| XVI. Советы. XVII. Просвещение. XVIII. Четыре письма к разным лицам по поводу «М д ». XIX. Нужно любить Россию. XX. Нужно проездиться по России. XXI. Что такое губернаторша. XXII. Русский помещик. XXIII. Исторический живописец Иванов. XXIV. Чем может быть жена для мужа в прост домашнем быту, при нынешнем порядке вещей в России. XXVIII. Занимающему важное место. XXIX. Чей удел лучше. XXX. Напутствие. XXXI. В чем же, наконец, существо нашей поэзии и в чем ее особенность. XXXII. Светлое воскресение. Два письма, 1-е «К близорук приятелю» и 2-е «Страхи и ужасы России», я вычеркнул сам , потому что мне они показались лишними: их содержание незначительно и вряд ли они придут кому кстати. Если же они помещены уже в первом издании, то пусть остаются и во втором. В предисловии должны быть поименованы одни заглавия статей. В самом же тексте книги под заглавием другая строка: к кому какое письмо писано, удерживая одни только заглавные буквы имен и фамилий, не выключая и писанного к Языкову об «Одиссее». Еще раз прошу тебя крепко не позабыть мне передать твои собств впечатления по прочтении книги, никак не скрывая ничего. Я думаю, ты еще более почувствуешь по прочтении книги, что мне следует выставлять напоказ все заблужденья и грехи мои, никак не осматриваясь и не взвешивая слов своих и даже ни в каком случае не оговариваясь, как бы ни показались жесткими замечания. Но прощай. Обнимаю тебя. Бог да хранит и напутствует тебя во всем! Твой весь. Пожалуста, не позабудь исправить всякие ошибки, как мои собствен , так и типографские. У Плетнева, вероятно, их набралось много. Он проглядывает это: я заметил на моей статье об «Одиссее» в «Соврем ». На обороте: Moscou. Russie. Профессору императорск Москов университета Степану Петровичу Шевыреву. В Москве. В Дегтярном переулке, что возле Тверской, в собствен доме. Я давно уже не имею от тебя писем. Ты меня совсем позабыл. Вновь приступаю к тебе с просьбою: всё сказать мне по прочтении книги моей, что ни будет у тебя на душе, не смягчая ничего и не услащивая ничего, а я тебе за это буду в большой потом пригоде. А если у тебя окажется побуждение к благотворению, которое ты, по доброте своей, оказывал мне доселе (я разумею здесь пересылку всякого рода книг), то вот тебе и другая просьба: пришли мне в Неаполь следующие книги: во-первых, летописи Нестора, изданные Археографическою комиссиею , которых я просил и прежде, но не получил, и, в pendant к ним , «Царские выходы» ; во-вторых, «Народные праздники» Снегирева и, в pendant к ним, «Русские в своих пословицах» его же . Эти книги мне теперь весьма нужны , дабы окунуться покрепче в коренной русский дух. Но прощай; обнимаю тебя. Пожалуйста, не забывай меня письмами… Вьельгорской Л. К., 25 января н. ст. 1847 104. Л. К. ВЬЕЛЬГОРСКОЙ. |
| — Помяни мя, Господи, егда приидиши во Царствие Твое!.. Он еще что-то хотел сказать, но в это время опустили занавес. Через несколько минут публике объявили: — По причине неожиданной болезни товарища Ростовцева сегодняшний наш спектакль не состоится. Молитва Село Струги, где проживает отец Анатолий, тихое, бедное, бревенчатое и славится лишь на всю округу густыми сиреневыми садами. Очень давно какой-то прохожий заверил баб, что древо-сирень от всякого мора охраняет, — ну и приветили это древо у себя, и дали развернуться ему от края до края. В сиреневую пору села не видно. Если смотреть на него издали, то увидишь одно густое лиловое облако, лежащее на земле. В эту пору я ночевал у отца Анатолия. Наши научники и грамотеи считают его “горе-священником”, так как и умом он скуден, и образования маленького, и ликом своим неказист, и проповеди у него нескладные, что мужицкая речь. — Но зато в Бога так верит, — говорили в ответ полюбившие его, — что чудеса творить может! Меня уверяли чуть ли не клятвою: когда отец Анатолий молится, то лампады и свечи сами собою загораются! Окна батюшкиной горницы были открыты в сад, на белую ночь, всю в сирени, зорях и соловьях. Отец Анатолий сидел на подоконнике и несколько раз оборачивался в мою сторону, видимо, ждал, когда я засну. Я притворился спящим. Отец Анатолий снял с себя затрапезный заплатанный подрясник и облекся в белый, из-под которого видны были дегтярные мужицкие сапоги. Он к чему-то готовился. Расчесывая гребнем рыжевато-пыльную бороду и такие же волосы, рука его вздрагивала. Мне показалось, что по его грубому крестьянскому лицу прошла судорога и между густыми бровями залегло раздумье. Оглянувшись еще раз на меня, он встал на табуретку, зажег огарок свечи и большой для его маленького роста сумрачной земледельческой рукою стал затоплять перед иконами все лампады. Темный передний угол осветился семью огнями. Встав перед иконами, отец Анатолий несколько минут смотрел на эти огни, словно любуясь ими. От его созерцательного любования в горнице и в сиреневом саду стало как будто бы тише, хотя и пели соловьи. |
| – Товарищи… – сказал он, радостно глядя на ее тонкое лицо в алых прозрачных пятнах на щеках. – Конечно, лучшего товарища, чем ты, Генрих, у меня никогда не будет. Только с тобой одной мне всегда легко, свободно, можно говорить обо всем действительно как с другом, но, знаешь, какая беда? Я все больше влюбляюсь в тебя. – А где ты был вчера вечером? – Вечером? Дома. – А с кем? Ну да Бог с тобой. А ночью тебя видели в «Стрельне», ты был в какой-то большой компании в отдельном кабинете, с цыганами. Вот это уже дурной тон – Степы, Груши, их роковые очи… – А венские пропойцы, вроде Пшибышевского? – Они, мой друг, случайность и совсем не по моей части. Она правда так хороша, как говорят, эта Маша? – Цыганщина тоже не по моей части, Генрих. А Маша… – Ну, ну, опиши мне ее. – Нет, вы положительно становитесь ревнивы, Елена Генриховна. Что ж тут описывать, не видала ты, что ли, цыганок? Очень худа и даже не хороша – плоские дегтярные волосы, довольно грубое кофейное лицо, бессмысленные синеватые белки, лошадиные ключицы в каком-то желтом крупном ожерелье, плоский живот… это-то, впрочем, очень хорошо вместе с длинным шелковым платьем цвета золотистой луковой шелухи. И знаешь – как подберет на руки шаль из тяжелого старого шелка и пойдет под бубны мелькать из-под подола маленькими башмачками, мотая длинными серебряными серьгами, – просто несчастье! Но идем обедать. Она встала, легонько усмехнувшись: – Идем. Ты неисправим, друг мой. Но будем довольны тем, что Бог дает. Смотри, как у нас хорошо. Две чудесных комнатки! – И одна совсем лишняя… Она накинула на волосы вязаный оренбургский платок, он надел дорожную каскетку, и они, качаясь, пошли по бесконечным туннелям вагонов, переходя железные лязгающие мостики в холодных, сквозящих и сыплющих снежной пылью гармониках между вагонами. Он вернулся один – сидел в ресторане, курил, – она ушла вперед. Когда вернулся, почувствовал в теплом купе счастье совсем семейной ночи. Она откинула на постели угол одеяла и простыни, вынула его ночное белье, поставила на столик вино, положила плетенную из дранок коробку с грушами и стояла, держа шпильки в губах, подняв голые руки к волосам и выставив полные груди, перед зеркалом над умывальником, уже в одной рубашке и на босу ногу в ночных туфлях, отороченных песцом. Талия у нее была тонкая, бедра полновесные, щиколки легкие, точеные. Он долго целовал ее стоя, потом они сели на постель и стали пить рейнское вино, опять целуясь холодными от вина губами. |
| Письмо твое я получил уже в Петербурге. Оно меня встревожило, во-первых, тем, что бричка не привезена, как видно, извозчиком, привезшим меня в Орел. Во-вторых, что я точно позабыл второпях дать от себя какой-нибудь удовлетворительный вид Прокофию. Теперь я в страхе и смущении. Извозчик, повезший Прокофия, кажется, честный человек, с пашпортом и за поручительством дворника двора, в котором стоял он в Москве. Он Орловской губернии, Мценского уезда, крестьянин сельца Бибикова, помещицы Ольги Николаев Руценовой. Имя ему Федор Ильин. Всё это написано в его пашпорте. С ним послана также тебе золотая булавка, казанское мыло и конфекты, что всё должен тебе доставить Прокофий. Я не понимаю сам, как я одурел и распорядился так плохо. Из Орла тоже я не успел написать второго письма о перемене намерения брать бричку, но на словах рассказал всё извозчику, чтобы он донес тебе, как это случилось. На него я понадеялся, как на человека из Глухова, известного в Сваркове всем людям. Ради бога, успокой меня скорейшим уведомленьем. В Петербурге я успел видеть Прокоповича, вокруг которого роща своей семьи, и Анненкова, приехавшего на днях из-за границы. Всё, что рассказывает он, как очевидец, о парижских происшествиях , — просто страх: совершенное разложенье общества. Тем более это безотрадно, что никто не видит никакого исхода и выхода и отчаянно рвется в драку, затем, чтобы быть только убиту. Никто не в силах вынесть страшной тоски этого рокового переходного времени. И почти у всякого ночь и тьма вокруг. А между тем слово молитва до сих еще не раздалось ни на чьих устах. Ульяну Григорьевну благодар очень за письмо . Обнимаю вас обоих, а Олиньке поцелуй. Весь твой Н. Г. Адрес мой попрежнему: на имя Шевырева, в Дегтярном переулке, в собственном доме, близ Тверской. Я здесь еще пробуду неделю с небольшим. Письмо ваше, добрый друг мой Надежда Николаевна, я получил уже в Петербурге. В Москве я ожидал вашего приезда или ответа от вас, потому что Шевырев посылал вам дать знать о моем приезде. Мне было жалко выехать из Москвы, вас не видавши, но так как я надеялся чрез три недели возвратиться назад, то и не предпринимал поездки в Рузу для свиданья с вами. Душевно благодарю вас за строки письма вашего, исполненные попрежнему любви и участия. Скоро надеюсь поблагодарить вас лично за всё. |
| Я начну с героического — с рассказов малороссийских, в которых более грандиозного, наивного и, как мне кажется, преувеличенного, но во всяком случае весьма своеобразного. Эпопея о Вишневском и его сродниках Вот вам помещик благодатный, И. Тургенев. Глава первая В Переяславском уезде, Полтавской губернии, был помещик Иван Гаврилович Вишневский. Он получил от щедрот императрицы Елисаветы Петровны большое имение по обоим берегам реки Супоя (реки Удай и Супой отмечены в одной географии «неспособными к судоходству по множеству пороков»). Имение это состояло из двух больших деревень, из которых одна называлась Фарбованая, а другая Сосновка. Старый пан Иван Вишневский жил и умер в этом имении, а после его смерти Фарбованая и Сосновка достались сыну его, Степану Ивановичу Вишневскому, который оставил по себе героическую известность — может быть, сильно дополненную и разукрашенную домыслами во вкусе местной фантазии. Степан Иванович был атлет и богатырь, а притом также хлебосол, самодур и преужасный развратник, но имел образование. Он был одним из тех молодых людей, которых императрица Екатерина посылала в Англию «для просвещения ума и сердца». По возвращении из Англии он поступил на службу в конногвардейский полк, но как только дослужился до чина поручика — вышел в отставку, женился на тверской дворянке, девице Степаниде Васильевне из рода Шубинских, и поселился в Москве в собственном доме. Делать Вишневскому здесь было нечего, и он начал «чудить». Прежде всего он надумал импонировать москвичам своей хохлацкой «нацыей». Он не хотел никого знать — одевался по-хохлацки, много пил «запридуху» и ел, будто, одно только медвежье мясо. Императрице доложили, что Вишневский «не соблюдает светских приличий», и тогда самодуру было сделано замечание. Он решился исправиться и с этою целью вытребовал себе из Малороссии в Москву хохлацкую телегу с парою волов и паробка, который умел этими волами править. А как только наступил день обычных и для всех видных лиц в столице обязательных визитов, Степан Иванович собрался «объезжать всех именитых людей с визитами». Но выехал он не налегке, в одном экипаже, а с целым поездом. Впереди скакал жокей на кургузой английской кобыле, за ним следовала цугом запряженная прекрасная карета, в которой сидел камердинер, а за каретою ехала телега или хохлацкий «воз», заложенный парою сивых круторогих волов, и на этом возу помещался пан Степан. Он сидел, как обыкновенно садятся малороссийские крестьяне — то есть посередине телеги, на кучке раскинутой ржаной соломы, и курил с флегматическим спокойствием коренковую трубку излюбленного хохлацкого фасона. Волами правил хохол в затрапезных шароварах «ширше облака», в дегтярной рубахе с прямым воротом, в «тяжких чоботах» и в высокой смушковой шапке. Хохол шел около волов с батогом и придерживал их за ременный налыгач , «щоб ни злякались як торохтыть город» , а сам покрикивал где надо: «цо-бе», а где надо: «цоб» . |
| Разделы портала «Азбука веры» Сайт о здоровье и медицине Екатерина Соловьева 21.03.2016 18.04.2023 ( 9 голосов: 4.7 из 5) Кожа ребенка во многом отличается от кожи взрослого. Во-первых, количество сальных и потовых желез у детей больше, чем у взрослых. Поэтому, неправильный уход за кожей ребенка может приводить, например, к возникновению потниц в случае перегревания или к появлению на коже себорейных корочек. Во вторых, кожа ребенка в 3 раза тоньше кожи взрослого и имеет большее количество капилляров. Следовательно, и способность впитывать вредные вещества у детской кожи гораздо выше. В третьих, до полугода в коже ребенка меланин практически не образуется, поэтому она практически не защищена от действия ультрафиолета. Детская кожа очень тонкая, проницаема для токсических и опасных веществ, защитная функция ее ниже, поэтому необходимо правильно и очень тщательно подходить к выбору детских косметических средств, внимательно читать их состав и предварительно тестировать аллергическое действие на небольшом участке кожи сначала на себе, и только потом на ребенке. Несмотря на эти различия, существует одна особенность, характерная как для детской, так и для взрослой кожи. Дело в том, что сегодня учеными доказано, что верхний слой эпидермиса выполняет своеобразную защитную функцию организма. На нем живут полезные кислые бактерии, которые способны повышать общий иммунитет организма. При использовании обыкновенного мыла, мы создаем щелочную среду, которая губительна для этих “хороших” бактерий. Поэтому важно не только следить за гигиеной и тщательно мыться, но и восстанавливать естественную бактериальную (кислую) среду нашей кожи. У детей ввиду тонкости их кожи, полезных бактерий содержится значительно меньше, поэтому так важно выбрать правильное средство для мытья детской кожи. Конечно, мытье рук дегтярным или туалетным мылом никто не отменяет. Однако, когда стоит выбор, каким средством мыть тело ребенка, стоит особо обратить внимание на его состав и пенящиеся способности. |
| Когда студент подбежал к саням, мать и кучер в один голос крикнули ему, что на Знаменской дороге лежит в снегу мертвое тело. 1909 г. Ночной разговор I Небо было серебристо-звездно, поле за садом и гумном темнело ровно, на чистом горизонте четко чернела мельница с двумя рогами крыльев. Но звезды искрились, трепетали, часто прорезывали небо зеленоватыми полосками, сад шумел порывисто и уже по-осеннему, холодно. От мельницы, с пологой равнины, с опустевшего жнивья дул сильный ветер. Работники сытно поужинали, – был праздник, Успенье, – и жадно накурились по дороге через сад на гумно. Накинув армяки сверх полушубков, они шли туда спать, стеречь хлебные вороха. За работниками, таща подушку, шел высокий гимназист и бежали три борзых белых собаки. На гумне, на свежем ветру, хорошо пахло мякиной, новой ржаной соломой. Все уютно улеглись в ней, в самом большом омете , поближе к ворохам и риге. Собаки повозились, пошуршали у ног и тоже успокоились. Над головами лежавших слабо белел широкий, раздваивающийся дымно-прозрачными рукавами Млечный Путь, наполненный висящей в них мелкой звездной россыпью. В соломе было тепло и тихо. Но по лозняку, что темнел вдоль вала слева, то и дело тревожно шел и, разрастаясь, приближался глухим неприязненным шумом северо-восточный ветер. Тогда до лиц, до рук доходило прохладное дуновение вместе с дурным запахом из проходов между ометами. А по небосклону, за неправильными черными пятнами волновавшегося лозняка, остро мелькали, вспыхивали льдистые алмазы, разноцветными огнями загоралась Капелла. Улегшись, позевали и закрыли глаза. Ветер дремотно шелестел торчавшей над головами колючей соломой. Но дошла до лиц прохлада – и все почувствовали, что спать еще не хочется, – выспались после обеда. Только один гимназист изнемогал от сладкой жажды сна. Но ему заснуть не давали блохи. Он стал чесаться, раздумался о девках, о вдове, с которой он, при помощи работника Пашки, потерял в это лето невинность, и тоже разгулялся. Это был худой, неуклюжий подросток с нежным цветом лица, такого белого, что даже загар не брал его, с синими глазами, с большим кадыком. Он все лето не разлучался с работниками, – возил сперва навоз, потом снопы, оправлял ометы, курил махорку, подражал мужикам в говоре и в грубости с девками, которые дружески поднимали его на смех, встречали криками: «Веретенкин, Веретенкин!» – дурацким прозвищем, придуманным подавальщиком в молотилку Иваном. Он ночевал то на гумне, то в конюшне, по неделям не менял белья и парусиновой одежды, не снимал дегтярных сапог, сбил в кровь ноги с непривычки к портянкам, оборвал все пуговицы на летней шинели, испачканной колесами и навозом… |
| Некто, сейчас приехавший от Жеребцова 3 уверяет, что слышал от него, будто вчера здоровый, молодой 25-летний солдат умер в течение пяти часов от припадков холеры» 4 . Тот же Кристин и к той же особе от 11 сентября пишет: «у нас большой переполох: разошелся слух, что в разных частях города мрут от холеры. Вы знаете, как быстро распространяются худые известия и с каким легковерием принимаются. В 24 часа все население было в тревоге. Князь Голицын 5 находился в отъезде. Возвратясь, он собрал докторов, потребовал донесений полиции, и было выяснено несомненно, что не только нет еще эпидемии в городе, но и во всей Московской губернии, равно ни в Тульской, ни в Калужской, ни в Рязанской» 6 . Тем не менее население Москвы встревожилось. У страха глаза велики. Случаи обыкновенной рвоты и поноса принимаемы были за холерные припадки. Многие жители Москвы стали выбираться из домов и уезжать в деревни или в отдаленные северные города (в Смоленск, в Петербург и др.), подобно тому как это было в 1812 году при нашествии Французов. А некоторые, наоборот, запирались в домах своих, запасшись наперед съестными припасами и предохранительными медицинскими средствами: дегтярною водой, хлористою известью и т.д. Картину всего этого рисует упомянутый Кристин в том же письме от 11 сентября 7 . Власти не могли не обратить на это внимания. Образован был при генерал-губернаторе временный медицинский совет. Опубликованы были предохранительные меры, изданные еще в августе медицинским департаментом Министерства внутренних дел и привезенные в первой половине сентября в Москву министром 8 . Приняты были меры и для успокоения населения. Так в самом первом Ведомости о состоянии города Москвы, помеченном 23 сентября, напечатано было: «для сообщения обывателям верных сведений о состоянии города, столь необходимых в настоящее время, и для пресечения ложных и неосновательных слухов, кои производят безвременный страх и уныние, Московский военный генерал-губернатор, князь Димитрий Владимирович Голицын предписал издавать при временном медицинском Совете особливую ведомость ежедневно или чрез день, смотря потому, как потребует нужда. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 2 голоса: 5.0 из 5) Оглавление 25 Когда Магна открыла мне свои бедствия и рассказала об опасности, которой подвергался за нее Магистриан, передо мною точно разверзлась бездна. Я знал, что у Магистриана не могло быть десяти литр золота, которые взнес он за Магну и которые все равно не могли избавить ее от ее унижения, ибо не составляли цены всей ее кабалы и ничего не оставляли на выкуп ее детей от скопца в Византии. Но где, однако, Магистриан мог взять и эти златницы? Он работал в доме Азеллы, где всегда был ларец с сокровищами этой без ума влюбленной в него гетеры… И ужас объял мою душу… Я подумал: что если любовь к бедной Магне довела его до безумия, и он похитил ларец, и имя Магистриана отныне бесчестно: он вор! А бедная Магна, продолжая оглашать воздух стонами, возвратилась опять к тем же словам, с которых начала, когда неожиданно вошла в мое жилище. – Памфалон! – вопияла она, – я слышала, что ты разбогател, что какой-то гордый коринфянин дал тебе несметные деньги. Я пришла продать себя тебе, возьми меня к себе в рабыни, но дай мне денег, чтоб выкупить из неволи моих детей и спасти погибающего за меня Магистриана. Отшельник! ты отжил жизнь в пустыне, и тебе, быть может, непонятно, какое я чувствовал горе, слушая, что отчаяние говорит устами этой женщины, которую я знал столь чистой и гордой своею непорочностию! Ты уже взял верх над всеми страстями, и они не могут поколебать тебя, но я всегда был слаб сердцем, и при виде таких страшных бедствий другого человека я промотался… я опять легкомысленно позабыл о спасении своей души. Я зарыдал и сквозь рыдания молвил: – Ради милости божией умолкни, несчастная Магна! Сердце мое не может этого вынесть! Я простой человек, я скоморох, я провожу мою жизнь среди гетер, празднолюбцев и мотов, я дегтярная бочка, но я не куплю себе того, что ты предлагаешь мне в безумье от горя. Но Магна так ужасно страдала, что не поняла меня вовсе. – Ты отвергаешь меня! – воскликнула она с ужасом. – О, я несчастная! где мне взять золота, чтобы избавить от изуродования моих детей? – и она заломила над головою руки и упала на землю. Это исполнило меня еще большего ужаса… Я задрожал, увидя, как ее унизило горе до того, что она, уже словно счастья, искала, чтобы кто-нибудь купил у нее ее ласки. Рекомендуем Самое популярное Библиотека св. отцов и церковных писателей Популярное: Сейчас в разделе 2387 чел. Всего просмотров 67 млн. Всего записей 2583 Подписка на рассылку поделиться: ©2024 Художественная литература к содержанию Входим... Куки не обнаружены, не ЛК Размер шрифта: A- 15 A+ Тёмная тема: Цвета Цвет фона: Цвет текста: Цвет ссылок: Цвет акцентов Цвет полей Фон подложек Заголовки: Текст: Выравнивание: Сбросить настройки |
| В 1830–1831 годах в России вообще и в частности в Московской губернии сильно свирепствовала новая губительная болезнь – холера. Распространяясь из Азии (ближе всего – из Персии) по бассейнам рек: Волги и Дона. Подобно тому, как и в нынешнем году, она скоро из прилегающих к этим река городов и селений простерлась и на другие смежные с ними города и селения Российской империи в течение лета 1830 года, а в начале сентября того же года занесенною оказалась и в Москву, дотоле не видавшую ее в своей черте. Население встревожилось. У страха глаза велики. Многие жители Москвы повыехали из неё в отдалённые северные города или в деревни, между тем, как другие, наоборот, запирались в домах, запасшись наперед съестными припасами и рекомендованными от правительства предохранительными медицинскими средствами, каковы: дегтярная вода, хлористая известь и т.д. Гражданское начальство г. Москвы поспешило прежде всего успокоить жителей сообщениями о незначительности развития болезни (на первых порах) в городе, а затем приняло меры к предотвращению опасности от заразительной болезни, образовав для сего временный медицинский совет, разделив город на участки для особенного попечения о здоровых и заболевающих холерою, учредив карантины по губернии т.п. Бодрствовало и епархиальное начальство, во главе которого находился мудрый и деятельный архипастырь, митрополит Филарет (Дроздов) . Так как в отношении к заболеванию холерой особенную опасность представляет страх, робость, малодушие, уныние: то святитель Филарет прежде всего старался успокоить свою паству словом с церковной кафедры (произнесенным 18 сентября означенного года), в котором говорил между прочим: «несмотрите большими глазами страха, которые обыкновненно видят то, чего нет, и не видят того, что есть: взирайте острым и мужественным оком проницания и благоразумной предосторожности» 9 . За тем, как «духовный воевода» 10 своей паствы, он счел нужным, со своей стороны, также употребить соответствующие, духовные меры для приготовления пасомых к достойной встрече и борьбе с холерою, призывая паству к покаянию, исправлению жизни, к вере и упованию на милоседие Божие, к благотворительности, к «умножению молений, тайных на всяком месте и во всякое время, общественных – по руководству святыя Церкви», к «употреблению всегда благотворного и всецелебного врачевства, – мирной, бескровной жертвы, приобщением пресвятого Тела и Крови Христовы» 11 и т.д. |
|
|
