| Под фелонью у батюшек часто была телогрейка – на случай нового ареста, потому что в ссылку отправляли в том, в чем забирали – Ну, у прихожан тогдашних был некий страх. После тех времен репрессий был еще сильный страх. Страх был и у многих священнослужителей. Но что для меня тогда – в 1940–1950-е годы – являлось примером? Приходили священнослужители, которые возвращались из ссылки. В Лефортово, например, был такой отец Вонифатий Соколов, батюшка высокой духовности. Самое главное, я смотрел на то, как они служили. А под фелонью у них часто была еще телогрейка… Я смотрю и думаю: зачем, ведь жарко же? Но они не обращали внимания и отказывались переодеваться. Или – стоптанные какие-то ботинки. «Батюшка, мы вам новенькие купили!» – «Да нет, не надо…» А потом уже какие-то близкие к ним люди мне сказали: «Нас же отпустили не на постоянно, отпустили временно, еще заберут… А арестуют – и в чем уведут, в том и останешься! Важно, чтобы хотя бы что-то из одежды теплой на тебе было! И к ботиночкам этим нога уже привыкла, а новыми еще натрешь ноги!» Под таким прессом многие из них и жили, в таком пребывали настроении. Это, несомненно, сказывалось и на всей церковной жизни. Но в послевоенное время, конечно, многие воспрянули: Церкви была дана относительная свобода. Но потом начались хрущевские времена, когда стали закрывать церкви. Скорбные времена. Помню случай, когда я подал прошение на рукоположение. Около входа в семинарию сидел старший помощник инспектора, отец Павел Петров. Он сидел и читал газету, потом подзывает меня и говорит: «Ты видел решение съезда партии? Куда пойдешь-то работать?» – «Почему работать?» – «Ну, видишь, с Церковью уже покончено будет в ближайшее время, всё! Я-то хоть тракторист, а у тебя какая есть специальность?» – «Да я подал на рукоположение…» – «Ты что, дурак?! Скорее беги и забирай свое прошение! Ты с этими широкими рукавами куда денешься? Куда ты пойдешь работать? Тебя же никуда не примут!» – «Нет, я забирать не буду!» – «Ну и дурак! Будешь потом жалеть и меня вспоминать!» |
| Право на жизнь В доме-интернате города Петров Вал есть отделение милосердия. Именно туда поступают так называемые " овощи " . Медсёстры делают им массаж, специальные упражнения. И 10% из тех, кто мог только моргать, начинают ходить, говорить, делать уроки, осваивать ремесло. А остальные? Оказывается, способности организма к самовосстановлению до сих пор настолько не изучены, что даже опытные врачи не могут сказать: у кого из всей палаты жажда жизни сильнее, у кого из них начнётся прогресс. И разве 10% это мало? Этажом выше – детсадовская группа. Четверо ребятишек в ней ещё недавно были " овощами " , а сейчас их учат бросать снежки из ваты, чтобы на прогулке они не пугались снега. Даунёнок Рита тянет ручки к снеговику на неубранной до сих пор ёлке: " Ляля! " . И чем она в этот момент отличается от всех остальных малышей? Заходим на уроки по экспериментальной программе " Особый ребёнок " . Игорь Паймаков, тоже бывший лежачий, рисует светофор. В компьютерном классе старшеклассники с помощью мышки и графической программы создают картину. Скоро у них урок Конституции. На большом экране высвечивают картинки с краткими надписями, чтобы каждый понял и запомнил: " Все люди имеют одинаковые права. Инвалиды – тоже. Все люди имеют право на жизнь, на защиту от жестокости и т. д. " . – Пусть эйнштейнами они не станут, но некоторые из наших выпускников неплохо адаптируются в обществе, живут в своих квартирах, делают ремонты или шьют, – рассказывает директор Петроввальского дома-интерната для умственно отсталых Эмилия Богатырёва. – А у тех, кто попадает в психоневрологические интернаты для взрослых, тоже своя жизнь. Меня мама одного парня благодарила: " Что вы с моим Васей сделали! Он же мог только лежать. А теперь работает трактористом в интернате, любит возиться с механизмами " . Есть в этом доме свои чемпионы (олимпиады проводят между такими же домами по всей стране). Свои артисты: " дрессировщик " Алёша Бельченков и его " тигры " заняли первое место на конкурсе танца среди всех учебных заведений Петрова Вала. Есть и свои герои: выпускница интерната Валя Шапошникова открыла своё дело – шьёт одежду для котов и собак. Сама сняла и послала ролик с дефиле своих хвостатых моделей на конкурс " А вам слабо? " в программу " Сам себе режиссёр " . Теперь этот ролик крутят в интернате на уроках профориентации. |
| Уйти после «Отче наш», не оглянувшись Инокиня Евгения (Сеньчукова) о том, каким ветром нас сдувает с Литургии 24 января, 2017 Инокиня Евгения (Сеньчукова) о том, каким ветром нас сдувает с Литургии «Попробуем представить себе продолжение пира. Вот внесли горячее, потом фрукты и, наконец, свадебный торт – и тут один из гостей шумно сморкается в салфетку и уходит, не прощаясь». О том, как достоять Литургию до минут благодарности — инокиня Евгения (Сеньчукова). «Главное – к Евангелию поспеть» Инокиня Евгения (Сеньчукова) Наверное, это видел каждый постоянный прихожанин. Храм медленно заполняется: на «Господи, спаси благочестивые» людей чуть больше. После «Оглашенные, изыдите!» – еще. К Причастию подтягиваются семьи с детьми. После «Отче наш» часть выходит, после «Аллилуйя» – еще часть, а к отпусту в храме остаются самые стойкие. Увы, наверное, каждый хоть раз так поступал. «Я не буду причащаться, поэтому уйду после “Отче наш”!» – «А я не буду причащаться, поэтому просто опоздаю». – «А я как раз буду причащаться, ну так главное к Евангелию поспеть!» Боюсь высказаться банально. Это – невежливо. Так нельзя ни с братьями и сестрами, ни с духовенством, ни с Самим Богом. Господь порицает невоспитанность и бестактность. В притче о званых и избранных хозяин очень возмущен отказом гостей прийти к его сыну на прием по случаю свадьбы, хотя, казалось бы, у всех у них образовались очень важные дела. Один даже женился. Но, с точки зрения хозяина, это их совершенно не оправдывает. Вообще-то хозяин прав. Во-первых, можно было бы и предупредить. Во-вторых, совершить сделку с недвижимостью можно было днем раньше, днем позже или, в конце концов, в тот же день, но через несколько часов; купленные волы никуда за сутки не убегут, а уж внезапная свадьба и именно в день важного приема – это просто нелепость. Что, в древней Иудее ЗАГС только один день в месяц работал? Хозяин – человек гостеприимный, он готов друзей найти и на улице. Но вот человека в «не брачной одежде» выгоняет вон. Если не вдаваться в толкования разного уровня исторической достоверности, то фактически это выглядело так: вылез человек из-за руля своего трактора и, даже руки не помыв, в штанах, перепачканных машинным маслом, благоухая п о том, уселся за праздничный стол – видимо, считая, что вот только его тут все и ждут. Ну прямо герой песни Бориса Гребенщикова «Два тракториста»: «Один Жан-Поль Сартра лелеет в кармане и этим сознанием горд». Право же, друг мой, тебя не выпить пива приятели после смены зовут. Мог бы хоть рубашку сменить. К Причастию – в гости на тортик? |
| И тогда я атаковал брата: хочу, мол, тоже идти по твоим стопам и быть моряком. А он меня начал от этого дела отворачивать. Ты не смотри, сказал, что мы тут такие красивые ходим на подводной лодке. На самом деле, сказал он, мы тут пашем как трактористы. Он сравнил моряков с трактористами и думал, что из-за этого уж точно блажь моя пройдет. Но я и не думал отстать от него. И в итоге пришлось брату обратиться к начальнику училища, получить аудиенцию и в разговоре с вице-адмиралом передать мое обращение, письмо. Я к тому времени уже закончил два курса МИФИ — а это был бренд, о нем знали все — был в стройотряде, комиссаром, все это была хорошая характеристика. А в училище — там как раз начались отчисленческие мотивы. Пятьдесят курсантов решили отчисляться. Тяготы и лишения отвратили их от мечты, от романтики, которая у них там где-то свербила… И брат мне написал: сам я выхожу на практику, а тебе дали добро, ждут, приезжай. — И вы, бросив ядерную физику, поехали во Владивосток? — Не сразу. Дело в том, что в это время в Снежинске довелось мне встретиться с выпускником Севастопольского училища. Лейтенант, с кортиком, весь в белом. И вот меня представляют, и я ему рассказываю, что тоже хочу во флот, еду во Владивосток. А он мне говорит: да что Владивосток, вот Севастополь! Короче, поговорили мы, и поехал я в Севастополь. Дошел до начальника училища, на кафедру спортвоспитания зашел, и там меня быстро решили принимать, сказали — нормальный парень, нам такие нужны — без экзаменов брали. И вот в последний момент, я уже сдаю документы, и тут мне капитан первого ранга, один из преподавателей училища задает вопрос: «Что, студент, на государственные харчи потянуло тебя?» И так меня это зацепило, что я, не раздумывая, делаю три строевых шага строевых к этому столу, на котором лежала уже моя зачетная книжка, беру ее и говорю: «Если вы здесь служите только из-за харчей, то мне в одной структуре с вами не место!». И после этого, да, уже поехал на Дальний Восток. А оттуда после учебы лейтенантом попал на Северный флот. |
| Скипор: — Товарищ Керсновская! Вы имеете еще что-нибудь сказать? — Нет! Вид у Скипора озадаченный. — Вы хотите что-нибудь обещать коллективу? — Нет!! — Вы… попросите, то есть может быть, хотите… — Нет!!! Это третье «нет» я почти кричу. — И это ваше последнее слово?.. — Да! Рубящий жест рукой. Весь зал будто бы вздохнул, что-то вроде «уф!». Еще раз махнув рукой, возвращаюсь на место. Курносый «прицепщик» с картины «Ужин тракториста» улыбается. Татарчонок — тоже, но все лицо мокро от слез. У меня сердце колотится, как после бега. «Проекты», нервотрепка и приговор И вот уже бежит на трибуну секретарь комсомольской организации Павличенко: — Первый пункт: осудить недостойное поведение Керсновской. Второй пункт: уволить Керсновскую из Норильского горно-металлургического комбината. Третий пункт: усилить массово-политическую работу в коллективе. Кто «за» — поднимите руку! Дружно поднимает руки… весь президиум. В зале… Да, в зале пять поднятых рук. Пять! Конфуз… В первом ряду — Скрыпник с женой; среди начальников трое: Пищик, Зозулин, Кичин. — Кто против? Лес рук. — По пунктам! Ивашков явно старается протащить второй пункт. Однако постепенно его видоизменяет: — Уволить не из комбината, а из шахты? — Нет! — Уволить с участка, но оставить на поверхности? — Нет! Борьба завязалась между двумя проектами. Проект Шевцова: понизить в чине. Из взрывника — в машинисты транспортера. Проект Молчанова: оставить на прежней работе и ограничиться замечанием. Ивашков и весь президиум рвут и мечут, стараются измотать людей: голосуют уже двадцатый раз. Я не выдерживаю: вскакиваю на сцену, ударяю по трибуне картонной папкой, в которой мои записки, и сдавленным голосом кричу: — К черту! Не надо мне ни пенсии, ни вашего помилования! Кто-то хватает меня за штаны, кто-то — за руки. Меня волокут на место. Наконец резолюция принята. Резолюция Молчанова. В ней не изменено ни слова. Вот она: «1. Вынести порицание Керсновской (без какого то ни было упоминания о „недостойном поведении“). 2. Оставить Керсновскую на прежней работе мастера буро-взрывных работ вплоть до выхода ее на пенсию. 3. Усилить массово-политическое воспитание в коллективе». |
| « Раньше-то весело было!» Гуляния. Любимейшая тема рассказов наших исполнителей – гуляния, радость и веселье вопреки жизненным трудностям и испытаниям. «Весёлая жизнь была, хоть и трудная. Родители из Глубочки ехали на быках 30 км и пели» (х. Зелёновка). «Наша жизня была беднее намного, но как-то было весело. По хутору вечером только песни раздаются, а сейчас никого не увидишь, не услышишь. Наше детство было такое холодное и голодное, а всё же на улицу ходили и что-то пели!» (х. Сафронов, Е.И. Зипунникова). «Ложки были деревянные, наряжали в одёжку для куколки. Девочка одна деревянную ложку нарядила в куколку и просила её, чтобы папа вернулся с войны. И он вернулся!» (х. Красноярский). «Раньше в колхозах трактористам хорошо платили, но хлебом, натурой – плантации имели, овощи давали, хлеб, мясо выпишут кому надо. В общем, жили неплохо. Но деньгами расчёт только в конце года был. Два трудодня заработаешь в день, а на трудодень двадцать копеек платили. Зато и туда, оттуда с песнями! Платки сядуть вязать женщины и песни запевают. Воскресники были – какая это веселья! Мужики налаживали на арбу сено, а мы, дети, гоняли быков. Мужики скирду ставили, наверх сено кидали, а женщины наверху слаживали. И так конвейером всё шло и всё вручную. Три луга мы вручную убирали, а потом, как уберуть, колхоз нам какие-то подарки делал: конфеты «подушечки» нам, детям, еду, котлетки поделят на всех, то сироп какой-то. И всё с песнями. Вот так по кругу столы и полный круг народу, танцуют, веселятся» (х. Коньков). «Все дружно жили, все люди православные. Вышел, заиграл на гармошке, и уже сели-заиграли, глядишь – оттуда бабки уже идуть. Запели одну за другой – это мы курагодом загуляли» (х. Потапов). «Мою бабушку с фермы отпускали домой: – «Апроськя, иди домой! Мы сейчас придём туда к табе погулять». Придуть, и у них там когда Митяша с гармошкой, а в основном под «тра-ля-ля». Сами играють, а бабы танцують, сами пританцовывають. А я из-за печки выглядывала и прислухивалась. Вечером, как управились, и мужики двое-трое запели. Такого сейчас нет, да пели как ещё, заслушаешься! – Это сейчас стало надо, а тогда такого не было. – А ведь и запрещали песни петь» (х. Дорофеевский). |
| В 1943 году был создан разведбат, который ездил на мотоциклах. Он получил название «Черные ножи». И клуб «Черные ножи» до сих пор существует. У нас в гостях Алексей Вайц, член мотоклуба «Ночные волки», у микрофона - Евгений Никифоров. 28.05.2013 07:20:20 Кульков Сергей Андреевич Говорит радиостанция «Радонеж». Православное вещание для России и соотечественников за рубежом. У микрофона - Евгений Никифоров. -Здравствуйте дорогие братья и сестры. Сегодня у нас в гостях Алексей Вайц, член мотоклуба «Ночные волки». Алексей, мы будем говорить о вере, о вашей деятельности и может быть, затронем политические проблемы. Как мы представляем себе байкеров? Это громадные мужики, накачанные, все в татуировках. Есть такой образ. Вместе с тем, ваш мотоклуб активно участвует в православном движении, защищает православные ценности. Вот как это сочетается? Расскажите. -Ну, есть еще православные автомобилисты, и трактористы, и православные экскаваторщики. Дело в том, что это служение. А поскольку русский человек вообще не может ничего делать без смысла, то он ставит себе какие-то высокие цели, подчиняет им свою жизнь. И поэтому все это байкерское безобразие, которое мы видели на экранах телевизоров и в кино, неожиданно обрело свою форму. Это было неожиданностью и для меня. Хотя прецедент был. В 1943 году в тогдашнем Свердловске (Екатеринбурге) была создана танковая дивизия, вернее - разведбат, который ездил на мотоциклах. Он получил название «Черные ножи». И клуб «Черные ножи» до сих пор существует. Нам все время говорят: байкерское движение возникло на Западе. На Западе такой структурированный клуб с жесткой иерархией появился в 50-х годах. А вот моторизованное воинство появилось в России во время войны, и мы даже были знакомы с людьми, которых сейчас уже нет в живых, но они были бойцами этого батальона. Но, во-первых , это модно, это пошло волной в 80-90-е годы. Потом все повзрослели, появились дети. У меня их пятеро, и уже есть какой-то смысл в жизни. Кроме того, я не перестал заниматься спортом. До сих пор участвую в чемпионатах России по ралли-рейдам , даже места занимаю, хотя не ставлю перед собой задач занимать какие-то места. |
| Тем же днем, уже под вечер, посланный малец передал Касьяну, будто велено явиться в контору, не мешкая, по важному делу. Не успел и расспросить, какое дело, как парнишка тут же улепетнул, засверкал пятками. Касьян, встревожась, не стал дохлебывать поданные Натахой щи, а, утершись ладонью, цапнул с гвоздя картуз. – Доешь, успеется, – сказала Натаха, сама насторожась. – Поди, не тебя одного кличут. Но Касьян, уже не слыша жены, взятый тревогой, вышагнул в сени. Возле конторы, как и в тот первый колокольный день, уже кишел, крутился народ – мужиков с полета, не считая баб и налетевшей мошкары – пацанов, которые по случаю пустого летнего времени в школе лезли во всякую затею: где чего стряслось, там и они, пострелы. Валяются поодаль в траве, барахтаются, устраивают друг дружке всякие подвохи – то кому травинкой за ухом пощекочут, то прилепят сзади на штаны репей с куриным перышком. Но промеж этим исподволь послеживают за старшими, за окнами и крыльцом правления: ждут, чего будет. Баловство баловством, а и мальцов за показной шкодой берет тайная сумять: война! Касьян и сам, пряча тревогу, молча присел в тени возле прохладного кирпичного фундамента, где уже рядком устроились пришлые мужики. Вскоре туда же присеменил, постукивая батожком, и дедушко Селиван. Жил он бобылем в старенькой своей избе с давно осыпавшейся трубой, после смерти старухи не держал во дворе никакой живности, кроме воробьев да касаток, и даже не засевал огорода, дозволив расти на грядках чему вздумается. Кормился же он возле сторонних людей, и ни у кого не поворачивался язык отказать ему в стариковской малости, тем паче, что сам он никогда не попросится к столу: дадут чего похлебать – отблагодарствует, забудут – так посидит в сторонке, покурит, водицы попьет. Пуще же хлеба держался он людским словом, а потому редко когда обитал в своем дому, особенно в летнюю пору, а все больше там, где была доступная живая душа, – на конюшне, с ночными сторожами, с эмтээсовскими трактористами на полевом стане. Навалясь грудью на батожок, поддерживая себя так, дедушко Селиван остановился перед густо дымящим миром, обежав мужиков упрятанными под куделистые брови, но все еще живыми востренькими глазками. |
| В консульском отделе моя просьба о справке вызывает удивление, словно я вырвался из сумасшедшего дома. Секретарша консульского отдела отказывается участвовать в подобных играх и вместо справки вручает мне листок с номером служебного телефона. Дескать, если они там все чокнутые, пусть сами позвонят. И вот стойка паспортного контроля в гаванском аэропорту. Чиновник в форме МВД листает знакомый уже мне справочник: такой мне показывали в COPA. Он водит пальцем по списку стран на букву «R». На его лице отражается внутренняя борьба: на «R» среди невыездных с Кубы в третьи страны только граждане Руанды, а насчет России — ни слова. Но кто его знает? Так, может быть, не выпускать? Упреждая его приговор, решительно заявляю: «Ваш справочник устарел. Вот телефон секретарши колумбийского консульства. Она подтвердит, что для россиян въезд в Колумбию свободный!» Но погранцу самому надоело изображать придурка, и он неожиданно переходит на русский: «Я понял все, что вы сказали. Нет проблем». Иду с вещами на выход. Скоро посадка. Наш реактивный самолет к взлетной полосе подтаскивает на тросе обычный колесный трактор. Над кабиной тракториста — чадящая выхлопная труба. Но никто из пассажиров признаков удивления не выказывает. Здесь странным не кажется многое. Самолет отрывается от взлетной полосы, но с Кубой я не прощаюсь: через два месяца мы снова встретимся. Аста маньяна! …Если Ямайка — зона «повышенного внимания», то Колумбия, с ее Медельинским картелем, — это просто «зона риска». И всех, кто прибывает в гаванский аэропорт из Боготы, ждет «ненавязчивый сервис». В сравнении со столичным «заградотрядом» провинциальный Сантьяго-де-Куба, где меня шмонали в прошлый раз при возвращении с Ямайки, — дырявое решето. Здесь не то что тройная, а пятикратная блокировка. Это по прибытии из России пассажиров не трясут до нитки. Что возьмешь с ренегатов совков? Канадцы, французы и «прочие шведы» таможню могут вообще не заметить: зачем отпугивать валюту? «Черная таможня» работает с латиноамериканским направлением. |
| — Да я, как старший. Я пришел вас спросить, я всешки командир полка. — Вот именно всешки! Я вас презираю! Пре-зи-раю! Ах, если б была сила и мог бы он взять полено, право же, гвозданул бы по этой причесанной “под политику” пустой башке. — Ха-ха! Он презирает! Он презирает! Слова-то, слова-то все старорежимные. Тебе бы в царской армии, среди дворянчиков… — Только чтобы не с такой мразью, как вы! — Ну, ты это… выбирай выражения! — побагровел и затрясся Вяткин, готовый и дальше сражаться за себя, но в палатку влетела, схватила за руку мужа Анастасия Гавриловна и потащила его, бросив на ходу: — Извините, товарищ майор. Извините… — выудив мужа из палатки, оттащив его в глубь леса, она вдруг размахнулась и дала ему звонкую оплеуху.Дур-рак! Чтобы сегодня же был в полку! Сейчас же! Вон! На нашей машине. Зарубин в любимцах у командира корпуса ходит. Что если он напишет на тебя докладную. Тебя ж… Да не напишет. Он гордый. И в полк к тебе он больше не приедет. Некем тебе, дураку, закрываться станет. Пропадешь! Живи смирно, не ерепенься. Понайотова не раздражай. Тот, чего доброго, пристрелит тебя. Его дед или прадед у генерала Скобелева воевал… Потомственный боец. Аа, тебе что Скобелев, что Кобелев… — Подняв лицо на дрожащее сквозь полуопавшие дубы солнце, Анастасия Гавриловна слизывала слезы с губ. — Ну, Тося! Ну, Тося! Ну не разостраивайся ты, не разостраивайся, — топтался Вяткин подле нее. — Ну, уеду я, счас уеду… Анастасия Гавриловна была хорошим хирургом, но как женщина не удалась — малопривлекательная, простолицая, незатейливо, хотя и добросовестно состроенная, она лучше смотрелась бы формовщицей в литейном цехе иль трактористкой, шофером среди мужичья, на фронте связисткой или прачкой. Однако суждено ей было по роду и призванию сделаться врачом, да еще военным. На Халхин-Голе в госпиталь, где она начинала свой боевой путь, привезли молодого лейтенанта Вяткина, тогда и в самом деле болевшего язвой желудка, от курсантских и походных харчей обострившейся. Язва давно зарубцевалась, мужик здоров, но около жены изрядно избаловался, разнежился, обнаглел. |
|
|
