| Лит. lopklas «заплата» отражено в формах женского и среднего рода (лánkiлa и лánikлo). Последний случай особенно показателен. Перед нами пример типично балтийского суффикса -kl-, которому в славянском ареале, как известно, соответствует синонимичный суффикс -dl- (ср. лит. árklas=чешк. rádlo, пол. rado, рус. рало и др.). Вот почему блр. лánkiлa в отличие от лит. lopklas не может быть исконным словом. Типично балтийский аффикс, даже при наличии близких славянских соответствий, нередко позволяет надежно отграничить исконно славянское слово от балтизма. Так, орьбá – русское слово, а рус. диал. ариба и ориба – балтизм. Подобное же расхождение мы имеем в случае рус. у-сáдьба и блр. caдзiбa »усадьба» (балтизм) (Лаучюте 1972: 91). Наличие четко выделяемого суффикса -kl- в славянском слове обычно служит достаточным основанием для отнесения его к числу балтизмов. 103 Особый интерес представляет редкая белорусская диалектная форма лániлka. И Ю. Лаучюте, и В. Урбутис (с оговоркой: «быть может») считают, что в случае лánikлa лániлka имела место метатеза. Однако в вопросе о направлении изменения слова оба автора придерживаются прямо противоположных точек зрения. В. Урбутис, считая форму лániлka исконно славянской, приводит не очень удачную параллель: блр. пастаялка " отстоявшаяся сметана» (Urbutis 1984: 35). Для пары блр. лániць – лániлka более подходили бы примеры типа сушыць – сушылка, тачыць – тачылка, naiць – naiлka и т.п. Предположение о том, что под влиянием приведенной словообразовательной модели заимствованное из лит. lopklas (resp. блр. лánikлa было (в единичном случае) преобразовано посредством метатезы в лániлka (ср., напр., блр. цaдзiлka), выглядит более правдоподобным, чем обратное направление метатезы. В последнем случае следовало бы предположить, что обычное славянское слово на –лка было преобразовано совершенно непонятным образом, и это непонятное по своей форме слово получило более широкое распространение, чем единичное слово лániлka. Ни одного случая метатезы типа рус. |
| Случаи, когда заимствованное слово в иной форме (и обычно с иным значением) возвращается «неузнанным» в свой родной язык, не так уж редки. Наличие такого обратного заимствования в примере с монг. бараа хоол → рус. барахло → бурят-монг. бархолоо является в достаточной мере вероятным. Последнее обстоятельство, свидетельствующее о наличии русско-монгольских языковых контактов в конкретном случае со словом барахло, также может рассматриваться как косвенный аргумент в пользу предлагаемой нами этимологии этого слова. Барбос 61 В русском языке это слово употребляется и как имя собственное (собачья кличка Барбос), и как апеллятив – в прямом («дворовая собака»), и в переносном смысле (»злой, грубый человек»). В белорусском и украинском языках слово барбос – явное заимствование из русского языка (Ройзензон 1968: 135, прим. 1; ЕСУМ, I, 140). Отсутствие этого слова в других славянских языках привело большинство исследователей к выводу о том, что барбос не является исконным славянским словом. Однако вопрос о его происхождении до сих пор не выяснен: «не beльмi яснае слова» (ЭСБМ, I, 312), «загальноприйнятого пояснения не (ЕСУМ, I, 140), «по своему происхождению неясное» (ЭСРЯ, I, 2, 42). М. Фасмер вообще не предлагает никакого этимологического объяснения слова барбос, отмечая лишь, что «сходство с рум. brbós «бородатый», возм(ожно), является чистой случайностью» (Фасмер, I, 125). 62 Ни одна из попыток установить происхождение слова барбос не получила общего признания. Η. М. Шанский предложил исконно-славянскую этимологию слова, сопоставив его с укр. барабóсити »болтать», с.-хрв. брбосати «говорить сквозь слезы, всхлипывая», блр. балбос (бранное слово). В качестве семантической аналогии Н. М. Шанский ссылается на лайка – лаять и рус. диал. сколуха »собака» и сколить «выть, скулить» (ЭСРЯ, I, 2, 42). Это объяснение с полным на то основанием было отвергнуто (Ройзензон 1968: 136; ЭСБМ loc. cit.; ЕСУМ loc. cit.). Оно базируется на внешнем созвучии (Kling Klang – Ähnlichkeit), неубедительно в словообразовательном плане (ср., например, рус. голос → голосить, колос → колоситься и → а не наоборот), натянуто в плане семантическом. Глаголы лаять и сколить обычны применительно к собаке, но этого нельзя сказать ни об укр. барабóсити, ни о с.-хрв. брбосати. |
| Слово брашьно не может восходить к глаголу брати и по семантическим соображениям. Значение др.-рус. и рус. диал. борошень «путевые пожитки, скарб» является, несомненно, вторичным: »мука» → «мучная пища» → »пища на дорогу» → «пожитки, скарб». О том, что древнейшим значением слова брашьно было значение »мука», говорят, помимо общеизвестных индоевропейских фактов, данные украинского (борошно «мука»), сербохорватского (бршно »мука»), болгарского (брашнò «мука») и древнерусского языков (брашненица »амбар»), а также засвидетельствованные в ряде русских диалектов слова борошно «ржаная мука» и борошня »мучной товар, мука» (Даль, I, 99–101, 118; см. также очерк об ирл. bran на с. 333–337 настоящего издания). Что же касается слова барахло, то оно, видимо, не связано ни с глаголом брать, ни со словом борошно (или борошень). И глагол брать, и существительное борошно имеют соответствия почти во всех славянских языках; достаточно ясны они и по своей словообразовательной структуре. Слово же барахло отсутствует во всех славянских языках, кроме русского, его нет в древнерусском языке, и оно не входит в какой бы то ни было словообразовательный ряд современного русского языка. Η. М. Шанский восстанавливает слово и сопоставляет его со словом порох. Но в сопоставлении порох– три слова из четырех приходится обозначать звездочкой. Ясно, что подобное сопоставление не может считаться достаточно убедительным. Возражая против конкретной этимологии слова барахло, защищаемой Н. М. Шанским, автор настоящей заметки отнюдь не оспаривает основных методических принципов, изложенных Н. М. Шанским (1962). Отсутствие в русском языке словообразовательного ряда на –хло, 56 отсутствие каких бы то ни было следов предполагаемого слова в родственных славянских языках, факт поздней фиксации слова барахло в словарях – все это заставляет предполагать, что данное слово является заимствованием из какого-то неславянского языка. Область распространения слова барахло в XIX в. (Даль помечает его как архангельское, оренбургское и сибирское) заставляет искать корни этого слова на севере, на юго-востоке или на востоке. Ниже предлагается новое этимологическое истолкование слова барахло, которое мы рассматриваем как заимствование из монгольского языка. |
| 209 «Таким образом, суффикс изначально не мог употребляться специально для nomina agentis... он тогда, без сомнения, употреблялся значительно свободнее и шире» (Skardius 1943: 84). Пользуясь терминологией О. Н. Трубачева, «слишком торопливы и этимологически неосновательны» его возражения против реконструкции лит. (Трубачев 1991: 221). 210 «В южнославянском слово отсутствует» (Sadnik, Aitzetmüller 1968: 240). Сербохорватские диалектные образования типа бáра, барица, баран, бараст, бáрзан обозначают различных животных: козу, овцу, свинью черно-белой масти (преимущественно козла и козу). Этимологически Л. Садник и Р. Айцетмюллер эти слова убедительно связывают с бараст " черно-белый (о масти)». Возражения О. Н. Трубачева (ЭССЯ, I, 157) не представляются убедительными. 211 Семантически ср. рус. диал. бырка 1) «овца», 2) »овечья шкура», 3) «мерлушка», 4) »шапка с околышем из шкуры ягненка» (СРНГ, s.v.). Ср., также др.-инд. meá " баран» и ст.-слав. МХЪ. 212 Статья под названием «К этнологии литовского agnùs» была опубликована в: Учен, зап. Ленингр. ун-та. 1961. Сер. филол. наук. Вып. 60, С. 161–164. 213 Ср., напр., др.-гр. δρον, др.-рус. даръ, с одной стороны, лат. dnum, др.-инд. dnam – с другой, или лит. vasarà и др.-рус. весна. 214 Б. В. Горнунг в примечаниях к книге Э. Бенвениста (1955: 246) пишет, что «у нас нет никаких оснований предполагать когда-то чередования -r-/-n-» для ряда образований, в частности для др.-гр. γρς. Однако против этого утверждения говорят как приведенные ниже примеры, в которых корень ag- выступает в ином значении, так и засвидетельствованные наряду с др.-гр. αγρς и лат. agros «земля», »поле» ( < «выгон») латинские и др.-ирл. формы с суффиксом лат. agnua (acnua) »земельный участок», др.-инд. ajani «дорога», др.-инд. ajaná »погоняющий, двигающий». 215 Ф. Муллер считает, что -i- в agina было кратким (Muller, 10), другие авторы признают его долгим (Meyer-Lübke, 19). В вульгарной латыни, как об этом свидетельствуют данные романских языков, слово agina имело долгое --. |
| В болгарском языке сохранилось слово стъгдá «рыночная площадь» (Младенов, 615). Связь со всей предшествующей группой слов здесь несомненна. Значение »площадь», а не " улица, площадь», видимо, проливает некоторый свет на употребление слова стьгда в Супрасльской рукописи именно в сочетании стьгдахъ и междахъ. Но главное – болг. стъгда подтверждает факт наличия славянских образований с суффиксом -да (наряду с -на) у корня стъг-/стьг-. В словообразовательном отношении наличие примерно равнозначных параллельных форм стьгна (стъгна) и стьгда с суффиксами и не является чем-то чуждым старославянскому или древнерусскому языку. Приведем в качестве иллюстрации следующий список: Суффикс -da Суффикс -na гроз-дъ гроз-нъ грез-дъ грез-нъ браз-да браз-на бороз-да рус. диал. бороз-на (Даль, I, 116) " стогна стьг-да стьг-на стъг-дá стъг-на Таким образом, засвидетельствованное в Супрасльской рукописи слово стьгда является вполне закономерной формой, и у нас нет достаточных оснований для того, чтобы считать это слово результатом описки переписчика. Штаны 153 Обычно считается, что слово штаны впервые засвидетельствовано в «Хождении на Восток» Ф. А. Котова (первая четверть XVII в.). 154 В КДРС это слово фиксируется с 1624 г. Однако Б. А. Ларин отмечает запись этого слова, относящуюся к несколько более раннему времени (Ларин 1960: 70, 207). Слово штаны не было известно старославянскому языку, 155 его нет в словаре И. И. Срезневского , неизвестно оно и родственным славянским языкам. Все эти обстоятельства заставили считать, что это слово заимствовано из тюркского. Тюркские формы išton, istan, iton «нижнее платье, подштанники, штаны» уже давно объяснены как сложные слова, состоящие из i- »внутренний» и -ton- «платье, одежда» (Vámbéry, 35; Корш 1903: 30). Формой, наиболее близкой к рус. штаны, является тат. ыштан. Однако эта форма, по мнению специалистов-тюркологов, не могла явиться исходной, а сама была заимствована из рус. штаны. В свою очередь, русское слово было заимствовано из тюркского iton (Радлов, V, 1402, 1513, 1561). Именно такова была точка зрения В. В. Радлова, на авторитет которого обычно опирались все позднейшие исследователи. Правда, последние не всегда были столь же осторожны и нередко выводили рус. штаны непосредственно из формы ыштан. |
| Из двух типов слов с чередующимися суффиксами -g-/-d- западные и южные славянские языки в отличие от русского отразили форму с суффиксальным -g-: чеш. dlouhán, с.-хрв. «дылда». Но, видимо, и здесь можно обнаружить следы древнего слова с суффиксальным -d-: ср. такие производные, как рус. диал. дылдить »слоняться, шататься» и синонимичный сербохорватский глагол дýдати, позволяющий гипотически реконструировать слово (=дылда). Итак, др.-рус. дъл-г-ъ " длинный»/рус. дыл-д-а отражают то же самое чередование суффиксов -g-/-d-, которое мы наблюдали в случае со словен. droz-g/чеш. droz-d и в других рассмотренных выше примерах. Изложенные лишь в самых общих чертах этимологии слов кривъ, площадь, рамень и дылда представляют собой попытку найти те элементы системы в словообразовательном аспекте этимологического анализа, которые пока еще недостаточно разработаны в славистике (особенности структуры корня, суффиксальные чередования). Разумеется, затронутые выше вопросы отнюдь не исчерпывают всей совокупности сложных проблем, связанных с анализом словообразовательных моделей в этимологическом исследовании. Словообразовательный критерий при определении заимствования 8 Как известно, словообразовательные признаки, чуждые русскому языку, являются одним из самых важных показателей, позволяющих отнести то или иное слово к числу заимствований. Однако в балтославянском ареале опора на словообразовательный критерий при разграничении исконной и заимствованной лексики встречается с рядом трудностей. Это прежде всего близкое генетическое родство балтийских и славянских языков, большое количество общей по своему происхождению лексики, тесные контакты носителей тех и других языков, приведшие к широкому взаимному обмену в области словарного фонда балтов и славян (особенно в диалектной лексике). Но главное – это почти полное совпадение балтийской и славянской словообразовательных моделей (Мартынов 1973). А последнее обстоятельство крайне затрудняет использование словообразовательного критерия при вычленении слов балтийского происхождения в (диалектной) лексике русского языка. И все же несмотря на указанные осложнения, анализ ряда важных нюансов, отличающих славянские словообразовательные модели от балтийских, позволяют и здесь надежно разграничивать исконную и заимствованную лексику. |
| Именно вопросам изучения такого рода заимствований из национальных языков в русский язык и посвящена настоящая статья. В условиях двуязычия (частичного или полного) русские, проживающие на территории национальной республики, нередко употребляют в своей речи заимствованные слова, которые не распространяются за пределы данной республики. Сюда относятся названия различных видов национальной одежды, обуви, пищи, обычаев и т. д. Русские и представители местного национального языка, говорящие по-русски, не встречая этих слов в русской художественной литературе, в языке газет, радио и телевидения (за пределами республики), обычно понимают, что в случаях подобного рода они имеют дело с заимствованием из национального языка не в русский литературный язык, а лишь в разговорный русский язык, территориально ограниченный местными диалектами и говорами. Не нужно, однако, думать, что изучение такого рода узкорегиональных заимствований лишено какого-либо серьезного значения. Как известно, слова чаще всего заимствуются не поодиночке, а целыми группами, и эти заимствования обычно происходят в условиях двуязычия. Именно таким образом в разные исторические эпохи русский язык усвоил большое количество старославянизмов, грецизмов, тюркизмов, германизмов, галлицизмов. Полностью восстановить реальные условия, при которых происходили все эти заимствования, мы, естественно, не можем. В то же время узкорегиональные заимствования, которые повсеместно наблюдаются на территориях с коренным нерусским населением, могут пролить определенный свет на самый «механизм» заимствования, недоступный для непосредственного наблюдения, если речь идет о событиях далекого прошлого. В русских говорах Литвы можно встретить заимствованное слово вакарас (из лит. vãkaras «вечер»). Однако в процессе усвоения иноязычного слова его семантика претерпела существенные сдвиги в сторону сужения значения: рус. диал. вакарас – это не вообще »вечер» (такого значения у этого слова нет), а только в сочетаниях типа вечер отдыха, вечер танцев и т. |
| Осклабил взор усмешкой чудной И рек... В литературном языке начала XIX в. глагол осклабить – осклабиться уже принимает ироническую или презрительную окраску. В языке молодого Пушкина это слово употребляется без всякой экспрессии. Например, в «Монахе»: Она ему взор томный осклабляет. В стихотворении «Блаженство»: Чашу дружбы круговую Пенистым сребря вином, Рек с осклабленным лицом. Но уже в шестой главе «Евгения Онегина» слово осклабить получает явно ироническое применение: Тот после первого привета, Прервав начатый разговор, Онегину, осклабя взор, Вручил записку от поэта. Глагол усмихатися, по-видимому, имел оттенок «издеваться, насмехаться» и не входил в синонимический ряд. См.: в Нест. Жит. Феод.: «И еще же и о хоудости ризьни мнози от невгла оусмихающеся, томоу роугахоуться» (Срезневский, 3, с. 1268). Глагол убыбаться в своем основном литературном значении, по-видимому, является севернорусизмом в составе литературного языка. В словаре Даля отмечены слова лыбить, лыбиться «новг. тверск.» – «улыбаться, усмехаться, говорится о младенце» (1881, 2, с. 275). (Ср. лыбонь, ж. новг. темя у животного, макушка головы у зверя). В «Опыте областного великорусского словаря»: «Лыбить. Усмехаться. Твер. Новотор.» (с. 106). Ср. «Улыбнуть, гл. д. сов. Обещанного не дать, не исполнить; обмануть. Калуж. Медын.» (там же, с. 238). См. сербск. лúбити се, лûбим се – «стыдиться»; лúбати, либäм – «колебаться». А. А. Потебня сопоставлял корневой элемент -лыб- с лебезить, диал. пермск. лабза «льстец, угодник», лабзить «лебезить». Ср. в Череповецком говоре: «Лыбит. «Улыбается». Лыбит еще издали» (Герасимов, Сл. череповецк. говора, с. 53); тут же: «Разлыбнуться. Улыбнуться. Так сразу и разлыбнулась» (с. 78). Слово улыбчатый в «Причитаньях Северного края», собранных Е. В. Барсовым (с. 268), употребляется как эпитет лодки в значении «вертлявый»: Как поехали по темному Онегу свареному На гнилой да улыбчатой соемке. Тут расходилася погодушка великая, Тут разбило-то улыбчатую соемку, Тут постигла-то их скорая смеретушка. |
| е. «изъяснения на классиков», «Sens Général des Livres canoniques», или «Рассуждение, в коем содержится описание и различение между предметами, подробно обозреваемыми в разных цзинах» таковы шу-цзин, ши-цзин, и-цзин, ио-цзин (кн. о музыке), чунь-цю. Кн. XXIV. Ai-kung-wan – Ай-гун-вань, т. е. «книга, содержащая вопросы князя Ай» предложенные Конфуцзы о церемониях, о добром управлении, о школе (диал. 25), о величии брака (Да-гуань – Ta Hwan), о пути возводящем к небу – Тань-дао или небесной истине. Рассуждение о последнем предмете Конфуцзы строго различается от Лаоцзы и даосов, хотя терминология во многом и одинакова. Тянь-дао «Конфуцзы» и «Дао-дэ-цзин» Лао-цзы могут быть рассматриваемы как противоположные по взглядам. Кн. XXV. Kung ni Yen-Ku, Гун-ни-янь-цюй, название это случайное, взято от 4-х начальных знаков текста. Представляется Конфуцзы возвратившимся после визитации ко двору Лу, в собственный дом свой; он разговаривает с тремя учениками о музыке, управлении в связи с церемониями. Гун-ни – собственное имя внука или цзы-цзы. Кн. XXVI. Khung-Sze Hsien-ku – Кхун-цзы-сянь-цюй. Кхун-цзы, т. е. философ Конфуцзы, он рассуждает о государе как «Отце народа» и коего добродетелью основаны три династии – Ся, Шан, Kay, на что приводит выдержки из кн. поэзии. Кн. XXVII. Fang-ki – фан-цзи, т. е. щит, оплот буквально действующий подобно плотине, запруде, преграде, от вредоносного действия стихий, иначе – книга, в коей содержатся примеры и рассуждения, коими читатель может воспользоваться в искусстве софистики и диспутов. Кн. XXVIII. Kung-Yung, – Чжун-юн. 155 Этот обрядник, не менее важный «Да-сюэ» и составлявший часть Ли-цзи-цзин с Лунь-юй и сочинениями Мэнцзы, входит в сы-шу или четырекнижие. Автором Чжун-юн признается Цзы-цзы внук Конфуцзы, книга написана 450–400 г. до Р. X. у разных ученых название её различное и значит справедливая, истинная средина, постоянная или вечная, неизменная, – златая (juste milieu, medium constans vel sempiternum, l’invariable milieu, the constant medium, golden medium, true medium), также – учение о средине – the doctrine of the mean, или состоянии равновесия и гармонии – the State of Equilibrium and Harmony». |
| Следует принять во внимание, что речь идет еще только о переводе Пятикнижия 148 , хотя сам Филон пользовался и другими текстами Септуагинты. II в. Со II в. инициатива собирания сведений о Септуагинте переходит к христианам, находящим в ней доступный для всех народов источник обетовании всеобщего спасения. В первой половине столетия св. Иустин Мученик (Философ) сообщает в своей «Апологии», адресованной императору Антонину Пию, о переводе всех еврейских пророческих книг для библиотеки царя Птолемея. При этом в качестве современника Птолемея упоминается царь Ирод, так что, возможно, св. Иустин смешивает эпоху Птолемея Лага, который «решил устроить библиотеку», с периодом правления Клеопатры VII, при которой библиотека тоже пополнялась 149 , или же он таким образом указывает на время начала перевода и годы его завершения. Несомненно, что св. Иустин имеет в виду не только писания Моисея, так как далее он ссылается на пророчество Исайи о Сыне Девы 150 . «Таким образом, – пишет он, – те книги сделались достоянием и египтян до сего времени, а также они находятся повсюду у всех иудеев» (Апол. I. 31). Апология была написана вскоре после того, как римские войска подавили восстание Бар-Кохбы (132–135 гг.). Судя по свидетельству ее автора, Септуагинта среди евреев была еще повсеместно распространена. Вместе с тем критика первого греческого перевода Библии в это время уже началась: она полемически отражена в «Диалоге с Трифоном Иудеем» того же св. Иустина. В этом произведении впервые упомянуты такие существенные расхождения между стандартным еврейским текстом и LXX, как отсутствие в одном целых фрагментов, наличествующих в другом: «я не привожу этих мест в таких спорах, так как знаю, что все из вашего народа отвергают их» (Диал. 71). Фактически св. Иустин первый высказал точку зрения, согласно которой раввины создали собственную редакцию Библии, причем исправлению подвергся не только оригинал, но и перевод, как явствует из последних слов, если сопоставить их с утверждением о повсеместной распространенности LXX. |
|
|
