| Когда посланные приехали в Москву, то их по оговорной грамоте вывели казнить смертию. К счастию их, в это время находился в Москве отряд псковских стрельцов, взятый царем на помощь против Лжедимитрия: стрельцы эти бросились к Шуйскому, били челом за своих земляков и выручили их в том, «что тебе, царю, они не изменники, а наши головы в их головы». Между тем Ерема возвратился из Новгорода в Псков и сказал своим, что остальных четверых его товарищей прямо из тюрьмы отослали в Москву с казною и на них писана измена. Тогда народ встал всем Псковом на гостей на семь человек и бил на них челом воеводе. Шереметев посадил гостей в тюрьму и воспользовался этим случаем, чтобы потребовать с них большие деньги, а между тем послал сказать в Москву, чтобы присланным туда четверым псковичам не делали никакого зла и тотчас отпустили бы их домой, ибо за них поднялось в Пскове страшное смятение и гостям грозит гибель. Шуйский испугался и отпустил псковичей. С этих пор встала страшная ненависть между лучшими и меньшими людьми: «Большие на меньших, меньшие на больших, и так было к погибели всем». Понятно, какие следствия должно было иметь такое раздвоение в городе, когда, по выражению летописца, «разделилось царство Русское надвое, и было два царя и двои люди несогласием». Когда Шуйский разослал по городам, в том числе в Новгород и Псков, пленников, взятых у самозванца, то новгородцы топили этих несчастных в Волхове, а псковичи кормили их, поили, одевали и плакали, на них смотря, – это был дурной знак для Шуйского! В мае 1607 года пришли из тушинских табор стрельцы псковские и пригородные, также дети боярские, которые были взяты в плен самозванцем, целовали ему крест и с ласкою отпущены домой. Стрельцы, разойдясь по своим пригородам, а дети боярские – по поместьям, смутили все пригороды и волости, привели их к крестному целованью таборскому царю Димитрию. Псковской воевода Шереметев собрал ратных людей и послал воеводою с ними сына своего Бориса против возмутителей, но Борис едва успел убежать от них в Псков поздорову. В это время пришли в Псков новгородцы и стали говорить псковичам, чтобы соединиться и стоять вместе на воров, «а к нам немцы (шведы) будут из-за моря тотчас в помощь Новугороду и Пскову». Но это обещание, что немцы придут на помощь, могло только заставить псковичей передаться на сторону Лжедимитрия. Мы видели, что в продолжение нескольких веков Псков постоянно боролся с немцами, беспрестанно грозившими его самостоятельности и вере; едва младенец в Пскове начинал понимать, как уже существом самым враждебным представлялся ему немец. К этой исторической вражде присоединялось теперь новое опасение; меньшие люди видели, что немцы, союзники Шуйского, вместе с новгородцами придут для того, чтобы усилить воеводу и сторону лучших людей, которые воспользуются своею силой для низложения стороны противной. Псковичи объявили новгородцам, что именно для немцев они соединяться с Новгородом не хотят. |
| Неожиданная болезнь молодого полководца, обладавшего богатырским телосложением (современники сравнивали его с прославленными героями Троянской войны Гектором и Ахиллесом), и скорая его смерть (М. В. Скопин заболел на крестинах у князя И. М. Воротынского 8 апреля, а умер через две недели, 23 апреля) вызвали обильные слухи и толки. Толковали о порче, об отравлении, о внезапной лихорадке. Народная молва упорно обвиняла в смерти М. В. Скопина братьев царя Василия Шуйского и самого царя, завидовавших успеху племянника и опасавшихся его притязаний на трон; в качестве отравительницы называлась жена Д. И. Шуйского Екатерина, дочь Малюты Скуратова. Сочувствие к трагической судьбе освободителя Москвы, вокруг имени которого уже начали складываться легенды, и народная скорбь о нем (по свидетельству современников, М. В. Скопина хоронила вся Москва) вылились в создание ряда исторических песен о Скопине; одна из них была записана в 1619 г. в Архангельске для священника английского посольства Ричарда Джемса; ближе других к тексту «Писания» – песня, дошедшая в составе сборника Кирши Данилова. И песня в сборнике Кирши Данилова, и запись 1619 г. очень точно указывают на непосредственный источник угрозы М. В. Скопину – боярскую ненависть к нему как возможному претенденту на престол. К настроениям народных песен о Скопине – защитнике Руси – очень близка позиция автора «Писания» – одного из первых литературных сочинений, посвященных описанию его болезни и смерти как всенародного горя. «Писание» создавалось современником М. В. Скопина и, по мнению известного историка С. Ф. Платонова, очевидцем его погребения. Однако «Писание» было создано не сразу после описанных в повести событий, а не ранее чем через два года после них, уже после смерти патриарха Гермогена (он упомянут в тексте в прошедшем времени), т. е. после 17 февраля 1612 г. Можно предположить, что «Писание» было создано до конца октября 1612 г.: в результате изгнания поляков из Москвы народным ополчением Минина и Пожарского (война вступила в Москву 22 октября) настало время постепенной стабилизации государственной жизни, и в этот период трагическая тема «Писания» – тема Русской земли, оставшейся без своего единственного защитника, – стала бы звучать для современников этих событий анахронизмом (примерно этим же временем – серединой или осенью 1612 г., до освобождения Москвы – С. Ф. Платонов датировал сходный по настроению с «Писанием» «Плач о пленении и о конечном разорении Московского государства»). |
| Бучинские до смерти самозванца также ничего не говорили боярам о замысле против них, и сами бояре не говорят, что они были предупреждены кем-нибудь против опасности. Откуда же они могли узнать о планах Лжедимитрия? И когда бояре могли получить о них сведения и даже вооружить и подговорить толпы народа, если от разговора царя с Вишневецким до начала бунта ее прошло и суток? Удивительная быстрота!.. Несомненно, возмущение Шуйского против самозванца не было и не могло быть результатом сведений о покушениях Лжедимитрия на жизнь бояр. Казанский напрасно и несправедливо говорит, что на подобное знание о заговоре указывают слова Шуйского: «пора за дело! беда за плечами!». По рассказу Вера, князь Шуйский имел такие мысли еще в начале царствования Лжедимитрия, перед первым своим заговором, едва не окончившимся для Василия Ивановича позорною смертью на плахе 246 . По аналогии с последующими событиями нужно думать, что и первый заговор Шуйского был вызван предполагаемою резнею бояр. И кто знает, не возвели ли бы на Лжедимитрия этой вины, если бы тогда Шуйский успел в своем намерении?!.. Второй заговор зрел гораздо дольше; заговорщики собирали силы, выжидали удобной минуты. Еще до свадьбы Лжедимитрия они хотели приступить к исполнению своей мысли 247 ; ужели же и тогда предполагалась боярская резня? Если предполагалась, то кто стал бы ее производить до прибытия в Москву поляков и почему о ней ничего не известно? Если боярам грозила опасность и до царской свадьбы, то почему не торопились предотвратить ее и чего-то выжидали? Или они ждали приезда поляков, тогда как с одним самозванцем было легче справиться? Если же такой опасности для них не было, то для чего же они составляли заговор против царя? Не ясно ли, что этот заговор вовсе не был вызван замыслом Лжедимитрия на жизнь бояр? Будь этот заговор результатом такого замысла, он должен был бы возникнуть и созреть только после 16 мая; но он обнаружился гораздо раньше и едва не был приведен в исполнение в то время, когда самозванец и не думал делать боярам никакого зла; следовательно, причины его совершенно не те, которые выставляли бояре после смерти самозванца и которые предполагает Казанский. |
| Но в этом рассказе встречаем смешное искажение: отравительница вместо Екатерины названа Христиною; по всем вероятностям, это имя образовалось из слова крестины или крестинный пир, на котором занемог Скопин. Как бы то ни было, смерть Скопина была самым тяжелым, решительным ударом для Шуйского. И прежде не любили, не уважали Василия, видели в нем царя несчастного, Богом не благословенного; по Скопин примирил царя с народом, давши последнему твердую надежду на лучшее будущее. И вот этого примирителя теперь не было более, и, что всего хуже, шла молва, что сам царь из зависти и злобы лишил себя и царство крепкой опоры. Для народа удар был тем тяжелее, что он последовал в то время, когда возродилась надежда на лучшее будущее, на умилостивление небесное; подобные удары обыкновенно отнимают последний дух, последние силы. Будущее для народа нисколько уже не связывалось теперь с фамилиею Шуйских: царь стар и бездетен, наследник – князь Дмитрий, которого и прежде не могли любить и уважать, а теперь обвиняли в отравлении племянника: известно, как по смерти любимого человека начинают любить все им любимое и преследовать все, бывшее ему неприятным и враждебным; понятно, следовательно, какое чувство должны были питать к Дмитрию Шуйскому по смерти Скопина. Говорят, что народ плакал по князе Михаиле точно так же, как плакал по царе Феодоре Ивановиче: действительно, можно сказать, что Скопин был последний из Рюриковичей, венчанный в сердцах народа; в другой раз дом Рюрика пресекался на престоле московском. Когда таким образом порвана была связь русских людей с Шуйским, когда взоры многих невольно и тревожно обращались в разные стороны, ища опоры для будущего, раздался голос, призывавший к выходу из тяжелого, безотрадного положения: то был голос знакомый, голос Ляпунова. Незадолго перед тем, когда большинство своею привязанностию указывало на Скопина, как на желанного наследника престола, Ляпунов не хотел дожидаться и предложил Скопину престол при жизни царя Василия, тогда как это дело, если бы Скопин согласился на него, могло только усилить Смуту, а не прекратить ее: здесь Ляпунов всего лучше показал, что его целию, действовал ли он сознательно или бессознательно, не было прекращение Смутного времени. |
| Гермоген стоял за царя Василия даже тогда, когда, казалось, все уже от него отступились. Воины, уже не первый год оборонявшие Москву, взбунтовались против царя во главе с Захарием Ляпуновым, князем Федором Мерином-Волконским и другими известными воеводами. 17 июля 1610 г. вооруженная толпа «мелких» дворян ворвалась во дворец и закричала царю: «Долго ли за тебя будет литься кровь христианская? Земля опустела, ничего доброго не делается в твое правление, сжалься над гибелью нашей, положи посох царский, а мы уже о себе как-нибудь промыслим!» Шуйский проявил твердость, но толпа ринулась на Красную площадь, а затем за Москву-реку, к Серпуховским воротам, ухватив с собой патриарха. В ответ на вопли о необходимости «ссадить» царя Василия, Гермоген укреплял народ в верности царю и заклинал не сводить его с царства. Немногие стоявшие за царя бояре «тут же уклонились». Приговорили «бить челом царю Василию Ивановичу, чтоб он, государь, оставил царство для того, что кровь многая льется, а в народе говорят, что он, царь, несчастлив, и многие города его на царство не хотят!» Патриарх стойко стоял за Василия, но депутация москвичей уже отправилась к государю и свела его с престола на прежний боярский двор. Тушинцы, обещавшие в случае низложения Василия отказаться от Лжедмитрия и избрать единого государя «всей землей», заявили москвичам насмешливо: «Вы не помните государева крестного целования, потому что государя своего с царства ссадили, а мы за своего помереть рады». Это дало возможность Гермогену вновь потребовать, чтобы Шуйскому вернули престол, но речи патриарха не были услышаны. 19 июля Шуйский был насильно пострижен в монахи. Гермоген не признал законность этого действа, продолжал считать царем Василия, а монахом объявил князя Тюфякина, произносившего за государя обеты. Однако царство Василия было кончено бесповоротно, и патриарху пришлось подумать о новой кандидатуре на русский престол. Наилучшим выходом было бы избрание государя «всею землею» — и Гермоген наконец поддержал эту мысль. Разосланная по Руси окружная грамота объявляла, что в условиях, когда король Сигизмунд осаждает Смоленск, гетман |
| Весть об этом деле разнеслась по окольной стране – страх обдал мятежников, ободрилась партия Шуйского. Царь выступил из Серпухова. Алексин, город до сих пор признававший Димитрия, сдался. Чтобы и другие города заохотить принести повинную – царь не только простил алексинцев, а еще наделил их съестным 64 . С передовым отрядом шел Скопин-Шуйский и раныше целого войска стал подходить к Туле. Болотников выслал из города сильный отряд против него. За семь верст от города воры хотели не пропускать ратных через топкую и грязную речку Воронью – стали на ея берегу, огородились засекою из срубленного лесу. Был упорный и долгий бой. Скопин-Шуйский одолел. Раненые царские люди перешли речку в разных местах и погнали воров вплоть до Тулы. Много их легло; много было схвачено. Таким образом, гоняясь за ними, ратные царские люди бежали до самого города Тулы, и человек десять, вслед за ворами, сами сгоряча вскочили в городские ворота, – там их и побили 65 . Это происходило в десятую пятницу по пасхе. Вслед за тем, 30 июня, пришло большое войско и сам царь с ним. Обложили Тулу. Говорят, что всего в войске с Шуйским было людей тысяч до ста. Начиная от Крапивинской дороги, по обеим сторонам, растянулось вокруг Тулы главное войско 66 . На Каширской дороге, на Чермной горе и на речке Тулке, стоял каширский полк под начальством Андрея Голицына: тут было войско, пришедшее главным образом из-под Арзамаса, с прибавкою из других украинных городов. Наряд (артиллерия) большой поставили в двух местах: близ реки Упы по Каширской дороге и у Крапивинских ворот, оградили его турами. Подле Каширского полка Андрея Голицына, по речке Тулке, стали татарские мурзы из города и уезда казанского, романовские, свияжские, кузьмодемьянские, арзамасские, стали чуваши и черемисы. Главным воеводою над ними всеми был князь Петр Арасланович Урусов. Сверх того значительная часть татар с черемисами и чувашами отправлена была разорять украинные и северские города и села за то, что не хотели признать царя Василия и стояли против Московского государства. Таким образом, в войске царя Василия была громада инородцев. Рязанские города: Михайлов, Спасск, Сапожек, сдавались и признавали царя Василия Шуйского. Прибытие волжского вора в сущности больше повредило воровскому делу, чем помогло: те, которые обманывались и в самом деле думали, что Димитрий жив, теперь уже сомневались, когда вместо Димитрия явился какой-то Петр, о котором прежде они и не слыхивали, чтоб на свете был такой царевич. Вероятно, это-то было причиною, что и Телятевский передался, если верно последнее. Этот человек, когда-то верный Борису, не хотел передаться Димитрию, когда его все уже признало. Но как скоро раз он по совести признал его государем, то и оставался ему верен до крайности. Вероятно, он не знал достоверно, что царь его погиб, и потому сражался за его имя до тех пор, пока не удостоверился, что царя этого нет на свете, и сам он служит орудием обмана. |
| Войска Лжедмитрия II весной 1608-го, пополненные казаками и литовцами, бежавшими из Польши, закрепились в подмосковном Тушине. Захват столицы не удался, но её только осадили, к новому Самозванцу перебежало много бояр, ему сдавались города Владимир, Кострома, Псков, Тверь, Ярославль. Чуть ли не полстраны! Его признала «царица» Марина и даже старая мать убиенного царевича Димитрия. В Тушине возникла своя «боярская дума» и свой «патриарх» - Тушинский вор назначил им митрополита Ростовского Филарета. Словом, в России заполыхала гражданская война. Между тем власть «царя Василия» шаталась. Спасение виделось им в союзе со Швецией - противником Польши, которая воевала с ней с 1600 года. За помощь ей была уступлена Карела. Стокгольм предоставил 5-тысячный корпус. Русско-шведская армия очистила от «тушинцев» север и центр страны, Поволжье, зато у польского короля появился повод объявить войну России. Правда, поход, не принятый сеймом, оказался его частным предприятием. Королевская армия осадила осенью 1609 г. смоленскую крепость, отозвала поляков из войска Самозванца, и ему пришлось бежать, бросив «тушинскую столицу». И тут на «царя Василия» обрушилось два несчастья. В апреле отравили его племянника - князя Скопина-Шуйского, талантливого 23-летнего полководца. В июне поляки у деревни Клуши-но под Вязьмой разгромили русских, шедших выручать Смоленск. Армии у Шуйского не стало: шведы ушли к Новгороду, нанятые конные крымчаки отступили в степь, отряды Самозванца заняли подмосковное Коломенское. А что же москвичи? Мобилизуют силы для отпора? Душат крамолу? Нет. Они свергают 57-летнего «царя Василия», выдают его полякам. Он умер в 1612 году в замке под Варшавой. Власть перешла к боярской думе, где заправляли Гедиминовичи во главе с князем Мстиславским. Она же решила призвать на освободившийся трон королевича Владислава, сына польского короля. Главное условие их - чтобы он принял Православие. 17 августа боярская дума подписала соответствующий договор с гетманом Жолкевским и отправила к королю Сигизмунду, осаждавшему Смоленск, «великое посольство». Король подумал: почему бы ему самому не стать Царём Московским? |
| Старый колеблющийся обычай они и стремились закрепить новым, писаным законом, его осмыслявшим. ПРОВИНЦИАЛЬНОЕ ДВОРЯНСТВО И ЗЕМСКИЙ ПРИГОВОР 30 ИЮНЯ 1611 г. Вслед за средним и высшим столичным дворянством вовлекается в Смуту и дворянство рядовое, провинциальное. Его участие в Смуте становится заметным также с начала царствования Василия Шуйского. Первым выступило дворянство заокских и северских городов, т. е. южных уездов, смежных со степью. Тревоги и опасности жизни вблизи степи воспитывали в тамошнем дворянстве боевой, отважный дух. Движение поднято было дворянами городов Путивля, Венева, Каширы, Тулы, Рязани. Первым поднялся еще в 1606 г. воевода отдаленного Путивля князь Шаховской, человек неродовитый, хотя и титулованный. Его дело подхватывают потомки старинных рязанских бояр, теперь простые дворяне, Ляпуновы и Сунбуловы. Истым представителем этого удалого полустепного дворянства был Прокофий Ляпунов, городовой рязанский дворянин, человек решительный, заносчивый и порывистый; он раньше других чуял, как поворачивает ветер, но его рука хваталась за дело прежде, чем успевала подумать о том голова. Когда кн. Скопин-Шуйский только еще двигался к Москве, Прокофий послал уже поздравить его царем при жизни царя Василия и этим испортил положение племянника при дворе дяди. Товарищ Прокофья Сунбулов уже в 1609 г. поднял в Москве восстание против царя. Мятежники кричали, что царь - человек глупый и нечестивый, пьяница и блуд ник, что они восстали за свою братию, дворян и детей боярских, которых будто бы царь с потаковниками своими, большими боярами, в воду сажает и до смерти побивает. Значит, это было восстание низшего дворянства против знати. В июле 1610 г. брат Прокофья Захар с толпой приверженцев, все неважных дворян, свел царя с престола, причем против них были духовенство и большие бояре. Политические стремления этого провинциального дворянства недостаточно ясны. Оно вместе с духовенством выбирало на престол Бориса Годунова на зло боярской знати, очень радело этому царю из бояр, но не за бояр и дружно восстало против Василия Шуйского, царя чисто боярского. |
| Неожиданно дверь, ведущая в соседний покой, задрожала от града сильных и частых ударов. Кто-то упорно и настойчиво ломился в зал, где, кроме Василия Шуйского и призрака Годунова, никого не было. «Это Смерть стучится в двери, государь, – промолвил Годунов, небрежно кивнув через плечо. – Смерть пришла за тобой. Мне-то нечего ее страшиться, ибо я давным-давно мертвец». Годунов громко и торжествующе расхохотался. И вдруг пропал из виду вместе с факелом, словно растаял в воздухе. Василий Шуйский протер глаза рукой и… проснулся. Он был весь мокрый от пота, так что тонкая исподняя рубаха прилипла к его грузному телу. Сердце колотилось так сильно у него в груди, словно хотело выскочить наружу. Демонический смех Годунова еще звучал в его ушах. Оглядевшись, Василий Шуйский увидел, что он лежит в постели в своей царской ложнице, озаренной мягким желтоватым светом горящих свечей. Однако ужас преследовал Василия Шуйского и наяву. В дверь спальни кто-то грохотал кулаком, да так сильно, что у царя душа ушла в пятки. Увидев, что заспанный постельничий в мятой льняной рубахе подскочил к двери, собираясь отодвинуть засов, Василий Шуйский хотел остановить его властным окриком. Однако приступ кашля помешал ему это сделать. Отперев дверь, Трифон Головин увидел перед собой взволнованного, испуганного ключника Лазаря Брикова. Тот стащил с головы шапку-мурмолку и одернул на себе длинный кафтан из золотой парчи. – Чего шумишь в такую позднь? – недовольно пробурчал постельничий, борясь с зевотой. – Иль до утра подождать невтерпеж? – Так уже светает, – несмело пробормотал ключник. И громким шепотом добавил, сделав большие глаза: – Беда на нас свалилась страшенная! Данила Ряполовский велел мне немедля разбудить государя. Боярин Ряполовский был начальником дворцовой стражи. – Чего там? Чего там стряслось? – едва прокашлявшись, сиплым голосом воскликнул Василий Шуйский, слезая с постели. Нетерпеливыми жестами руки он повелел постельничему подвести к нему поближе Лазаря Брикова. – Не гневайся, батюшка-царь… – умоляюще залепетал трусоватый Бриков, повалившись в ноги Василию Шуйскому. – Не по своей воле я нарушил твой сон. Прости меня Христа ради! |
| Сказанное Андреем Голицыным обеспокоило всех за столом. Бояре заговорили все разом, перебивая друг друга. Особенно горячился Иван Салтыков. – Нечего церемониться с Гермогеном! – выкрикивал он, стуча по столу костяшками пальцев. – Нечего! Посадить его в поруб, заковать в железа до поры до времени! – Пригрозить надо этому хрычу! – молвил Федор Шереметев. – Приставить ему нож к горлу, он тогда сразу присмиреет. – Нужно схватить Гермогена и ночью увезти его из Москвы на любое из наших загородных подворий, – предложил Иван Голицын. Восстановив тишину в светлице, Василий Голицын попросил своих гостей успокоиться и рассуждать здраво. – Без Гермогена наша затея обречена на провал, други мои, – сказал он. – Свадьба ли, крестины ли, похороны ли – без священника никогда не обходятся. Тем более выборы нового царя без патриарха будут походить на жалкий фарс. Гермоген должен быть с нами! – Василий Голицын слегка пристукнул ладонью по столу. – Коль Гермоген не пойдет за нами добром, значит, поведем его силой. – Когда начинаем, брат? – нетерпеливо спросил Андрей Голицын. Василий Голицын помолчал, обведя взглядом лица своих сообщников, потом негромко, но решительно произнес: – Завтра поутру. В последнее время один вид Бориса Лыкова стал вызывать у Василия Шуйского приступы раздражения. Боярин Лыков неизменно приходил во дворец с плохими вестями. Сначала Лыков принес Шуйскому весть о том, что Кантемир-мурза в нарушение договора повернул оружие против царских войск, а не против Лжедмитрия. Затем опять же Лыков известил Шуйского о том, что голландские и немецкие ростовщики отказались ссудить его деньгами даже под высокие проценты. В это утро боярин Лыков снова испортил Василию Шуйскому настроение, ворвавшись в его покои с криком: «Измена, государь! Измена!..» Василий Шуйский, только что завершивший свое утреннее облачение перед тем, как идти завтракать, досадливо поморщился, глядя на толстяка Лыкова, упавшего ему в ноги. – Спешу известить тебя, государь-надежа, – задыхаясь, промолвил Лыков. – Братья Голицыны и их прихвостни из Думы сговорились за твоей спиной с воровскими боярами. Те хотят казнить Тушинского вора, а братья Голицыны собираются тебя с трона скинуть, государь. У меня верный человек имеется среди челяди Василия Голицына, он-то и поведал мне об этом. Василий Голицын сам метит на твое место, государь. |
|
|
