| Не случайно же Гумилев, который хорошо чувствовал, как “кричит наш дух” и”изнемогает плоть, рождая орган для шестого чувства”, прямо говорит в повести Н. Гумилева “Веселые братья” о телесности религиозного чувства. “… Зверю открыты, — говорит гумилевский герой, — три измерения пространства. Возьмите, к примеру лошадь на узком мостике через канаву. Видит она, что канава глубокая, и боится, что мостик узенький, ступает осторожко, а когда берег близко, идет скорее. Значит, длину, глубину и ширину чувствует. А человеку открыта еще внутрина (курсив мой – Г. Ч.). Внутрь себя духовными очами проникать он может и тоже без конца, как по земным измерениям. Это и есть четвертое измерение, или, лучше сказать, первое нового порядка, которое и есть Бог… (Гумилев, там же, с.192) Чисто художественными средствами Гумилев, говоря о внутрине, блестяще формулирует основные постулаты того учения о поисках Бога в глубинах собственного “я”, которое несколько позднее развивала в Германии Эдит Штайн, ученица Э. Гуссерля, ставшая монахиней–кармелиткой и погибшая в газовой камере как еврейка, а затем провозглашенная святой Иоанном Павлом II. Однако необходимо понять и то, что внутрина или Бог, открываемый каждым в глубинах его собственной души, затем начинает обнаруживаться везде и во всем, равно в плаче ребенка или в сиянии солнца, когда оно по словам Фета “нижет лучами в отвес”. “Совершенство человека, — говорится в одном из суфийских текстов, — проявляется тогда, когда он видит Бога во всем, на что упадет его взгляд”. И об этом же говорится у Гумилева устами его героя, когда тот восклицает: “… как посмотришь на травку, на облачко, на девушку да на самого себя, так и увидишь, что это все единое всегда было и всегда будет, потому что Бог засмеялся…” (Гумилев, там же, с.193). Улыбка Бога (сразу вспоминаются слова Ф. И. Тютчева “на всем улыбка, жизнь во всем”, которыми поэт характеризует свое восприятие природы!) – термин известный из Священного Писания. В книге Причтей (8; 29 – 31) олицетворенная Премудрость Божия сама говорит о том, что “когда (Бог) полагал основания земли, тогда я была при Нем художницей, и была радостью всякий день, веселясь пред лицем Его во все время” и так далее. |
| В 25 лет, накануне войны, популярность Анны Ахматовой вышла далеко за пределы круга литераторов. После «Четок» слава умножалась лавинообразно — и ее масштаб быстро затмил тогдашнюю известность Гумилева. Только цифры: общий тираж книг Ахматовой к 1924 году превышал 70 000 экземпляров. Аналогичный показатель Гумилева (все прижизненные издания, не считая переводов) — менее 6 000. Как, вероятно, всякий поэт, Гумилев болезненно относился к этому обстоятельству. Его «муки» отягчались сознательными патриархальными установками, по которым мужчина должен идти впереди и прорубать путь идущим за ним. Его спасало то же, что и мучило — поэзия. Все-таки любовь к ней была сильнее любых переживаний по поводу земной славы. Однако в предсмертном стихотворном «возгласе» поэт все же невольно признал эту свою слабость: Я рад, что он уходит, чад угарный, Мне двадцать лет тому назад сознанье Застлавший, как туман кровавый очи Схватившемуся яростно за нож. Что тело женщины меня не дразнит, Что слава женщины меня не ранит… Участвовал в дуэли Еще во время учебы в Сорбонне Гумилев познакомился с поэтессой Елизаветой Дмитриевой. Через несколько лет Дмитриева совместно с Максимилианом Волошиным создала скандально известную впоследствии литературную мистификацию — «Черубину де Габриак», после разоблачения которой Гумилев позволил себе оскорбления в адрес Дмитриевой. Вся эта история закончилась дуэлью с Волошиным на Черной речке. Последний выстрелил дважды — но оба раза оружие дало осечку. Гумилев выстрелил вверх. Убедил командование, что нужен на войне Николай Степанович не бежал от войны — Первую мировую он встретил горячим желанием честно отдать свой гражданский и военный долг. Он хотел на фронт, им двигали идеалы рыцарства, но ему сразу отказали — по причине уже упомянутого выраженного косоглазия. На помощь пришли его красноречие и воля. Начальник военного присутствия Царского Села и врачи оказались бессильны перед риторическим мастерством поэта: он убедил их в том, что его пребывание на фронте просто жизненно необходимо. |
| Целые долины с тысячами людей, взлетающие на воздух ночью, в синих снопах прикованного света, при блеске блуждающих электрических глаз… Курганы трупов, растущие вокруг крепостей, и человеческие руки, которые подымаются из кровавых лоскутов разорванных тел, немым жестом молят о помощи… Мы привыкли представлять войну очень просто и реально – по Льву Толстому… Но теперь совершилось что-то, к чему нельзя подойти с этой привычной меркой… После двух веков рационализма неизбежно наступает кошмар террора и сказка о Наполеоне…». XX век постепенно набирал обороты. Николай Степанович не бежал от войны – Первую Мировую он встретил горячим желанием честно отдать свой гражданский и военный долг. Он хотел на фронт, им двигали идеалы рыцарства, так легко сохраняющиеся в людях с детской любознательностью. Однако ему сразу отказали – по причине выраженного косоглазия. На помощь пришли его красноречие и воля. Начальник военного присутствия Царского Села и врачи оказались бессильны перед риторическим мастерством поэта. В армейской форме Стоит отметить, что свой поэтический долг войне отдали почти все литераторы того времени, но добровольно отправились на фронт лишь двое: Гумилев и Бенедикт Лившиц. Будучи человеком совершенно штатским, Гумилев на войне демонстрировал удивительную ясность мышления и спокойствие. Впрочем, премудрости военного дела он схватывал на лету. Можно даже сказать, что война, ее дух захватили поэта. И это время – на передовой – он называл лучшим в своей жизни. Среди лишений военного времени Николай Гумилев сформулировал для себя очень важную мысль: «Мне с трудом верится, чтобы человек, который каждую ночь обедает и каждую ночь спит, мог вносить что-нибудь в сокровищницу культуры духа. Только пост и бдение, даже если они невольные, пробуждают особые, дремавшие прежде силы». Большинство военных стихов Н. Гумилева вошли в сборник «Колчан» (1916), пронизанный христианской символикой. Анна Ахматова считала, что главная тема сборника – православие. Та страна, что могла быть раем, |
| Светлое имя Пушкина разрядило общее напряжение…» Надежды Блока на «новое устремление» поэтов не оправдались. Начались неудовольствия, дрязги, интриги— и председатель заявил наконец о решении сложить с себя свои обязанности. Н. Павлович пишет в своих воспоминаниях: «Работа Союза поэтов налаживалась очень медленно… Председатель наш (Блок) был необыкновенно добросовестен… Он не пропускал ни одного заседания, входил во все мелочи. После заявления об уходе „Союз“ в полном составе явился к нему на квартиру просить остаться. Стояли на лестнице, во дворе. И он остался, но от дел отстраняясь, а в январе при новых выборах председателем Союза был выбран Гумилев… У меня есть книга Блока, на ней написано: „В дни новых надежд. Август 1920 года“». Уход из Союза поэтов несколько облегчил жизнь Блока. О «нагрузке» ее рассказывает К. Чуковский: «В одном и том же помещении, на Моховой, мы заседали иногда весь день сплошь: сперва в качестве правления Союза писателей, потом в качестве коллегии „Всемирной литературы“, потом в качестве секции исторических картин. Чаще всего Блок говорил с Гумилевым. У обоих поэтов шел нескончаемый спор о поэзии». О Гумилеве Блок записывает в «Дневнике» (22 октября): «Вечер в клубе поэтов на Литейной, 21 октября— первый после того, как выперли Павлович, Шкапскую, Оцупа, Сюннерберга и Рождественского и просили меня остаться… Верховодит Гумилев довольно интересно и искусно. Акмеисты, чувствуется, в некотором заговоре, у них особое друг с другом обращение. Все под Гумилевым… Гвоздь вечера О. Мандельштам, который приехал, побывав во врангелевской тюрьме. Он очень вырос… Гумилев и Горький… Оба не ведают о трагедии — и о двух правдах». Поэт все более отталкивается от рационализма и формализма Гумилева и его школы, все глубже чувствует иррациональную, мистическую основу искусства. В рукописях Блока остался набросок статьи, явно направленной против теории основателя акмеизма. «Чем более стараются подойти к искусству, — пишет он, — с попытками объяснить его приемы научно, тем загадочнее и необъяснимее кажутся эти приемы. Кажется, вся компания „Студий“ всех этих лет имеет конечной целью подтвердить простой факт, что искусство неразложимо научными методами… Теоретики теряют (или не теряют, а потеряют) надежду взнуздать искусство, засунуть в стиснутые зубы художнику мундштук науки». |
| Выдающимся учеником Артамонова был талантливый этнолог, географ и историк Л. Н. Гумилев, троекратный узник ГУЛАГа. Его читательский успех поразителен, его книги, которые стали печататься незадолго до кончины их автора, многократно переиздавались массовым тиражом. Своим успехом Гумилев обязан не только таланту увлекательного рассказчика, не только широте своей эрудиции, но и изумительной изобретательности на идеи, которые не всегда убедительны с точки зрения строгой науки, но, по существу, лежат в иной области – историософии, парафилософии. Это относится и к его концепции этногенеза, обусловленного биологическими факторами, и к, изобретенному им, термину «пассионарность», и к его версии смены фаз в истории любого этноса. При этом, Л. Н. Гумилев не становится шарлатаном, вроде адептов «новой хронологии», но остается профессиональным тюркологом. Его историческая концепция представляет собой своеобразное развитие евразийских идей. Излюбленная тема Гумилева – взаимоотношения тюркских народов с Русью. Одна из его книг так и называется: «Древняя Русь и великая степь». 8. Медиевистика запада Первая хроника, включающая описание событий раннего средневековья, написана испанцем Идацием. Она представляет собой продолжение «Хроники» блаженного Иеронима и охватывает эпоху от 379 до 469 г. В свою очередь, Идация продолжил святой Исидор, занимавший севильскую кафедру с 601 г. до кончины, последовавшей в 636 г., автор многочисленных сочинений на самые разные темы: от Богословия до математики и географии. Ему усваивается также составленный в 9 столетии канонический сборник, включающий подложные папские декреталы. «Хроника» св. Исидора описывает события мировой истории, но она отличается особой полнотой и достоверностью в тех своих местах, которые относятся к Испании. Святой Исидор заканчивает свое изложение современными ему событиями, 625 годом, когда в Испании правил вестготский король Сизебут. Не меньшую историографическую ценность представляет его «История о королях готов, вандалов и свевов». |
| Говоря о т.н. " монгольском " периоде русской церковной истории, необходимо остановиться на общей характеристике эпохи зависимости Руси от Золотой Орды. В исторической науке существуют самые разные точки зрения на события периода завоевания Руси татаро-монголами. Так, например, у ряда авторов существует тенденция к умалению отрицательного значения татаро-монгольского нашествия для Руси. Более того, такие авторы, как весьма популярный в последние годы Лев Гумилев, приходят даже к отрицанию самого факта зависимости русских княжеств от монгольского государства. У Гумилева немало интересных идей, но к его попыткам построить оригинальную концепцию русско-монгольских взаимоотношений нужно относиться с большой осторожностью. Описывая Батыево нашествие на Русь, Гумилев приуменьшает количество военной силы татаро-монголов. По его мнению, у Батыя было от 50 до 70 тысяч человек. В то же время, согласно источникам XIII столетия, численность Батыева воинства можно оценить в пределах 300 тысяч человек. Причем, к подобному выводу можно прийти, используя не только русские, но и китайские источники. Известно, что в походе на Русь приняли участие не только воины улуса Джучи, но и главнейшие силы всей империи потомков Чингисхана. Гумилев считает очень преувеличенными эти сведения. Между тем, такой авторитетный исследователь, как Георгий Вернадский, полагал, что 50 тысяч воинов - это лишь число монголов в армии Батыя, ее ядро. Но были и влившиеся в орду половцы-кипчаки, и другие тюркские племена. С учетом их войско Батыя, по оценке Вернадского, достигало свыше 120 тысяч человек. Монголы повсюду сеяли смерть и разорение. Так было не только на Руси а вообще всюду, куда приходило монголо-татарское войско. Например, в Азербайджане, как пишет арабский историк Ибн-эл-Атир, монголы, взяв один город, " положили они мечи на жителей и не осталось ни малого, ни великого, даже ни единой женщины, они распарывали даже утробы беременным и убивали зародышей, насиловали женщин и потом убивали их. Бывало, кто-нибудь из них зайдет в улицу, на которой множество людей и убивает их одного за другим, пока не управится со всеми, но ни один из них не протянет на него руку " . Причем весть об этой страшной жестокости монголов шла впереди их войска и парализовывала людей. Еще один эпизод времени покорения монголами Закавказья: " Женщина татарская вошла в дом, убила множество находящихся в нем людей, которые приняли ее за мужчину. Положила она оружие и оказалось, что это женщина. Тогда убил ее мужчина, которого она забрала в плен. От некоторых жителей в Мирабе я слышал, что когда татарин вошел в улицу, в которой было 100 мужчин, стал убивать их одного за другим до тех пор, пока не уничтожил их всех. Но ни один не протянул руки на отпор " . Великолепно разработанная тактика сражений, железная боевая дисциплина, основанная на страхе смерти, и страшная жестокость, - вот причины успешного продвижения монголо-татарского войска на Запад. |
| И тут мы переходим к другим трудам Льва Николаевича, а именно тем, где он излагал свою пассионарную теорию этногенеза. Согласно этой теории, народы проходят через разные фазы этногенеза . Со сменой фаз меняется активность народов. Если в фазе подъема народ очень активен и агрессивен (потому что в нем присутствует большой процент энергичных людей, которых Гумилев называл «пассионариями» ) , то в фазе обскурации народ наоборот недостаточно работает даже для того, чтобы поддерживать свою численность и сохранять приобретенные ранее территории (в это время в народе большой процент малоактивных людей, которых Гумилев называл «субпассионариями» ) . А после этой фазы народ теряет свое государство и либо становится жертвой соседей, либо живет в состоянии «этнического гомеостаза», то есть. гармонии с природой становясь (в это время доминируют люди, делающее лишь то, что необходимо для выживания, и не больше - их Гумилев называл «гармоничные люди» ) . Впрочем, может произойти новый пассионарный толчок (когда появляются новые пассионарии), и тогда на той же территории фазы этногенеза повторяются. Какие же выводы можно сделать из этой теории? Академик Д.С. Лихачев указывал на то, что можно было бы назвать «политкорректностью». « С точки зрения Л. Н. Гумилева каждый народ (этнос) Земли, без исключения, обладает оригинальной этнической историей, к которой неприменимы определения «хуже» или «лучше», «культурный» или «бескультурный», так как любой этнос в своем развитии подчиняется одним и тем же универсальным закономерностям этногенеза. В этом я вижу высокий гуманизм его концепции » . Таким образом, получается, что согласно теории Гумилева, все этносы равны. Один и тот же народ переживает периоды, когда он агрессивен, и периоды, когда он защищается от агрессии. Соответственно нападки на тех же степняков связаны с тем, что акцентируется внимание на периодах, когда они были агрессорами (например, при Чингис-хане), и игнорируются периоды, когда они были жертвой агрессии. Много ли людей помнят, например, когда китайцы разрушили Каракорум?.. Между прочим, если присмотреться, то почти у всех народов самые известные правители связаны с агрессией. Однако что было бы, если бы мы о македонцах думали исключительно по Александру Македонскому, о французах - по Наполеону, о немцах - по Гитлеру?.. Но здесь мы знаем, что все сложно, а в отношении степных народов почему-то об этой сложности забываем. |
| В этом отношении особенно показательны его последние стихи: «Мои читатели». Я не оскорбляю их неврастенией, Не унижаю душевной теплотой… Но когда вокруг свищут пули, Когда волны ломают борта, Я учу их, как не бояться, Не бояться и делать, что надо… А когда придет их последний час, Ровный, красный туман застелет взоры, Я научу их сразу припомнить Всю жестокую, милую жизнь… В том же сборнике «Огненный столп» Гумилев рассказывает о душах, пребывавших в его теле, ибо Только змеи сбрасывают кожи, Мы меняем души, не тела. Вот поэт–романтик, «колдовской ребенок», вот честолюбивый певец, стремящийся покорить весь мир, желающий стать «богом и царем», вот — воин, чью «пулею нетронутую грудь» «Святой Георгий тронул дважды», вот, наконец, «избранник свободы, мореплаватель и стрелок». Высока была его палатка, Мулы были резвы и сильны Как вино, впивал он воздух сладкий Белому неведомой страны. Только о делах и подвигах любит петь Гумилев: его стихи ередко — сухой перечень фактов, счет одержанных побед, поверженных врагов, преодоленных опасностей, трудных путешествий по морям и пустыням. Он говорит всегда о себе как о сильном и смелом муже. Он — конквистадор («Путь конквистадоров»), воин («Колчан»), мореход («Жемчуга»), рыцарь, вождь дикого племени, водитель караванов в пустыне, стрелок, «древний ловчий» или бродяга, авантюрист, «Дон–Жуан». Но все эти лики объединены могучей отвагой и напряженной волей. Даже религиозное чувство поэта никогда не застывает в созерцательности: он не монах, а строитель: Я угрюмый и упрямый зодчий Храма, восстающего во мгле, Я возревновал о славе Отчей Как на небесах, и на земле. А после смерти он будет: Представ пред ликом Бога С простыми и мудрыми словами Ждать спокойно Его суда. Гумилев пишет для «сильных, злых и веселых»; его читатели возят его стихи «в седельной сумке, читают их в пальмовой роще, забывают на тонущем корабле». Любовь — «страшный поединок», стоны любви «похожи на стоны муки» и возлюбленная — «враждующий друг». Недаром воинственное имя Ольга для него «слаще самого старого вина». |
| А “неукротимые” хунну отступили на запад и к 158 г. достигли Волги и нижнего Дона. О прибытии их сообщил античный географ Дионисий Периет, а потом о них забыли на 200 лет» 329 . До столкновения с готами гунны не попадали больше в поле зрения западных писателей, так что их история известна с разрывом между эпохой, когда за ними пристально наблюдали из Китая, и периодом их вторжения в зону влияния и интересов Римской империи, а потом и в ее пределы. Н.С. Гумилев представил историю их перекочевки на запад в самом драматическом виде: со 155 по 158 г. «за 1000 дней было пройдено по прямой – 2600 км, значит – по 26 км ежедневно, а если учесть неизбежные зигзаги – то вдвое больше. Нормальная перекочевка на телегах, запряженных волами, за этот срок не могла быть осуществлена. К тому же приходилось вести арьергардные бои, в которых и погибли семьи уцелевших воинов... На Запад в 155–158 гг. ушли только наиболее крепкие и пассионарные вояки, покинув на родине тех, для кого седло не могло стать юртой. Это был процесс отбора, проведенный в экстремальных условиях» 330 . Поселившись в Прикаспийских степях от Урала до нижнего Дона, хунну в результате ассимиляции с приуральскими предками венгров и манси, представлявшими собой смешанную расу, а затем также с европеоидными аланами, господствовавшими ранее на занятой ими территории, а потом частично истребленными ими, частично покоренными и частично выдавленными дальше на запад, изменили свой антропологический тип, сохранив при этом исконное тюркоязычие, но и обогатив словарь заимствованиями из угрских и иранских языков. Адекватное мифологическое отражение ассимиляции, лежащей в основе трансформации хунну в гуннов, Гумилев находит в той версии происхождения гуннов, которую предлагает Иордан: «Король готов Филимер... вступил в скифские земли. Он обнаружил среди своего племени несколько женщин-колдуний, которых он сам на родном языке называл галиуруннами. Сочтя их подозрительными, он прогнал их далеко от своего войска и, обратив их таким образом в бегство, принудил блуждать в пустыне. Когда их, бродящих по бесплодным пространствам, увидели нечистые духи, то в их объятиях соитием смешались с ними и произвели то свирепейшее племя, которое жило сначала среди болот, – малорослое, отвратительное и сухопарое, понятное как некий род людей лишь в том смысле, что обнаруживало подобие человеческой речи» 331 . Комментируя этот пассаж Иордана, Н. С. Гумилев остроумно замечает: «Видимо, так и было. Хунны, спасшиеся от стрел и мечей сяньбийцев, оказались почти без женщин... Описанная в легенде метисация – единственное, что могло спасти хуннов от исчезновения. Но эта метисация, вместе с новым ландшафтом, климатом, этническим окружением, так изменили облик хуннов, что, для ясности, следует называть их новым именем гунны» 332 . |
| При аресте он взял с собой Евангелие и Гомера. На стене камеры осталась молитвенная запись: «Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь. Н. Гумилев». Даже среди чекистов сохранились рассказы о его мужестве на допросах и расстреле. Он погиб как воин-поэт и как воин-христианин. Он всю жизнь готовил себя к этому подвигу… Я в лес бежал из городов, В пустыню от людей бежал… Теперь молиться я готов, Рыдать, как прежде не рыдал. Вот я один с самим собой… Пора, пора мне отдохнуть: Свет безпощадный, свет слепой Мой выпил мозг, мне выжег грудь. Я грешник страшный, я злодей: Мне Бог бороться силы дал, Любил я правду и людей, Но растоптал я идеал… Я мог бороться, но как раб, Позорно струсив, отступил И, говоря: «Увы, я слаб!» – Свои стремленья задавил… Я грешник страшный, я злодей: Прости, Господь, прости меня, Душе измученной моей Прости, раскаянье ценя!.. Есть люди с пламенной душой, Есть люди с жаждою добра, Ты им вручи свой стяг святой, Их манит и влечет борьба. Меня ж прости!.. Сохранился рассказ А.Л. Гумилевой-Фрейганг о первой публикации гимназиста Гумилева в газете «Тифлисский Листок» 8 сентября 1902 года: «Однажды, когда Коля поздно пришел к обеду, отец, увидя его торжествующее лицо, не сделав обычного замечания, спросил, что с ним? Коля весело подал отцу „Тифлисский Листок», где было напечатано его стихотворение – „Я в лес бежал из городов», Коля был горд, что попал в печать. Тогда ему было шестнадцать лет». В дальнейшем Гумилев не включал эту полудетскую молитву ни в одно из своих изданий, но самое удивительное состоит в том, что именно в ней предначертана почти вся его судьба, включая надпись перед расстрелом: «Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь». Молитва Солнце свирепое, солнце грозящее, Бога, в пространствах идущего, Лицо сумасшедшее, Солнце, сожги настоящее Во имя грядущего, Но помилуй прошедшее! ( 1910 ) Христос Он идет путем жемчужным По садам береговым, Люди заняты ненужным, Люди заняты земным. «Здравствуй, пастырь! Рыбарь, здравствуй! |
|
|
