| И приидоша (чит. прииде) же един некто от мних, емуже имя Иев, иже добродетели ради еклисиярхом об. вным почтен бяше за многа лета. С ним же некто прииде мирянин, именем Гаврил, пекарьныя служьбы проходя, яко же вторыи Ефросин 1689 ; сей бо бяше сродствен прежде реченному иконому старцу Никите. И по скончании же «Достойна» сотворше друг 1690 другу прощение, и целовастася о Христе любезно, и умилным гласом вопияше ко Господу, глаголюще сице: «Господи, Господи, не презревый древле блудницы слез, ниже вдовыя две лепте! Такоже, Господи 1691 , и ныне не презри моления нашего и настави нас, надеющихся на Тя; посли нам, Господи, милость Твою свыше богатую, да о имени Твоем возрадуемся и обрящем сокровище некрадомое, от многих лет землею покровено. Днесь бо, Господи, хошем взыскати Твоего угодника, своего пастыря и учителя. Тако л.247. и тако (sic) настоятель со благоговением и страхом Божиим приемлет мотыгу и знаменает крест прямо главы преподобнаго и копавше своимя (чит. своима) рукама, яко точию проити ему три ряды, и оттоле отдает мотыгу иконому. Он же приим и нача усердно землю копати. Мало же упразднив, внезаапу (чит. внезапу) Божиим повелением явися средины гроба преподобнаго угло [утло] место даже и до гроба, якоже довлеет нарочно мастером творити. У пристижении 1692 же гроба святаго явися святаго (sic) чюдо: превыше гроба земля собою держашеся – подобно биты яко сению покровен гроб его беша, – посреде верховнаго погребения явишася утло утло (sic) место, яко едва возможно единой руце пройти, тем бо местом мало свыше земля прохождаху во гроб его. Иконом же нача со свещею во угол (утло) место об. трити мощи преподобнаго. Егда же узре некрадомое сокровище, тогда исполнишася радости и веселия, и персть, бывшую во гробе, со благоговением и страхом Божиим рукою своею досязаше, и сыпаше в судно, и повеле поставити во устроеное место. И то место устроено и до сего дни, в немже есть перьсть от святаго гроба; и до сего дни от неяже емлют мнози человецы на исцеление от всякия болезни и недуг. |
| Бысть, егда благочестивый царь и 1502 великий князь Иван Васильевич, всея Росии самодержець, божественую ревность восприим, упование имый на Всесплнаг[о]Бога, и на Пречистую Богородицу, и на молитвы святых всех, побарая по православию отчьсваг[о] си достояния, богодерзновенно подвижеся сам со множеством храбрапобедителнаг[о] своего воинства 1503 на своих изменников, на богомерскых 1504 Татар казанскых за их неисправление и [за] 1505 всегдашнее клятвопреступление, наипач[е] же за об. церковное разорение, и за премног[о] кровопролитие, и за пленение 1506 християнское, иже не 1507 токмо не хотяху под игом Росиискаг[о] царствия быти, яко ж всегда обещевахус[я] 1508 и правду даяху, еяже и преступаху, но и беды многы християнству содеваху 1509 . И сего ради третие 1510 прииде благочестивый царь в землю их татарьску и обстояху 1511 град Казан[ь]. Казанци 1512 же имяху тогда у себе царя Едигира, и мног[о] супротивляхус[я], непрестанно брань 1513 съдевающе. Благочестивый же царь неотложну надежу на Бога имея 1514 , еяж[е] и 1515 не погреши. Быс[ть] же тогда с 1516 л.125. вославным царем некто церковник 1517 , иже бе 1518 знаем был преподобному Данилу 1519 . И той 1520 всегда преподобнаго Данила 1521 на молитву призываше к Богу, сице глаголя: «вем, преподобне, яко имаши дерзновение к Боту, егда был еси 1522 в жизни сей, мнозем во скорбех помощник был еси 1523 ; некогда ж[е] и мене грешнаго милостивыи Бог молитвами твоими единем призыванием имени твоего из самых рук многих злых разбойник невредима исторгну и от обнажна 1524 оружия и убийства 1525 внезапу избави. Тако и ныне, преподобне, молитвами ти 1526 к Богу стани в помощ христолюбивому царю об. нашему Ивану, егож[е] еси свящеыныма рукама 1527 от святыя кулели восприял, яко да укрепит Бог воинство его и невредны везде от супротивных 1528 да съхранит, а супротивных нам да смирит Бог, иже всегда преступают мирный завет. И да престанет кровопролитие, и да посрамятся, по божественому Давиду, вси являющеи 1529 рабом Твоим злая 1530 , верующим в Тя. |
| Так, в 1303 г. по смерти князя Даниила Александровича, Переяславское вече выбрало в Переяславские князья Даниилова сына Юрия и даже не отпустило его на погребение отца в Москву. А в 1304 г., когда Костромские бояре Давыд Давыдович и Жеребец с своими товарищами передали Кострому Тверскому князю и выдали ему бывшего в Костроме князя Бориса Даниловича, то народ собрал против них вече, и на вече убил бояр Зерна и Александра. Земцы, по приговору своего веча даже еще продолжали по-прежнему участвовать в междукняжеских отношениях; так, в 1296 г. на княжеском съезде во Владимире участвовали и выборные от Переяславской земщины и держали сторону одних князей против других перед ханским послом Алексою Неврюем. Выборные от Переяславской земщины на этом съезде присутствовали вместо своего князя, в то время ездившего в Орду. Земское вече по-прежнему составлялось из местных жителей, действительных членов той или другой общины, и по-прежнему еще не выработалось общего веча для всей Русской земли, а в каждом городе и в каждой общине было свое вече; и вече меньшей общины, подчиненной большей или старшей общине, было в послушании у веча старшей или большей общины, по общему исконному на Руси порядку: «А судом и данью тянуть по земле и воде», и как бы по старому русскому закону: «на чем старшие сдумают, на том и пригороды станут». Хотя в сущности старое деление городов на старшие города и пригороды уже потеряло свое прежнее значение и, за исключением Новгорода и Пскова, не имело применения на практике, ибо при Татарах прежние пригороды, и притом самые младшие, Москва, Тверь, Переяславль Рязанский, Нижний Новгород и другие сделались главными городами княжеств и подчинили себе Ростов, Суздаль, Белоозеро и другие старшие города. Тем не менее земское подчинение меньших общин большим и при Татарах было еще во всей своей силе, и между городами одного княжества была довольно значительная земская связь, а сельские общины были решительно в подчинении у своих городов. 2) Вторым органом земского самоуправления были земские власти, избираемые вечем. |
| Единственное действительное средство узнать подлинность мощей состояло в том, чтобы видеть, что они обретены именно в той могиле, в которой погребено было тело усопшего, за мощи которого они выдавались, ибо могилы усопших, мощи которых были обретаемы, всегда достоверным и точным образом были известны (и поэтому-то и запрещалось вынимать из земли гробы с обретенными вещами до прибытия правительственных комиссий или уполномоченных). Слово на обретение мощей преп. Кирилла в Чт. Общ. Ист. и Др. 1864 г., kh. III, стр. 7–8. В сказании об обретении мощей Даниила Переяславского говорится, что посланный для открытия мощей митрополит Ростовский по обычаю всенощную совершил, питом божественную литургию и что после литургии пошел ко гробу преподобного (см. дополнительные сведения о мощах святых в приложениях). Выше мы упомянули об указе св. Синода 1722-го года относительно злоупотреблений с гробницами святых, мощи которых не были открыты. Приведем этот указ здесь. «Марта 15 дня (1722 года), по указу Его Императорского Величества, святейший правительствующий Синод, усмотря от обретающихся ныне в Синоде дел явившееся в некоторых при Переяславле Залесском монастырех подозрительное, освидетельствованное от церкви, гробов за святыню почитание, к тому же уведав, что и в других многих местах по градским соборным церквам и монастырям обретаются такие гробницы и раки, которые над необретенными почитаемых от церкви святых телесами поставлены и ради токмо воспоминания их праздны с накрытием образа быть должны, но не так содержатся, а имянно положены в оных вместо телес резные (и) издолбленные колоды, которые и докрыты покровами, яко бы самые те святит телеса, что немногим и ведомо есть; а которые про то не сведомы, паче же простолюдины, приходя к тем ракам и гробницам и по неведению своему вменяя таковые видно за самые святых телеса, приступают с великим страхом и целуют положенные в тех колодах покровы со многим говением, чающе самим телесам тут положенным быть, чрез что немалым подозрением и неизвинительным от инославных нареканием есть. И о сих святейший Синод довольно рассуждая (повелел) оные резные и издолбленные колоды, которые яко некая обмана положены, отобрав из гробниц прислать в св. Синод неотложно, дабы впредь такой обманы нигде не было; а оные гробницы и раки покрыть досками, на которых бы были изображены иконы тех святых. И о том из св. правительствующего Синода как к Синодальным членам, так и во все епархии ко архиереем послать Его Императорского Величества указы немедленно». Указ напечатан А. А. Титовым в описании одного села Ярославской губернии а из него перепечатан Иконниковым в Опыте русской историографии, – у последнего, из которого берем, cmp. CLXII npuм. |
| Но помимо того, что князь Даниил был очень благочестив, о чем свидетельствует сам факт его пострижения в монашество, он вообще был совершенно особенным правителем. Это отмечается везде — и в летописях, и в житии, и даже в светских биографиях. Князь был миротворцем, а в то время, когда Русь раздирали феодальные противоречия, это было очень непросто. Брат восставал на брата, и сражались друг с другом насмерть князья русские, только чтобы отнять часть соседской территории и вместе с тем возвысить себя. Но князь Даниил никогда не обнажал меча, чтобы захватить хоть пядь земли. Это был, наверное, единственный князь, который отказался силой присоединять к бедному в то время Московскому княжеству чужие земли. Даже когда ему пришлось взяться за меч, потому что над Московским княжеством нависла угроза нападения со стороны князя Рязанского, Даниил, одержав победу, не убил его, не стал брать в плен и никаких рязанских земель к Москве не присоединил, — это был из ряда вон выходящий случай. Вскоре после этого его племянник завещал Московскому княжеству княжество Переяславское, а Переяславль был тогда куда более значительным городом, чем Москва. Но когда это воссоединение княжеств произошло, князь Даниил не захотел переезжать из второстепенного города Москвы в процветающий город-крепость Переяславль. С мирного присоединения Переяславского княжества к Москве и началось возвышение Московской Руси, которая обрела особую силу при сыне князя Даниила Иване Калите, многое сделавшем для процветания нашего града. И, может быть, главное, что он сделал, — по его инициативе митрополит всея Руси, чья кафедра после изгнания из Киева находилась в городе Владимире, перенес ее в Москву. Тем самым была заложена основа того, чтобы Москва стала центром всея Руси. История князя-миротворца хорошо известна, я вам ее напомнил только в связи с днями святого Великого поста. На первой седмице мы размышляли о путях духовной жизни человека, о его грехах, страстях, но и о его добродетелях. И, наверное, миротворчество есть одна из величайших добродетелей, ведь и Господь, явившись по Воскресении Своем из мертвых, сказал апостолам: «Мир вам», прежде всяких иных слов назидания. И это неслучайно, как неслучайны слова Нагорной проповеди «блаженны миротворцы, потому что они сынами Божиими нарекутся». А что значит «сын»? Это тот, кто продолжает дело отца. Значит, наиглавнейшее дело Бога — это мир, потому что в замысле Божественном о мире и о человеке именно мир был главной ценностью. |
| – 648– Автор, впрочем, признает учительность обязанностью и священника, но благодаря слабой степени просвещения в древней Руси – её «невозможно было требовать от каждого приходского священника». Отсюда, говорит он, – «мы встречаем прямые запрещения для некоторых священников «держать детей духовных», а вместе с тем учить и читать пред людьми (стр. 135). Мы, по крайней мере, не знаем такого запрещения, связанного с известным лицом и временем. Самое содержание ставленой грамоты отрицало бы легальность подобных запрещений. Были скорее, так сказать, частные воззрения в подобном роде и было только нравственное осуждение лиц, которые, будучи невысокими умственно, брались бы за учительское дело. Проф. С.И. Смирнов верно говорит, что учительность духовника понималась в смысле умения руководить в нравственной жизни, Однако ставить это в связь с тем, что от духовника книжность требовалась только в практическом смысле (стр. 136), представляется мало основательным. Мы и здесь должны указать на те отношения между духовником и духовными чадом, которые должны быть по внутренней природе исповеди. В пояснение того, чем должен был располагать духовник для своей учительности, автор приводит перечень книг, которые считались обязательными иметь духовнику по предисловию ко второму (1624 г.) изданию теперешнего номоканона при Б. требнике (стр. 137, прим. 2). Однако нужно бы отметить, что все эти книги предполагаются обязательными одинаково и для епископа и для иереев; если же здесь духовник почитается «паче» обязанным иметь те же книги, то ведь указываемый теперь номоканон издавался собственно для духовников. В ряду исторических примеров учительных духовников автор исчисляет – Авраамия Смоленского, Кирилла Белозерского, Пафнутия Боровского, Иосифа Волоколамского и Даниила Переяславского (стр. 134–144). Помимо того, что все это исключительные примеры, – по крайней мере, три из этих лиц, если и выдвигались на поприще учительства, то самое меньшее постольку же как духовники, поскольку и как игумены – настоятели. |
| М. О. Новак в статье «Древнерусские поучения: интерпретация апостольского текста» проанализировала практику цитирования текста Деяний и Посланий апостолов в древнерусских поучениях раннего периода, уделив особое внимание поучению преп. Феодосия Печерского конца XI в. и посланию черноризца Иакова князю Дмитрию Борисовичу конца XIII в. Д. И. Антонов представил вниманию читателей демонологическое исследование («Беса поймав, мучаше...». Избиение беса святым: демонологический сюжет в книжности и иконографии средневековой Руси). Автор изучил комплекс древнерусских представлений о материальных способностях падших ангелов и о физической борьбе святых с нечистыми духами. Ключевой сюжет об избиении демона ученый рассмотрел на материале переводных и оригинальных источников, архивных материалов и памятников иконографии. Антонов показал, что в древнерусской книжности демоны наделялись способностью не только оказывать воздействие на материю, но и принимать некую телесность - бесы могут физически поражать человека, но и святой может истязать сатану, явившегося ему в том или ином облике. Рассказы русских авторов о демонах создавались по примеру восточной аскетической литературы и апокрифов содержащих яркие эпизоды физических «сражений» людей и демонов. Образы этой борьбы оказались созвучны народной традиции, отраженной в заговорах, оберегах. В этих памятниках рассказы о демонах зачастую принимают совсем не канонические формы. В то же время в средневековой книжной культуре до конца XVII в. физические проявления падших духов невозможно охарактеризовать ни как полностью материальные, ни как исключительно иллюзорные. Бесы имеют иную, отличную от людей природу, и их реальность, «плотскость», материальность не самодостаточны, но в каждом конкретном случае зависят от двух причин: Божьего попущения и состояния души вступившего с ними в контакт человека. Исследование А.С. Усачева «Об исторической ценности древнерусских сообщений о чудесах (на материале Чуда о свечении под Казанью 1552 г.)» посвящено рассказу о чудесном свечении под Казанью накануне ее штурма русскими войсками (1552 г.). Рассказ представлен в Житии преп. Даниила Переяславского и Степенной книге. |
| Историческая достоверность этой Учредительной грамоты, состоящей из двух постановлений – князя Ростислава Мстиславича и первого смоленского епископа Мануила (1150/1151 г.) 899 , – подтверждается летописями 900 . Она является единственной сохранившейся грамотой такого рода, и посему имеет значение также и образца для утраченных документов, касающихся учреждения других епархий. Важной составной частью такого юридического акта, вероятно, всегда служил формальный запрет на последующее воссоединение новосозданной кафедры с той, от которой она отпочковалась (в данном случае – с Переяславлем). Пространный перечень подлежащих отчислению сумм и товаров дает представление об имущественном состоянии церкви в XII в. Заново подтверждается епископская юрисдикция на территории епархии в отношении целого ряда преступлений. Постановления, принятые совместно князем Ростиславом и митрополитом Михаилом I, получают письменное подтверждение со стороны грека епископа Мануила. Особое внимание обращено на недопущение каких–либо притязаний на Смоленск со стороны Переяславской кафедры. 6. Паломничества На крайней периферии богословской литературы находится жанр паломничеств, который, однако, судя по количеству сохранившихся рукописей, был наиболее популярным в читательской среде, уступая в этом отношении только житийному жанру. Прежде всего сказанное относится к первенцу древнерусской паломнической литературы – Хождению игумена Даниила, одному из двух сочинений этого рода, сохранившихся от домонгольского периода. Подробный обзор и оценка этой литературы содержатся в недавней работе К.-Д. Зееманна 901 , так что в дальнейшем мы во многом можем опереться на полученные им результаты. Исследование Зееманна основано на 29 памятниках XII–XVIII вв. 902 и включает также историю рецепции древнерусских сочинений. Мы предполагаем, что читатель знаком с продолжительными дискуссиями относительно признания или непризнания паломничеств литературным жанром, относительно достоинств или недостатков их как литературных произведений, со спорами, какие географические концепции находили в них отражение и как они преломлялись в конкретных описаниях, а также с теми или иными толкованиями содержащихся в паломничествах исторических сообщений и экскурсов. Синкретический характер древнерусской литературы предполагает многообразие параллельно сосуществовавших интересов и тенденций, но это вовсе не ставит под сомнение абсолютный приоритет религиозной мотивации, особенно в паломничествах. Это обстоятельство часто игнорируется или недооценивается в работах советских исследователей. |
| Естественно, что встреча с явлениями, удалявшимися от церковной сферы в тесном смысле, заставляла и писателя в выборе биографического материала выступать из тесных рамок жития, намеченных в кондаке и икосе. Но и в кругу монастырской жизни, стоявшей в стороне от главных центров мирских общественных интересов и служившей преимущественным рассадником типов для житий, биографу встречались положения, которые усиливали его внимательность к простым житейским подробностям описываемой жизни. С половины XIV в. развитие монастырской колонизации выставило необозримый ряд подвижников, основывавших монашеские общины в лесных пустынях. Благоговейное воспоминание, которое основатель оставлял по себе в братстве и окрестном населении, большей частью не скоро облекалось в формы церковного чествования, но возбуждало желание сберечь, записать черты его жизни, пока они были свежи в памяти. В этом отношении любопытно признание первого биографа Даниила Переяславского, что ею заставило приняться за перо желание всех знавших и любивших святого старца видеть и почитать его житие. До церковной канонизации жизнеописатель имел больше простора для своего пера: он и тогда искал в описываемом лице знакомых ему черт идеального типа, но ничто не заставляло его избегать и простых житейских подробностей, не подходивших под принятые в житиях обобщения, ибо он писал свою повесть не для церковной службы, делавшей такие обобщения обязательными для биографа, а для читателей-современников, в памяти которых подробности о жизни знакомого им человека и в своем реальном виде еще не потеряли живого интереса. Таким образом, здесь большая простота биографического рассказа, близость его к действительности была следствием того, что он по своему происхождению и назначению удалялся от церковной службы. Думаем, что этим обстоятельством преимущественно объясняется появление и размножение с XV в. простых биографических записок, авторы которых, не принимая на себя обязанности писать полную биографию и не стесняясь рамками жития, тем с большею простотой и откровенностью излагали наиболее близкие и дорогие для них воспоминания. |
| Характер этих записок разделяют и жития, написанные до канонизации, независимо от церковной службы, образчики которых мы видели в биографиях Иосифа Санина, Даниила Переяславского и во многих других житиях XVI–XVII века: свободные от условий, налагаемых церковной службой, писанные под влиянием мысли о любимом и уважаемом старце, а не о святом, прославленном церковью, они отличаются живостью черт и близостью к действительным явлениям жизни. Удаление от непосредственного влияния церковного богослужения сказывалось не на одном выборе биографического содержания жития: может быть, еще заметнее отражалось оно на изложении этого содержания. Древнерусское писательство не сходило с той наивно-искусственной ступени развития, когда литературная форма, соответствующая известному содержанию, создавалась не столько сущностью самого предмета и настроением авторской мысли, сколько назначением литературного труда и чисто внешними, условными приемами слога и общих мест. Смотря по этому назначению, один и тот же предмет или излагался простой, безыскусственной речью, или наряжался в торжественную одежду пышных слов и ухищренных оборотов, хотя при этом высота мысли и сила чувства являлись очень часто в обратном отношении к литературному стилю. Для древнерусского писателя выбор литературной одежды, идущей к известному предмету и случаю, облегчался тем же, из чего впоследствии Ломоносов создал свою теорию трех слогов, т. е. существованием книжного церковно-славянского языка рядом с русской разговорной речью. Этими условиями объясняется резкая разница в тоне и изложении между двумя сказаниями о постройке московского Успенского собора в XV в., торжественным словом церковно-официального происхождения и летописной повестью, составленной тайком от церковных властей и против них, хотя автор, как видно, хорошо владел и книжной церковно-славянской речью. Даже один и тот же писатель, ученик Пафнутия Иннокентий, в воспоминаниях об учителе выражается далеко не тем языком, каким изложил службу на память его. |
|
|
