| Должна быть отвергнута музыка чрезмерная (περιττ), надламывающая душу, вдающаяся в разнообразие, то плачущая (θρηνδη), то неудержимая и страстная (κλαστον κα δυπαθη ), то неистовая и безумная (κβατχευομνην κα μανικν)». Останавливаясь на существовавших в его время родах вокальной греческой музыки, завоевавшей внимание всего тогдашнего мира, давно приникшей и к восточным народам и д.б. повсеместно вытеснившей национальные напевы, Климент находит некоторые из этих родов совершенно не приемлемыми для христианина и церкви. «Мелодии мы должны выбирать проникнутые бесстрастностью и целомудрием; мелодии же, разнеживающие и расслабляющие душу, не могут гармонировать с нашим мужественным и великодушным образом мыслей и расположений. Искусство, выражающееся в переливах голоса по разным коленам, есть ложное искусство; оно развивает склонность к бездеятельной и беспорядочной жизни. Мелодиями же строгими и серьезными предупреждается (с. 114) бесстыдство, пьянство в самом зародыше (д. б. имеются в виду агапы). Нужно предоставить хроматические гармонии (χρωατικς ρμονας) беззастенчивым (χρμοις) попойкам и музыке гетер с букетами». «Разные яды сокрушающих песней и жалобных стихов карийский музы столь же гибельны для нравов, увлекая их безудержной и безвкусной (κακοτχν) музыкой в страсть такого же пиршества». Но о некоторых родах тогдашней греческой музыки Климент отзывается одобрительно, по-видимому, находя в них что-то общее с священной музыкой древних евреев. «Образец для музыки может дать Давид, поющий и пророчествующий, воспевающий Бого ритмически (μμελω ς). Дорической гармонии именно наиболее подходит такой энгармонический лад (γνος ναρμνιον), а фригийской – диатонический (διατονον), как говорит Аристоксен; итак гармония варварской еврейской псалтири, обнаруживающая в себе нечто почтенное, как древнейшая, и становится, особенно у Терпандра (греч. музыканта), образцом для дорической гармонии, когда он воспевает Зевса следующим образом: Зевс – начало всего, вождь всех, это начало песен возношу к тебе Юпитер». |
| К сожалению, никаких документов, подтверждающих его авторство, не найдено, а стилистический анализ архитектурных форм говорит даже обратное – Кваренги не был автором проекта хворостьевской усадьбы. Судя по фотографиям, своими размерами главный дом не уступал Михайловскому, а по планировке и композиции ансамбля напоминал Павловский дворец. Боковые флигеля и галереи образовывали циркумфиренцию. Весь большой круг парадного двора замыкался Троицкой церковью, точнее, её западным фасадом, обращенным к главному дому. Центр главного дома – трехэтажное здание с деревянным бельведером. От дома к боковым флигелям шли открытые галереи из колонн дорического ордера. Фасады украшали четырехколонные ионические портики на высоком подиуме. Перед входом стояли два бронзовых льва. Снаружи, об этом можно судить даже по сохранившемуся флигелю, над окнами были лишь классические наличники. Зато внутри убранство поражало своей пышной декорацией. Стены и потолки покрывала лепнина с позолотой. В плафонах – живопись. Полы сверкали наборным паркетом. В залах – голландские печи с барельефами из белых поливных изразцов. Двери красного дерева отделаны бронзой. Контраст строгого, нарочито скупого экстерьера и изысканной детализации интерьера можно до некоторой степени почувствовать по Троицкой церкви. Снаружи это большое, прямоугольное в плане здание. Над храмом возвышается ротонда, почти лишенная декора. Фасады выделены четырехколонными портиками дорического ордера. С востока – полуциркульная апсида. С запада над трапезной возвышаются два яруса колокольни (завершение колокольни сломано), и если бы не портик, украсивший западный фасад, он был бы просто скучным. Но вот входишь внутрь. Трудно поверить, что это то же самое здание. Венчающая храм ротонда оказывается овальной. Её поддерживают пилоны сложной конфигурации. В основании проходит лепной карниз, а купол расписан тончайшими узорами в технике гризайль. Все пространство церкви делится на три нефа. От пилонов на стены и между ними переброшены подпружные арки. В центральном нефе над головой балюстрада хор. Часть южного полностью изолирована и там устроен придел, совсем не видный снаружи и с самостоятельным входом через колокольню. Коробовые своды придела с распалубками после классически четких в храме кажутся чем-то архаичным. Масса всевозможных ниш, сложных криволинейных очертаний под сводами, различных уютных помещений. Остается лишь представить в интерьере известный по фотографиям белый ампирный иконостас, фронтоны которого поддерживали золоченые коринфские колонны, чтобы понять, каково было великолепие самих жилых помещений дома. |
| «К музыке должно прибегать для украшения и образования нравов. Ведь и на пиршестве (агапе?) мы пьем для взаимного пения, воспевая наше вожделенное (упование) и прославляя Бога за независтный дар человеческих наслаждений и за постоянное доставление всего необходимого для роста и тела и души. Должна быть отвергнута музыка чрезмерная ( περιττ), надламывающая душу, вдающаяся в разнообразие, то плачущая ( θρηνδη), то неудержимая и страстная ( κ λαστον καì δυπαθη ), то неистовая и безумная ( κβατχευομνην καì μανικν) " 480 . Останавливаясь на существовавших в его время родах вокальной греческой музыки, завоевавшей внимание всего тогдашнего мира, давно приникшей и к восточным народам и должно быть, повсеместно вытеснившей национальные напевы, Климент находит некоторые из этих родов совершенно не приемлемыми для христианина и Церкви. «Мелодии мы должны выбирать проникнутые бесстрастностью и целомудрием; мелодии же, разнеживающие и расслабляющие душу, не могут гармонировать с нашим мужественным и великодушным образом мыслей и расположений. Искусство, выражающееся в переливах голоса по разным коленам, есть ложное искусство; оно развивает склонность к бездеятельной и беспорядочной жизни. Мелодиями же строгими и серьезными предупреждается бесстыдство, пьянство в самом зародыше (должно быть, имеются в виду агапы). Нужно предоставить хроматические гармонии ( χρωατικàς ρμονας) беззастенчивым ( χρ μοις) попойкам и музыке гетер с букетами» 481 . «Разные яды сокрушающих песней и жалобных стихов карийский музы столь же гибельны для нравов, увлекая их безудержной и безвкусной ( κακοτχν) музыкой в страсть такого же пиршества» 482 . Но о некоторых родах тогдашней греческой музыки Климент отзывается одобрительно, по-видимому, находя в них что-то общее со священной музыкой древних евреев. «Образец для музыки может дать Давид, поющий и пророчествующий, воспевающий Бога ритмически ( μμελω ς). Дорической гармонии именно наиболее подходит такой энгармонический лад ( γνος ναρμνιον), а фригийской – диатонический ( διτονον), как говорит Аристоксен; итак гармония варварской еврейской псалтири, обнаруживающая в себе нечто почтенное, как древнейшая, и становится, особенно у Терпандра (греческого музыканта), образцом для дорической гармонии, когда он воспевает Зевса следующим образом: Зевс – начало всего, вождь всех, это начало песен возношу к тебе, Юпитер» 483 . |
| «Гробница Авессалома» («Столп Авессалома»). I в. до Р. Х.— I в. по Р. Х. «Гробница Авессалома» («Столп Авессалома»). I в. до Р. Х.— I в. по Р. Х. Ниже по течению К. сохранилась 2-камерная гробница, датированная иродианским периодом, она почитается в иудейской традиции как «могила Симеона Праведника». Наиболее известна группа захоронений, устроенная к востоку от стен Старого города, на крутом вост. склоне К. ( Avigad. 1954). Почти все эти захоронения включают как собственно погребальную пещеру, так и надгробный памятник (нефеш). Так, традиционно известная «Гробница Авессалома» («Столп Авессалома») (I в. до Р. Х.- I в. по Р. Х.) представляет собой отдельно стоящий нефеш, вся нижняя часть которого высечена в скальной породе. Верхняя часть монумента, завершающаяся воронкообразным куполом с лотосом, сложена из тесаных каменных блоков. Фасады памятника оформлены полуколоннами ионического ордера и дорическим фризом. В нижнем монолите вырублена погребальная камера с 2 аркосолиями и кухом (нишей для тела), возможно, устроенная позднее. К «Гробнице Авессалома» с юга примыкает т. н. пещера Иосафата - погребальная пещера с коридорами, вход в к-рую декорирован рельефным каменным фризом с растительным орнаментом. Захоронение состоит из 8 погребальных камер, в их стенах высечены аркосолии и небольшие ниши для оссуариев. Южнее располагается могила с дорическим фризом и 2 колоннами при входе. На архитраве - надпись на иврите, свидетельствующая о захоронении здесь представителей 4 поколений иерусалимской священнической семьи Хезир (ср.: 1 Пар 24. 15; Неем 10. 20). В надписи также указано, что нефеш возведен этой семьей. Разветвленная высеченная в скале система пещер включает 5 погребальных камер. Гробница датируется II-I вв. до Р. Х., однако она использовалась для захоронений непрерывно вплоть до разрушения Иерусалима в 70 г. по Р. Х. Еще южнее находится т. н. Гробница Захарии - квадратный монолит с пирамидальной крышей, сложенный из отдельных тесаных каменных блоков. Все 4 фасада украшены полуколоннами ионического ордера, но только западный, обращенный к городу фасад выглядит законченным. Возможно, это нефеш, добавленный к «Гробнице семейства Хезир» в I в. до Р. Х. ( Avigad. 1954; Barag. 2002). По времени правления этим гробницам соответствуют многочисленные погребальные пещеры, обнаруженные в Гефсимании и выше, на склонах Елеонской горы, а также «Гробница Божией Матери» (над ней возведена ц. Успения Пресв. Богородицы, см. ст. Гефсимания ). Все монументальные захоронения были разграблены еще в древности, однако на склонах Елеонской горы и далее на юг вдоль течения К., возле источника Ен-Рогел, было вскрыто множество более скромных погребальных комплексов, в к-рых сохранились десятки оссуариев, в т. ч. и декорированных, с отдельными короткими надписями на иврите и греческом языке, и множество погребальной утвари ( Bagatti. 1958; Avni, Greenhut. 1996). |
| Лекция 15-я 65 12-го ноября. К. Гусев Богослужеб[ное] пение Древней христианской Церкви было заимствовано из греческого, почему нам необходимо знать, что такое была греческая музыка. Если древнюю греческую музыку мы сравним с новой, то увидим, что она была чужда гармонии (совместного исполнения нескольких мелодий, когда выходит стройное целое). У греков мелодии исполнялись на одном голосе: инструментальная музыка только сопровождала пение, а самое пение было связано с плясками, поэзией; отсюда греки под музыкой и разумели пение, пляски и поэзию. Но, несмотря на то, все-таки музыкальное искусство было разработано теоретически. Более известны греческие три гаммы: диатоническая (чрез тон), хроматическая и энгармоническая 66 . Кроме того, грекам были известны еще лады, которых было 15. Они-то и дали начало нашим гласам. Главных ладов у греков было три: дорийский, лидийский, фригийский. От этих произошли второстепенные лады чрез повышение и понижение. Первые (чрез повышение) обозначались приставкою к ним предлога πρ ( πρ дорийский, πρ фригийский...), а вторые чрез прибавление предлога π. Так произошло 9 ладов. Затем явились ионийский и эолийский; от этих произошло еще по два; итого 15. Итак, лады эти указывали высоту строя; но дорийский напев отличался важностью, между тем как другие – более страстностью. О Пифагоре, например, говорится, что он застал молодого человека поющим по одному из страстных напевов – душа его так была настроена, что он готов был зажечь дом своей любовницы. Пифагор велел переменить тон, и он успокоился. Такова была музыка греков. Самый простейший лад – дорический. Какие же мелодии стали употреблять христиане – и на каком ладу? Бесспорно, что они стали употреблять особенно мелодии на дорийском ладу, который отличался важностью, силой чувств и простотой. Введение этого дорического лада немало также обусловливалось тем, что христиане Древней Церкви были неискусны в пении. Но не один только дорический лад приняли христиане – они заимствовали от греков все лады, только в меньшем размере. |
| Херсонисы-Греки были пришельцы из Ираклеи, куда они переселились из Мегары, и потому считаются дорическим племенем. Как дорийцы Херсонисцы и все устроили дорически, все строя по преимуществу из камня, украшая его дорическими колоннами, капителями и другими произведениями высокого дорического искусства. Они и порядок жизни, и ее строя учредили здесь дорический с протевсом во главе. И говорили они дорически, хотя несомненно на язык их не могли не влиять местные говоры и наречия, тем более, что Херсонисцы не ограничивались тесным кругом жизни в своем городе, но постепенно овладевали окружающими долинами, где разводили виноград и другое производство, и простирались как хозяева не только к Севастополю, но и далее к Керкенизу, Лименам и другим местностям. Монументальным памятником порядка жизни древних Херсонитян служит «присяга граждан города», недавно найденная здесь в двух солидных обломках, находившихся в разных местностях. По сообщению известного ученого исследователя древних греческих надписей, В.В. Латышева, эта присяга относится к IV веку до Рождества Христова И многие другие монументальные памятники различно говорят о жизни Греков Херсонитах, различно отбивавшихся от нашествия иноплеменников, а чаще откупавшихся от них, так как они были по преимуществу торговцы, и потому легко могли откупаться от врагов. Предметами торговли их было все, что мог дать Юг и Север России, преимущественно же пшеница, меха и невольники. Херсониситы-Греки, живя самостоятельно в своем городе около 1800 лет, очень много пользовались вниманием своих греческих географов и историков, оставивших множество всякого рода сообщений, на которые не скупы были и другие Европейские писатели, оканчивая Богушем, потрудившимся над историей Херсонеса около 15 лет и Бернь-Делагарди, трудившегося, может быть, еще больше. Не менее историков сообщают и археологические данные, собиравшиеся издавна и с особенною настойчивостью совершающиеся ныне, когда благостному Монарху нашему благоугодно было, чтобы ежегодно отпускалось на Херсонисские раскопки по 10 000 руб. с тем, чтобы лучшие находки отправлялись бы в Императорский С.-Петербургский Эрмитаж. |
| Афины имели с самого начала материальное превосходство в этом круге, но вскоре получили и духовное; а это дало преимущество и аттическому наречию. Участие союзников в афинской военной службе, привлечение их к афинскому суду приводило ионян в очень близкое и продолжительное соприкосновение с господствующим народом; еще более, пожалуй, этому способствовали помещение афинских гарнизонов в союзных городах и основание афинских колоний в областях союзников. Последние годы V века должны были особенно сильно отразиться на диалектном составе греческого языка, так как с ними совпадают два великие факта в истории Греции: Пелопоннесская война и возвышение афинской образованности на степень общегреческой. Передвижения значительных масс войска от Лакедемона до Фракии и многочисленные политические перевороты в разных городах Греции, сопровождавшиеся изгнанием побежденных на чужбину, не могли остаться без влияния на сближение племен, а следовательно, и наречий между собой. Что касается духовного преобладания Афин, то достаточно припомнить, что их наречие сделалось литературным языком всех греков, из чего мы можем далее вывести необходимое заключение, что всякий грек, желавший казаться образованным, ломал свою родную речь на аттический лад. О распространенности аттического наречия среди образованных людей других полисов Греции можно судить, например, по следующим фактам. Знаменитые софисты Протагор, Продик, Горгий, Гиппий были не афиняне и тем не менее излагали свое учение в Афинах на аттическом наречии. Знаменитый трагик Эсхил, живший некоторое время при дворе сиракузского царя Гиерона, ставил там на сцене и свои драмы, между прочим, «Персов», и, по словам его биографа, эта трагедия доставила ему большую славу: следовательно, и в дорическом городе Сиракузах были люди, вполне понимавшие аттическое наречие. Еврипид поставил на сцене одну из своих трагедий, «Андромаху», не в Афинах, а, по-видимому, в дорическом городе Аргосе. Последние годы жизни Еврипид провел при дворе македонского царя Архелая и тоже ставил там на сцене свои трагедии: стало быть, и в Македонии, если не простой народ, то, по крайней мере, двор и знать могли понимать его произведения. |
| 285 Tit. Liv. Ab urbe condita, l.I, cap.1, по изд. Weissenborn I., 2-е изд., Berlin, 1856, с.54–55. Ρед. 286 Servius ad Aeneid. I, 242. П. – у G.Thilo et H.Hagen, Servii grammatici, qui feruntur in Vergilii carmina commentarii, vol.I., Lipsiae, 1881, с.90. Ред. 289 Silv. Italicus, VIII, 602–603 (П.), по изд. Ваиег, vol.I., Lipsiae, Teubner, 1890, с.193. Ред. 295 Juvenalis. Satirarum libri quinque. Ex recognit. C.Fr.Hermanni, Lipsiae, Teubner, 1883, сатира VIII, ст.9–15, с.53. Ред. 297 De civit. Dei, Migne. Patr. l., t.XLI, col.796; Confes. l. IX, cap.7, Migne. Patr. l., t.ΧΧΧII, col.779. Ред. 299 Guida per osservare con metodo i monumenti antichi e moderni della basilica Ambrogiana. Milano, 1837, pag.19–22. 301 Русск. перев.: Вильгельм де Помо, предстоятель (предстательствующий за господина архиепископа) этой церкви, это дело и многие другие приказал сделать. Ред. 302 Deferat lector ad aquilam, librum explicat super aquilam. Martene. De antiqu. eccl. ritibus (libri... (какой том?). Antv. (Mediol.), 1736–1738). Русск. перев.: Пусть чтец понесет (книгу) к орлу, пусть читает книгу над орлом. Ред. 306 Русск. перев.: в одной церкви лютеранской, которую принял за католическую, приобщается ангелом. Ред. 315 Об управлении испанцев пословица говорит: i ministri del re di Spagna in Sicilia rosicciavano, a Napoli mangiavano, a Milano divoravano, – Министры испанского царя в Сицилии заедали, в Неаполе жрали, а в Милане пожирали. 316 По мнению абиссинов, Он писал грехи евреев, приведших к нему блудницу, писал так чудесно, что каждый еврей в письменах Его узнавал свой собственный грех. 317 Об этой пристани сложилась поговорка: Unus Petrus est in Roma, una turris in Cremona, unus portus in Ancona, – т.е. Один Петр в Риме, единственна башня в Кремоне, единственна пристань в Анконе. 318 Ювенал (ΙV, 40) назвал это капище домом Венеры, господствующей над дорической Анконой. А Катулл (XXXVI, 14) взывал к этой богине: о ты, рожденная из пены морской, ты царствуешь в Анконе. П. – Место из Катулла передано неточно; в подлиннике это место читается так: |
| Таков Борей, могучий ангел сурового восхищения. Этому-то восхищению не склоняет своего сердца царь Финей. В противоположность Финею, другой фракийский уроженец и тоже герой похода Аргонавтов, Орфей, даёт образ мужественной мистики, активности дерзающей и насильственно врывающейся в тайный мир. Этимология имени Ορφες доселе подлежит спорам. Но, кажется, наиболее статочностей имеет за себя то объяснение, – М. Мейера 2382 , – которое опирается на дорический извод имени Орфея – ρφης 2383 и сближает его название с названием «Эринний» (по Исихию), а точнее бы сказать – Гарпий, «ρπα» 2384 и «ριψα» 2385 . Сюда можно было бы добавить ещё глоссу Исихия, согласно которой эолийское слово того же корня – «ρπαξ» означает «ϑρασς νεμος – порывистый ветер» 2386 . Если эти сближения правильны, то в ρφης мы имели бы «коррелат к ρπη». Другими словами, тогда в Орфее надо бы видеть Гарпию мужского рода, само-восхищающуюся в иной мир. —553— По другим объяснениям, имя Орфея, сопоставляется со словами ρφνς, ρφνη, ρφαναος, как эпитетами Аида. Так толкуют занимающее нас имя большинство исследователей – Курциус, Клаузен, Велькер, Швенк и др. 2387 . Но, не говоря о гадательности их толкований, мы вправе не терять надежды, что, может быть, они, хотя и с другой стороны, подходят, в сущности, к тому же объяснению. Мифы изображают Орфея посвящённым и посвящающим в мистерии. Мистические течения древности, так или иначе, связываются с именем Орфея. Чудодейственная музыка Орфея, укрощавшая волны, остановившая Симплегады, пересилившая сладкое пение сирен, отверзшая ворота рощи, где хранилось золотое руно, усыпившая дракона, вызывавшая сочувствие всей природы – деревьев и скал, птиц и зверей, и даже в преисподнюю внёсшая мир и радость и извлёкшая оттуда усопшую Евридику 2388 , – всеми этими теургическими силами своими указывает на высшую степень мистической посвящённости Орфея. И всё же, этот κατβασις ες ιδου, это нисхождение в преисподнюю живого героя, ради земных привязанностей, от глубокой тоски по земному существованию усопшей Евридики и для возвращения её к этому бытию, было самочинным насилием бытия земного над областью трансцендентной. Привлёкши к себе женственное начало своего духа, свою Евридику, не свободной любовью, а магической привязанностью, через тайнодейственную музыку свою, Орфей Евридики, на самом деле, никогда не имел в себе, но – лишь возле себя: он, аспект Аполлона и сам явление аполлинийного начала, есть чистая мужественность, извне привлекающая к себе Психею и извне к ней влекущаяся. Умершая от укуса змеи, т. е. силами хтоническими, силами женского начала, низведённая в женскую область мрака, Евридика лишь в виде призрака поддаётся чарам аполлинийной музыки. Но и этот призрак бесследно рассеивается при границе Аполлонова царства, при первой же |
| „Тогда, по его словам, прекращены были бы и самовластные церковные переправы и тогда можно было бы иметь полный перевод древнего церковного пения, расположенный в мере, не разрушая мелодии оного, а сие было бы самым прочным основанием контрапункта отечественного“. К сожалению, проект Бортнянского остался только проектом. Понятно, что без серьёзной подготовки к археологическим изысканиям, сведения, коими располагали даже сведущие люди касательно истории церковного пения, были ограничены и часто сбивчивы. Первыми более или менее научными экскурсами в тёмную область археологии церковного пения можно считать сочинения: 1) Ундольского – „Замечания для истории церковного пения в России“ и 2) Сахарова – „Исследование о русском церковном пении“. Это последнее представляет собой ряд отрывок из рукописей, касающихся истории церковного пения. К сожалению, отрывки эти выбраны без всякой системы, весьма неполны и сопровождаются коммен- —289— тариями, часто неудачными, свидетельствующими о недостаточном общем музыкальном образовании их автора. В этой своей статье о древне-церковном пении Сахаров, например, утверждает, будто „в демественном пении были соединены греческие напевы: дорический, ионийский, фригийский и лидийский и что всё в нём совершалось на основании строя энгармонического и хроматического (?), причём добавляет: „действительно ли это так – вопрос самый трудный“ 2012 . Всё это говорит, насколько скудными музыкальными познаниями обладали наши первые исследователи музыкальной старины. Вслед за митр. Евгением Сахаров уверен был в существовании у нас уже в XI веке многоголосного пения, которое впоследствии, по неизвестным причинам, было затеряно. „В этом пении, по его словам 2013 , столько совершенств, что восстановление его в наше время было бы величайшей заслугой“. „Троестрочное пение, говорит он, разделялось на 4 рода – на пение: четырёхголосное, осьмиголосное, двадцатиголосное и двадцати-четырёхголосное“. Сведения эти, сообщаемые при этом без всяких подтверждений, по справедливому замечанию Стасова 2014 , невольно заставляют улыбнуться всякого, кто сколько-нибудь знает музыку. |
|
|
