Заголовки: Текст: Выравнивание: Сбросить настройки |
| Как написана предлагаемая ныне читателям и составленная дочерью Бориса Константиновича Зайцева — Наталией Борисовной Соллогуб — эта книга? Мне думается, что это — не акварель, как рассматривают многие письмо Зайцева, и не барельеф, как видится оно Федору Степуну, а скорее — тонкий рисунок остро отточенным карандашом, чуть подцвеченный акварелью. Эта эскизность, кажущаяся незавершенность и создает то отсутствие статичности, тот поток, ту жизненность — и ту лирическую музыкальность, какие делают вообще прозу Зайцева и в частности его литературные портреты столь напоенными воздухом и столь нас трогающими. Эти наплывающие на нас лица, события, атмосфера, их окружающая, слова, ими или о них кем-то и когда-то сказанные, — как бы возникают из тихого притина, из молчания — и делают нас самих, для нас незаметно, участниками рассказываемого. О слове Бориса Зайцева хорошо сказал поэт Владимир Смоленский в стихах, Б.К. Зайцеву посвященных: …На немых губах человека Возникло оно из молчанья. … …Оно то громче, то тише Губы твои обжигает — А голубь воркует на крыше, Ничего о слове не знает . Эти зайцевские портретные рисунки, эти его воспоминания передают не только портреты отдельных лиц, но, что не менее для нас важно, и саму атмосферу эпохи, навсегда от нас ушедшую. И они рисуют эту эпоху пусть глазами автора (иначе ведь и не бывает — и быть не может!), но глазами умудренного сердца, растеплившего чуть холодноватый спинозовский интеллектуальный завет: «не плакать, не смеяться, а понимать» — особым пониманием — пониманием любящего жизнь и живущих сердца. В этих портретах, в этих воспоминаниях много и именно русского настроя. Хотя и прав Степун, отметивший, что «в зайцевском патриотизме нет ни политического империализма, ни вероисповеднического шовинизма, ни пренебрежительного отношения к Европе» . Да разве они должны обязательно сопрягаться с патриотизмом, с русским национализмом? И разве русский национализм, даже просто сознание своей принадлежности к русскому народу обязательно должны быть декларативно-декламатичны и подчеркнуто плакатны? «Я сам русский, но не до потери сознания», — писал Зайцев мне в одном из писем. И это «не до потери сознания» и не позволило ему ни на минуту увлечься советизанским угаром, вызванным в части русской эмиграции расширением границ государства советского и его грозной мировой ролью. Советский и советизанский «Гром победы раздавайся!» не заставил его «крикнуть громкое «ура»!» |
| Но Блок-то писал с надрывом и желчью, а про чтение «Далекого» и — в частности — зайцевского очерка о Блоке, скажем, современник Блока поэт и критик Юрий Офросимов писал автору этой статьи: «…Борис Зайцев, как всегда, читается… с тихой радостью, успокаивая и умиляя» . И не следует думать, что эти свойства творчества Зайцева — в частности, его портретных очерков и воспоминаний — делают его несколько однообразным и монотонным. Тот же Ф.А. Степун, говоря об акварельности как основном тоне его произведений, указывает, например, на одну из его лучших вещей — повесть «Анна» — как на написанную густым и ярким маслом. А Юрий Иваск писал, что он, читая более позднего Зайцева, «услышал голос, уже не сладостный, услаждающий слух, а слегка глуховатый, ровный, без модуляций и очень живой. Слух улавливал новые интонации в этой неторопливой речи с особенными паузами, оживляющими медленное повествование» . Это «медленное повествование», оживляемое «особенными паузами», — отнюдь не просто простотой незамысловатой: простота-то здесь отнюдь не простая, замечает тот же Ю.П. Иваск: «Зайцев и Бунин пишут просто, но с умыслом. Это не простота «человеческого документа», а художнически выверенная и обновляющая язык» . Это — та реконструкция непосредственного восприятия, о которой говорит и Л.Д. Ржевский. И все, чаще всего, в особом музыкальном строе речи: «Неповторимо свой ритмический оттенок… у Зайцева, — пишет П. Грибановский. — Он вообще весь во власти ритмов, и власть эта скорее подсознательная» . Интересно, что музыкальность стихов и прозы отнюдь не всегда сопрягается у прозаиков и поэтов с их музыкальностью в прямом значении этого слова. Иной раз у прозаиков и проза становится ритмизированной и переходящей в стихи (Гоголь, Андрей Белый), иной раз, как у Бориса Зайцева, она принимает не сразу уловимый ритмический рисунок. А вот тот же Зайцев писал мне 17 августа 1965 года: «В музыке более чем слаб». Думаю, что эта нечуткость к музыке как к искусству у музыкальных мастеров стихов и прозы объясняется тем, что омузыкаление речи вытесняет у них искусство музыки как таковой. Зато музыка слов получает у них изощренное звучание. |
| «Старик поднял уголек, подошел с огоньком к Липе и взглянул на нее; и взгляд выражал сострадание и нежность. — Ты мать, — сказал он. — Всякая мать свое дите жалеет. Потом стало опять темно. Длинный Вавила возился около телеги. — Вы святые? — спросил Липа у старика. — Нет, — мы из Фирсанова». Старик не пророк и не святой. Он из Фирсанова, Но самый тон разговора такой, будто дело происходило не близ Фирсанова, а в Самарии или Галилее. Все мы читали и перечитывали Чехова. Но тот Чехов, который раскрылся Зайцеву и которого он написал, мало кому виделся. Да и сейчас против этого нового образа многие протестуют, несмотря на то, что Зайцев в свою защиту мог бы сослаться на самого Антона Павловича. В рассказе «Студент», который Чехов, по его собственным словам, особенно любил, встречаются такие слова: «Правда и красота, направлявшие человеческую жизнь там в саду и во дворе первосвященника, продолжались непрерывно до сего дня и, по-видимому, всегда составляли главное в человеческой жизни и вообще на земле». Революция обогатила Зайцева, как он сам благодарно признает, углубленным постижением России: ее религиозных корней и ее устремлений к истине и справедливости. Главным содержанием творчества Зайцева является проникновенное, не лишенное умиленности, но все же всегда трезвенное изображение той России, которую славянофилы и Достоевский называли «святой Русью». Не сомневаясь, что Россия Бориса Константиновича Зайцева прикровенно живет и за тюремной решеткой советской государственности, я не сомневаюсь и в том, что в тот, уже приближающийся час, в который советская молодежь получит свободный доступ к творчеству эмиграции, она найдет в книгах Зайцева подтверждение и своих собственных ожиданий, и предчувствий. Смысл всех, пусть жестоких и преступных, но все же великих и судьбоносных революций, заключается, конечно, не в том, что они разрушают враждебное будущему прошлое и настоящее, — но, конечно, лишь в том, что они, и не ставя себе этого целью, в новых условиях, на новой высоте и глубине раскрывают вечное содержание народной жизни. В осуществление этого раскрытия Зайцев вложил много труда, много любви и много творческого дара, за что мы и приносим ему свою глубокую благодарность. Г. П. Федотов |
|
|
