| Одновременно со следствием в Угличе доверенные люди правителя провели расследование о московских пожарах. Как только Годунов получил обыскное дело, состряпанное Шуйским и его товарищами, московское дело было пущено в ход. Здесь Борису Федоровичу не нужно было опираться на авторитеты: попросту 28 мая 1591 г. по России была разослана царская окружная грамота, в которой назывались имена поджигальщиков, признавшихся, что они действовали… по заданию находившегося в ссылке Афанасия Нагого (самого опасного для Годунова члена этой фамилии). Доказательств против Нагого не приводилось, зато объявлялось, что он послал поджигальщиков и в другие города: берегите, мол, свое добро! Патриарх Иов, автоматически отмечая про себя необъективность и просчеты комиссии Шуйского, нисколько не колебался в выборе. Абстрактная справедливость — или мудрое правление его благодетеля, проверенного еще в опричнине человека, щедрого и предусмотрительного Бориса Федоровича Годунова?! Разумеется, патриарх был за политическую мудрость, допускающую некоторые моральные потери ради общего блага государства. Едва Щелкалов закончил чтение, Иов встал и произнес приговор. «И патриярх Иев со всем освещенным собором, слушев Углетцкого дела, и сказу митрополита Галасеи, и челобитные городового приказщика Русина Ракова, говорил на соборе: В том во всем воля государя царя и великого князя Федора Иоанновича всеа Русии — а преже сего такова лихова дела и такие убойства сстались и крови пролитье от Михаила от Нагово и от мужиков николи не было. А перед государем царем и великим князем Федором Иоанновичем всеа Русии Михаила и Григорья Нагих и углетцких посадцких людей измена явная, что царевичю Дмитрею смерть учинилась Божьим судом, а он, Михаиле Нагой, государевых приказных людей: дияка Михаила Битяговского с сыном, и Микиту Кочалова, и иных дворян, и жильцов, и посадских людей, которые стояли за Михаила Битяговского и за всех за тех, которые стояли за правду и розговаривали посадцким людем, что они такую измену зделали, — велел побита напрасно, умышленьем, за то, что Михайло Битяговской с ним, с Михаилом с Нагим, бранился почасту за государя, что он, Михайло Нагой, держал у себя ведуна Ондрюшу Мочалова и иных многих ведунов. |
| Одновременно со следствием в Угличе доверенные люди правителя провели расследование о московских пожарах. Как только Годунов получил обыскное дело, состряпанное Шуйским и его товарищами, московское дело было пущено в ход. Здесь Борису Федоровичу не нужно было опираться на авторитеты: попросту 28 мая 1591 г. по России была разослана царская окружная грамота, в которой назывались имена поджигальщиков, признавшихся, что они действовали... по заданию находившегося в ссылке Афанасия Нагого (самого опасного для Годунова члена этой фамилии). Доказательств против Нагого не приводилось, зато объявлялось, что он послал поджигальщиков и в другие города: берегите, мол, свое добро! Патриарх Иов, автоматически отмечая про себя необъективность и просчеты комиссии Шуйского, нисколько не колебался в выборе. Абстрактная справедливость — или мудрое правление его благодетеля, проверенного еще в опричнине человека, щедрого и предусмотрительного Бориса Федоровича Годунова?! Разумеется, патриарх был за политическую мудрость, допускающую некоторые моральные потери ради общего блага государства. Едва Щелкалов закончил чтение, Иов встал и произнес приговор. " И патриярх Иев со всем освещенным собором, слушев Углетцкого дела, и сказу митрополита Галасеи, и челобитные городового приказщика Русина Ракова, говорил на соборе: В том во всем воля государя царя и великого князя Федора Иоанновича всеа Русии — а преже сего такова лихова дела и такие убойства сстались и крови пролитье от Михаила от Нагово и от мужиков николи не было. А перед государем царем и великим князем Федором Иоанновичем всеа Русии Михаила и Григорья Нагих и углетцких посадцких людей измена явная, что царевичю Дмитрею смерть учинилась Божьим судом, а он, Михаиле Нагой, государевых приказных людей: дияка Михаила Битяговского с сыном, и Микиту Кочалова, и иных дворян, и жильцов, и посадских людей, которые стояли за Михаила Битяговского и за всех за тех, которые стояли за правду и розговаривали посадцким людем, что они такую измену зделали, — велел побита напрасно, умышленьем, за то, что Михайло Битяговской с ним, с Михаилом с Нагим, бранился почасту за государя, что он, Михайло Нагой, держал у себя ведуна Ондрюшу Мочалова и иных многих ведунов. |
| Едва ли верно сопоставлением показания Бучинских с прочими обвинениями, высказанными Шуйским против Лжедимитрия, доказывать справедливость первых и выводит из такого сопоставления заключение, будто свидетельство Бучинских отличается такою же историческою достоверностью, какою и прочие обвинения, выставленные Шуйским. Подобное заключение было бы логично только в том случае, если бы вины, возведенные на Лжедимитрия царем Василием (кроме обвинения Бучинских), основывались на показаниях частных лиц и подтверждались документами. На деле же было совершенно не так. Обвинения, высказанные Шуйским против Лжедимитрия, взяты из первоисточников, из документов, потому-то они и правдивы, хотя и нельзя сказать, что они вполне, совершенно справедливы: в передаче их обнаружилось немало предвзятости и тенденциозности. Очень понятно, что эти обвинения, как заимствованные из документов, подтверждаются ими; иначе, кажется, и невозможно, и Казанский выражается неточно и даже неверно, когда говорит, что эта обвинения «подтверждаются документами»; он упускает из виду, что обвинения эти, по признанию самого Шуйского, взяты из грамот и писем Лжедимитрия и к Лжедимитрию и каким же образом они могут не подтверждаться ими? Разве предположить, что Шуйский, ссылаясь на документы, мог сочинять и то, чего в них совершенно нет? Тогда, что мы должны были бы подумать о совести такого человека и решился ли бы сам Казанский поверить ему и защищать его, как заслуживающего доверия? А если Шуйский, как естественно и необходимо, не мог лгать, когда ссылался на документы, то еще не значит, что все, взятое ив не из этого источника, заслуживает полного доверия. А таково именно показание Бучинских. Оно представляет свидетельство частных лиц, не основано на документах и ими не подтверждается, даже не удостоверено другими лицами – Вишневецким, напр., с которым Лжедимитрий и вел речь об избиении бояр. Очевидно, доказывать справедливость такого показания ссылкою на достоверность других обвинений, высказанных Шуйским против Лжедимитрия, совершенно невозможно. Эти последние представляют не частные свидетельства, на поверку оказавшиеся согласными с документами, а изложение самих документов, где не может быть, как мы сказали, явной лжи и не добросовестности. |
| Такая сговорчивость Кантемир-мурзы пришлась по душе боярину Лыкову, который сразу же объявил, что всем им нужно непременно выпить за успех этих переговоров. Князь Пожарский охладил радостный пыл Лыкова, внезапно заявив, что увиденные им в татарском стане русские невольники есть свидетельство того, что Кантемир-мурза нарушил договор, заключенный между крымским ханом и Василием Шуйским. – Проходя по русским землям, воины Кантемир-мурзы вели себя, как враги, разоряя деревни и беря в полон смердов, – сурово промолвил князь Пожарский. – Это выходит за рамки секретного договора. У меня есть строгий наказ от государя не отдавать золото крымцам, если они пленят хотя бы одного русича. Услышав такое от Пожарского, боярин Лыков растерялся. О таком наказе Василия Шуйского ему было ничего не известно. В растерянности пребывал и Кантемир-мурза. Его воины всегда занимались грабежами, где бы они ни проходили. Текст секретного договора между Мухаммад-Гиреем и Василием Шуйским Кантемир-мурза не видел, но он знал, что его повелитель ждет щедрых даров от русского царя. Если московские дары не прибудут в Крым, то вина за это ляжет на Кантемир-мурзу. Рисковать своей головой из-за двух сотен русских невольников Кантемир-мурза не собирался. Он тут же распорядился, чтобы все пленные русичи были немедленно отправлены в Каширу. Приближенные Кантемир-мурзы торопливо удалились из юрты, чтобы лично проследить за выполнением этого приказа. – Не сердись, князь, – с миролюбивой улыбкой обратился к Пожарскому Кантемир-мурза. – Каюсь, это я недоглядел. Среди моих воинов полным-полно совершенно диких степняков, с которыми и у меня хватает хлопот. Но ведь одна маленькая тучка не может заслонить свет солнца, так и это досадное недоразумение не должно нарушить дружбу между Мухаммад-Гиреем и царем Василием. Не так ли? Согнав с лица суровую мину, Дмитрий Пожарский сказал, подняв свою чашу с хмельным медом: – Давайте выпьем за то, чтобы эти досадные недоразумения впредь не повторялись. Кантемир-мурза и боярин Лыков охотно осушили свои чаши вместе с князем Пожарским. |
| Постепенно вокруг нового самозванца собралось громадное польско-литовское войско. Фактически оно уже не поддерживало претендента, как это было в первый раз, а само шло на Москву, лишь прикрываясь новым слабым самозванцем. Поэтому и называли воинов Лжедмитрия II «литовскими людьми», хотя со временем к этому польско-литовскому шляхетскому ядру вновь, как и при первом Лжедмитрии, добавились и многочисленные русские мятежники. Среди них было немало тех, кто воевал в войске Болотникова, но избежал разгрома и пленения. Таким был, например, казачий атаман Заруцкий. Вообще, к новому самозванцу пристало великое множество казаков. Это были, главным образом, казаки запорожские и донские, всегда готовые, вопреки хрестоматийному образу «степного рыцарства», пограбить и порезать даже своих единоверцев и соотечественников. Лжедмитрий II очень успешно привлек на свою сторону немало русских городов, население которых признало его царем. В сентябре 1607 г. вор выступил из Стародуба. Вскоре он занял города к югу от Москвы, но бежал в Северскую землю, узнав о сдаче Тулы и пленении Болотникова, с которым намеревался соединиться. В это время к самозванцу присоединяются еще большие силы поляков. Он объявляет своим гетманом Ружиньского, а Лисовского и Заруцкого ставит во главе казачества. В начале 1608 г. усиленный новыми войсками Лжедмитрий II идет на Москву через Калугу и Можайск. Дорога на Смоленск была, таким образом, занята как стратегически важная: отсюда ожидалось новое подкрепление поляков. Лисовский опустошил тульские, рязанские и подмосковные земли к югу от столицы. Разбив верные Шуйскому войска, он вновь объединил разрозненные шайки Болотникова, недавно отброшенные от Москвы Скопиным-Шуйским. Все эти силы также влились в армию самозванца. В июне 1608 г., Лжедмитрий II дошел до Москвы и обосновался в 12 верстах от тогдашней границы Москвы – в селе Тушино. Здесь он создал сильно укрепленный лагерь. В Тушино вскоре прибыла и Марина Мнишек, отпущенная Шуйским из московского плена. В лагере имела место трогательная сцена: Марина признала в новом самозванце своего «чудесно спасшегося» мужа. Сюда же прибыли и иезуиты, продолжавшие свою интригу с самозванцем. Кстати, один из них для очистки совести тайно обвенчал Марину с Лжедмитрием II – факт, который не оставляет сомнений относительно подлинного отношения ко второму самозванцу со стороны его присных. |
| – Узнаешь меня, государь? – спросил Горбатов, остановившись перед Шуйским. Шуйский отупело взглянул на полковника, словно увидев его в первый раз. – Из-за тебя, борода многогрешная, татары меня чуть саблями не изрубили, – промолвил Горбатов, холодно взирая на Шуйского. – С Кантемир-мурзой мне расквитаться не удалось, но с тобой, государь, я рассчитаюсь. С этими словами Горбатов взмахнул кинжалом и обрезал у Шуйского полбороды, это считалось большим позором для любого боярина. Швырнув отрезанную часть бороды себе под ноги, Горбатов резко повернулся на каблуках и скрылся в толпе стрельцов. Вокруг зазвучал громкий хохот. Шуйский же залился слезами, ощупывая дрожащими руками остатки бороды у себя на подбородке. Он был смешон и жалок одновременно. Низложенного государя Андрей Голицын приказал доставить на бывший двор Бориса Годунова, расположенный в Кремле почти напротив колокольни, названной Иваном Великим. Там Василию Шуйскому предстояло ожидать решения своей дальнейшей участи, находясь под неусыпным оком голицынских слуг. Глава восьмая. Семибоярщина Матрена Обадьина, узнав, что Василий Шуйский низложен и взят под стражу, с радостным визгом захлопала в ладоши. Все случившееся казалось Матрене неким чудом, еще утром она завтракала с Шуйским за одним столом, любуясь его царским одеянием, а уже вечером этого же дня ее царственный седовласый жених лишился царской власти. Алевтина Игнатьевна с осуждением посмотрела на дочь. – Чему ты, глупая, радуешься? – печально вздохнула она. – Будучи царской невестой, ты стояла выше всех прочих боярышень и княжон. Теперь же не надейся, что бояре и их жены тебе кланяться станут. Скоро нас с тобой прогонят из царского дворца поганой метлой. Матрена слегка нахмурилась, закусив нижнюю губу. Ей совсем не хотелось уезжать из царских хором в тесный отцовский терем. Пожив в роскоши и в окружении раболепных слуг, Матрена уже не мыслила для себя иной жизни. Старик Шуйский был ей противен, но близость с ним дала возможность Матрене наслаждаться роскошью и поклонением придворных, все это необычайно тешило ее тщеславную натуру. Бурная радость вмиг сменилась в Матрене досадным сожалением. Ей было совсем не жаль Шуйского, она была полна жалости к себе самой, ибо период сказочной жизни для нее закончился. |
| Сделавшись царем, Шуйский начал рассылать по всем русским городам грамоты, в которых также доказывал самозванство Лжедимитрия. Но этим он только вредил себе. Русские города, недавно еще верившие в Лжедимитрия и недавно еще получившие из Москвы грамоты совершенно обратного содержания, теперь растерялись и не знали, кому и чему верить. Прежде они всецело верили Москве, а теперь стали колебаться в этой своей вере. А разные беглецы московские, бездомные люди и все вообще недовольные московским правительством, скрывшиеся в окраинные области, еще более усиливали и поддерживали в разных русских областях недовольство против Москвы. Так снова возникла сильная рознь в России, поднялся общий ропот и недовольство. Народ, казалось, искал себе подходящего повода, угодного человека, чтобы соединиться около него и поднять новую смуту. Такой человек, новый самозванец, действительно, скоро явился. Все это были совершенно сознательные самозванцы, вызванные, очевидно, обстоятельствами времени. Многие из них погибли бесследно. Только один, явившийся в Стародубе под именем Лжедимитрия II, продержался более или менее долго. Он даже имел значительный успех в борьбе с царем Василием Шуйским. Разбив высланное против него войско Шуйского, Лжедимитрий II пошел на Москву и, не доходя до нее, остановился и надолго поселился в Тушине, близ Москвы. Отсюда он получил в истории прозвание «Тушинского вора». К нему переехали из Москвы некоторые сторонники Лжедимитрия I, а также собрались разные искатели приключений из среды поляков, наших донских и запорожских казаков. Многие северо-восточные русские города, недовольные Москвою и Шуйским, также пристали к самозванцу. Одна только Троице-Сергиева лавра, явила для всех добрый пример верности отечеству и клятвенному целованию. Она, осажденная поляками и тугаинцами, ни за что не желала изменить Шуйскому и этим самым других удержала от измены. В самой даже Москве, под влиянием высокого подвига Троице-Сергиевой лавры, началось было патриотическое возбуждение. Но в это время Василий Шуйский заключил договор со шведами, которые дали ему помощь для подавления внутренних беспорядков. Это дало повод польскому королю Сигизмунду III, враждовавшему с Швецией, объявить войну России. Сигизмунд III осадил своими войсками Смоленск, который мужественно защищался. На помощь своему королю поспешили все поляки, бывшие в стане Тушинского вора. Это заставило последнего бежать из Тушина в Калугу, после чего и весь его стан распался и рассеялся. Освободившись от одного врага, царь Шуйский послал большое войско, под начальством своего брата Димитрия, на помощь русским, осажденным в Смоленске. Но поляки совершенно разбили русскую армию. Эта неудача с новою силою пробудила в жителях Москвы недовольство против царя Василия Шуйского, которого к тому же русские подозревали в отраве его племянника Скопина Шуйского, незадолго пред тем явившего себя истинным героем в деле очищения русской земли от врагов и неожиданно для всех скончавшегося. |
| Што перво сего, за дозволеньем великого и наяснейшего государя нашего, обсылались есмо з ваши бояре, братьею нашею, о добром деле межи их милостью государя на покой христьянский, яко вы братья наша отписали до нас прихилность государя вашего к тому объявляючи, и лист опасный на послы великие его кролевское милости, государя нашего, нам есте прислали, за которым опасом великий и наяснейший государь наш вжо послов своих до государя вашего отправовати почал был, але иж государь ваш тым опасом государя нашего убеспечивши и притягнувши з войском своим у вотчизну его кролевское милости, замок государя нашего дедичный, з давных продков его милости Полоцко взял. Мы з войска государя нашего обославшися с тобою княже Иване Дмитреевичу Беле кий, а боярином и воеводою и намесником псковским князем Петром Ивановичем Шуйским, а боярином и воеводою и намесником Коломенским Иваном Петровичем Яковлича-Захарьина, постановенье меж их милостью государи вчинили до певного часу, до Вспенея Пречистые Богородицы свята прошлого в нынешнем року шестьдесят третьем, и речь государя вашого ты княже Иване Дмитриевичу Белский с князем Петром Ивановичем Шуйским и з Иваном Петровиеч Яковлича-Захаръина нам выписал, штоб люди военные до того року и дня наэначоного во впокою эаховалися на обе две стороне, а в том бы часе его милости государю нашому з братом своим государем вашим обсылатися через послов, якож его кролевской милости, государю нашому, на он час будучи в далних сторонах в панстве его милости Коруне Полской, тон речь есмо всю писаньем нашим его милости ознаймили и чолом били, абы его милость государь не пожадал кровопролитья и пометы, и што ковлек мы слуги и рады его кролевской милости з вами братьею нашою меж их милостью государи постановили, стерегучи добра христьянского, его кролевская милость, государь наш, яко завжды не хотел видети кровопролитья у христьянстве, так и на тое постановенье призволивши и держати его хотячи, по границам панства его милости заказати велел, абы до врочного дни, до свята Вспениа Пречистые Богородицы, во впокои вси заховалися, где б з стороны государя вашего каковая зацепка не сталася. Гди ж, за челомбитьем нашим, его милость государь нашь до брата своего, государя вашего, послов своих не отмовил послати. |
| Такая буря не могла пройти без того, чтоб не растрясти многого; особенно сильно было потрясение, когда после гибели первого Лжедимитрия началась усобица между двумя царями – царем московским, Шуйским, и царем таборским, или тушинским, вторым самозванцем: последний, чтоб иметь средства бороться с Шуйским, чтоб иметь и двор, и думу, и войско, обратился к людям, которые не могли быть при дворе, в думе, в войске московского царя или, по крайней мере, не могли получить в них важного значения; тушинский самозванец и воеводы его восстановляли не одни самые низшие слои народонаселения против высших, предлагая первым места последних; сильное брожение поднялось во всех сферах: все, что только хотело какими бы то ни было средствами выдвинуться вперед, получить чины высшие, какие при обыкновенном порядке вещей получить было нельзя, все это бросилось в Тушино, начиная от князей, которые из стольников или окольничих хотели быть поскорее боярами, до людей из черни, которые хотели быть дьяками и думными дворянами, и все эти люди получили желаемое. После Клушинской битвы, уничтожившей окончательно средства Шуйского, бояре, чтоб не подчиниться холопскому царю, второму Лжедимитрию, провозгласили царем королевича польского, но тушинские выскочки уже прежде забежали к королю и, готовые на все, чтобы только удержать приобретенное в Тушине положение, присягнули самому королю вместо королевича, обязались хлопотать в Москве в пользу Сигизмунда, и вот бояре, которые готовы были на все, чтоб отделаться от ненавистного Тушина, с ужасом увидали, как тушинцы ворвались к ним в Думу под прикрытием поляка Гонсевского, как торговый мужик Федька Андронов засел вместе с Мстиславским и Воротынским. Это была уже смерть боярам, по их собственным словам, но делать было нечего, они были в плену у поляков; кто из них поднимал голос, того сажали за приставов, как посадили Андрея Голицына и Воротынского. А между тем земля, обманутая королем, поднималась во имя православия; за неимением столпов земля должна была обратиться к людям незначительным, и вот опять пошли вперед малочиновные люди. |
| Но если преосв. Макарий верит Бучинским, так сказать, на слово, то П.С. Казанский хочет доказать, что им нужно доверить; впрочем, показание их он принимает с таким ограничением, которое делает это свидетельство непригодным для доказательства мысли преосв. Макария. В виду явного несогласия историков во взглядах на показание Бучинских, мы находим недостаточным опровергнуть одних авторитетом других; а так как это показание является решительным доказательством фанатической приверженности Лжедимитрия к римской церкви и, следовательно, имеет ближайшее отношение к нашей задаче, то мы считаем необходимым, насколько возможно, подробнее остановиться на нем. Это кажется нам тем более нужным, что свидетельство Бучинских, отвергнутое Карамзиным, Соловьевым и др. историками, не подверглось у них тщательному разбору; а между тем после уже упомянутых историков Казанский высказал некоторые соображения в защиту (не полной, впрочем) достоверности разбираемого вами показания. Посмотрим, таково ли свидетельство Бучинских, чтобы ему можно было поверить без колебания и размышления и насколько сильна его защита у Казанского? Прежде всего, Бучинские, как известно, давали свое показание уже после смерти самозванца, когда против убитого царя изыскивались всевозможные обвинения с тою целью, чтобы оправдать бунтовщиков-бояр и доказать, что Лжедимитрий понес заслуженное наказание. Это невольно возбуждает сильное сомнение в правдивости свидетельства бывших царских слуг и наводит на мысль, уж не вымышлено ли это свидетельство, или не вынуждено ли страхом, как говорил Карамзин. И кто, положа руку на сердце, решительно и с полнейшею уверенностью может сказать, что все, показанное Бучинскимн, – святая истина? И почему мы именно им должны поверить на-слово, без тени сомнения? Однако, «не должно забывать, говорит Казанский, что все прочие обвинения против Отрепьева, высказанные Шуйским, были совершенно справедливы и подтверждаются документами». (Значит, совершенно справедливо и показание Бучипских, обнародованное тем же Шуйским, хотя оно и не подтверждается документами). Далее о намерении перебить бояр свидетельствует секретарь самозванца Бучинский, человек прямой, как видно из письма его к Отрепьеву, не имевший никакой причины сочинять подобное обвинение на самозванца, так как знание о подобном замысле могло быть поставлено ему в вину, как соучастнику 237 . |
|
|
