| Платона должно дать почву для научного построения полной биографии знаменитого иерарха, освещающей все стороны его могучей пастырской личности. Столетняя годовщина со дня кончины м. Платона должна быть ознаменована, прежде всего, трудами в этом направлении, попытками воссоздать доселе не вполне выяснившиеся, или, по крайней мере, оживить в общественном сознании полузабытые черты исторического облика великого иерарха. Самый день кончины м. Платона следовало бы ознаменовать торжественным поминовением и. Платона, по примеру недавнего торжества в память патр. Гермогена... Центром торжеств безусловно должна быть Троице-Сергиева Лавра с исторически связанными с ней учреждениями: Вифанским монастырем, Московской Духовной Академией и Вифанской Семинарией. С Троицкой Лаврой связана вся жизнь м. Платона. Вступив в нее 21 года жизни, около 18 июля 1758 года 1667 , в качестве учителя риторики Троицкой Семинарии, он в —219— том же году 14 августа принимает в ней пострижение в монашество и затем исправляет должность перводиакона 1668 ; через год (1759) становится префектом семинарии и учителем философии, и первым соборным иеромонахом 1669 , в 1761 году – ректором семинарии, в 1763 – наместником Лавры; наконец, с июля 1766 года 1670 и до конца жизни, в продолжении почти пятидесяти лет, ее архимандритом. «По самую смерть не было для него милее и любезнее во всем свете места паче Лавры» 1671 . Сюда он всегда стремился душой и среди шумного блеска придворной жизни, и среди скорбей и тревог епархиального управления, и со слезами отсюда выезжал, отправляясь время от времени, в северную столицу 1672 . Здесь провел он преимущественно последние два десятка лет своей жизни 1673 , и здесь совершен над ним чин погребения. Здесь все носит следы его забот и трудов, начиная от вековой святыни русского народа – Троицкого Собора, с мощами великого печальника русской земли, и кончая мелкими пристройками 1674 , – от главнейших начал ее жизненного строя и до отдельных обычаев и порядков 1675 . Печать могучего духа незабвенного иерарха лежит здесь на всем вместе с печатью духа его великого ученика – митрополита Филарета. |
| невозможно: вместе с тем он вполне соглашался и с элеатским учением, что истинно сущее должно быть постоянным и пребывающим, чуждым всякого изменения… Учитель его Сократ в определении понятий видел единственный источник истины; Платон, таким образом, думал, что надо только перенести в метафизику и натурфилософию приемы этого познания, служившего у Сократа этическим интересам, чтобы найти истинно сущее. Что сущее, как учили элеаты, должно быть в последней инстанции единым, это для Платона не подлежало никакому сомнению; познание при помощи понятий и должно вести к этому единому, – подобным же образом, как мы восходим от индивидуальных вещей к видовым понятиям, а от последних к понятиям родовым и так далее до самого высшего и всеобъемлющего родового понятия. Отожествляя видовые понятия с понятием лучшего или с понятием относительных целей, он высшее родовое понятие единого сущего отожествил с понятием просто блага, или абсолютной цели; таким образом, по примеру Эвклида, он произвел синтез Парменидовской и Сократовской точек зрения. А отожествляя, далее, единое сущее, или абсолютную все определяющую цель, или благо с душою мipa, он сливает высший принцип Анаксагора с принципом Сократа; поскольку же эта разумная, действующая по целям и абсолютно благая душа мipa тожественна с Богом, Платон, стало быть, сливает оба эти принципа с монотеистическим понятием о Боге Ксенофана (SS. 27–28). С другой стороны, Платон произвел также синтез Сократовского учения о понятиях с пифагорейским учением о числах, сближая лежащие в основе Сократовских понятий метафизические объекты с идеальными числами пифагорейцев (S. 28). Наконец, и от атомистов Платон заимствовал взгляд, что чувственный мip состоит из сущего и несущего, или представляет смесь их; отсюда же заимствует Платон и свой взгляд на несущее, как на пространство, хотя, впрочем, в его учении пустое пространство и не имеет того значения, как у атомистов (SS. 28–29). Из этого обзора мы видим, что исходные пункты Платоновой метафизики представляются Гартману сложной амальгамой различных |
| 4044 Как отголосок преданий о музыкальном времени м. Платона среди воспитанников Вифанской семинарии долгое время существовало предание, что Платоновские музыкальные инструменты сохраняются внутри подставки, на которой стоял орган. Но их там не оказалось и легенду заменила фактическая история, которая пролила свет, куда девались музыкальные инструменты времен Платона. Один из воспитанников Вифанской семинарии, окончивший в ней курс 1838 г. П.С. Казанский в своих записках пишет: основатель нашей семинарии, человек с глубоким умом и теплым любящим сердцем, основывая её в уединенном месте, желал, чтобы ученики развлекали себя невинными благородными удовольствиями и поэтому поощрял занятие музыкою. В главной зале он поставил орган, дозволял заводить гусли, скрипки, флейты, гитары, на свой счет купил виолончель и треугольники. С его времени начальники семинарии сами иногда в свободное время собирали музыкантов семинаристов и слушали их игру. Но бывший при П.С. Казанском ректор – почитатель памяти Платона, но чуждый его духа – и его не понимавший «изломал мало-помалу все гусли, скрипки, гитары, разбил большею частью об головы и спины игравших. И притихли звуки музыки в нашей семинарии». Притихли звуки, которыми высокая мысль и любовь к изящному настраивала мысли и чувства юных муз на высокий мелодичный широкий тон и падение возвышенного тона сказалось в жизни семинарии развитием низменного. Высокая мысль и тонкое чувство просвещенного светом сердечной благодатной веры созидателя национального духовного про- —680— свещения не скоро могли проникать чрез толщину узких мудрований и грубых чувств не только его современников, но и потомков. Но божественный огонь, который горел в душе великого строителя семинарии окрылял мысль и возжигал сердца, не погас. Горение огня великих мужей никогда не остается без влияния на потомство и всегда отражается в исторической жизни народа. Воспевая славу отца Феба – Платона, любимый ученик отца писал: Любовь есть гений наш: сей гений не умрет. Сей честный гений не умрет, Он наши мысли окрыляя Сердца Музы юные распаляя Превысит молнии полет; И дух неся в эфир, там в солнце разродится. |
| Философские учения о бессмертии представляют в сущности критику, отрицание, поправку или обоснование представлений посмертного существования созданных народным воображением или исповедуемых религиями. Этот материал – фольклора и религий не затронут автором. А между тем он есть та почва, на которой выросли воззрения и Платона, и Аристотеля, и позднейших мыслителей. В религиозно-психологических представлениях Египта, Индии, Элевзинских мистерий автор нашёл бы и основу, и восполнение философских умозрений. Автор, по-видимому, ограничивает свою задачу исследованием философских учений, но с истинной пользой для философии он мог бы опустить некоторые из излагаемых им философских воззрений и, привнеся материал не философский, а фольклора и религий, мог бы выяснить и происхождение важных философских учений и дать ключ к пониманию некоторых элементов этих учений. Так, анализируя понятие идеи у Платона и формы у Аристотеля, г. Малинин легко достигает вывода, что эти философы не признавали сознательного бессмертия. Он готов даже сделать ещё более радикальные выводы из их воззрений. Бессмертная идея Платона оказывается чем-то отдельным от человека, даже его ангелом хранителем, её бессмертие не есть, значит, бессмертие человеческой души (61 и 67 стр.). Форма Аристотеля, наоборот, оказывается функцией организма и, следовательно, должна погибнуть вместе с ним (230, 231, 234). Но автор не только должен знать, а и на самом деле знает, что идея и форма двух величайших мыслителей Греции имеют многообразное значение. Должен бы был автор знать, что идея Платона представляет много раз отмечавшееся сходство с народными арийскими верованиями, которые наиболее раскрыты в учении персидской религии о ферверах или фравашах и в римской о гениях. Ферверы, это – идеальные образы вещей, существующие реально. Земная действительность представляет собой и отражение ферверов и вместе с тем уклонение от них. Человек отражает собой фервера, но в то же время как его фервер —350— весь состоит из добра, человек своими тёмными сторонами уклоняется и отступает от него. |
| Здесь обитает „род истинного знания“ или иначе идея самой науки, а недалеко от нее живет „сущность поистине существующая (οσα ντως οσα), не имеющая ни цвета, ни —128— фигуры, ни чего-нибудь доступного осязанию“. Это место Розмини считает монотеистическим исповеданием Платона, ибо единая идея науки, ведающей и обосновывающей множество, коренится в абсолютном бытии совершенно сверхчувственного характера 2624 . Отдельные и многие боги обитают на небе, а не в этой занебесной сфере в каковой обитает лишь их единая божественная сущность (τ τν θεν γνος). Этим самым Платон оставляет грубую популярную доктрину о звездах-богах, принятую и закрепленную Аристотелем 2625 , считая что она не имеет за собой никаких логических оснований (οδ ξ νς λγου λελογισμνου) и истолковывает традиционное небо абсолютно духовно, раскрывая тайный и глубокий смысл вековых преданий, теряющихся в глуби веков 2626 . Небо всей древности превращается у Платона в мир идеальных сущностей, в место умопостигаемое, и божественный элемент в природе, который у греков и у „варваров“ отождествляется с небом, познаётся в своей чисто интеллектуальной природе, как идеальное бытие 2627 . Розмини важно установить, что эта доктрина не была личным созданием философского гения Платона, что Платон только переработал и досказал тысячелетние традиции. Вопреки Аристотелю и подвергая его известия критике, Розмини утверждает, что у Пифагорейцев существовало принципиальное различие между чувственными и сверхчувственными числами, этими прототипами Платоновских идей, и что Платон в своем учении об идеях опирался на пифагорейские традиции 2628 . С другой стороны Розмини считает совершенно правильными неоплатонические толкования учения Эмпедокла „подобное познается подобным“, учения тоже восходящего к пифагорейским традициям. Под подобием Розмини с неоплатониками разумеет то самое, что потом Платон обозначил словом идея, ведь идеи Платона созданы главным образом для того, чтоб объяснить тоже- —129— ственное и сходное в вещах 2629 . |
| —332— непременно возвратить все деньги по принадлежности, с кого сколько получено 602 . Чувствуя в себе избыток духовных сил и желая принести их все на пользу церкви и общества, Платон считал себя вправе не только как епархиальный архиерей, но и как человек, сослуживший уже немалую службу Церкви, требовать, чтоб к его мнению и голосу прислушивались или, по крайней мере, относились с уважением и не присылали к исполнению такие указы, которые шли против его совести и пользы Церкви, внося в жизнь Церкви, вместо канонических, «светские» начала 603 . Но Петербург постоянно напоминал Платону, что он не признает никаких иных, нравственных прав и отношений, кроме юридического своего права приказания к безусловному исполнению. Это означало полное отрицание той атмосферы дружески-братских отношений, вне которой Платон не представлял —333— себе добра и потому не умел и не мог работать. Платон переживал тяжелые нравственные страдания. Филарет пережил гораздо сильнейший удар человеческой несправедливости, какого не переживал никогда Платон. Он испытал со стороны Петербурга несправедливость, для верующего человека вообще, и самоотверженного деятеля церкви, в особенности, тягчайшую из всех: обвинение в неправославии. Изданный им, образованнейшим архипастырем Церкви, катехизис был запрещен Синодом, как оказавшийся неправославным перед лицом невежественного мирянина, «который по своему произволу произвел себя не только в богослова, но и в судью веры и Церкви...» 604 . К голосу изгнанного Филарета Петербург прислушивается и даже очень желает попользоваться гениальным умом архипастыря, но обязательным для себя его нравственный авторитет признавать отказывается; мнения Филарета спрашивают, но решают и приказывают без его участия, нередко вопреки церковным канонам, по началам «светским» 605 . Приносящий свои труды в жертву только Богу, Филарет, сознавая несправедливость оценки его трудов другими, не испытывает сильного нравственного чувства обиды за пренебрежение его трудов и его личности: он делает для Бога, a не для них, а потому неблагодарности здесь со стороны последних нет. Филарет скорбит 606 , но острие скорби не доходит до сокровеннейшей основы его душевной жизни. Филарет хранит величавое спокойствие 607 . He тο |
| В 1780-х годах Платон с особенной энергией принялся за приведение в исполнение давнишних, но плохо действовавших узаконений о безместном духовенстве, которое производило множество безобразий и соблазна по Москве: воспользовавшись поднятым в 1784 г. разбором духовенства, он в два года успел вывести всех безмест- —331— ных и кроме того домовых священнослужителей, которые тоже, как и безместные, служили по найму у разных вельмож, а иногда выходили и на крестец; все они, кроме запрещенных в священнослужении, были распределены по штатным местам. Но только лишь эта мера возымела надлежащий успех, как по Москве поднялся ропот, что мало стало по церквям ранних литургий, а знатные люди обратились с жалобами на него в Петербург, что де отнял у них домовых или крестовых попов; из Петербурга пришел от Высочайшего имени запрос о причине таковых распоряжений 599 . «Пишет ко мне Императрица, – сообщает Платон Амвросию от 4 февраля 1786 г., – чтобы я ее уведомил, зачем священники, так называемые ранние, лишены своих мест, и почему не совершаются литургии, называемые ранними. Я послал к ней все, что нужно по этому делу. Что выйдет, не знаю, но лучшего не жду. Так-то угодно Богу быть нам волнуемым напастей бурею. Ждем погоды, но непогода усиливается...» 600 . Через месяц Платон беспокойно пишет к тому же Амвросию: «о ранних попах, уже шестая неделя, нет ничего. Что будет, не знаю» 601 . В 1788 году «кто-то донес на Платона, что он сделал новый противозаконный налог на белое священство, несмотря на то, что последнее еще в 1764 году освобождено было от всяких сборов старого церковного тягла. Дело было в том, что, вследствие недостатка сумм, отпускавшихся на содержание академической бурсы и крайне бедственного положения бурсаков, Платон, как и все почти архиереи того времени, вздумал обратиться в этом случае к помощи духовенства и выдал по епархиям указ о добровольных пожертвованиях причтов в пользу бедных академистов. Из Петербурга, не разобрав дела, прислали ему самый обидный выговор, через вице-губернатора Еропкина, потребовали ответа, на каком основании он затеял этот новозаведенный налог, и указали |
| В ряду мн. недостатков древней мысли, по мнению Е., присутствует один, хотя и непроизвольный, но зато сильно влияющий на нее,- это испорченность человеческой природы, находящейся вдали от истинного Бога. Этим Е. и объясняет большинство ошибок Платона: «...он отклонялся и говорил более по-человечески, нежели согласно с истиной» (Ibid . XI 28. 18-19). Т. о., помимо традиц. обвинений в адрес Платона Е. выражает и новую мысль о том, что Платон является «очень человеческим», подчеркивая слабую сторону философского умозрения -неизбежно предположительный характер его поиска и легкость отказа от строгой логики. Е., хотя он отдает должное и достижениям разума, старается не осудить Платона, но лишь указать на предпочтительность знания не «человеческого». В положительных аспектах учения, согласно Е., Платон-личность и Платон-философ неразличимы: «Я живо восхищаюсь этим человеком... идеи которого мне дороги и близки» (Ibid. XIII 18. 17). Е. ценит Платона не только из-за близости, к-рую он видит между мыслями Платона и учением Моисея, но также потому, что тот подготовил христианству, говорящему по-гречески, богословский и философский понятийный фундамент: «В самом деле, кто такой Платон, как не говорящий по-аттически Моисей?» (Ibid. XI 10, 14. 4-5). Е. благодарен ему за четкий и ясный язык, помогающий христианам, воспитанным в традиции античности, лучше понять учение Моисея. Платон имел возможность встретиться с библейской мыслью, и Е. отметил присутствие истинного знания в его учении. Богословие Е. высказывался по всем наиболее актуальным для его времени догматическим вопросам. В «Евангельском доказательстве», еще за неск. лет до I Вселенского Собора, он обращался к рассмотрению тринитарной проблематики, рассуждая о том, в каких отношениях находятся Бог Отец и Бог Сын, а также достаточно подробно останавливался на вопросах христологии. Ко времени Собора его триадология, получившая выражение в «Евангельском доказательстве», представляется полностью сложившейся; она не претерпела серьезных изменений и после 325 г. Т. о., тринитарные взгляды Е. сформировались до появления лжеучения Ария, и потому он не мог быть последователем этого ересиарха, в чем его обвиняли блж. Иероним, Феодорит, святители Епифаний и Фотий. |
| Успенского, не было оснований категорически утверждать, что направление философии И. Итала носило несомненно платоновский характер; нельзя было заранее утверждать и того, что содержание одиннадцати глав синодика можно рассмотреть с точки зрения философских начал Платона. Судя по научным авторитетам, с которыми И. Итал имел дело, скорее можно было предположить, что содержание одиннадцати глав нельзя будет рассмотреть с точки зрения одной философии Платона, что на нем, скорее всего, должны были отразиться и другие влияния. Что содержание одиннадцати глав нельзя было рассмотреть с точки зрения одной только философии Платона, это тотчас же и обнаружилось. Несмотря на то, что платоновское направление философии И. Итала, по словам Успенского, было несомненным и что содержание одиннадцати глав представляло собой применение начал этой философии, тем не менее как только он задумал рассматривать содержание их с означенной точки зрения, его намерение встретило непреодолимые препятствия. «Хотя философский характер деятельности И. Итала, говорит он, несомненен, но встречаются непреодолимые трудности к ознакомлению с направлением его мышления» 220 . Ф.Ив. Успенский не говорит, какого рода препятствия мешают ему рассмотреть содержание одиннадцати глав; но высказывает сожаление, что сочинения И. Итала не изданы и что нет возможности и судить о направлении его философского мышления» 221 . Но эта ссылка здесь имеет мало значения, потому что он хотел рассматривать содержание одиннадцати глав, которые представляют собой применение начал философии Платона и которые, как таковые, не должны были заключать в себе внутренних противоречий. А между тем в самом содержании глав он встретил непреодолимые препятствия. Учение одиннадцати глав никак не вкладывалось в рамки чистой философии Платона, которые выставил Ф.Ив. Успенский в самом начале и в которые теперь нужно было вложить учение одиннадцати глав. В них с одной стороны содержалось учение об идеях (8 гл.), о небе, земле и всех тварях вечных и безначальных (4 гл.); а с другой стороны учение о безначальной материи (4 гл.), о воскресении и о последнем суде (9 гл.), о душепреселении и даже об уничтожении некоторых душ (3 гл.). |
| Тогда Платон, не увольняя Никольского, написал: «стараться учителю, чтоб учеников, хотя двоих представить на свое место к обучению французского и немецкого языков способных и достойных.» 236 . Избран был Иван Сокольский, учившийся в университете. Его место занял реформатский пастор из Галле Антоний Оренов, который кроме французского и немецкого учил еще голландскому языку, сфере и географии. До нас дошел отзыв о его преподавании за два месяца 1786 года: он по латыни диктовал ученикам русскую историю, а ученики тотчас же переводили ее на французский и немецкий языки: также точно читал им географию. В 1787 году явился в семинарии новый знаток новых языков, конной гвардии вахмистр Михаил Вышеславцев, который изъявил желание слушать богословские лекции, но его посадили в риторику и вместе с тем заставили быть помощником Оренова в преподавании французского и немецкого языков. В 1789 году слушал он уроки философские и был после Оренова самостоятельным учителем. На французском классе он переводил Сореня (Saurin), на немецком Геллерта. В 1794 году класс французский закрыт, и открыт вновь в 1797 году при императоре Павле, который дал относительно сего приказ 24 апреля в Вифании. Учителем французского языка определен Савва (посл Симеон) Крылов, учившейся в университете вместе с Степаном Платоновым, который иазначен учителем немецкого языка. Когда семинарское начальство представляло Платону свои соображения относительно преподавания того и друтого языка, Платон дал резолюцией «чтоже представляется, дабы им (учителям французского и не- мецкого) наиболее упражнять учеников в разговорах, чтоб удобно на тех языках говорить могли, мы утверждаем во всей силе и подтверждаем всепримерно о том стараться и учителям и ректору с пре- фектом, а именно, чтоб они никогда между собою не говорили и в школах и в покоях, как только по-французски, или по-немецки.» 237 . Таким образом, заботясь постоянно, как мы видели, о живом знании новых языков, Платон не упускал ни одного случая, который бы мог доставить в этом отношении пользу семинарии. |
|
|
