| – Чистый ты, Гришка, змееныш, – говорила Пелагея. Пармен, в противоположность былой мнительности, ставший доверчивым даже до легкомысленности, ничего этого не замечал. Раз Григорий, уже семнадцатилетний здоровый малый, пришел домой особенно злой. – Послушала бы, что люди-то говорят, – сказал он матери. – «У тебя, говорят, заместо отца Безносый». Ребята засмеяли, проходу не дают. Пожил, пора и честь знать. Чуть ли не каждый день Григорий стал возвращаться к разговору на тему «пора и честь знать». Пелагея возражала, но с каждым разом все слабее. Ей самой начинало казаться странным хозяйничанье Пармена. «И чего он тут в самделе? – думала она, глядя на чужую, отвратительную физиономию Пармена, который, ничего не подозревая, с топориком охаживал кругом плетня. – Ишь колотит, кабудь и вправду мужик». Митька, парень болезненный и ко всему равнодушный, делал вид, что не замечает озлобления брата. Было это осенним вечером, в воскресенье. Пармен, благодушествуя, сидел в избе за чаепитием. Тряпочку, которой обвязывался его нос, дома из экономии он снимал, и теперь лицо его, покрытое красными рубцами, лоснилось от пота и было неприятнее обыкновенного. Потягивая из блюдечка жиденький чай, отдающий запахом распаренного веника, Пармен думал о Саньке, где-то гулявшей с девчонками, удивлялся этому невероятному мужику, Пармену, который пьет сейчас такой вкусный чай И так незаслуженно счастлив, размышлял о том, с чего он начнет завтрашний рабочий день… Вошел Григорий, хмельной и решительный. «Эк подгулял парнюга, – усмехнулся Пармен. – Пущай: это он силу в себе чувствует». Не снимая шапки, Григорий остановился перед Парменом. На губах его блуждала пьяная усмешка. – Проклаждаетесь? Чай, значит, распиваете. Так. А на какие-такие капиталы? Пармен, продолжая улыбаться, хотел что-то сказать, но Григорий прервал его: – А ежели скажем так: вот Бог, а вот и порог. По-жалте, как ваше здоровье? В глазах Пармена мелькнул испуг, хотя губы все еще продолжали кривиться в улыбку. Григорий, пошатываясь, подошел к Пармену вплотную, вырвал блюдце и выплеснул чай. |
| — Ты блефуешь, — Яковлев остановил запись разговора. — Угу, а от моего блефа у тебя счет в Промстройбанке ломится. — Что нужно? — Вадим Григорьевич ещё не придумал, как ему избавиться от нового шантажиста. — Деньги обратно и ещё два раза по столько — за моральный ущерб. — Сразу скажу, таких денег у меня нет. Тем более — два раза по столько. У меня зарплата советского инженера. — Ага, ты ещё заплачь, что тебе детское пособие вовремя не выплачивают. Нет денег? Ты ракету чеченам продай. Или китайцам. Мне без разницы. — Какие гарантии, что этот разговор не провокация? — опомнился вдруг Яковлев. — Хорошо, придешь сегодня в одиннадцать на то самое место, где встречался с чеченом, но без конторских хвостов. Все. Время вышло. — И дал отбой. Третий телефон Верхотурцев положил в карман джинсовой куртки. Затем подошел к зеркалу и приклеил под плоский боксерский нос русую полоску усов. Сверху взгромоздил смешные, круглолинзовые очки в металлической оправе. Ухмыльнулся. Получился битый в нос интеллигент. Яковлев на стрелку пришел один. Это Верхотурцев перепроверил несколько раз. Он приблизился к Вадиму Григорьевичу, когда тот уже собрался уходить из сквера и, озираясь по сторонам, оторвался от скамейки. Верхотурцев неслышно вышел из кустов со спины и сразу предупредил: — Сядь, лысый, и сиди тихо, не поворачивайся. Короче, я тут, типа, грибы собираю, а тебе до меня дела нет. — Мне кажется, — спокойно заговорил Яковлев, — мы должны быть союзниками… — Мои союзники сейчас показания дают, — зло оборвал Верхотурцев. — Ты бабки гони. — Триста тысяч долларов — это не сумма, которая может фигурировать в таком деле, — с напускным безразличием продолжал Вадим Григорьевич. — Вы же утверждаете, что у вас есть пленка с записью моего разговора с кавказцем. Там он упоминает значительно большие суммы. Верхотурцев сверху вниз посмотрел на ненавистную, покрытую мелкими капельками пота лысину Яковлева. — Пленки у меня нет, но фотографии — как в аптеке. — Ну и пусть они у вас будут. Кроме вас за этой беседой наблюдали офицеры ФСБ, курирующие наше предприятие. |
| 72, 7 Блаженный ответил ему и сказал: «да, это невидимое творение моего Бога». «Сеется в слабости и восстает в силе, сеется в порче и восстает во здравии». «И плачем будут плакать те, которые бросают свое семя, что толкуется бедствиями, скорбями и страданиями, раз мы переносим их за Бога. Но когда поспеет жатва, мы соберем снопы радости, веселия и утехи». Тогда царь сказал: «бейте его по голове!». И сказал он блаженному: «это ли радость твоя, о которой ты говорил мне?». И святой сказал ему: «да, вот это – моя радость. Если земледелец не потеет и не терпит зноя солнца, то он не может хвалиться своим хлебом». Царь сказал: «в таком случате тебе надлежит потеть в настоящее время и томиться». И вот он приказал, чтобы доставили уксус и натр, и чтобы святой был брошен на затылок, голова его вогнана в тиски и крепко завязана; чтобы взяли камышевые трубки и вдунули в его нос соль и натр, растворенные в уксусе, впуская в его ноздри. И это было исполнено. И он приказал, чтобы доставили мешок и наполнили его пеплом из очага и всунули его голову в этот мешок, a отверстие мешка завязали вокруг его шеи, чтобы он не дышал, а когда он начинал дышать, то он вбирал пепел в нос. И оставил его в таком истязании шесть дней. А после этого велел, чтобы представили его ему и отвязали мешок от шеи. Тогда царь сказал ему: «откуда пришел ты? Я думаю, ты пришел из царства, о котором ты говорил нам». Григорий сказал: «да, из царства, о котором говорил я тебе, пришел я. Ныне Бог мой сподобил меня на истязания за Его имя. И поистине уготовил Он мне царство, которое не гибнет, по причине этой золы уготовил Он мне вечные цветы и взамен уксуса – непреходящее веселие». 74, 8 75, 4 Тогда царь исполнился гнева и велел повесить его и чистить железною скребницею с обоих его боков. И наполнилось пространство, где истязали блаженного, кровью от его крови. Тогда он сказал святому: «покоришься ли мне теперь и сотворишь угодное мне, о, Григорий?». Блаженный ответил ему и сказал: «я соблюдаю завет моего Бога, которому выучился я с детства, – Того Бога, Который может избавить меня от всякого несчастия и печали. А ты, так как не знаешь Его, потому велишь поступать со мною с угрозою, чтобы я удалился от своего благочестия и любви ко Христу и пребыл в вечном мучении». Тогда царь сказал ему: «где твой Бог ? Пусть Он придет теперь и избавит тебя из моих рук!». |
| В Росвооружении знают только Марченко и Яковлева. Это благодаря Вадиму Григорьевичу удалось пережить бред перестройки и разорение ельцинских реформ. Но никто спасибо не сказал. Марченко даже до приказа о благодарности не снизошел. Ни разу за десять лет! Вадим Григорьевич сидел в парке, ожидая деловой встречи. В начале недели на рабочем столе зазвонил телефон, и мужской голос с легким кавказским акцентом предложил встретиться для удовлетворения обоюдного коммерческого интереса. Вадим Григорьевич поначалу отмахнулся: военными тайнами и ракетами не торгую. Кавказцы уже не первый раз пытались подобраться к заводу, но сразу исчезали по мановению волшебной палочки ФСБ. Но этот сразу сказал, что его интересует вполне мирная продукция, а выгоду обещал с шестью нулями. Поворчав, Вадим Григорьевич на встречу согласился, но подстраховался: неподалеку скучали два офицера ФСБ, курирующие предприятие. Как назло, кроме них троих, в парке никого не было. Кураторы зачитывали до дыр газеты на соседних скамейках, а Вадим Григорьевич поминутно вытирал носовым платком пот, выступавший на лысине. «Партнер» либо опаздывал, либо засек опекунов, поэтому Вадим Григорьевич решил выждать ещё минут пять и протрубить отбой. И все же минуты через полторы на скамейку рядом с ним присел рано поседевший мужчина средних лет в темном костюме и черных лаковых туфлях. Небритое два-три дня лицо, темные, с блеском презрения ко всему окружающему глаза, гнутый кавказский нос, два симметричных округлых шрама на обеих щеках и полный рот золотых зубов, сияющих из-под всплывающей ухмылки. Выглядел он подчеркнуто независимо, на контрразведчиков бросил опытный взгляд и, цокнув по-восточному, покачал головой. — Меня зовут Бекхан, я — чеченец, в федеральном розыске не нахожусь. А вот в контору вы зря доложили, это может осложнить наши взаимовыгодные отношения. — Страховка не помешает, — прищурился Яковлев, — я, знаете ли, не менеджером в магазине женского белья работаю… — Знаю, но теперь вам придется придумывать для них всякие отговорки, потому что у меня есть для вас предложение, от которого вы не сможете отказаться. — Чего я только не слышал! Мне один цэрэушник дом в Калифорнии сулил и счет в Швейцарском банке. — Я предлагаю вам пока сто тысяч долларов. Для начала. А вообще-то речь пойдет о миллионе. Возможно, и больше. |
| Когда дыхание проходит через нос в лёгкие и дальше в сердце, следует направить вместе с ним и ум: «Итак, собрав ум свой к себе, введи его в путь дыхания, коим воздух доходит до сердца, и вместе с сим вдыхаемым воздухом понудь его сойти в сердце. Когда же он туда войдёт […] приучи его не скоро оттуда выходить: ибо в начале он очень скучает в этом внутреннем заключении и тесноте. Когда же привыкнет, то не любит, наоборот, кружиться во вне. Ибо Царство Божие внутри нас ( Лк. 17:21 ). Снисхождение в сердце подобно возвращению в дом после долгого отсутствия: «Как муж некий, бывший в отлучке от дома, когда возвратится, сам себя не помнит от радости, что опять увиделся с детьми и женою, так и ум, когда соединится с сердцем, исполняется неизреченной сладости и веселия». Найдя сердечное место, исихаст может приступить к призыванию Господа: «Когда ум твой утвердится в сердце, то ему там не следует оставаться молчащим и праздным, но непрестанно творить молитву: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя» и никогда не умолкать» 42 . Здесь, как и у Псевдо-Симеона, молящийся призывает Господа не в начале, а в конце всего процесса. Поиск сердечного места предшествует исполнению Иисусовой молитвы. Оба Григория описывают искание сердечного места гораздо более скупо. Григорий Синаит кратко замечает: «Принудь ум из места начальствования, [или из головы], сойти в сердце […]. Собери ум в сердце, если, конечно, оно открыто» 43 . Неопределённо высказывается и Григорий Палама : исихастам предлагается «вводить ум вовнутрь и сдерживать его там», а также «из внешнего расположения вводить внутрь сердца силу ума» 44 . В отличие от Никифора, ни Синаит, ни Палама не требуют, чтобы молящийся мысленно представил себе прохождение дыхания через нос в лёгкие. Что же касается Каллиста и Игнатия Ксанфопулов, то они полностью цитируют вышеприведённый отрывок из Никифора о поиске сердечного места, не добавляя при этом от себя ничего нового 45 . Когда православные писатели говорят подобным образом о «снисхождении из головы в сердце», «обнаружении сердечного места» или об «утверждении ума в сердце», то какой смысл они вкладывают в слово «сердце»? Этот вопрос крайне важен для нашей оценки телесного метода исихастов. Ещё в пятом веке Диадох Фотики йский говорил, что памятование имени Иисуса должно происходить «в глубине сердечной» 46 . Однако ни Диадох, ни исихасты четырнадцатого века не понимали под сердцем преимущественно чувствования и переживания, как мы это делаем сегодня. Для них, следовавших Священному Писанию , сердце означает средоточие человеческой личности во всей её полноте. Иначе говоря, сердце объемлет и физическое и духовное, в нём заключён и буквальный, и символический смысл. Прежде всего, это орган тела, расположенный в левой части груди и контролирующий наш организм, «источник теплоты для тела» (Никифор). Но в то же время сердце – это духовный центр нашей индивидуальности, место, где «пребывают все душевные силы» (Псевдо-Симеон). |
| Из Родоса, где на несколько времени остановился корабль, Григорий вскоре прибыл в Афины и здесь около шести лет посещал афинские училища, особенно слушал уроки лучших учителей того времени – Имерия и Проэресия; красноречие последнего он называл новым громом в Аттике. Но Афинам Григорий остался благодарен не столько за науки, сколько за утверждение дружества с Василием. «Афины, обитель наук, – говорит он, – как для кого, а для меня подлинно золотые и доставили мне много доброго. Они совершеннее ознакомили меня с сим мужем, который один и жизнью и словом всех был выше. Ища познаний, обрел я счастье, испытав на себе то же, что Саул; Саул, ища отцовых ослов, нашел царство, так что придаточное к делу вышло важнее самого дела (см. 1Цар.9–10 ). Нечто подобное было и со мною» 13 . Неразлучно проводя время с этим другом и разделяя с ним все печали и радости, Григорий, по собственным его словам, жил здесь, как и всегда, в Божием страхе и не только не увлекался за теми, которые в порывах отважной стремительности предавались излишествам, но сам привлекал друзей к духовному совершенству 14 . Опыт быстрого и верного различения добрых товарищей от худых, но притворных представляет суждение его о Юлиане Отступнике 15 , который в это время также брал уроки философии и красноречия у афинских софистов. «По мне не предвещали, – говорит Григорий, – ничего доброго шея нетвердая, плечи движущиеся и выравнивающиеся, глаза беглые, наглые и свирепые, ноги, не стоящие твердо, но сгибающиеся, нос, выражающий дерзость и презрительность, черты лица смешные и то же выражающие, смех громкий и неумеренный, наклонение и откидывание назад головы без всякой причины, речь медленная и прерывистая, вопросы беспорядочные и несвязные, ответы ничем не лучшие, не твердые и не подчиненные правилам. И я тогда же, как увидел его, сказал бывшим со мной: „Какое зло воспитывает Римская империя!“» 16 Предрекши это, Григорий желал быть ложным прорицателем, но, к сожалению, увидел впоследствии оправдание своего предсказания 17 . |
| Но это он наверное совершит тогда, когда язык его будет воспламеняться от жизни. Ибо светильник, не горящий сам, не зажигает той вещи, под которую подставляется. Поэтому-то Истина об Иоанне говорит: он бе светильник горя и светя ( Ин.5:35 ), – горя, т. е. небесным желанием, светя словом. Итак для того, чтобы сохраняема была истина проповеди, необходимо должна быть удерживаема высота жизни. Поэтому и голосом жениха святой Церкви в Песни песней справедливо говорится: нос твой, яко столп Ливанский ( Песн.7:5 ). Что за похвала, братие мои, что нос невесты уподобляется столпу (башне)? Но поскольку мы носом всегда различаем благовония от зловония; то что означается носом, если не разборчивость стражей? Страж именно называется носом, и как бы столпом, и Ливанским; потому что всегда должен быть разборчив в предположениях, и крепок и осмотрителен, и стоять на высоте жизни, т.е. не лежать в долине слабой деятельности. Ибо, как башня устрояется на горе для наблюдения с тем, чтобы вдали были видимы находящие враги, так жизнь проповедника всегда должна быть крепко устрояема на высоте, чтобы, подобно органам обоняния, различать зловония пороков и благоухания добродетелей; чтобы вдали видеть нашествия злых духов, и своею предусмотрительностью делать осторожными вверенные ему души. – Далее следует: да слышиши слово от уст Моих, и воспретиши им от Мене (Иез.3:17). 8 . Вот опять Пророк получает наставление, не говорить того, чего не услышит, но прежде открывать ухо сердца для гласа Создателя, а после открывать уста своего тела для слуха народного. Поэтому другой Пророк говорит: приклоню в притчу ухо мое, отверзу во псалтыри гадание (загадку) мое ( Пс.48:5 ). Ибо православно проповедующий прежде, как сказано, приклоняет ухо сердца ко внутреннему глаголу, чтобы после открывать телесные уста для предложения увещания.– Далее следует: внегда глаголати Ми беззаконнику, смертию умреши; и не возвестиши ему, ни соглаголеши, еже остатися беззаконнику, и обратитися от пути своего, еже живу быти ему: беззаконник той в беззаконии своем умрет, крове же его от руки твоея взыщу ( Иез.3:18 ). |
| – Милостивый государь, позвольте вас попросить… Мне очень нужно, – сказал он наконец с нетерпением. – Сейчас, сейчас! Два рубля сорок три копейки! Сию минуту! Рубль шестьдесят четыре копейки! – говорил седовласый господин, бросая старухам и дворникам записки в глаза. – Вам что угодно? – наконец сказал он, обратившись к Ковалеву. – Я прошу… – сказал Ковалев, – случилось мошенничество или плутовство, я до сих пор не могу никак узнать. Я прошу только припечатать, что тот, кто ко мне этого подлеца представит, получит достаточное вознаграждение. – Позвольте узнать, как ваша фамилия? – Нет, зачем же фамилию? Мне нельзя сказать ее. У меня много знакомых: Чехтарева, статская советница, Палагея Григорьевна Подточина, штаб-офицерша … Вдруг узнают, Боже сохрани! Вы можете просто написать: коллежский асессор, или, еще лучше, состоящий в майорском чине. – А сбежавший был ваш дворовый человек? – Какое дворовый человек? Это бы еще не такое большое мошенничество! Сбежал от меня… нос… – Гм! какая странная фамилия! И на большую сумму этот господин Носов обокрал вас? – Нос то есть… вы не то думаете! Нос, мой собственный нос пропал неизвестно куда. Черт хотел подшутить надо мною! – Да каким же образом пропал? Я что-то не могу хорошенько понять. – Да я не могу вам сказать, каким образом; но главное то, что он разъезжает теперь по городу и называет себя статским советником. И потому я вас прошу объявить, чтобы поймавший представил его немедленно ко мне в самом скорейшем времени. Вы посудите, в самом деле, как же мне быть без такой заметной части тела? Это не то, что какой-нибудь мизинный палец на ноге, которую я в сапог – и никто не увидит, если его нет. Я бываю по четвергам у статской советницы Чехтаревой; Подточина Палагея Григорьевна, штаб-офицерша, и у ней дочка очень хорошенькая, тоже очень хорошие знакомые, и вы посудите сами, как же мне теперь… Мне теперь к ним нельзя явиться. Чиновник задумался, что означали крепко сжавшиеся его губы. – Нет, я не могу поместить такого объявления в газетах, – сказал он наконец после долгого молчания. |
| Материал из Православной Энциклопедии под редакцией Патриарха Московского и всея Руси Кирилла Содержание ЛЕВИЦКИЕ Григорий Кириллович и Дмитрий Григорьевич, отец и сын, художники. Григорий Кириллович (Нос) (1697 (?), с. Маячка близ сотенного мест. Кобеляки Полтавского полка (ныне Новосанжарского р-на Полтавской обл., Украина) - 8(19).05.1769, там же), свящ., гравер. Выдающийся мастер гравюры стиля барокко. Работал преимущественно в технике резцовой гравюры на меди, выполнял как книжные, так и станковые гравюры. Род Г. К. происходил из Правобережной Украины. Его пращур Василий Нос, переселившись на Полтавщину, в 1680 г. получил приход Михайловской ц. в с. Маячка. Приход перешел по наследству Василию Носу - младшему, его сыну Степану (священствовал между 1691 и 1704), поочередно 3 его сыновьям, в т. ч. Кириллу Степановичу Носу - отцу Г. К. Документальные сведения о Г. К. скудны. Известна жалоба Пелагеи Мироновны, вдовы его дяди Алексея Носа, к-рая сообщала, что племянник, занявший освободившееся после смерти ее мужа место и отказывавший ей и сыну Николаю в пропитании, причитающемся им от приходского дохода, оставил родное село вскоре после Полтавской битвы (после 1709) «в малых летах» и вернулся «из немецких земель» спустя 20 лет, т. е. в кон. 30-х гг. XVIII в. На этом основании дата рождения Г. К. была отнесена на кон. 90-х гг. XVII в. (скорее всего 1697). Однако запись в исповедной книге Михайловской ц. с. Маячка от 1724 г. указывает, что 16-летний Г. К. в этом году находился в Маячке среди др. членов семьи отца; т. о., он мог родиться ок. 1708 г. Г. К., вероятно, сначала обучался в Киево-Могилянской академии (документальные свидетельства не сохр.), после чего уехал в Силезию, где учился искусству гравирования во Вроцлаве. Наиболее ранние из сохранившихся работ Г. К. кон. 20-х гг. XVIII в. относятся к вроцлавскому периоду (в Национальном музее во Вроцлаве и в библиотечных собраниях Польши). Воспроизведения художественных и исторических памятников Вроцлава (тимпана собора Девы Марии на Песчаном о-ве (Выспа-Пясек), надгробий силезских князей), портрет Адама Квазиуса, гравюры «Св. Доминик» и «Осуждение Христа на смерть» и др. имеют подпись: «Grzegorz Lewicki». Как было установлено польск. исследователями, это одно лицо с Г. К. Листы Гжегожа Левицки стилистически близки к работам круга мастеров известной вроцлавской мастерской гравера Бартоломея Стаховского. Последними гравюрами вроцлавского периода, выполненными в 1732 г., являются экспрессивные книжные иллюстрации «Распятие с предстоящими» и «Души в чистилище». Творчество Г. К. вроцлавского периода заняло видное место в истории польск. искусства XVIII в. |
| Василий понял, о чём речь, сбегал к подводе, которую вывел на берег солдат, вынул из заветного схрона икону, укутанную войлочной полстью и холстиной. Над Волковым сгрудились лица однополчан, но он искал одного человека, досадовал, что не находил: — Василий… Вася… Люди расступились — Василий склонился над умирающим товарищем. Лицо Волкова становилось мертвенно-бледным, нос заострился, губы вело. Хотел что-то сказать, а не мог, силы оставляли. — Дай… гляну, — наконец, разжались губы. Василий открыл икону, приподнял голову товарища. — Ты, Силантьич, вот чего… не помирай. Как мы без тебя? — Держись, Григорий. — Христос с тобой… — говорили однополчане, и Волков старался каждому улыбнуться, каждому заглянуть в глаза, но боли уже мутили рассудок. — Не помру, мужики, — потянулся всем телом Волков, вроде как встать хотел. Застонал, но не сморщился. Махнул ладонью: давал понять, что ему надо остаться наедине с Василием. Люди отошли. Волков смотрел на чистое распахнутое небо. Василий ждал, однако показывал глазами солдатам своего взвода, чтобы торопили санитаров. Но санитаров так и не отыскали поблизости: все трое находились на противоположном берегу, а понтоны ещё не были стянуты. Солдатам уже было понятно, что везти Волкова на подводе — напрасно: только измучат человека, а так он спокойнее опочиет. — Помираю, Вася, — шепнул Волков. — Слушай, родной: тебе передаю Богородицу. Береги. — Сберегу, Григорий Силантьевич. Не умирайте! — А умирать, не умирать, малой, — не нам решать. Видать, час мой пришёл. Береги лик. Она спасёт и тебя, и всех вас. Понял ли? — Понял, Григорий Силантьевич… Сейчас фельдшер подбежит. Вон, уже понтон стянули, народ хлынул на наш берег. Не умирайте! — Не надо фельдшара. — Помолчал, подзакатившимися глазами отчаянно цеплялся за небо. — Ты, Вася, живи. Хорошо живи. Крепко живи. Людям и Господу служи. Знаешь, как хорошо может и должон жить православный? — Знаю. Я об этом думаю. А если не знаю чего по молодости, так догадаюсь. Вон, Григорий Силантьевич, фельдшера идут. Крепитесь. |
|
|
