| «Такыр» посвящен не революции, это печальное, лиро-эпическое повествование о человеке в мире пустыни, где ограниченные суровой природой люди избирают предельно жестокую и несправедливую, но экономную и единственно возможную форму бытия («Печаль Туркмении — нелюбовь»), и нельзя сказать, что Платонов их за это судит, скорбит или оплакивает. Интонация рассказа иная. Плач обессиливает, а «Такыр», в отличие от «Епифанских шлюзов», «14 красных избушек» или «Мусорного ветра», — история, рассказывающая не о поражении, но о победе. И не потому, что автор сделал относительно благополучным финал, а потому, что было в этом рассказе среди его повседневного ужаса жизнеутверждающее начало, было даже там и тогда, когда описывались веши, казалось бы, невыносимые («Нестерпимость жизни у Джумаль даже физическая»). «Ночью Атах-баба лег спать рядом с пленницей, и, когда все уснули и пустыня, как прожитый мир, была у изголовья за войлоком кибитки, хозяин обнял тело персиянки, обнищавшее в нужде и дороге. Было все тихо, одно дыхание выходило у спящих, и слышалось, что кто-то топал мягкими ногами по глухой глине, — может быть, шел куда-то скорпион по своему соображению. Заррин-Тадж лежала и думала, что муж — это добавочный труд, и терпела его. Но когда Атах-баба ожесточился страстью, то две других жены зашевелились и встали на колени. Вначале они яростно шептали что-то, а потом сказали мужу: — Атах! Атах! Ты не жалей ее, пусть она закричит. — Помнишь, как с нами было? Зачем ты ее ласкаешь? — Искалечь ее, чтоб она к тебе привыкла! — Ишь ты, хитрый какой! Заррин-Тадж не слышала их до конца, она уснула от утомления и равнодушия среди любви». В этом равнодушии, в пустоте сердца персиянки есть нечто спасительное, как есть оно и в нетребовательности, неприхотливости, поразительной живучести женского тела, которому не достается ничего кроме тяжкого труда, чужих объедков и мужской похоти. Но в «Такыре», в этом очень мрачном и очень светлом, очень тяжелом и очень легком рассказе есть место, которое можно считать зерном и сердцевиной платоновской прозы, поэзии, философии жизни, судьбы. |
| Аврамов получил эти пункты, находясь в Казбине, и обратился к наследнику шахову Тохмасу с предложением помощи, для чего должен быть отправлен к императору посол. О вознаграждении за помощь Аврамов не сказал ничего, чтоб не встретить препятствия делу в «замерзелой спеси и гордости» персиян. Увидев при этом, что Тохмас – человек молодой и непривычный к делам, Аврамов вошел в переговоры с вельможами, предложил, чтоб отправлен был посол с полномочием договариваться о вознаграждении, если император потребует его за помощь. Персияне согласились. Давая знать о результате своих переговоров, Аврамов доносил, что Персидское государство вконец разоряется и пропадает: Алимердан-хан, на которого полагалась вся надежда, изменил и ушел к турецкой границе; афганцы беспрепятственно разоряли места, оставшиеся за шахом; курды опустошали окрестности Тавриза; наследник престола Тохмас не мог набрать больше 400 человек войска. Измаил-бек, назначенный послом в Россию, со слезами говорил Аврамову: «Вера наша и закон вконец пропадают, а у наших господ лжи и спеси не умаляется». Между тем полковник Шипов благодаря сильному северному ветру неожиданно скоро проплыл пространство между устьями Волги и Куры, в конце ноября 1722 года вошел в эту реку и потом в качестве шахова союзника занял большой город Рящ, куда губернатор нехотя впустил русское войско, не имея средств к сопротивлению. «Опасаюсь я жителей Ряща, – писал Шипов, – слышно, что против нас и войско собирают; лесу дают рубить на дрова с великою нуждою и причитают себе в обиду: у нас-де с лесу шаху подать дают, и мы-де вас не звали. Я обхожусь с ними ласково и уговариваю как можно, но они нам не ради и желают нас выжить. Все богатые люди здесь в великой конфузии, не знают, куда склониться, и ежели б наших людей было больше, то, надеясь на нашу защиту, они бы к нам склонились, а ныне, видя нас малолюдных, очень боятся своих, чтоб за то их не разорили». Ежедневно увеличивалось в городе число вооруженных персиян, и Шипов, узнав от грузинских и армянских купцов, что войска набралось уже 15000 да пришли еще два соседних губернатора, велел укрепить караван-сарай, где жил с своим отрядом. |
| Пробуждение восточных народов. Сарацины. Царство пальмирское. Сассаниды В то же время, когда в Европе закипели народы, будущие властелины её судеб, на поприще истории вступили другие племена, до тех пор не замеченные, но впоследствии долго и часто счастливо оспаривавшие власть и первенство у пришельцев севера. На южную Испанию нападали уже во II веке Мавры африканские, потомки древних выходцев из Аравии 352 , сами Аравитяне, кочевые грабители, опустошали южную Сирию и знакомили её с грозным именем Сарацинов, будущих её завоевателей. Другие Аравитяне, уже полуоседлые и союзные с Римом, основывали недолговечное, но сильное царство в Пальмире или Тадморе, созданном царями древнего Израиля на перепутье караванов. Там, среди безводной пустыни, строилась великолепная столица, цвели науки, собирались многочисленные полки, сперва страшные врагам империи, потом опасные для неё самой. Оденат, царь пальмирский 353 спасал восточные области Рима в несчастную эпоху Галиена, уничтожал разбойнические дружины Готов, опустошавших берега Малой Азии, Эллады и Сирии и острова Эгейского моря на кораблях, отнятых у эллинских колонистов Тавриды и страны приднепровской; усмирял племена горцев, временно возмущавшихся в Малой Азии; мстил новосозданному царству Персиян-Сассанидов 354 и великому их царю Шапуру за грабительство Сирии и за жестокий плен императора Валериана, разбивал их войска, брал столицу Ктезифон и, в звании Августа, полученном им от Галиена, правил не только азиатскими провинциями, но и богатым Египтом. В его царствование, слишком кратковременное, племя аравийское показало уже ту энергию, которая несколько веков спустя грозила завоеванием всему миру, и Пальмира по-видимому готовилась к преемству власти римской, так как впоследствии Сарацины получили преемство эллинского просвещения. Умирающая империя призывала хищников со всех сторон. Прежде неё пало военное государство диких Парфян, её всегдашних врагов. Племя Персиян, некогда властвовавших на востоке, но уступивших сперва неотразимой силе эллинского мира, потом дикой храбрости диких Азов, прикаспийских Парфян 355 , восстало, наконец, против своих утеснителей. |
| Город Астрахань имеет 5000 жителей. Все дома его деревянные, крепость очень сильная, где живет главный начальник, выстроена из камня, стены ее значительной высоты и толщины. Церквей много, они невелики и наполнены очень маленькими лакированными изображениями святых, пред каждым святым весь день горит свеча. Только туземцы могут входить в церкви, а иностранцев в них не пускают. Дон-Хуан Персидский, персиянин, был в составе персидского посольства в Испанию, где обратился в христианство, XVI в. 12 сентября я прибыл в Вологду; город большой, посредине протекает река. Дома здесь построены из еловых бревен, форма квадратная, при постройке вовсе не употребляется ни железа, ни камня, покрываются дома березовой корой и сверху дранью. Церкви русские тоже все деревянные, по две на каждый приход: одна отапливается зимой, другая служит для лета. На крышах своих домов русские кладут землю для предохранения от пожара, от которых они очень много страдают. Дженкинсон Антони († 1610 или 1611) — английский купец и дипломат Вологда стоит на реке Вологде, впадающей в Двину. Город длинен и обширен, весь деревянный, как и все прочие здешние города. В этом городе Царь построил крепость, обнесенную красивыми, высокими каменными и кирпичными стенами. Здесь, как и в других городах, много церквей, некоторые построены из кирпича, некоторые из дерева. Много монахов и монахинь, в городе большая торговля, и здесь живет много богатых купцов. Рандольф Томас (1523—1590) — английский посол в России в 1568—1569 гг. (В Нижнем Новгороде) съестные припасы очень дешевы, как и в других описанных нами частях Московии, но одежда очень дорога; впрочем, мы были снабжаемы всем в величайшем изобилии, по приказанию Царя. Дон-Хуан Персидский, персиянин, был в составе персидского посольства в Испанию, где обратился в христианство, XVI в. У города (Калуги) протекает большая река Ока, изобилующая рыбою разных пород, как то: стерлядью, судаком, окунем, щукою, лещом и красноперкой, а также раками. В Калуге дома сплошь деревянные, как и во всех прочих русских городах, но город велик и раскинулся так широко, что, стоя на одной городской возвышенности, с которой нельзя было видеть всего города, я все же насчитал 25 церквей. |
| По прочтении этой сказки послали спросить Лусикова, не рассердится ли шах, если персиян не будут пропускать из Астрахани в Москву? И не будет ли от персиян челобитья шаху на них, армян, когда они одни, по договору, будут приезжать в Москву и другие русские города? Лусиков отвечал, что персидские купчины теперь и сами не поедут в Россию, потому что прежде брали они товары взаймы из шаховой казны, казначей брал с них взятки и давал им роспись за шаховой печатью, вследствие чего они торговали беспошлинно; а теперь, как состоялся договор с армянскою компаниею, купчинам казенных товаров уже не дают; бить челом персияне на армян не будут, потому что последним шах дал жалованную грамоту на вывоз шелка в Россию, и грамоты этой переменить нельзя. По этому случаю Лусиков прибавил: «Приезжают из шаховой области в Русское государство тезики с купчинами, а иные и особо, торги у них малые, обыкновенно торгуют табаком, живут в Москве и других городах многие годы, а прибыли от них нет. Тому лет с шесть подговорили они и увезли из Москвы молодую монахиню, которая обусурманилась и вышла замуж за тезика, и тезики нас, армян, укоряют, что вот христиане в их веру обращаются: указал бы великий государь всех тезиков отовсюду выслать в Персию, шаху будет это приятно; а мы, армяне, табаком торговать и русских людей увозить не будем, потому что мы христиане». До сих пор мы следили за сношениями Московского государства, готового перейти в Российскую империю, с государствами Европы и Азии, с народами, принадлежащими христианской или магометанской цивилизации. Но Россия с самого начала своей истории имела постоянно соседями кочевые народы, выходившие из степей Средней Азии, и мы знаем, какое влияние оказывало на ее историю это соседство. Исчезли печенеги и половцы, страшные поработители-татары подчинились своим прежним данникам – русским, хотя и не переставали обращать взоры на Константинополь в ожидании, что преемник калифов избавит их от царя христианского; но степная украйна не переменила своего характера, кочевники движутся, теснят друг друга, как некогда половцы потеснили печенегов, татары – половцев. Но теперь они сталкиваются уже не с Киевскою Русью, сталкиваются с могущественною для них Москвою, и любопытно проследить их первоначальные отношения к Москве, как сначала они хотят удержать свою независимость, право движения и хищничества, но скоро волею-неволею должны подчиниться Москве, войти к ней в служебные отношения, из диких половцев сделаться черными клобуками. |
| 25 августа в Астраханском государстве было большое торжество: в приказной избе сидел воевода; туда же шел Разин с товарищами; подойдя к избе, козаки положили бунчук, знамена, сдали пленных персиян, объявили, что и пушки отдадут, и русских служилых людей отпустят без задержки. Разин бил челом пред воеводою, чтоб великий государь велел отпустить их на Дон, а теперь бы шестерых выборных из них отправить в Москву бить великому государю за вины свои головами своими. Выборные были отправлены. В Москве их спросили: «Пошли вы с Дону на такое воровство и то учинили, забыв страх божий и великого государя крестное целование: так теперь скажите правду – на такое воровство где у вас зачалась мысль? и кто у вас в той мысли в заводе был?» «На Дону нам начала быть скудость большая, – отвечали козаки, – на Черное море проходить стало нельзя: сделаны турскими людьми крепости, и мы, отобравшись, охочие люди, пошли на Волгу, а с Волги на море, без ведома войскового атамана Корнила Яковлева, а начальный человек к тому делу был у нас Стенька Разин». По указу царскому козакам вины их выговорены и сказано, что великий государь по своему милосердому рассмотрению пожаловал, вместо смерти велел дать им живот и послать их в Астрахань, чтоб они вины свои заслуживали. Но козаки отведали широкого раздолья и богатых дуванов: тяжело им было вины свои заслуживать, не слуги они были больше государству. На возвратном пути в Астрахань, за Пензою, в степи, за рекою Медведицею, козаки напали на своих провожатых, прибили их, отняли лошадей и помчались в степь бездорожно. «В Астрахань не поедем, боимся государева гнева», – говорили они. Они проведали, что Разин отпущен на Дон. Перед отпуском на Дон воеводы хотели рассчитаться с Разиным; но мы знаем, как труден был расчет с козаками: отдать даром добычу, приобретенную саблею, было хуже всего для козаков; мы видали уже и прежде, как дерзко отказывали они правительству, требовавшему безвыкупного освобождения пленных. Воеводы начали приступать к Разину и товарищам его, чтоб дали себя переписать да чтоб отдали все пушки, дары, которые персидский купчина вез государю, все его товары и всех пленных персиян. «Товары, – отвечал Разин, – у нас раздуванены, после дувану у иных проданы и в платье переделаны, отдать нам нечего и собрать никак нельзя; за все это идем мы к великому государю и будем платить головами своими; полон в шаховой области взят у нас за саблею, много нашей братьи за тот полон на боях побиты и в полон взяты, и в разделе один полонянин доставался пяти, десяти и двадцати человекам. А что нас переписывать, то переписка козакам на Дону и Яике и нигде по нашим козачьим правам не повелась, и в милостивой государевой грамоте не написано». Стенька отдал 21 пушку и морские струга, но 20 пушек удержал у себя. «Эти пушки, – говорил он, – надобны нам на степи для проходу от крымских, азовских и всяких воинских людей, а как дойдем, то пушечки пришлем тотчас же». |
| Маркизин кружок не был для Лизы тем высоким миром, к которому она стремилась, гадя людьми к ней близкими со дня ее выхода из института, но все-таки этот мир заинтересовал ее, и она многого от него ожидала. «Шпион! — думала Лиза. — Ну, это, наверно, какой-нибудь вздор; но он трус, мелкий и пустой, робкий, ничтожный человек, — это ясно». Персиянцев на другой день утром приехал к Бычкову без лица. Никаких корректур на столе Арапова он не нашел, но привез ему вальяжную новость. — У вас ночью был обыск, — сказал он Арапову, который при этом известии привскочил на диване и побледнел пуще Персиянцева. — Ну? — произнес он робко. — Ну и ничего. — Ничего не нашли? — Ничего; да что ж было находить! Арапов смотрел то на Бычкова, то на Персиянцева; — И что же еще? — спросил он, совсем теряясь. — Только всего: вас спрашивали. — Спрашивали? — Спрашивали. — Меня? меня? — Ну да, вас. — А вас? — А меня не спрашивали. — А его? — Арапов указал на Бычкова. — И его не спрашивали, — отвечал Персиянцев. — Да меня с какой же стати? — как-то отчуждающимся тоном произнес Бычков. — Эко, брат, «с какой стати»! «с какой стати»! будут они «тебе» стать разбирать, — совершенно другим, каким-то привлекающим тоном возразил Арапов. — Ну как же! Так и чирий не сядет, а все почесать прежде надо, — отрекался Бычков. — А Розанова спрашивали? — отнесся Арапов к Персиянцеву. — Зачем же Розанова? Нет, никого, кроме вас, не спрашивали. — Возьмут? — произнес Арапов, глядя на Бычкова и на Персиянцева. — Вероятно, — отвечал Бычков. — Теперь мне отсюда и выйти нельзя. — Да уж не отсидишься. А по-моему, иди лучше сам. — Как сам? Черт знает, что ты выдумываешь! С какой стати я пойду сам? Ни за что я сам не пойду. — Так поведут. — Ну уж пусть ведут, а сам я не пойду. Лучше вот что, — начал он, — лучше слетайте вы, милый Персияицев… — Куда? — спросил тот, пыхнув своей трубочкой. — В Лефортово опять, спросите там Нечая, знаете, полицейского, что живет наверху. — Ну, знаю. — Попросите его разведать обо мне и приезжайте скорее сюда. |
| За всем тем он всё ещё более указывают на Запад, чем на Восток, за исключением слова Согдо, вставленного самолюбием местного писателя (Эриене, Мург, Муганский округ, Бакди, Баку, Низа, оконечности Мидийского хребта). Самый Альбордж в этом позднем сборнике уже потерял своё настоящее значение и обратился из горы определённой в идеал горы, на которой солнце восходит и садится. Упрямая память народов вернее полу-учёных рукописей. Она нам указывает на настоящий Аль-бордж в Эльбрусах Дагестанских и Кавказских, хотя уже давно забыт смысл имени (высокий святой) и давно изменились все наречия предгорных жителей. В то же время Ктезий ясно показывает нам, что Восток и Юго-восток Персидского царства был для Персиян землёй неизвестной и грозной. Движение с Запада на Восток явно; но ещё яснее продолжается оно в мифах Индии, по которым, очевидно, первоначальное отечество владычествующих каст (Брахманов и Кшатрий) была в Пенджабе, а ещё древнее – в горах северных и северо-западных. Движение всего племени было не произвольное. Велик был натиск Туранцев и жестока власть Эвфратских Семитов; грустно было Иранцу бросать свою родину и искать убежища в странах неизвестных. Оттого-то устрашённое воображение всегда представляло ему впереди борьбу с чудовищами и злыми духами, а память окружала колыбель, невольно покинутую, всем сиянием богоизбранного рая. Это совершенно согласно со сравнением учреждений Ирана и Индостана. В исследованиях исторических чаще встречаются предания, показывающие переселения невольные, чем другие. Причина весьма проста. Нам мало сохранилось рассказов от глубокой древности, от эпохи весёлого движения племён, устремившихся по призыву внутреннего голоса во все края земли, ещё не населённой. К этому времени относится, вероятно, большая часть мифов об Атлантидах и о блаженных островах, которых бы мы напрасно стали искать в одной какой-нибудь местности. Вероятно, басни такого рода сохранялись долее в народах предприимчивых и мало склонных к оседлой жизни. Они почти не известны Римлянам, совсем не существуют у Иранцев (Мидо-Персидских) и по всем приметам переданы Эллинам смелыми мореходцами Финикийскими. |
| месте: «Те, которые не веруют, говорят, что это – ложь, в котором помогают ему другие; говорят также: старые сказки, которые он записал для себя, после того как они были рассказаны ему утром и вечером» 176 . Бяйзави в своем объяснении приведенного стиха говорит, что под другими враги Мухаммеда разумели именно иудеев 177 . Еще в одном месте Корана говорится от лица Божия: «Подлинно, мы уже знаем, как говорят (враги Мухаммеда), что его научает (какой-то) человек» 178 . Бяйзави говорит, что под неизвестным этим человеком одни «разумели грека Джабра, раба Амира ибн-Хазрамийя, и что иные говорили, будто Джабр и Ясар приготовляли сабли в Мекке, читали Тору и Евангелие а посланник (Мухаммед) проходил мимо них обоих и слушал, что они читали ему; иные говорили, что это был Гаиш, раб Хувайтиба бен Габду-ль-Гузза, обратившийся уже к исламу и имевший много книг; иные говорили, что это был персиянин Салман» 179 . На основании приведенных стихов Корана весьма естественно заключать, что в Аравии во время Мухаммеда были известны подобные кораническим рассказы о пророках и что Мухаммед заимствовал свои рассказы от людей, известных соотечественникам его. Толкование Бяйзави, уважаемаго мухаммеданами толковника Корана, на приведенные стихи дает нам повод искать первоисточник коранических рассказов о пророках в иудейских именно сказаниях, так как соотечественники Мухаммеда считали учителями его – иудеев. История не представляет ничего вопреки нашей догадке. Мы уже упоминали, 180 что евреи по разрушении иерусалимского храма вынуждены были оставить свою отечественную землю и некоторая часть из них выселилась в Аравию, где, если верить показаниям европейских ученых, евреи жили незадолго до Р. Хр. Занимая ко времени Мухаммеда разные города и селения арабского полуострова, евреи представляли собою довольно влиятельных обитателей Аравии, как по численности 181 , так особенно – по своему большему, сравнительно с туземцами, развитию. Переселившись в Аравию, евреи перенесли в новое свое местопребывание и духовное свое богатство, а не прерывая окончательно связей с прочими своими единопленниками, арабские поселенцы-евреи, не чужды были и всех тех литературных движений, какие происходили у вавилонских и иерусалимских их собратов. |
| Воспитание именно должно быть направлено к преобразованию естественного человека. То еще нельзя назвать воспитанием, или образованностью, когда человек научился искусно маскировать свои страсти и пороки, или сообщил им блестящий лоск. Напротив того, образование должно умерять или же уничтожать природную грубость чувств. §193. Влияние религии на характер Влияние религии на характер бывает самое глубокое и неотразимое. Это доказывается и историей и различием в характере народов, исповедующих различные веры. Стоит только слегка сообразить, какую перемену в мыслях и делах народов произвела христианская вера, чтоб удостовериться в этом. Христианская вера изменила мысли человека, переменила их чувства, сообщила им кротость, человечность, дала воле другое направление и, указав новые цели стремлений, установила новые отношения между людьми, указав им любовь и братство как основы общественного благополучия; словом, она совершенно преобразила людей во всех отношениях. Но чтобы лучше видеть влияние религии, сравните в настоящее время двух человек: Христианина и магометанина. Пусть оба будут вполне сообразны своим религиям, вполне проявляют в себе идею их. Какое между ними можно найти сходство? Ни малейшего! По характеру своему, это будут как бы совершенно особые существа. В то время как один из них будет исполнен самых кротких чувств; в то время, как душа и сердце его вполне преданы высшим и благороднейшим помыслам: другой питает в себе другие противоположные чувства и стремления. Магометанин исполнен самым нестерпимым фанатизмом. Он стремится к грубейшим чувственным удовольствиям, считает всякого иноверца животным, имея самые низкие и нелепые понятая о добре и зле. Сверх того это грубое понятие о неизбежной судьбе совершенно подавляет его способности, энергию воли, и делает существом тупым и мечтательным. §194. Влияние на характер образа правления и гражданского устройства Влияние образа правления и исторической судьбы народа на образование отдельных характеров не менее значительно и не менее замечательно. Чтоб увериться в этом, всего лучше сравнить подданных государства, управляемого мудрым, твердым монархом под твердыми законами, с подданными тех государств, в которых вместо твердых законов господствует произвол тиранической власти. Возьмите, напр., характер Персиянина, характер скрытный, низкий, коварный, подавленный страхом, рабский, и сравните с характером Европейца, и вы уверитесь в отличии их. Особенно резко проявляется различие характера женского пола от образа их жизни в Европейских и Азиатских государствах, §195. Врожденны ли человеку характер и темперамент? |
|
|
