| 257 Отнюдь не меньше этого угнетает и терзает видящих это, с одной стороны, чувство сострадания к братьям, а с другой – страх за самих себя. И действительно, Истина побеждает и при таком перевесе со стороны сил лжи, и хотя побеждает, будучи побеждаемой, 258 однако ей всячески долженствует их преодолеть. Да, все эти ужасы своими преизбытками исчерпали всякий источник слез; и то, что видим, просто невероятно, а то, что, верим, действительно произошло, приводит в смятение прежде, чем подвигнуть в скорбь и превратить нас в какие-то обледенелые камни, только молчанием и трепетом выражающие наше страдание, так что мы уже и не в силах молиться Богу об избавлении от этих зол, ибо, подавленные величиной несчастья, мы даже и это утеряли. 62 . Ужели же, в действительности, некоторыми отдельными лицами среди безупречно державшихся Благочестия создались понятия, противоречащие установленным мнениям; именно: у этих людей, у которых нет ни малейшего заблуждения относительно догматов о Боге и о предметах веры, возникло мнение, что якобы невозможно преуспеть и спастись, если не отвергнуться от всего мира и даже от самих себя, как от неких злоумышленников и врагов, весьма завлекающих в свои сети? Но разве ради таковых единиц, могущих это осуществить, была обновлена вся (человеческая) природа и отверзается Рай , с древних пор заключенный? Ужели, кроме этого малого числа людей, мир удерживается в состоянии (духовного) рабства и еще не началась перемена к лучшему состоянию, и человечество еще не пришло «в свободу славы чад Божиих», как говорит Павел? 259 – Но эти блага скорее следует приписать премудрости Божией и благости Его и Твоему состраданию к людям, и они отвечают нашим надеждам, насколько об этих вещах можно заключить, будучи человеком, не постигающим глубин Божиих судеб, лучше же сказать: не способным вкусить оные блага, которые превосходят всякий ум и слово в обычных условиях; это – то, что мы приготовились вкратце сказать об этих вещах, а также и о бедствии христиан, и это тревожит нашу душу и настраивает нас так говорить. |
| Но Ты была также и Трапезой, и Предложением, – не временных хлебов, и, в свою очередь, производящих у едящих временную жизнь, но Хлеба, сшедшего с небес, от Которого законно вкушающий имеет вечную жизнь и не страшится телесной смерти. И не некое малое и вещественное в Тебе было освящено место для углей, воскуряющих аромат ладана, но Ты (вся) явилась возвышеннейшей Кадильницей: как потому, что стремление к вечному Ты весьма разожгла в Себе Самой, прияв дары Духа и оттуда исполнив весь мир благоуханием, так и потому, что ты неопалимо прияла Угль Божества, исполнивший души уверовавших прекраснейшим благоуханием духовных благодатей. Кивот Нового Завета, Ты весьма превзошла тот, который был в прежние времена; и Стамной Манны спасения душ наших и всем тем, что было почитаемо в тенях Закона, Ты Сама стала для нас в Истине. Посему, поскольку все это, издревле указывая на Тебя, должно было упраздниться с открытием благодати грядущих вещей, то Закон о вышеперечисленных вещах был разрешен по отношению к Тебе, первой и единственной; и то что было недоступно для других, для Тебя стало доступно и осуществимо. Впрочем, не столько Ты насладилась от созерцания их, сколько они послужили и покорились Тебе, большими почестями быв почтены от присутствия среди них Той, Которая была Истиной их, и уже явилась, и Которую в соответствующее время они вывели к нам, как бы перелагая на Нее, вместо себя, оправдание служения. Девство же Твое, которое невозможно сравнить, насколько оно было священнее девства других дев, и которое должно было стать явным как на основании добродетели, так и чуда, естественно соответствовало наисвященнейшим обиталищам. Поэтому Ты была приведена в Храм и вписана среди дев родителями Твоими, которые Тебя – наисвященнейший из всех плодов – прекрасно приносят Богу, как дар за дар, и благоразумно воздают Ему почесть в том даре, которым сами были почтены; Ты, минуя общее для остальных дев обиталище, была помещена среди сокровищ Храма, по действию Промысла, подвигнувшего ум Захарии и иных иудеев, если и они, быв осведомлены, соглашались, сами будучи также свыше побуждаемы; если же они были сочтены недостойными участия в плане (Домостроительства), то тогда один он (Захария), – тогда как прочие были в неведении, – совершил такого рода новшество по более непосредственному Божественному поручению. |
| И поистине, все иное восхождениями к большему из сущего несет долженствующее Владыке послушание, на основании чего оно должно иметь непрерывное общение с Устроившим весь этот мир и с бесчисленным множеством иных и, совершая Ему свое рабское служение, полагать, что оно подчинило себя Творцу; Ты же, устранив всякую задержку, как будто Ты не в этом мире родилась и находишься, была в общении только с Ним единым, Владыкою, еще не видя Его непосредственно, непосредственно же приближаясь к Нему и приемля Его, и службу Ты приносила Ему не по (Ветхозаветному) закону, подобную тени, но духовную и совершенную, которая, начавшись с Тебя, возросла и весьма усилилась благодаря образу жизни и слову Воплотившегося от Тебя и распространилась, и охватила весь мир. Да, Дева, Ты, поистине, Раба Божия и сотрудница Его и служительница, потому что самому величайшему из всех величайших дел Ты должна была совершить величайшее служение; так что я не знаю: почитая ли Себя и, так сказать, испытывая чувство Своего достоинства по этой причине, или же из смирения и скромности, Ты таким образом с радостью нарекла Себя этим смиренным и в то же время великим званием рабства; но, как представляется, не мог бы быть принесен Богу такой дар, которому Он больше будет рад, чем то, чтобы чистосердечно подчиняться Ему и служить Ему, как и от Бога не может быть какого-либо большего блага людям, чем быть и считаться рабами Его, явным признаком чего является то, что Он пользуется ими и подвигает их к Своему служению; потому что если и сынам человеческим вменяется в похвалу, когда они несут рабские труды для отцов и ничего не возражают против этого, и если кто, самих рабов называя сыновьями, этим, представляется, оказывает им доброе внимание, то какая великая честь, если кто-нибудь, будучи рабом и явив себя выполнившим и исполнившим то служение, которое несут рабы, будет за это явно пожалован Владыкой самыми делами. Так, вот, и Тебе, всем, чем Ты обладала, явившей Себя Рабою Богу, Владыка свыше свидетельствует о Твоей добродетели и, ища для Тебя славы, не находит больших, чем те решения, для которых была нужда в Таковой Рабе, что и Сама Ты видя, сказала, что Ты готова для служения, называя это рабским служением, – которое Посланник назвал «благодатью», – и Себя – «Рабой», Которую он наименовал «Благодатной»: потому что, поистине, и до сего, Ты, будучи исполнена Божественными благодатями, тогда – он сказал – нашла наибольшую из всех благодатей; а Ты, и в прошлое время неся рабское служение Богу, заявила, что Ты гораздо более будешь иметь готовность для нового служения. |
| Для Тебя не новость, конечно, что все эти годы я не отходил от вопроса о Св. Духе, и старался знакомиться с богословской литературой, в частности, филиоквистическим спором. Первоначально я был решительным противником filioque (замечательно, что это же самое повторяется со многими выдающимися униатскими греками, напр , патр И. Векком, даже кард Виссарионом 346 , хотя бывало и наоборот: Геннадий Схоларий 347 из униата-латинофрона стал воинствующим латинофобом), но затем все больше понимал и историко-догматическую его правоту и внутреннюю правду. В пределах доступного я изучал и изучаю эту полемическую литературу у греков с IX в., начиная с Mystagogia Фотия 348 , в фотианской и антифотианской литературе, вплоть до последних тезисов Болотова 349 по вопросу о filioque, и в результате я с полной очевидностью пришел к выводу, что фотианство μνου το πατρς есть неправославное новшество, п ч господствующим у отцов было либо δι πατρς 350 , либо filioque... (и, само собою, «от отца исходящего» в символе оставляет вовсе открытым этот вопрос, п ч его тогда не было). Это признано и Болотовым в тезисах, и здесь нечего ломиться в открытую дверь против ретушеров, как еп Сильвестр, частью м Макарий 351 . И по существу я пришел к заключению, что filioque – истина, и во всяком случае третья Ипостась в похождении связана не только с Первой (что и утверждает однобоко Фотий), но и со Второй. Излагать все сложные пути мысли здесь не стоит, для Тебя и не нужно, но и у Тебя, помимо небрежных и враждебных слов о «католическом богословии», в Твоей метафизической схеме А–В–С третий член, С, оказывается непосредственно связан с вторым и лишь посредственно с первым, т. е. тоже выходит δι или filioque (что, по существу, одно и то же; разнится лишь в оттенках мысли). Это между прочим. Во всяком случае, помимо отношения к католичеству, в этом вопросе как богослов и метафизик, я – «филиоквист», если выразить это в грубых и условных терминах. Во всяком случае фотиевское μνου το πατρς противоречиво и неправославно, а все дальнейшее фотиевское богословие не прибавило ни одного существенного аргумента к спору, кончая Марком Еф 352 и Схоларием. |
| Венедикт. Но, говорят, ты нашел способ примирить эти два мнения, то есть: что и от Сына исходит Дух Святой, и что не исходит и от Сына. Евлогий. Не так я прост, чтоб пускать такие россказни и думать, будто противоречивое может быть согласовано; а напротив ты, говорят, соединяешь эти мнения, применяя для склейки их не знаю что. Я ж не так искусен, чтобы в короткое время выделывать столь необычайные вещи. Говори же, как хочешь объединить столь отличные предметы и какою выдумкою? Потому что было бы чудом, если ты нашел нечто подобное, столь долго не примеченное отцами нашими. Венедикт. Но если хочешь, чтоб я тебе открыл это, вот охотно говорю: не достаточно ли тебе исповедания нашего перед вами, что веруем в одни и теже истины? Евлогий. Какие? Венедикт. Ради мира, человече, принимай эту речь без исследования. Евлогий. Смешную вещь говоришь, если делами Веры мы станем заниматься с большею беспечностью, чем какими-нибудь привременными, и без проверки уступать тому, кто покушается обмануть нас. Берем же в учители должного самих Латинян, которые, когда наши во Флоренции предложили им определение первого (вселенского) собора и изречение Кирилла (александрийского), не захотели принять так себе, без околичностей, но послали двенадцать запросов по поводу высказанного и требовали ответа 7 . И вот, когда они не предоставили нам под выражениями святых разуметь про себя если бы что противное им (Латинянам) мыслили, как они, по крайней мере, думали, мы позволим тебе хитрить и обманывать, выкладывая из своего мешка что ни случится? Венедикт. Итак, говорю – какие: что от Отца исходит Дух. Потому что это несомненно исповедуешь в символе. Евлогий. А ты и это исповедуешь, и ничего дальше? Венедикт. Разъясняю приложением «и от Сына». Евлогий. Как же веруешь одинаково с нами, которые считаем твое пояснение негодным, а наоборот истинным считаем противоположное, что не исходит и от Сына, и из-за этого расходимся уже много времени? Затем, для чего с такими околичностями говоришь, что веруешь одинаково с нами? Скажи только исповедание свое, и этого для нас довольно; то есть – исповедай тоже самое. Разве не исповедовать это значит говорить то же самое? С другой же стороны и неудобовразумительно разумному слуху сказанное тобою, что согласишься веровать одинаково с нами. |
| Венедикт. Перехожу на другое. Не противно ли вам кажется называть Сына причиною Духа? Евлогий. И весьма противно. Венедикт. От этого именно мы готовы отказаться ради вас, если не станете подымать споров. Евлогий. Не стыдишься хитрить? Венедикт. На каком основании говоришь? Евлогий. Вы и Отца не называете причиною Духа (пот. что вас нужно причислять к Латинянам, как и в самом деле вы прозываетесь). Вы даже не употребляете имени «причина» в отношении Лиц Божества, а вместо того имя «начало». Итак, думаешь сделать нам подарок отказом от того, чего не признавал никогда. Это похоже, как если бы на порицание, что огонь и считаешь и называешь холодным, ты отвечал, что называешь его не холодным, а фригидным 8 , что у Латинян значит холодный. А возбуждается негодование не потому, что тем выражением не называешь огня жарким, а потому, что не придаешь ему свойства и действия греть, каковое между тем одинаково понимается и у Латинян и у Греков, обозначаясь различными именами, напротив приписываешь свойства и действия охлаждения, которого тот не хочет подобно тебе усвоять огню, как бы ты ни называл его; потому что последнее для него безразлично. Венедикт. А вы каким наконец образом и для чего отказываетесь признавать, что и Сын Божий есть вина Духа, тоже Бога? Евлогий. Для чего? Потому что из того выходят всякие худые последствия. Довольно, что никто из святых так не учил, а весьма многие отрицали это. Разве не знаешь, что и Максим (исповедник), и Дамаскин, и богослов Григорий отвергают сие? Венедикт. Но и это мы разъясняем. Евлогий. Перетолковываете, конечно, повинуясь заранее принятому представлению. Венедикт. И ты докажешь, что мы неправильно объясняем? Евлогий. До нас многие, получше тебя, доказали, коим должно верить, да и я часто доказывал, и стану доказывать перед судьями здравомыслящими; а худо расположенные что иное сделают, как не подадут голос против говорящего истину? Ибо так полагают и философ, и истина; посему и заблагорассудил я молчать. Венедикт. Но все скажут, что ты из трусости отказываешься говорить. |
| А благочестивыми нам следует быть не только в представлении о Боге, а и в том, чтоб не переступать определений отеческих, установленных прекрасно и со всею обстоятельностию, и нам ничтожным не навлекать на них позора невежества. Иначе ничто бы не мешало извращать и изменять все, что заповедано нам блюсти как неподлежащее изменению, и дерзающим переменить одно что-нибудь важное надлежало бы распространять эту свою решимость и на все, если только им дозволено одно что-либо из того беспрекословно изменять для приличия и пользы. Кто ж притом не знает, что Вера правая, она же и отеческая, есть единственный предмет, за который должно отдавать все, – и в эти времена, когда опасно пытаться придумывать? Да и не в след ли за прибавками предков 15 наших к Вере наши дела очутились в самом плохом состоянии и значении, и теперь напоминают почти так называемые несчастия 16 Приамовы? По крайней мере, обычное, унаследованное нами от отцов, благочестие в отношении к Богу, сохраняемое нами взамен других потерянных благ, подаст не пустые надежды на последующие блага тем, кои по своему благородству, твердости убеждения и прямоте, не покинули его. Ибо не должно из страха за имущество терять еще и упование на будущую жизнь, и к бедствиям в настоящей жизни добровольно прилагать и нерадение об этой жизни, как будто ничего лучшего в будущем не можем через нее приобресть. Иначе мы оказались бы несчастнее всех, благочестивее коих считаем себя, если никто почти из них не покупает себе благополучия предательством веры в Бога, которую считаем самою истинною, хотя и не такова она, а мы все вместе некую надежду (на временное благополучие) или страх пред временными обстоятельствами поставим выше неизбежно имеющего постигнуть нас за Веру на веки худого или лучшего жребия, в воздаяние за продажу ее или сохранение вместо всего, хотя бы то мы делали уступая какой необходимости, – мы, из всех людей получившие наилучшее и истиннейшее понятие о Боге, потому что всеми дается нам первенствующее значение вместо второго 17 места. |
| Н. Не об этом говорю; но где пребываешь, говоря проще? П. Не думал я, что ты по-простонародному говоришь «проводишь время» вместо «жить где-нибудь»; но теперь понимаю тебя. Теперь же спрашиваешь несколько о другом против прежнего. Итак, я нахожусь здесь, пока не уйду. Н. И не это хочу знать. П. Что же? Н. Где располагаешь отдыхать? П. Где конечно случится на пути, и где нужно мне остановиться при наступлении вечера. Н. Клянусь небом, ударю тебя палкой за то, что насмехаешься. П. Не станешь же бить отвечающего надлежащим образом. Но пусть и я несколько погрешаю против чистоты языка; все-таки хочу вывести тебя из затруднения. Конечно ты желаешь знать, какое у меня жилище и в какой части города, где я обыкновенно живу большую часть времени, сплю и все остальное делаю по домашнему? Н. Именно; как нескоро ты сообразил! П. И какая тебе нужда знать? А может быть и знаешь хорошо. Помню, ты часто приходил в мой дом, оставался там довольное время и беседовал со мною о том, чем я тогда был озабочен. Разве что ты забыл это от теперешнего счастья. Н. Как кажется, я забыл об этом, если конечно говоришь правду. Впрочем, я хотел и завтра сойтись с тобою, если даст Бог; потому что ощутил великую пользу от нынешнего собеседования, а это не о многих сказать могу. Но я представлю некий другой способ единения. Или порицаешь заботу о нем каким бы то ни было образом? П. Стану хвалить, если – надлежащим образом; а выискивать надлежащее должно не тебе только, а всем, не увлекаясь снова человеческими вымыслами и не притворно заключая мир, и не уступая мирским требованиям по страху или нужде, но обсуждая дела церковные соборно и канонически, хотя бы происходящее было неприятно кому-нибудь. Н. Весьма хорошо говоришь, и сам я так предпочитаю. Потому отказываюсь от сказанного прежде, так как и сам сознаю большую в том запутанность. А о догмате желаю нечто узнать от тебя; надеюсь и в этом отношении получить от тебя великую пользу. Потому что если сможешь разрешить все, что тревожит и смущает меня, то уже не будет никакой возможности не переменить своего мнения и мне, подобно иным. |
| Да не придется ни нам потерпеть это, ни им выступать против Христа! По крайней мере, когда некто запрашивал Латинян, желают ли, чтобы все люди были христианами и во всем прочем согласовались с ними (латинцами), а только к новейшему сему их верованию не решались пристать, или чтобы все присоединились к неистовым бредням Магомета, то не были столь легкомысленны, чтобы не желать всем людям быть христианами вместо того, чтоб быть неверными, и себя конечно причисляя к таким христианам. Между тем они подвергаются опасности действовать противно тому, чего бы хотели, если имея возможность помогать нам, а лучше сказать – выручать нас, не захотят сего. Потому что на себя навлекут войну со стороны неверных и покажут, что их злопамятство к нам и беспечность обращаются против Христа. Если же они не в состоянии делать это, то может быть употреблен иной способ. Справедливее ж им иждивать деньги на помощь Вере во Христа, нежели нам – покинувшим отеческие постановления и осмеивающим случайное бесславие отцов, этим находить содействие от людей. Затем, уже ли не глупость великая не уметь или не хотеть для спасения пользоваться имеющимися средствами, коими и спасались бы при надлежащем употреблении, а выпрашивать помощь от ничем нам необязанных и столько удаленных от нас, и менять эту помощь на блага Веры, тогда как неизвестно, придет ли она и пособит делу, или и не придет, и придя окажется ли достаточною для спасения? Но опасаюсь, что воспылаешь гневом и станешь порицать за многое. Итак, желая сдержать себя, прошу тебя остановить речь и ни о чем более не спрашивать меня. Потому что дальнейшее, думаю, следовало бы оплакивать Есхилу и Софоклу 27 . Кстати ж, тебе отрывают обязанности богослужения, которого нельзя тебе ставить ниже такой болтовни. Н. Согласен с тобою. Но скажи мне, по крайней мере, как теперь проводишь жизнь? П. Никого ни от чего не отвлекаю, да и совсем ничего не делаю; потому что вы устранили от всякой общественной службы. Но сам проживаю теперь на счет прежнего большого достатка, еще не прося милостыни, но занимая. |
| Потому что истинное существование, это – быть человеком. И так как я никогда не соглашусь быть игрушкой силлогистических очарований, то ищи иного пути. Ибо кроме этого, какой ни выберешь, будет и мне угоден. Н. Станем же говорить, если угодно, таким именно, обычным для толпы, образом. П. И что мешает? Мне он кажется и человечнее, насколько то есть, и естественнее. Н. Не хорошо говоришь; но уступаю. П. Не все ж тебе отвергать, а кое в чем нужно и соглашаться. Иначе мы не поймем сами себя, говоря на ветер, а не коснувшись ничего из предположенного с начала. Н. Ну, положим, сказал он и так (незнаю, как тут лучше выразиться). Но несколько принудим себя и придадим речи несколько Платонической окраски; потому что наша речь не должна быть, конечно, низменной и площадной. П. Никоим образом; и этого не должно быть. Н. Но может быть угодно тебе все приноравливать к Лукиановым разговорам? П. Прочь это; так как и у него допущено 18 много подобного вздора, хотя кое в чем он и здраво рассуждает. Н. Как же кто-либо одобрит такой разговор, которого ни к Платону приложить не может, ни к Лукиану возвесть? Потому что нужно будет и записать это, потом многие и спишут. П. Таким образом необходимо везде следовать за древними, или надлежит кое в чем и новшества вводить? По крайней мере вы, вводя новости относительно важнейших предметов и пренебрегая постановлениями отцов, думаете, будто ничего худого не делаете, и пытаетесь исследовать, что мыслили жившие за шестьсот лет, а как о мнениях людей давнейших мыслили с того времени и доныне отцы наши, не хотите усматривать, как будто вы лучшие всех ценители. Но об этом не беспокойся; говори только, чтобы мне отвечать. Ибо если в речи и окажется что стоющим порицания, то извиняться придется больше мне, так как я, не ты, нарушу форму тех разговоров, отвечая посредством длиннейших рассуждений и до того истинных, что тебе нельзя будет сохранять вид тех разговоров, со своей стороны спрашивая о них, возвращаясь к тем же выражениям и споря о них. Да и не многие, как там, ведем беседу, а мы двое, и сами все говорим, а другим не передаем сказанного. Н. Пусть будет так. П. Говори же. Н. Теперь говорю. Мы друзья единения и одни только из граждан – люди добрые, так как одни только желаем добра, а вы все ратуете против собственного спасения. |
|
|
