| Я был страшно поражен. Все эти известия взволновали мою душу. Я всё боялся, что мы опоздаем, и погонял извозчика. — Не беспокойся; меры приняты, — говорил Маслобоев. — Там Митрошка. Сизобрюхов ему поплатится деньгами, а пузатый подлец — натурой. Это еще давеча решено было. Ну, а Бубнова на мой пай приходится… Потому она не смей… Мы приехали и остановились у ресторации; но человека, называвшегося Митрошкой, там не было. Приказав извозчику нас дожидаться у крыльца ресторации, мы пошли к Бубновой. Митрошка поджидал нас у ворот. В окнах разливался яркий свет, и слышался пьяный, раскатистый смех Сизобрюхова. — Там они все, с четверть часа будет, — известил Митрошка. — Теперь самое время. — Да как же мы войдем? — спросил я. — Как гости, — возразил Маслобоев. — Она меня знает; да и Митрошку знает. Правда, всё на запоре, да только не для нас. Он тихо постучал в ворота, и они тотчас же отворились. Отворил дворник и перемигнулся с Митрошкой. Мы вошли тихо; в доме нас не слыхали. Дворник провел нас по лесенке и постучался. Его окликнули; он отвечал, что один: «дескать, надоть». Отворили, и мы все вошли разом. Дворник скрылся. — Ай, кто это? — закричала Бубнова, пьяная и растрепанная, стоявшая в крошечной передней со свечою в руках. — Кто? — подхватил Маслобоев. — Как же вы это, Анна Трифоновна, дорогих гостей не узнаете? Кто же, как не мы?.. Филипп Филиппыч. — Ах, Филипп Филиппыч! это вы-с… дорогие гости… Да как же вы-с… я-с… ничего-с… пожалуйте сюда-с. И она совсем заметалась. — Куда сюда? Да тут перегородка… Нет, вы нас принимайте получше. Мы у вас холодненького выпьем, да машерочек нет ли? Хозяйка мигом ободрилась. — Да для таких дорогих гостей из-под земли найду; из китайского государства выпишу. — Два слова, голубушка Анна Трифоновна: здесь Сизобрюхов? — З… здесь. — Так его-то мне и надобно. Как же он смел, подлец, без меня кутить! — Да он вас, верно, не позабыл. Всё кого-то поджидал, верно, вас. Маслобоев толкнул дверь, и мы очутились в небольшой комнате, в два окна, с геранями, плетеными стульями и с сквернейшими фортепианами; всё как следовало. Но еще прежде, чем мы вошли, еще когда мы разговаривали в передней, Митрошка стушевался. Я после узнал, что он и не входил, а пережидал за дверью. Ему было кому потом отворить. Растрепанная и нарумяненная женщина, выглядывавшая давеча утром из-за плеча Бубновой, приходилась ему кума. |
| Закрыть itemscope itemtype="" > Об отделении правосудия от политики 21.01.2013 442 Время на чтение 3 минуты Последние несколько дней СМИ и интернет обсуждают одно происшествие. Насколько можно понять, некий мальчик вел себя неблаговоспитанно по отношению к дворнику, дворник метнул в него лопату, попал в лицо и сломал челюсть. Такое бывает - бывают неблаговоспитанные отроки, бывают нерассчитанные удары, приводящие к более серьезным повреждениям, чем человек хотел - и это должно было стать предметом судебного разбирательства. Метать лопаты в детей, даже дурно воспитанных, нельзя, тем более нельзя ломать им челюсти. Состояние аффекта, вызванное поведением мальчика, можно считать смягчающим обстоятельством - но никак не освобождающим от ответственности. Поэтому дворник должен быть наказан, с учетом всех обстоятельств, по закону, предусмотренному для таких случаев. Человек явно не является закоренелым злодеем, и тут следует обойтись без чрезмерной суровости - но оставлять это без наказания невозможно. Иначе метание лопат в невоспитанных отроков сделается популярным видом спорта. Но в этом деле возникли дополнительные обстоятельства, которые придали всему делу другую окраску - и другое развитие. Дворник, Бахром Хурамов, оказался узбеком, а мальчик - русским. И тут, вместо спокойно рассмотрения обстоятельств дела, возникла буря - против дворника вознегодовали русские националисты, увидевшие очередное преступление «понаехавших тут», против мальчика - борцы за толерантность, которым, в образе 12-летнего мальчика, явился жуткий призрак русского фашизма, и земляки дворника. Это не первое дело, в котором интересы правосудия - рассмотрения того, что произошло на самом деле и определения личной вины человека - оказываются под угрозой из-за политических и национальных страстей. Не очень давно дело Мирзаева обсуждалось не в контексте личной ответственности конкретного человека и обстоятельств конкретного дела - а в контексте общего раздражения на бесчинства понаехавших и вялость правоохранителей. Так и в этом случае на дворника - и на мальчика - оказались спроецированы убеждения, надежды и страхи, не имеющие отношения к этим двум людям. |
| Архив Пн А.Ю. Виноградов: Дворник Франтишек. Идея апостольства в Византии и легенда об апостоле Андрее/Пер. с англ. — СПб.: ИЦ «Гуманитарная Академия», 2007. (Via Sacra; I). 20 ноября 2007 г. 15:23 В 1955 г. католический священник Фрэнсис Дворник выступает на X международном конгрессе византинистики в Стамбуле с докладом «Идея апостольства в Византии и легенда об апостоле Андрее», который был напечатан в актах конгресса ( Dvornik Fr . L " idée de l " apostolité à Byzance et la légende de l " apôtre André//Actes de Xe Congrès International d " Études byzantines 1955. Istanbul, 1957. P. 322–326). Через три года этот материал отлился в книгу под таким же названием ( Dvornik Fr . The idea of apostolity in Byzantium and the legend of the apostle Andrew. Cambridge/Mass., 1958). Осуществление перевода на русский язык книги Ф. Дворника , известного византиниста и крупного специалиста по кирилло-мефодиевскому вопросу, выглядит очень симптоматичным. С одной стороны, это в русле тенденции к изданию на русском языке классических трудов западной византинистики, что уже проявилось в переводах работ С. Рансимэна , Г. Подскальски, О. Демуса и др. С другой стороны, любой перевод как бы вновь актуализирует оригинал, и таким образом для отечественного читателя становится новостью то, что уже было пройдено европейской наукой полвека назад. Нельзя не согласиться с тем, что книга Дворника местами не заменена никакой другой обобщающей работой (прежде всего, в отношении идеи апостольства в ранневизантийскую эпоху), однако даже и в этих частях современная наука настолько далеко ушла вперед, что простой перевод книги, без уточняющих и исправляющих комментариев, кажется непонятным архаизмом. Автор полезного предисловия с краткой биографией Дворника (во многом дополняющей статью в «Православной Энциклопедии», т. XIV), М. А. Морозов, скромно характеризует монографию как «не потерявшую своего научного значения и сегодня» (с. 10), однако, что за этими словами кроется: осознание ее недостатков или, наоборот, полное доверие к ней, читателю так и остается не ясным. Судя по тому, что издатели не удосужились даже привести хоть какие-то новые работы по теме книги, склоняешься ко второму предположению. |
| — Свинья и есть свинья, — вставила какая-то проходящая мимо женщина. — А давайте вызовем скорую, — предложил второй. — Давайте, давайте, — радостно согласилась я и сделала спасительный шаг к подъезду. А тут этот дворник «Иван». Мимо проходил. — Сейчас я посмотрю. И начал трясти мужчину. Тот что-то недовольно забормотал. — Живой! — Обрадовался дворник. — Может у него телефон есть. Эй, у вас есть телефон? — Ээээ… Зачем тебе телефон, — подозрительно и хором спросили мы — наблюдающие. — Ну, может, у него родственники есть. Заберут. — Аааа, — глубокомысленно ответили мы. И остались стоять — на всякий случай. А Иван тем временем нашёл телефон и уже звонил каким-то людям. Выяснил адрес, это оказалось недалеко, взвалил на себя недовольного и ругающегося мужика и куда-то потащил. — Смотри не испачкайся, он же весь непонятно в чем, — сказал тот, кто предложил вызвать «Скорую». — А вообще ты — молодец! — Аллах велел помогать, — ответил дворник… Или что-то такое, дословно не помню… Тут я хотела начать проповедь об истинности христианства, но посмотрела на свой свежий маникюр, которым я побоялась дотронуться до вонючего мужика и смолчала… В общем, все закончилось очень удачно. И волки сыты, и овцы целы. И руки не замарали, и ближнего как бы в беде не бросили. Какой бы мерзкий он не был… Таджик Иван не бросил. Но мы же тоже рядом постояли… Пошла я домой. А через несколько дней встречаю того дворника. — Ну как, все нормально? Как тот алкаш? — Нормально, но он не алкаш. Он вообще не пьёт. Ученый какой-то. У него жена умерла. В тот день похоронил. Про жену Ивану дочь того мужчины рассказала. И очень благодарила, что не бросил отца на улице. Она уже милицию хотела вызывать… А мужик, когда протрезвел, Ивана нашёл (тот недалёко работал), денег ему дал и сказал: «Я вообще-то вас, таких, не очень. Думал — понаехали. Но спасибо тебе». И руку пожал. От души. Иван вспоминал — радовался. Не часто, наверное, у нас дворникам, которые вдруг оказываются теми самыми евангельскими ближними, ученые люди руки жмут… |
| Сходя с ума от страху, дворник уже не выл, бежал, скользя по льду и спотыкаясь, раз обернулся, и Николка увидал, что половина его бороды стала красной. Затем он исчез. Николка же бросился вниз, мимо сарая, к воротам на Разъезжую и возле них впал в отчаяние. «Кончено. Опоздал. Попался. Боже, и не стреляет». Тщетно он тряс огромный болт и замок. Ничего сделать было нельзя. Рыжий дворник, лишь только проскочили най-турсовы юнкера, запер ворота на Разъезжую, и перед Николкой была совершенно неодолимая преграда — гладкая доверху, глухая железная стена. Николка обернулся, глянул на небо, чрезвычайно низкое и густое, увидал на брандмауэре легкую черную лестницу, уходившую на самую крышу четырехэтажного дома. «Полезть разве?» — подумал он, и при этом ему дурацки вспомнилась пестрая картинка: Нат Пинкертон в желтом пиджаке и с красной маской на лице лезет по такой же самой лестнице. «Э, Нат Пинкертон, Америка… а я вот влезу и потом что? Как идиот буду сидеть на крыше, а дворник сзовет в это время петлюровцев. Этот Нерон предаст. Зубы я ему расколотил… Не простит!» И точно. Из-под ворот в Фонарный переулок Николка услыхал призывные отчаянные вопли дворника: «Сюды! Сюды!» — и копытный топот. Николка понял: вот что — конница Петлюры заскочила с фланга в Город. Сейчас она уже в Фонарном переулке. То-то Най-Турс и кричал… на Фонарный возвращаться нельзя. Все это он сообразил уже, неизвестно каким образом оказавшись на штабеле дров, рядом с сараем, под стеной соседнего дома. Обледеневшие поленья зашатались под ногами, Николка заковылял, упал, разорвал штанину, добрался до стены, глянул через нее и увидал точь-в-точь такой же двор. Настолько такой, что он ждал, что опять выскочит рыжий Нерон в полушубке. Но никто не выскочил. Страшно оборвалось в животе и в пояснице, и Николка сел на землю, в ту же секунду его кольт прыгнул в руке и оглушительно выстрелил. Николка удивился, потом сообразил: «Предохранитель-то был заперт, а теперь я его сдвинул. Оказия». Черт. И тут ворота на Разъезжую глухие. |
| — Какой же у этого дельца церковный чин? — Чин у него — церковный сторож, а ходит он за причетника. — И по особым поручениям? — Да, преимущественно-то по особым поручениям. По получении заказа сделаешь маленькую заминку, а он тем временем все и обследует. — Но каким образом? — А уж это по его усмотрению. — А он не врет? — Нет, для чего же? Да он всегда ведь и весь процесс и источники укажет, так что можете обсудить основательность и достоверность и того, и другого, и третьего. — Ну, так вот, позвольте же, — говорю, — вас разочаровать. — Сделайте милость, если удастся. — При венчании дяди Никса решительно ни от кого ни из их родных, ни из знакомых никто таких справок не забирал. — Верно. Наш дока свое имя недаром носит: он не так глуп, чтобы с родными жениха стал разговаривать. Он понимает, что это дело сердечное, и действует тонко — собирает источники чистые и достоверные. Ему было сказано, что вот так-то и так-то — вот этакий крупный человек желает жениться на сестре своей покойной жены, я на день заминку сделаю, а ты поди и удостоверь дело как нужно. А он отвечает: «Это можно кратко доследить, потому что у них старший дворник, Терешка, мой приятель». Если вы все ведаете, то вы должны знать: был у них дворник Терешка или нет? — Знаю: действительно был дворник Терешка. — Ну вот видите. Справщик взял на три бутылки пива, посидел с этим Терешкой в низке и вернулся, говорит: «Терешка сказал: можно венчать». — Но вероятно же при этом и какие-нибудь подробности дознания были представлены? — Как же, разумеется, были: подробности необходимы, потому что по ним видишь и судишь: верно ли и благонадежно ли все дело? — Ну а в отношении дяди Никса, например, в чем же заключались эти подробности? — Помнится, он рассказал так: пришел, говорит, к воротам, Терешку вызвал, пошли в низок, две пары пива выпили, а Терешка сказывает: «Ничего — дело плевое — венчать можно, господа согласные. Она, говорит, барыня к нему ласковая и теперь от любви тяжела сделалась, а все ейные братья и сестры очень желают, чтобы она с ним подзаконилась. А насчет состояния не сумлевайтесь: имениев у них нет, и что им по зиме мороженых индюшек присылали, так это от знакомых из чужой деревни. Скажи батюшке, что советую, чтобы крутил с богом», |
| Все учения, течения, идеи вне Христа, вне Его Божественного учения, вне основанной Им Святой Апостольской Православной Церкви – это смертельно опасный гололед. Дворник, докопайся до Истины! Есть еще одна известная идиома: «Докопаться до истины». Зимой эта фраза обретает как никогда актуальный смысл. Лишь раскидав снег, дворник может добраться до голой земли или асфальта дорожки. Идите спокойно, люди, ведь сцепление с землей прекрасное! Не будь дворника, разве мы шли бы так спокойно? Докопаться до «асфальта» Истины, Которая есть Христос, можно, лишь расчистив этот «асфальт» от всего наносного, ненужного нам для спасения души, расколов лед своих замерзших сердец. Только такие «дворники» имеют шанс спастись. Раз уж мы поняли, где Истина, следующий шаг – показать путь другим, кто еще блуждает по тонкому льду безбожия Но, опять же, дворник старается не столько ради себя, сколько ради других, кто пойдет по пути, который он расчистил. В духовном смысле это значит, что раз уж мы поняли, где Истина, раз уж мы «раскопали» Ее для себя, следующий шаг – показать расчищенный путь другим, кто еще блуждает по тонкому льду безбожия, по гололеду веры в свои лишь силы, веры в другие «истины», сотворенные не Богом, а людьми. Фото: Алексей Колосов Не поскользнись, человек! Раз уж речь зашла о льде, нужно «копнуть» духовный смысл ледовой корки на земле. Гололед суть всякие наши «скользкие» делишки: воровство, обман близких, измена супругов, хамство, матерная брань, равнодушие к бедам близких и ближних, наплевательское отношение к воспитанию своих детей, «забвение» родителей и т.д. Ох, как можно поскользнуться на этом скользком льду! Ведь не зря именно лед такой скользкий! Ни земля, ни асфальт, ни песок скользкими не являются. А вот лед – сколько угодно! Почему? Ясно почему: когда сердце превращается в лед, как у Кая из сказки «Снежная королева» Ганса Христиана Андерсена, оно перестает любить. Перестает греть других. Антоним «холодного, как лед, сердца» – «горячее, как огонь, сердце». Может ли любить холодное сердце? Может ли греть лед? Нисколько не может. Не зря многим святым и простым людям Бог давал видение ада как ледяной и страшно холодной пустыни. Бог есть любовь. Сатана же есть лед. |
| Сколько раз хотел Коля все сказать Машке, сказать ей, что не любит он ее и не любил никогда, и кончить, наконец, всю мучительную ложь, которая извела его, и все ничего не выходило, — то не решался он из какой-то трусливой жалости, то решиться не мог просто из какого-то упрямства. Но теперь он твердо решил все кончить и уйти куда-нибудь, начать новую жизнь. Выйдя за монастырскую ограду, Коля пошел по дороге — к Бакаловскому дому и так размечтался, так уверился в себе, в решении своем, что забыл, куда идет и зачем. Ему казалось, что уже объяснился он с Машкой, и она все поняла и со всем согласилась, и он уж уехал куда-то в другой какой-то город далеко от Бакаловского дома и теперь только вспоминает о прошлом мучительном, но таком далеком. И вдруг Коля очнулся, и решение его вдруг куда-то исчезло, и он свернул на другую улицу в сторону от Бакаловского дома. Как был бы он счастлив, если бы ничего не надо ему было делать или все само собою сделалось бы! И как завидовал он, кругом виноватый, Саше, который был во всем чист. И чувство оторванности охватило Колю. Сам себе представлялся он какою-то смертью, мыкающейся посреди всеобщего воскресения, и думал он, не разбираясь, о чем-то жутком, что вот наступит, и тогда всему конец. Долго бродил Коля по переулкам, пока ноги сами собою не вывели его к знакомому Бакаловскому дому с черной доской на воротах, сплошь измелованной фамилиями жильцов. Как клопы жили люди в Бакаловском доме. На звонок вышел дворник Степан. Коля стоял и смотрел на его рыжие, засаленные усы, на мелкие, потные рябины и ничего не говорил. — Вам Машку? — спросил дворник и подмигнул: знаю, мол, зачем вам она понадобилась. — Машку, вызови Машку! — словно обрадовался Коля. И пока дворник ходил за Машкой, стал он разбирать фамилии жильцов на черной доске, и одна чудная фамилия Плямка привязалась к нему. «Плямка!» — повторял Коля, бессмысленно глядя перед собой, пока не выбежала к нему Машка: она запыхалась в своей драповой кофточке, а на исхудалом болезненном лице ее светилась улыбка. |
| – У него не может быть дурных намерений… – отвечала она слабым голосом. – Берегитесь, Надежда Александровна! Он взял ее руку, поцеловал ее и неровными шагами вышел из комнаты. На него страшно было смотреть. Наденька осталась неподвижна на своем месте. – Что ж ты не играешь, Наденька? – спросила мать через несколько минут. Наденька очнулась как будто от тяжелого сна и вздохнула. – Сейчас, maman! – отвечала она и, задумчиво склонив голову немного на сторону, робко начала перебирать клавиши. Пальцы у ней дрожали. Она, видимо, страдала от угрызений совести и от сомнения, брошенного в нее словом: «Берегитесь!» Когда приехал граф, она была молчалива, скучна; в манерах ее было что-то принужденное. Она под предлогом головной боли рано ушла в свою комнату. И ей в этот вечер казалось горько жить на свете. Адуев только что спустился с лестницы, как силы изменили ему: он сел на последней ступени, закрыл глаза платком и вдруг начал рыдать громко, но без слез. В это время мимо сеней проходил дворник. Он остановился и послушал. – Марфа, а Марфа! – закричал он, подошедши к своей засаленной двери, – подь-ка сюда, послушай, как тут кто-то ревет, словно зверь. Я думал, не арапка ли наша сорвалась с цепи, да нет, это не арапка. – Нет, это не арапка! – повторила, вслушиваясь, Марфа. – Что за диковина? – Поди-ка принеси фонарик: там, за печкой висит. Марфа принесла фонарик. – Все ревет? – спросила она. – Ревет! Уж не мошенник ли какой забрался? – Кто тут? – спросил дворник. Нет ответа. – Кто тут? – повторила Марфа. Все тот же рев. Они вошли оба вдруг. Адуев бросился вон. – Ах, да это барин какой-то, – сказала Марфа, глядя ему вслед, – а ты выдумал: мошенник! Вишь, ведь хватило ума сказать! Станет мошенник реветь в чужих сенях! – Ну, так, видно, хмелен! – Еще лучше! – отвечала Марфа, – ты думаешь, все в тебя? не все же пьяные ревут, как ты. – Так что ж он, с голоду, что ли? – с досадой заметил дворник. – Что! – говорила Марфа, глядя на него и не зная, что сказать, – почем знать, может, обронил что-нибудь – деньги… |
| Я был страшно поражен. Все эти известия взволновали мою душу. Я все боялся, что мы опоздаем, и погонял извозчика. – Не беспокойся; меры приняты, – говорил Маслобоев. – Там Митрошка. Сизобрюхов ему поплатится деньгами, а пузатый подлец – натурой. Это еще давеча решено было. Ну, а Бубнова на мой пай приходится… Потому она не смей… Мы приехали и остановились у ресторации; но человека, называвшегося Митрошкой, там не было. Приказав извозчику нас дожидаться у крыльца ресторации, мы пошли к Бубновой. Митрошка поджидал нас у ворот. В окнах разливался яркий свет, и слышался пьяный, раскатистый смех Сизобрюхова. – Там они все, с четверть часа будет, – известил Митрошка. – Теперь самое время. – Да как же мы войдем? – спросил я. – Как гости, – возразил Маслобоев. – Она меня знает; да и Митрошку знает. Правда, все на запоре, да только не для нас. Он тихо постучал в ворота, и они тотчас же отворились. Отворил дворник и перемигнулся с Митрошкой. Мы вошли тихо; в доме нас не слыхали. Дворник провел нас по лесенке и постучался. Его окликнули; он отвечал, что один: «дескать, надоть». Отворили, и мы все вошли разом. Дворник скрылся. – Ай, кто это? – закричала Бубнова, пьяная и растрепанная, стоявшая в крошечной передней со свечою в руках. – Кто? – подхватил Маслобоев. – Как же вы это, Анна Трифоновна, дорогих гостей не узнаете? Кто же, как не мы?.. Филипп Филиппыч. – Ах, Филипп Филиппыч! это выс… дорогие гости… Да как же выс… яс… ничегос… пожалуйте сюдас. И она совсем заметалась. – Куда сюда? Да тут перегородка… Нет, вы нас принимайте получше. Мы у вас холодненького выпьем, да машерочек нет ли? Хозяйка мигом ободрилась. – Да для таких дорогих гостей из-под земли найду; из китайского государства выпишу. – Два слова, голубушка Анна Трифоновна: здесь Сизобрюхов? – З… здесь. – Так его-то мне и надобно. Как же он смел, подлец, без меня кутить! – Да он вас, верно, не позабыл. Все кого-то поджидал, верно, вас. Маслобоев толкнул дверь, и мы очутились в небольшой комнате, в два окна, с геранями, плетеными стульями и с сквернейшими фортепианами; все как следовало. Но еще прежде, чем мы вошли, еще когда мы разговаривали в передней, Митрошка стушевался. Я после узнал, что он и не входил, а пережидал за дверью. Ему было кому потом отворить. Растрепанная и нарумяненная женщина, выглядывавшая давеча утром из-за плеча Бубновой, приходилась ему кума. |
|
|
