| Он поразил воображение Одинцовой; он занимал ее, она много о нем думала. В его отсутствие она не скучала, не ждала его, но его появление тотчас ее оживляло; она охотно оставалась с ним наедине и охотно с ним разговаривала, даже тогда, когда он ее сердил или оскорблял ее вкус, ее изящные привычки. Она как будто хотела и его испытать, и себя изведать. Однажды он, гуляя с ней по саду, внезапно промолвил угрюмым голосом, что намерен скоро уехать в деревню, к отцу… Она побледнела, словно ее что в сердце кольнуло, да так кольнуло, что она удивилась и долго потом размышляла о том, что бы это значило. Базаров объявил ей о своем отъезде не с мыслию испытать ее, посмотреть, что из этого выйдет: он никогда не “сочинял”. Утром того дня он виделся с отцовским приказчиком, бывшим своим дядькой, Тимофеичем. Этот Тимофеич, потертый и проворный старичок, с выцветшими желтыми волосами, выветренным, красным лицом и крошечными слезинками в съеженных глазах, неожиданно предстал перед Базаровым в своей коротенькой чуйке из толстого серо-синеватого сукна, подпоясанный ременным обрывочком и в дегтярных сапогах. — А, старина, здравствуй! — воскликнул Базаров. — Здравствуйте, батюшка Евгений Васильевич, — начал старичок и радостно улыбнулся, отчего все лицо его вдруг покрылось морщинами. — Зачем пожаловал? За мной, что ль, прислали? — Помилуйте, батюшка, как можно! — залепетал Тимофеич (он вспомнил строгий наказ, полученный от барина при отъезде). — В город по господским делам ехали да про вашу милость услыхали, так вот и завернули по пути, то есть — посмотреть на вашу милость… а то как же можно беспокоить! — Ну, не ври, — перебил его Базаров. — В город тебе разве здесь дорога? Тимофеич помялся и ничего не отвечал. — Отец здоров? — Слава Богус. — И мать? — И Арина Власьевна, слава тебе, Господи. — Ждут меня небось? Старичок склонил набок свою крошечную головку. — Ах, Евгений Васильевич, как не ждать-тос! Верите ли Богу, сердце изныло на родителей на ваших глядючи. — Ну, хорошо, хорошо! не расписывай. |
| Это чувство есть несомненная жажда Бога, есть вера в него. В минуту осуществленья его торжества и его праведной кары оно повергает человека в сладкий ужас и трепет и разрешается бурей восторга как бы злорадного, который есть на самом деле взрыв нашей высшей любви и к Богу и к ближнему… XVI Так начались мои отроческие годы, когда особенно напряженно жил я не той подлинной жизнью, что окружала меня, а той, в которую она для меня преображалась, больше же всего вымышленной. Подлинная жизнь была бедна. Я родился и рос, повторяю, совсем в чистом поле, которого даже и представить себе не может европейский человек. Великий простор, без всяких преград и границ, окружал меня: где в самом деле кончалась наша усадьба и начиналось это беспредельное поле, с которым сливалась она? Но ведь все-таки только поле да небо видел я. Колонии! Я знал только «колониальную» лавку в Рождестве. Для меня все колониальное заключалось в корице, которой сдабривали на Страстную пасху, да в черных блестящих рожках, приторный вкус которых я узнал, побывав на Рождестве на ярмарке, да в ярлыках (херес, мадера) на бутылках в тонких проволочных сетках, которыми я забавлялся, растягивая их так и этак, и которых опять стало появляться в нашем доме все больше и больше, потому что отец опять стал запивать все чаще и чаще. В Рождестве же видел я и высшую роскошь: в церкви. Для глаза, привыкшего только к хлебам, травам, проселкам, дегтярным телегам, курным избам, лаптям, посконным рубахам, для уха, привыкшего к тишине, к пенью жаворонков, к писку цыплят, к кудахтанью кур, глубокий купол с грозным седовласым Саваофом, простершим длани над сиреневыми клубами облаков и над своими волнистыми, веющими ризами, золотой иконостас, образа в золотых окладах, жарко пылающие светлым, золотым костром, косо и обильно наставленные перед Праздником и друг друга растопляющие тонкие восковые свечи, громкое и нестройное пенье дьячка и пономаря, ризы священника и дьякона, возгласы и чтения на языке возвышенном и не совсем понятном, поклоны и кажденья ладаном, его пряный дым, густо восходящий из кадила, ловко взлетающего вверх и бряцающего серебряными цепочками, – все казалось царственным, пышным, торжественно восхищало душу… Рос я, кроме того, среди крайнего дворянского оскудения, которого опять-таки никогда не понять европейскому человеку, чуждому русской страсти ко всяческому самоистреблению. |
| — Ну, и чудно, комната для вас уже натоплена. Пришлось, действительно, пустить кое-какую ветошь с чердака, но что поделаешь. Георгиевский отворил дверь в залу, пропустил нас, и вновь запер. — Вот, Наталья Николаевна, обиталище ваше. Прежде тут стоял рояль, мягкая мебель, и висело несколько картин. Теперь же — рыжей глиной мазаная печка, с длинною трубой железной. Как лампионы на иллюминации, под ней висели чашечки с загадочною, черной жидкостью. Огромная ковать, диванчик, стол Маркела у окна, и сквозь кисейный, чуть синеющий дымок от сыроватых дров — на стене прежняя картина: Вакханка Бруни. Я размотала все свои мешочки — снова похудела. Разложили вещи, стали устраиваться: да, мы в экспедиции на север, на затертом льдами корабле. И вот зимуем. А Георгий Александрович — наш Норденшильд. Так началась vita nuova. Она трудна была, конечно. Много все работали. Я оказалась не слабей, и чувство, что должны в беде бороться, возбуждало: погибает, нам казалось, вся страна, и мой любимый город на моих глазах разваливается. Я не скрывалась — и громила все, направо и налево. — Я вас предупреждал, — говорил Георгиевский: — отсюда Галкино будет казаться раем. И удивительно, что вы еще не на Лубянке. Очень странно. Впрочем, — прибавлял покойно, зажигая примус, — вам закон вообще не писан. Сам он с Маркелом, относился ко всему философичней. Маркел надолго уходил в университет, что-то читал в полузамерзшей аудитории, таскал пайки и дома днем мне помогал, а вечером сидел над книгами и шахматами. В воскресенье выходил с Георгиевским на Сухаревку продавать: подсвечники и этажерки, книги, башмаки. Спокойно запрягались они в санки и тащили скарб. А я стирала, волновалась и варила на своей печурке, пропадала от сырых дров и картошки мерзлой. Среди других занятий наблюдал Маркел за лампионами — чтобы не капало из труб дегтярной жидкостью. — Да, — говорил, — я упражняю в этом… волю… ну, и покорность. Мы сейчас в плену… но наша сила именно в упорстве. Я фыркала. — Упорство! Воля! Я былаб мужчиной, яб не потерпела, чтоб меня снег чистить гнали. |
| Месяцем позже, желая откреститься от этого дела, Аполлон Труфанов выставил это орудие, якобы привезенное саратовскими духовными книгоношами, на площади перед монастырем, чтобы все видели, что помазок сделан не из флага, а «из старой, поганой грязной тряпки» . Однако едва ли это действительно был тот самый помазок. С легкой руки илиодоровского лагеря это знаменитое орудие получило наименование «квача». Согласно словарю Даля, слово «квач» представляет собой южный диалектизм и означает помазок в дегтярнице. Благодаря саратовскому инциденту это слово узнала вся Россия. Даже Стремоухов упоминает его в своих воспоминаниях, определяя его как «огромную кисть» . Предметы, послужившие материалом для изготовления «квача», недвусмысленно указывали на вину илиодоровцев. Также следует заметить, что деготь был, очевидно, припасен заранее, то есть ко встрече с Мирославовым готовились заблаговременно. Вскоре «Саратовский вестник» напечатал безграмотное письмо, подписанное «паломником Сергеем Кирилловым» и возлагавшее ответственность за инцидент на о.Илиодора: «так как личность мы ни знали г.Мирослава то потому он и указал на него палкою и велел окружить его толпою поломников чтобы нитак была заметна. Потому то мы все паломники, и дружина приступили К г. Мирославу что нам была строга приказана нашем Путеводителем иер.Илиодором ещъ в пути все сие сделать» . Однако о.Илиодор поспешил уведомить преосв.Гермогена, что «паломника Сергея Кириллова» у него не было . Подлинные обстоятельства «квачного дела» были установлены негласным агентурным расследованием. Оказалось, что перед стоянкой в Саратове послушник Савва Несмеянов сообщил трем своим товарищам — Ивану Орешкину, Федору Лапину и Дмитрию Соколенко: о.Илиодор будто бы желает, чтобы Мирославова вымазали дегтем. Собеседники согласились принять участие. Подготовили орудия для вымазания. Решили, что когда Савва укажет своим сообщникам на жертву, то трое схватят ее за руки, а Соколенко будет мазать. Однако на деле этот план нарушился, так что держал репортера один Савва, мазал Соколенко, Лапин успел лишь подойти, а Орешкин остался в стороне. Затем на пароходе Савва и Лапин даже подрались, поскольку оба претендовали на сомнительную честь вымазания Мирославова . Таковы были нравы илиодоровского окружения. |
| – Ну зачем же… Зачем же такие произвольные сопоставления? Дело ведь не в том, кто раньше! – Давайте я вам свеженького налью, – предлагает Савоне Шурочка, видя, как тот пытается подцепить непослушными пальцами все ту же рыбью голову, что лежала перед ним на мокрой газете с самого начала. – Вы совсем ничего не съели. А то опьянеете… – Нее! – мотает головой Савоня. – Я не пьяный! Он неловко, засидело встает, роняет с колена картуз и долго ищет его под столом в чьих-то ногах. Найдя картуз, опускается на плоский камень перед меркнущим костром, подбрасывает на угли обгорелые концы и замирает, вытянув вперед правую ногу. Где-то рядом, за желтым пятном огнища дробит о карги свои неусыпные валы Онега: восемь и девятый, восемь и девятый… Зыбкий свет костра высвечивает корни старого дерева, обнаженные, ястребино-скрюченные, цепко обхватившие валуны. Глухой шум прибоя сливается с вершинным шумом сосны, в корне которой что-то скрипит и постанывает. Савоня слушает этот шум и, допразднывая в себе свой праздник, возвращается к песне: Ай дайте, подайте ой да мне шелковый нево-од, Ах да шелков невод кинуть, ой да белу рыбу выну-у-уть… Песню эту любил петь еще Савонин дед, а деду, должно, досталась она от его дедов – стародавняя запредельная песня. Помнит Савоня, как однажды – и больше потом не доводилось – ездили они с дедом на ярмарку в далекую и сказочную Шуньгу, ошеломившую тогда Савоню-мальчика непреломным скопищем народа, лошадей, лавок, веселой пестротой свезенных туда обонежских поморских и питерских товаров: топоров, пил, прялок, разрисованных дуг, щепной рухляди, тканого узорочья, куньих и горностаевых связок, дегтярных бочек и семужьих балыков… Ехали в Шуньгу не день, а уж и запамятовал сколько, помнит только, как скрипели на раскатах обозные сани, фыркали заиндевелые, с белыми ресницами кони, как хлопали рукавицами озябшие ездовые. Савоня лежал в уютной темени тулупа, задремывал и просыпался то в Подъельниках, то в Губе Великой, то в Космозере… А Шуньги все не было, и дорога бежала и бежала обочь молчаливых боров и усопших подо льдом проток и речек. И все маячила в санном передке дедовская заснеженная баранья шапка, и слышалось неторопливое, отлетавшее с дыханием, с морозным парком: |
| Среди бойцов 17-го гвардейского стрелкового корпуса был и мой отец – гвардии младший сержант Ужанков Николай Филиппович, снайпер 4-й стрелковой роты 2-го стрелкового батальона 10-го гвардейского стрелкового полка 6-й гвардейской стрелковой дивизии. На Северный флот, в морскую пехоту, он был призван в феврале 1940 года. Когда началась Отечественная война и немцы блокировали Балтийское море и Ленинград, поставки по ленд-лизу союзники направляли через северные порты – Архангельск и Мурманск. Отцу приходилось участвовать во встрече и конвоях судов союзников. Когда немцы дошли уже до Волги, морскую пехоту отправили на сухопутный фронт и перебрасывали туда, где было наиболее трудно. И моряки не подводили. Немцы их жутко боялись и называли «черной смертью», поскольку моряки воевали в черных бушлатах. Так отец и оказался сначала под Сталинградом, где был тяжело ранен, а после госпиталя – и на Орловско-Курской дуге. В Красную Армию североморских моряков вместе с отцом, судя по его документам, перевели в октябре 1942 года, но они еще долго воевали в бушлатах и тельняшках, о чем свидетельствует и фотография отца, сделанная в июле 1943 года после описываемых событий. И в атаки они ходили в бескозырках… Отец рассказывал, что он насчитывал до 600 немецких самолетов в небе! Силы противника были велики. 6 июля с 4 до 8 часов утра – четыре часа (!) – немецкие самолеты бомбили передний край (всего за день – 5 раз!), а затем и тыл нашей обороны. Отец рассказывал, что он насчитывал до 600 немецких самолетов в небе! Ночью и днем к нашим приходило подкрепление, но, по словам отца, они даже не знакомились, поскольку после налета вражеских самолетов и 3–4 часов боя в живых оставались единицы. Тогда и узнавали имена друг друга. В наступлении немцев принимали участие 6 пехотных дивизий и уже 5 танковых. Сначала 40 танков с полком солдат наступали в направлении Самодуровки, а 60 танков тоже с полком пехоты – на село Гнилец. Несмотря на обстрел нашей артиллерии и сопротивление бойцов, танкам удалось прорваться к нашим траншеям, и они стали утюжить их и пулеметные гнезда. Однако к 11 часам все атаки врага были отбиты. Тогда немцы бросили в бой на село Гнилец еще 50 танков, и красноармейцам пришлось оставить село. В нескольких километрах правее на поселок Дегтярный наступали еще 100 танков с тремя полками пехоты. А к концу дня еще 150 танков и два полка пехоты немцы направили из района Соборовки в направлении Теплое. Однако и эти наступления немцев были остановлены. |
| 13) Нечего бояться, что старинные паны возвратятся на восточную сторону Днепра: их уже нет в живых, и, которые остались молодые, те Заднепровья и Северской страны не знают. 14) Притом же здесь все имения государственные, только ходили в поместьях, и республика прежних помещиков не даст. 15) Пусть рассудит весь народ козацкий, что им Бог подает отца, что им Бог просвещает разум, отверзает очи и показует путь к вольности. 16) Если надобна будет помощь, пусть знают, что войско польское на конях». Инструкции эти были спрятаны у монахов – у одного в дегтярной фляге, облиты воском, у другого в телеге, в задней подушке. Кроме пунктов писаной инструкции монахам велено было разглашать, что, кто приведет народ под королевское подданство, тот сделан будет великим человеком и будет обогащен: черни каждый год из казны королевской будут деньги и сукна; паны польские не будут въезжать в Украйну на маетности, король хочет сделать особое удельное русское Киевское княжество. Но и в Малороссии и в Польше скоро узнали, что московская смута прекратилась, что новое правительство, хотя и странное по своей форме, довольно сильно благодаря лицам, на которых оперлась царевна-правительница. Шакловитый крепко держал в руках московских стрельцов, но виднее Шакловитого, человека нового, худородного, поднялся Вас. Вас. Голицын, первое лицо в правительстве после царевны. 19 октября 1683 года Голицын получил титул, который носили Ордин-Нащокин и Матвеев, – «Царственные большие печати и государственных великих посольских дел оберегателя». Главною обязанностию Голицына стало теперь блюсти интересы России в сношениях с чужими державами – обязанность трудная при тогдашних отношениях, но Голицын умел выполнить ее с честию и пользою для государства. В то время когда Россия, жившая так долго на Востоке, поворачивала на новый, противоположный путь к Западу, готовилась войти в общую жизнь европейских народов, в Европе происходили явления, которые должны были изменить ее политику, вследствие чего новому государству, России, предстояла впоследствии великая роль. |
| Но чего-либо опасного для здоровья в этом, по свидетельству медицины, нет. Напротив, неприятное состояние, испытываемое по прекращении курения, впоследствии вознаграждается избытком новых сил, обновлением всего организма. В пособие к прекращению курения для слабых волею курильщиков доктора предлагают некоторые средства, вроде особого рода сигареток камфарных, дегтярных, сосания конфет и т. п. Но самое лучшее средство, мы еще раз повторим, – это нравственная дисциплина над самим собою, сознание, что курение табака неприлично для доброго христианина. Ты – христианин, и у тебя есть могучие средства против всяких страстей – это Спаситель и молитва к Нему. «Вся могу о укрепляющем мя Иисусе Христе» ( Фил. 4:13 ) , – говорит св. ап. Павел. Призови же на помощь Господа, и ты справишься и с дурной привычкой курения табака. Бог же вам на помощь, дорогие братья и сестры! Аминь. О сквернословии 86 «Всяко слово гнило да не исходит из уст ваших... клич и хула, да возмется от вас со всякою злобою... Не оскорбляйте Духа Святаго Божия, имже знаменастеся в день избавления». ( Ефес. 4:29–31 ). Так некогда поучал св. ап. Павел ефеских христиан, среди которых уже тогда возможен был грех сквернословия. Но что сказать теперь про нас, русских христиан? Если бы св. апостол поднялся и услышал, как мы сквернословим, он должен был бы много нас обличать в этом богомерзком грехе. Говорят, ни один народ христианский так не бранится, как русский. И, действительно, везет человек поклажу, лошадь измучилась, становится, – здесь, значит, и брань. С трудом что-либо делается, – опять то же. Случилось повздорить, крупно поговорить, значит, сказано было немало ругательств. Проходишь по улице и видишь толпу, обходи дальше, иначе, наверное, услышишь в пересмешках, в разговоре срамословие. Бранятся у нас не только мужчины, но и женщины и даже малые дети. И, удивительно, у иных до такой степени укореняется привычка употреблять скверные слова, что эти последние служат как бы приправою ко всяким их разговорам, сообщениям, добрым ли то или обыкновенным пустым. |
| Счастливцы-нырки, сияя радостными улыбками и провожаемые завистливыми взглядами товарищей, ни мало не медля, направились к берегу – наслаждаться в первой береговой кофейни плодами своей удачи. Нас окружала, впрочем, сравнительно небольшая партия добывателей губок. Главная ловля происходила несколько дальше, за цепью Голубиных островков... Там все море было усеяно, словно белыми чайками, удящими рыбу, частыми парусами маленьких фелук. Меня очень удивило при этом непостижимое отсутствие любопытства в простом русском человеке. Богомольцы наши спокойно продолжали сидеть в своем отдельном от азиатов трюме, протянув по-христиански свои дегтярные сапоги, валенки, лыковые лапти, честно умывшись, причесавшись и помолившись Богу, благообразные, как подобает православному человеку, седые и русые строгие хозяйственные бороды, в своих домодельных рубахах из синей александринки, со здоровыми славянскими носами, которых не берет ни двадцатиградусный мороз, ни штофы сивухи, ни злой табачище, набиваемый туда корявыми мужицкими перстами, будто сено в рептух... Они сидят, по обычаю, кружком, потягивая до трех потов свой неизменный жиденький чаек из медного чайника, размачивая в этом чуть подцвеченном кипятке привезенные с родины сухари и неспешно калякая промеж себя... Им ни какого дела нет ни до финикийской истории, ни до пейзажей южного утра, ни до голых безобразников азиатов. Вот, другое дело, если бы на бережку святыня какая-нибудь христианская стояла, монастырек или храм божий: ну, тогда бы и они поднялись, стали бы на кресты креститься и расспрашивать знающих людей, «какого угодничка мощи в обители препочивают», и «нет ли там иконы какой явленной», али «источничка святого»? Некоторые из землячков, должно быть, народ не разбалованный дома чаепитиями, по своей рабочей привычке, пристроились к пароходной кухоньке, чистят повару картошки и всякую овощ, потрошат и щипают птиц, с верным расчётом попарить свои отощавшие желудки давно не пробованным горячим кушаньем. Тут есть и монахи, но греки, а не русские, с разудалыми черными глазами и жирно-упитанными телесами... Они больше подприсоседились к разным вдовицам и юницам, сбившимся в кучу около своих походных сундучков, и занимают их своей душеспасительной беседою... |
| Огромная, можно сказать, титаническая работа Фонда позволяла на протяжении 25 лет выполнять свои обязательства по арендным платежам, но в данный момент возникли финансовые трудности в связи с общей финансовой ситуацией в стране. Я бы добавил и последствия вредительских санкций США и Евросоюза. Были приостановлены крупные проекты, инициированные Славянским Фондом. Непомерным бременем сегодня ложатся арендные и коммунальные платежи, что затрудняет реализацию программ, направленных на возрождение духовно-нравственных начал нашей цивилизации, на служение России, укрепление связей между братскими народами. Федеральное государственное бюджетное учреждение культуры «Агентство по управлению и использованию памятников истории и культуры» (ФГБУК АУИПИК ) ( Москва , Дегтярный переулок, д. 8, стр. 3) настаивает на выселении из городской дворянской усадьбы 19 в. в Черниговском переулке, дом 913, стр.2, стр. 3, Общественного Международного Фонда славянской письменности и культуры, что нанесет непоправимый ущерб русской православной культуре. Ваш предшественник на посту Президента Российской Федерации 14 октября 1992 г. ПЕРЕДАЛ здание в Черниговском переулке для размещения в нем Международного Славянского культурного центра. Уважаемый Владимир Владимирович! Уже собраны многочисленные подписи наших соотечественников с просьбой к властям передать в БЕЗВОЗМЕЗДНОЕ ПОЛЬЗОВАНИЕ здания в Черниговском переулке Общественному Международному Фонду славянской письменности и культуры. Не выбрасывать же Фонд на улицу. Общественность России надеется на милосердие государства. Аминь. Владимир Николаевич Осипов , сопредседатель Союза Православных Братств России, Украины и Белоруссии, глава Союза «Христианское Возрождение», академик Международной Славянской Академии, член Союза писателей России, доцент Заметили ошибку? Выделите фрагмент и нажмите " Ctrl+Enter " . target="" > Поделиться РНЛ работает благодаря вашим пожертвованиям. Комментарии Закрыть Закрыть Сообщение для редакции Закрыть Закрыть Организации, запрещенные на территории РФ: «Исламское государство» («ИГИЛ»); Джебхат ан-Нусра (Фронт победы); «Аль-Каида» («База»); «Братья-мусульмане» («Аль-Ихван аль-Муслимун»); «Движение Талибан»; «Священная война» («Аль-Джихад» или «Египетский исламский джихад»); «Исламская группа» («Аль-Гамаа аль-Исламия»); «Асбат аль-Ансар»; «Партия исламского освобождения» («Хизбут-Тахрир аль-Ислами»); «Имарат Кавказ» («Кавказский Эмират»); «Конгресс народов Ичкерии и Дагестана»; «Исламская партия Туркестана» (бывшее «Исламское движение Узбекистана»); «Меджлис крымско-татарского народа»; Международное религиозное объединение «ТаблигиДжамаат»; «Украинская повстанческая армия» (УПА); «Украинская национальная ассамблея – Украинская народная самооборона» (УНА - УНСО); «Тризуб им. |
|
|
