| Барановская Софья Максимовна (р. в 1869 г. в Чибисани), жена Барановского Ивана (р. 1854), вольного поселенца Мицульки – 214, 595, 852 Баттенберг А. (1857–1893), болгарский князь, противник русско-болгарской дружбы – 14, 767 Безбожный Леонтий Васильевич, поселенец Рыковского – 157, 181, 488, 515, 708, 810 Безотчества Василий (р. 1845), поселенец Андрее-Ивановского, бродяга – 69 Беккер Алексей (р. 1870), сын крестьянки из ссыльных Беккер Устиньи Михайловны (р. 1846) – 595, 861 Белов, рядовой, солдат – 347, 723, 736, 883 Белолюбский Андрей Максимович (р. 1834), крестьянин из ссыльных в Рыковском, б. «черниговский хуторянин» – 239–240, 570, 858 Белый Ипполит Иванович (1855–1903), нач. Корсаковского округа в 1884–1893 гг. Имеются письма его к Чехову (ГБЛ) – 186, 187, 193, 194, 198, 200, 205, 226, 229, 231, 248, 251, 321, 330, 334, 341, 520, 521, 532, 533, 534, 541, 571, 572, 663, 686, 687, 714, 719, 747, 783, 789, 816, 844, 845, 847, 849, 850, 851, 857, 859, 877, 879, 880, 881, 882 Березовский Иван, поселенец Виахты, охотник и каюр – 283, 626 Беспалов Алексей Борисович (р. 1850), ссыльнокаторжный в Александровске, плотник – 68 Беспалов Иван Ильич (р. 1849), зажиточный крестьянин из ссыльных в Рыковском – 239, 490, 622 Беспалов Иван Петрович (р. 1864), прозвище «Конек», бродяга, прикован к тачке в Воеводской тюрьме – 142, 834, 848, 861 Беспалов Михаил (р. 1850), ссыльнокаторжный в Александровске, пильщик – 68 Бирич Хрисанф Платонович (р. 1859), поселенец в Мауке, б. учитель и фельдшер, приказчик у купца Семенова Я. Л., владельца капустного промысла близ Кусунная – 184, 518, 842, 843 Блоха Кириан, бессрочно-каторжный, бродяга, «сахалинская знаменитость» – 354, 728, 732, 733, 884 Блювштейн Софья – см. Сонька-Золотая Ручка «Бобр», военное судно – 52, 62, 389 Богданов Капитон Васильевич (1859–1919), политический ссыльный, б. морской офицер – 50, 387, 757, 805 Богданов Степан, «известный бродяга», сожитель Соньки-Золотой Ручки – 351 Богданов Федор Ермолаевич (р. 1858), надзиратель в Александровской тюрьме – 68 |
| — Все! — И урядник с людьми из селения здесь? — Здесь! Едва успела Сибирочка ответить это, как оглушительный выстрел нарушил мертвую тишину тайги. За ним другой… третий… Кто-то побежал в чащу, кто-то, тяжело хрипя, повалился на землю. И в тот же миг прозвучал в тишине громкий голос урядника: — Держите разбойников, ребята! Держите их! Свет фонарей, скрытых под полушубками до настоящей минуты, разом осветил лесную чащу. Теперь Сибирочка уже ясно видела, как десяток людей окружал Ивана Пальца и его сыновей. Последние ножами и топорами всячески отбивались от хорошо вооруженных людей. Завязалась упорная борьба. Наконец старый бродяга и его младший сын окончательно выбились из сил. Продолжал бороться и защищаться один только Зуб, потом вдруг сделал ловкий прыжок и, увернувшись с быстротою кошки, бросился в чащу. — Держи! Держи его! — кричал не своим голосом урядник, но бродяга был уже далеко. Размахивая огромным ножом и бросая проклятия и угрозы, он бежал теперь прямо на Андрюшу и Сибирочку, притаившихся за стволом огромного дуба. — Он увидит нас! Что нам делать?! — прошептала вне себя девочка, прижимаясь к своему новому другу и как бы ища у него защиты. Но последний уже не медлил. Бродяга бежал прямо на них, отрезав им путь к маленькому отряду. Он уже успел заметить притаившихся за деревом детей. На минуту он остановился. По его страшному лицу проскользнула бешеная, злая улыбка. Он понял, кто донес на него, его отца и брата в селение, кто выдал их с головой и привел сюда вооруженный ружьями отряд. — Ага, так вот ты как! — крикнул он бешено на всю тайгу и бросился на Андрюшу. Но тот ожидал, казалось, намеченного удара. Он схватил Сибирочку за руку и в несколько скачков очутился с нею в темноте за группою огромных кедров, куда уже не проникал свет фонарей. Здесь он быстро опустился на колени. — Садись ко мне на спину! — произнес он, и когда Сибирочка, не медля ни минуты, исполнила его приказание, он вскочил снова на ноги и метнулся с девочкою на спине в самую чащу тайги. Однако бродяга Зуб не отставал в погоне за ними. |
| На кирасе у него висел серебряный крест Почетного легиона. Бродяга сорвал этот крест, исчезнувший тут же в одном из глубоких тайников его шинели. Затем он нащупал карман для часов, обнаружил часы и взял их. Потом обшарил жилетные карманы, нашел кошелек и присвоил его себе. Когда его старания помочь умирающему достигли этой стадии, офицер внезапно открыл глаза. – Спасибо, – пробормотал он слабым голосом. Резкость движений прикасавшегося к нему человека, ночная прохлада, свободно вдыхаемый свежий воздух вернули ему сознание. Бродяга ничего не ответил. Он насторожился. В отдалении послышался шум шагов: вероятно, приближался какой-нибудь патруль. – Кто выиграл сражение? – чуть слышным от смертельной слабости голосом спросил офицер. – Англичане, – ответил грабитель. Офицер продолжал: – Поищите в моих карманах. Вы найдете там часы и кошелек. Возьмите их себе. Это было уже сделано. Однако бродяга сделал вид, что ищет, потом ответил: – Карманы пусты. – Меня ограбили, – сказал офицер, – жаль. Это досталось бы вам. Шаги патрульных слышались все отчетливее. – Кто-то идет, – прошептал бродяга, собираясь встать. Офицер, с трудом приподняв руку, удержал его: – Вы спасли мне жизнь. Кто вы? Грабитель быстро, шепотом, ответил: – Я, как и вы, служу во французской армии. Сейчас я должен вас оставить. Если меня здесь схватят, я буду расстрелян. Я спас вам жизнь. Теперь сами выпутывайтесь из беды, как знаете. – В каком вы чине? – Сержант. – Ваша фамилия? – Тенардье. – Я не забуду ее, – сказал офицер. – А вы запомните мою. Моя фамилия Понмерси. Книга вторая Корабль «Орион» Глава 1 Номер 24601 становится номером 9430 Жан Вальжан был опять арестован. Читатель не посетует, если мы не станем задерживаться на печальных подробностях этого события. Мы ограничимся лишь тем, что приведем здесь две краткие заметки, опубликованные газетами того времени несколько месяцев спустя после поразительного происшествия в Монрейле-Приморском. Эти заметки несколько кратки, но не следует забывать, что в то время еще не существовало «Судебной газеты». |
| Невельская Екатерина Ивановна (р. 1835), жена Невельского Г. И. – 48, 385, 804, 805, 891 Невельской Геннадий Иванович (1813–1876), исследователь Дальнего Востока, адмирал, начальник Амурской экспедиции 1849-55 гг., автор известных Чехову работ – 41, 46, 47–48, 108, 143, 168, 173, 177, 185, 222, 225, 375, 383, 385, 502, 507, 519, 783, 792, 801, 803, 804, 805, 839, 840, 841, 844, 856, 889, 891 Негелев Иоирд (р. 1837), крестьянин из ссыльных, содержатель «семейных бань» в Александровске – 106, 157, 327, 488, 822 «Неделя», ежедневн. лит. политич. газета. Петербург, 1866–1901, ред. изд. с 1874 г. П. А. Гайдебуров. с 1893 – В. П. Гайдебуров – 188, 757, 799, 827, 846 Некрасов Николай Алексеевич (1821–1878) – 35, 77, 134, 198, 532, 772, 829, 849 «Железная дорога» – 77 «Маша» – 128, 532, 849 «Размышление у парадного подъезда» – 35, 772 «Русские женщины» – 134, 829 Непомнящая Лукерья, «вавилонская блудница» – 74, 407, 810, 811 Непомнящая Наталья (р. 1864), поселка Александровского, бродяга – 70, 403, 810 Непомнящий Андрей (Заруба) (р. 1852), поселенец Рыковского – 402 Непомнящий Иван (р. 1845), поселенец Александровского, портной – 69, 401 Непомнящий Иван Петрович 35 лет (число лет входит в имя), поселенец Рыковского, женат на поселке Березниковой Марии – 69, 266, 402, 602, 862 Непомнящий Иван 20 л. (р. 1834), поселенец Рыковского, бродяга – 69 Непомнящий Мустафа (р. 1835), поселенец Андрее-Ивановского, бродяга – 69 Непомнящий Франц Осипович (р. 1843), поселенец Рыковского, бродяга – 69 Нерчинский старожил, псевдоним корреспондента «Московских ведомостей» – 353, 731–732, 884, 889 Нессельроде Карл Васильевич (1780–1862), граф, министр иностранных дел (1816–1856) – 383, 804 «Нива», еженедельн. петерб. иллюстрированный литерат. и политич. журнал, изд. А. Ф. Маркса (1870–1918) – 645, 782 Никитин, лавочник в Александровске – 90, 340, 468, 818, 834, 882 Никитин И. А., ученик Иркутского технического училища, один из спутников Чехова в сибирском путешествии – 28, 29, 31, 34, 751 Николаев, майор («легендарный майор»), начальник Дуйского поста, первый начальник Сахалина в 1860-е гг. – 178, 179, 316–317, 321, 322, 512, 513, 525, 654, 655, 656–657, 664, 828, 842 |
| Поступающий по совести человек кажется всем каким-то юродивым, а между тем, «как его такого не любить», как не умиляться в душе пред его поведением? Человек и сам рад бы так поступать, если бы не было это так трудно, если бы не мешала обстановка, среда, которая связывает ему руки и волю. Способность непосредственно понимать все величие добродетели, ее безусловную ценность человек не теряет на самых низких ступенях своего падения и в самом разгаре страстей. Как часто один вид невинного, безгрешного дитяти останавливает преступную руку, одна встреча с ним служит началом поворота всей жизни человека. Часто пример искренней доброты, нелицемерной христианственности, так поражает злодея, что он решает покаяться и потом живет по новому. Бездомный бродяга, каторжник, отовсюду прогнанный, всеми избегаемый, приходит вечером в скромное жилище бедного епископа. Цинично заявляет, что он бродяга, но не смотря на это заявление, получает кров и ночлег. Эта чистая христианская доверчивость к нему – бродяге и каторжнику, очевидно, показалась ему сентиментальной, смешной, а может быть, неискренней: он отвечает на нее тем, что утром уходя ворует серебрянные подсвечники епископа. Посмотрим-де, как ваша неглубокая, деланная сентиментальность разъярится на эту мою благодарность (преступник верит в достоинство добродетели, но не думает, чтобы можно ее исполнять, чтобы на самом деле нашелся человек, который искренно и неизменно ей служил). Скоро его поймала полиция и привела к тому же епископу. Бродяга, вероятно, со злорадством приготовился посмотреть, сохранит ли теперь свою кротость смиренный епископ. И вдруг, вместо ожидаемых обличений, епископ делает вид, что он сам подарил свои подсвечники бродяге, и велит экономке принести ему и остальные, незахваченные им вчера… Полиция отпускает бродягу на свободу. Теперь бродяга видит, что епископ не на словах только, не для виду, а на самом деле, живет добродетельно. Это открытие так поражает каторжника, что он и сам решается быть добродетельным, и всю свою жизнь посвящает на служение ближним, а потом добровольно отдает себя в руки правосудия. До тех пор он думал, что добродетель вещь недурная, что совесть говорит всегда о святых вещах, но никогда не верил, чтобы все это было так и на деле, все это ему представлялось лишь сладкими словами, лишь праздными мечтаниями. Теперь же видит, что такая жизнь не мечта, а действительность, что следовательно, и для него она возможна. Теперь он доверчиво отдается внутреннему голосу своего сердца, прислушивается к нему, верит в него и порывает с прежним («Отверженный» Виктора Гюго). |
| Ведь дверь-то ему открывала экономка! И наконец затратить столько усилий, чтобы уничтожить труп, и оставить в комнате трость, чтобы все знали, кто преступник! Согласитесь, Лестрейд, это маловероятно. – Что касается трости, мистер Холмс, вам известно не хуже, чем мне: преступники часто волнуются и делают то, чего бы никогда не сделали в нормальном состоянии. Скорее всего он просто побоялся вернуться за тростью в спальню. Попробуйте придумать версию, которая объясняла бы факты лучше, чем моя. – Можно придумать сколько угодно, – пожал плечами Холмс. – Пожалуйста, вот вполне правдоподобный вариант. Дарю его как рабочую гипотезу. Какой-то бродяга идет мимо дома и видит благодаря поднятой портьере в спальне двоих. Поверенный уходит. Входит бродяга, замечает трость, хватает ее, убивает Олдейкра. И, устроив пожар с сожжением, исчезает. – Зачем бродяге сжигать труп? – А зачем Макфарлейну? – Чтобы уничтожить улики. – А бродяга хотел сделать вид, что вообще никакого убийства не было. – Почему же бродяга ничего не взял? – Потому что увидел, что бумаги не представляют никакой ценности. Лестрейд покачал головой, хотя мне показалось, что вид у него стал чуть менее самоуверенный. – Если вам угодно, мистер Холмс, ищите своего бродягу, а мы уж займемся Макфарлейном. Кто прав, покажет будущее. Но советую вам, мистер Холмс, обратить внимание на следующее обстоятельство: как удалось установить, не пропала ни одна бумага, а Макфарлейн – единственный человек на свете, кому не надо было ничего брать. Будучи законным наследником, он и так должен был все получить. Этот довод как будто произвел на моего друга впечатление. – Не могу отрицать, – сказал он, – что некоторые обстоятельства явно свидетельствуют в пользу вашей версии. Я только высказал мысль, что возможны и другие. Впрочем, как вы справедливо заметили, будущее покажет. До свидания. Если вы не возражаете, я сегодня буду в Норвуде, посмотрю, как подвигается дело. Как только за инспектором закрылась дверь, мой друг вскочил с кресла и стал энергично собираться, как человек, которому предстоит любимая работа. |
| – Чего ж ты плачешь? – Пишут жалостно! За иную книжечку пятачок дашь, а плачешь и стенаешь до чрезвычайности. – Отец твой помер? – спрашивает Птаха. – Не знаю, парень. Не знаю я своего родителя, нечего греха таить. Я так об себе рассуждаю, что у маменьки я был незаконнорожденное дитё. Моя маменька весь свой век при господах жили и не желали за простого мужика выйтить… – И на барина налетела, – усмехается Птаха. – Не соблюли себя, это точно. Были оне благочестивые, богобоязненные, но девства не сохранили. Оно, конечно, грех, великий грех, что и говорить, но зато, может, во мне дворянская кровь есть. Может, только по званию я мужик, а в естестве благородный господин. Говорит все это «благородный господин» тихим, слащавым тенорком, морща свой узенький лобик и издавая красным озябшим носиком скрипящие звуки. Птаха слушает, удивленно косится на него и не перестает пожимать плечами. Пройдя верст шесть, сотские и бродяга садятся на бугорке отдохнуть. – Собака и та свою кличку помнит, – бормочет Птаха. – Меня знать Андрюшка, его – Никандра, у каждого человека свое святое имя есть, и никак это имя забыть нельзя! Никак! – Кому какая надобность мое имя знать? – вздыхает бродяга, подпирая кулачком щеку. – И какая мне от этого польза? Ежели б мне дозволили идти, куда я хочу, а то ведь хуже теперешнего будет. Я, братцы православные, знаю закон. Теперя я бродяга, не помнящий родства, и самое большее, ежели меня в Восточную Сибирь присудят и тридцать не то сорок плетей дадут, а ежели я им свое настоящее имя и звание скажу, то опять они меня в каторжную работу пошлют. Я знаю! – А нешто ты был в каторжной работе? – Был, друг милый. Четыре года с бритой головой ходил и кандалы носил. – За какое дело? – За душегубство, добрый человек! Когда я еще мальчишкой был, этак годов восемнадцати, маменька моя по нечаянности барину заместо соды и кислоты мышьяку в стакан всыпали. Коробок разных в кладовой много было, перепутать нетрудно… Бродяга вздыхает, покачивает головой и говорит: – Они благочестивые были, но кто их знает, чужая душа – дремучий лес! Может, по нечаянности, а может, не могли в душе своей той обиды стерпеть, что барин к себе новую слугу приблизил… Может, нарочно ему всыпали, бог знает! Мал я был тогда и не понимал всего… Теперь я помню, что барин действительно взял себе другую наложницу и маменька сильно огорчались. Почитай, нас потом года два судили… Маменьку осудили на каторгу на двадцать лет, меня за мое малолетство только на семь. |
| Случается, что православный русский мужичок на вопрос, как его зовут, отвечает не шутя: «Карл». Это бродяга, который по дороге сменился именем с каким-то немцем. Таких, помнится, записано мною двое: Карл Лангер и Карл Карлов. Есть каторжный, которого зовут Наполеоном. Есть женщина-бродяга Прасковья, она же Марья. Что касается фамилий, то по какой-то странной случайности на Сахалине много Богдановых и Беспаловых. Много курьезных фамилий: Шкандыба, Желудок, Безбожный, Зевака. Татарские фамилии, как мне говорили, сохраняют и на Сахалине, несмотря на лишение всех прав состояния, приставки и частицы, означающие высокие звания и титулы. Насколько это верно, не знаю, но ханов, султанов и оглы записал я немало. У бродяг самое употребительное имя Иван, а фамилия Непомнящий. Вот несколько бродяжеских прозвищ: Мустафа Непомнящий, Василий Безотечества, Франц Непомнящий, Иван Непомнящий 20 лет, Яков Беспрозвания, бродяга Иван 35 лет, Человек Неизвестного Звания. В этой же строке я отмечал отношения записываемого к хозяину: жена, сын, сожительница, работник, жилец, сын жильца и т. д. Записывая детей, я отличал законно– и незаконнорожденных, родных и приемных. Кстати сказать, приемыши часто встречаются на Сахалине, и мне приходилось записывать не только приемных детей, но и приемных отцов. Многие из живущих в избах относятся к хозяевам как совладельцы или половинщики. В обоих северных округах на одном участке сидят по два и даже по три владельца, и так – больше, чем в половине хозяйств; поселенец садится на участок, строит дом и обзаводится хозяйством, а через два-три года ему сажают совладельца или же один участок дают сразу двум поселенцам. Это происходит от нежеланья и неуменья администрации приискивать новые места для поселений. Бывает и так, что отбывший каторгу просит, чтобы ему позволили поселиться в таком посту или селении, где усадебных мест уже нет, и его поневоле приходится сажать уже на готовое хозяйство. Количество совладельцев особенно увеличивается после объявления высочайших манифестов, когда администрация бывает вынуждена приискивать места сразу для нескольких сотен душ. |
| – Кроме платья, что на мне, да этого коня, у меня нет никакого имущества. – Но ты хорошо одет, и лошадь у тебя превосходная, – заметил Дорвард. – Какие же у тебя средства существования? – Я ем, когда голоден, пью, когда чувствую жажду, а средств существования у меня нет, кроме случайных, когда мне их посылает судьба, – ответил бродяга. – Каким же законам ты повинуешься? – Никаким. Я слушаюсь кого хочу или кого заставит слушаться нужда, – сказал цыган. – Но есть же у вас начальник? Кто он? – Старший в роде, если я захочу его признать, а не захочу – живу без начальства. – Так, значит, вы лишены всего, что связывает других людей! – воскликнул изумленный Квентин. – У вас нет ни законов, ни начальников, ни определенных средств к жизни, ни домашнего очага! Да сжалится над вами небо – у вас нет родины, и – да просветит и простит вас Всевышний! – вы не веруете в Бога! Так что же у вас есть, если нет ни правительства, ни семьи, ни религии? – У меня есть свобода, – ответил цыган. – Я ни перед кем не гну спину и никого не признаю. Иду куда хочу, живу как могу и умру, когда настанет мой час. – Но ведь по произволу каждого судьи тебя могут казнить? – Так что же? Рано или поздно – все равно надо умирать. – А если тебя посадят в тюрьму, – спросил шотландец, – где же тогда будет твоя хваленая свобода? – В моих мыслях, которые никакая цепь не в силах сковать, – ответил цыган. – В то время как ваш разум, даже когда тело свободно, скован вашими законами и предрассудками, вашими собственными измышлениями об общественных и семейных обязанностях, такие, как я, свободны духом, хотя бы их тело было в оковах. Вы же скованы даже тогда, когда ваши члены свободны. – Однако свобода твоего духа едва ли может уменьшить тяжесть твоих цепей, – заметил Дорвард. – Недолго можно и потерпеть, – возразил бродяга. – Если же мне не удастся вырваться на волю самому или не помогут товарищи, умереть всегда в моей власти, а смерть – это самая полная свобода! Наступило довольно продолжительное молчание, которое Квентин прервал наконец новым вопросом: |
| — Ну тебя к свиньям!.. С тобой и впрямь беды наживешь, — буркнул в ответ ему товарищ и, взяв деньги, направился в сторону, подумав про себя: «У него на чердаке не в порядке, пусть его схватят и в сумасшедший дом упрячут… Надоел хуже горькой редьки!..» Между тем другой прохожий ползком, крадучись приблизился к маленькой крайней хатке… Это была сибирская заимка в три окна, в стороне от села… Кругом — невысокий забор, кой-какие угодья, дальше — еще изба, не то сарай, не то старая баня с окном, которое зияло своим черным отверстием. Окна в жилом доме были накрепко закрыты ставнями, и сквозь щели пробивались узенькие полоски света. Несчастный бродяга или беглый (конечно, это был именно бродяга, подползший к этому дому с недобрыми намерениями) приподнялся около окон… Он протянул вперед руки, как бы лаская и охватывая дом, прильнул к щели и весь затрясся… Из его груди вырывались сдержанные глухие вздохи и едва слышные стоны… Он боялся, вероятно, что его услышат… Но кругом была невозмутимая тишина. Собаки лаяли вдали, колотушка сторожа слышалась еще дальше… В маленьком доме как будто все заснули или вымерли. Бродяга, шатаясь, побрел около дома и остановился около избы с одним окном. Он забыл и про лютый мороз, и про опасность быть пойманным. Он приподнялся на цыпочки и заглянул в окно… Оно было небольшое, — едва могла пролезть голова, — без ставней, без стекол, просто какое-то странное отверстие, неизвестно для чего… (В Сибири во многих селах и сейчас есть обычай в избах делать открытые окна, на них кладут хлеб, деньги. Про это подаяние знают бродяги и ночью уносят их.) И вдруг в этом окне мелькнула детская рука. «Тут положу… Прежний весь взяли… Должно быть, прошли…» — прошептал детский голос. Руки стали что-то шарить и укладывать. Едва они сделали движение по подоконнику, как внезапно их схватили другие руки — большие, сильные, холодные. Мальчик ахнул, хотел громко крикнуть, но его рот зажали, голову охватили те же сильные и холодные руки. «Молчи! Молчи, милый! Кеша, не пугайся… Молчи!» — послышался чей-то шепот и глухое, сдавленное рыдание. Затем на мгновение наступила тишина… |
|
|
