| На даче Малама мы жили дружно. Стараниями Федотьева мы получили из складов Дюльбера старую, но вполне пригодную мягкую мебель, и в одной из комнат устроили нечто вроде гостиной. Свободные от службы офицеры собирались там по вечерам, пели песни хором, с удовольствием слушали отличное пение капитана Зборомирского, корнета Смирнова и часто приходившего к нам князя Сергея Георгиевича, герцога Лейхтенбергского, обладавшего недурным голосом. Ротмистр Каменский, аккомпанируя себе на гитаре, пел цыганские романсы, а поручик [с. 26] рассказывал анекдоты. Я, житель севера, любовался Крымом. Бывали еще совсем теплые, солнечные дни, цвели последние розы, и большие площадки в Дюльбере были покрыты пармскими фиалками. Я выходил в парк и на берег моря. Только однажды я увидал одну из великих княгинь, сидящую на скамейке. В черном пальто и теплом платке на голове она одиноко смотрела в дальнее море. Стараясь быть незамеченным, я удалился. Ни Великие Князья, ни Императрица никогда не покидали дворцов . Никто никогда не видал их гуляющими в своих роскошных парках. Только молодые князья из Ай-Тодора иногда приходили в Дюльбер или показывались вблизи своего дворца. [В сущности говоря нами никто не интересовался. Никакого контакта с лицами, которых мы охраняли, у нас не было. Ни разу во время наших обедов во дворце к нам никто не вышел. Как исключение было приглашение гусара Его Величества Орлова и литовца поручика Михальского на обед по случаю их полковых праздников. Великий Князь сам был гусаром и командовал этим полком, был и шефом Лейб-Гв[ардии] Литовского полка.] Все свои пожелания Императрица и [с. 27] Князь передавали нам через князя Вяземского и барона Сталя. Единственным исключением был князь Сергей Георгиевич, Герцог Лейхтенбергский. Этот добрейший и милейший человек всячески старался сблизиться с нами. Он постоянно во всякое время приходил к нам на дачу Малама и приглашал к себе. Часто вечером мы, званные и не званные, долго сидели у него в уютной комнате дворца. Иногда он угощал нас стаканом вина, но чаще и без всякого угощения мы засиживались у него, слушая интересные рассказы из его жизни. Скоро князь перешел с нами на «ты», но мы продолжали титуловать его «Ваше Высочество». Это ему не нравилось и он просил называть его просто Сергей Георгиевич. [Два-три раза он приглашал меня поехать с ним в Ялту поужинать где-нибудь в ресторане. Иногда в разговорах с ним я чувствовал, что он передает пожелания Великого Князя. Такая близость к члену Династии компенсировала нам вполне отчужденность других, и я сохраняю память о князе, как о светлой личности в моей жизни. Мне приятно, что и он помнит меня и передает мне приветы, бывая у моего брата в Ницце.] |
| Весьма замечательная по своему происхождению и характеру притча о суете человеческой жизни, первоначально появившаяся в греческих лицевых псалтирях, помещена также и в нашей псалтири в объяснение 143-го псалма. Притча эта, надписанная здесь „житие человече”, составляет иллюстрацию собственно к словам псалмопевца “человек суете уподобися». Картина имеет следующий вид: зверь единорог преследует бегущего от него человека; последний взбирается на дерево, у корня которого находятся две мыши – черная и белая, ниже – пасть странного змея. Сюжет этот в древности находил место не только в греческих и славянских псалтирях, различных редакций, но даже и в скульптуре, как напр. на южных дверях пармского ваптистерия, и на русских иконах. Смысл его, не ясный с первого раза, становится понятным из сопоставления его с притчей, рассказанной в истории о Варлааме и Иоасафе индийском царевиче (2 гл.) и занесенной в древние прологи. Старец Варлаам, как видно из названной истории и прологов, беседуя с царевичем Иоасафом, рассказал ему, между прочим, такую притчу о суете человеческой жизни. Некто, спасаясь от преследования единорога, упал в пропасть; но во время падения зацепился за ветви растущего здесь дерева. Посмотрев вниз, он с ужасом заметил пасть страшного змея, изрыгающую огонь, и двух мышей – черную и белую, которые грызли корень дерева. Опасность была велика; но когда погибающий увидел на дереве капли меда, то, презрев все ужасы, стал есть этот мед. Притча эта, по объяснению Варлаама, означает следующее: единорог – смерть, преследующая человека; пропасть – мир исполненный зла; дерево – человеческая жизнь; змей – адская утроба; мыши черная и белая – ночь и день; мед – сладость мира сего. Одного сопоставления этой притчи с миниатюрой достаточно для того, чтобы видеть, что они выражают собою одно и то же. Но это тождество становится совершенно очевидным и бесспорным в виду следующего, подмеченного нами, факта: в новгородском софийском соборе на северных дверях алтаря, имеющих древнее происхождение, воспроизведена именно эта притча, а над ней представлена и сама беседа Варлаама с Иоасафом царевичем, с соответствующими надписями. Ясно, что между двумя этими изображениями существует теснейшая связь, указываемая вышеприведенными литературными источниками. Единорог с таким аллегорическим значением является в нашей рукописи только один раз, и хотя изображение его повторено здесь еще три раза в псалмах 77, 91 и 103-м, но там он отнюдь не имеет такой широкой ассоциации. |
| В III, 67, 4 Фома спрашивает, может ли женщина крестить, и легко отметает возражения, выдвигаемые традицией. Крещение совершает Христос, но (здесь Фома ссылается на Павла в Кол 3:11, хотя та же мысль более ясно выражена в Гал 3:28) in Christo non est masculus neque femina [во Христе нет ни мужеского пола, ни женского], и если мужчина может крестить, значит, может и женщина. Далее он прибавляет (вот сила господствующего мнения!), что caput mulieris est vir [муж есть глава жены], так что женщина не должна совершать крещение, если рядом есть мужчины. Однако в своем ad primum Фома проводит четкое различие между «непозволением» (согласно обычаю) и «невозможностью»: по обычаю женщине крестить не дозволяется, однако право такое она имеет. А в ad tertium он проясняет, что, хотя на плотском уровне женщина представляет пассивное начало, а мужчина — активное, на духовном уровне это иерархическое деление не имеет силы, ибо и мужчины, и женщины действуют во Христе. Тем не менее, в Supplementum 39, 1 (который, напоминаю, не принадлежит его перу) Фома прямо ставит вопрос, может ли женщина стать священницей. В ответ он возвращается к символическому аргументу. Таинство — знак, и действительность его зависит не только от самой «вещи», но и от «знака вещи». Поскольку женщины живут в подчинении у мужчин и не обладают ни независимостью, ни достоинством, на женщину не следует возлагать обязанности священства. В ответе на вопрос, точной формулировки которого я не помню, Фома использует также аргумент propter libidinem [вследствие похоти]: иными словами, если священник — женщина, ее паства (мужчины!) может ее возжелать. Но ведь среди паствы священника есть и женщины: что, если какая-нибудь молоденькая девушка взволнуется греховными помыслами при виде красивого священника? (Вспомните рассуждение Стендаля в «Пармской обители», посвященное неудовлетворенной страсти, какую возбуждали проповеди Фабрицио дель Донго.) В истории Болонского университета упоминается некая Новелла д’Андреа, в XIV столетии преподававшая на кафедре: ее обязали читать лекции под вуалью, чтобы не отвлекать студентов своей красотой. Мне хотелось бы верить, что эта Новелла не была роковой соблазнительницей, — просто ее ученикам недоставало дисциплины. Так или иначе, мы видим, что к преподаванию женщины допускались, — однако были отлучены от gratia sermonis. |
| Как прежде Людовик II просил содействия империи против арабов, занявших Бари, так теперь Гуго предлагал одним ударом с суши разорить опасное гнездо в Фраксинете. Завязавшиеся по этому поводу сношения имели последствием не только совместный поход против арабов, но еще брачный союз между королевским и императорским домом. Когда Роман завел речь о французской принцессе и о браке ее с Романом, сыном Константина Порфирородного, то Гуго, отвечая на это предложение посольством в Константинополь, объяснил, что дочери у него нет, но что есть у него девица редкой красоты, прижитая им вне брака. Роман Лакапин, так как речь шла не об его сыновьях, а о представителе Македонской династии, не поставил затруднений из-за вопроса о внебрачном рождении невесты и послал Гуго условленную помощь и дары. Стратиг Лангобардии протоспафарий Пасхалий принял невесту от короля Гуго и препроводил ее в Константинополь в сопровождении епископа Пармского Сигфрида. Невеста при венчании получила имя Евдокии, но жила недолго и скончалась через пять лет. Византийский флот, приблизившись к берегам Прованса, навел страх на сарацин греческим огнем и обратил их в бегство. Но экспедиция не принесла ожидаемых плодов, так как возникшие между начальником греческого флота и предводителем сухопутных итальянских отрядов недоразумения нарушили между ними согласие и заставили отступить греческий флот. Независимо от рассказанного эпизода, имевшего лишь косвенное отношение к общей политике империи в Италии, Кордовский калифат занимал особенное место в планах Константина VII, имевших предметом своим остров Крит. Критские арабы были бельмом на глазу у империи. Они угрожали не границам, которые всегда находились на военном положении, а внутренним областям; они свободно плавали по Эгейскому морю, опустошая Грецию, Афон и прибрежные места. Правительство никогда не забывало критских корсаров, но требовалась слишком сложная операция, чтобы организовать против Крита новую экспедицию. Известно, что в 949 г. Константин повторил морской поход в Крит, который окончился так же постыдно, как экспедиция Имерия. |
| Е.Никифоров: - Здесь можете не стесняться, «Радонеж» - это монархическая организация в какой-то степени. По крайней мере, когда Гельман составлял список самых злобных организаций России, мы у него были записаны как монархо-фашисты. Вот так он нас ославил. А. Артамонов: - Замечательно! Как говорится, для наших оппонентов, Радонеж – «тот самый прицел, который, выражаясь словами поэта, как портрет - в полный рост». Иначе не скажешь. Доказывать целесообразность монархической власти можно долго и упорно и с точки зрения политологии, и социологии, причем это отнюдь не пустые слова. Но сначала ответ на конкретно поставленный вопрос. Дом Бурбонов Пармских существовал и существует, и даже сегодня является некоей политической силой на территории республиканской Франции. Вопросы, связанные с хотя бы теоретической возможностью возрождения королевской власти во Франции, никогда не снимались и не снимаются с повестки дня в этой стране. Многие, конечно, удивятся и скажут: «Как же так? 1789 год состоялся более 200 лет назад, а французский народ – приверженец демократ!» Потом, полагаю, последуют общеизвестные и избитые штампы. И, тем не менее, скажу следующее: мы знаем то, что XIX век во Франции был монархическим. Пусть правление Наполеона III и воплощало идею конституционной монархии. В 1914 году в парламенте Франции был поставлен вопрос о возвращении к монархической конституционной власти, и республиканская форма правления осталась жить большинством перевесом в один голос! То есть один голос решил фактически невозвращение к власти французского монарха. Это, во-первых. Во-вторых, что немаловажно, я могу вспомнить не столь давние времена, хотя и 1914 год в исторической перспективе это все-таки не 1789ый. Более поздний период, допустим - годы переходного периода между правлением Помпиду и Жискара де Стена, когда президентом по замещению, то есть техническим президентом, являлся потомок Меровингов. То есть во Франции по-прежнему существует семейство Меровингов. Для тех, кто не обязан знать французскую историю, скажу, что Меровинги были первыми королями Франции, с ними связано очень много чудес. Они были отстранены от власти в эпоху Карла Великого, но продолжали существовать в тени Трона. И до сегодняшнего дня во Франции Меровинги - вполне известное и чтимое семейство. Это - второй факт. |
| По молоку-сметане-творогу справимся сами, и белорусы помогут. По обычным и плавленым сырам тоже. Где будет проблема? С деликатесным ассортиментом. Меня давно уже поражало: поляки, немцы, скандинавы наловчились делать сыры с белой и голубой плесенью. Поляки с прибалтами делают твердые выдержанные сыры, по типу швейцарских. А у наших? У наших чего-то руки не доходили. Я бы отмерил полгода, когда у нас появится свой камамбер и горгонцола. Так не бывает, чтобы ноль конкуренции, готовый спрос и производитель не ответил бы предложением. Думаю, все кинутся лепить камамбер, как давно уже кинулись делать моцареллу. Спаса скоро не будет от этого камамберу. Будем выбирать, какой лучше. Мясо Аргентина с Бразилией завалят нас мясом и недостающей птицей. Сомневаться не приходится. Также как, и в том, что шанса нашим производителям нарастить свои собственные обороты эта южно-американская экспансия не даст никакого. И государство не станет препятствовать – побоится дефицита. А вот хамон и пармскую ветчину будем есть при посещении Италии и Испании. Между прочим, еще лет 5-7 назад так и было. И ничего, жили как-то. Зато и гастрономические развлечения в заграничных поездках отдавали тогда, помнится, особой свежестью. Вот, примерно, и все. Еще раз. Будут сбои и перебои. Оптовикам нужно время найти новых поставщиков, заключить договора, привезти продукцию. Производителям тоже нужно раскачаться, чтобы наладить новое производство или переориентировать старое. Но ничего страшного не произойдет. Мир большой. И, судя по всему, не Европа с Америкой его кормят, а, скорее, наоборот. В мире перепроизводство продовольствия. И Африка не потому голодает, что его (продовольствия) нет, а потому, что у Африки денег нет купить его в нужном количестве. И пока на дворе нефть по 105 за баррель, очередь из желающих продать нам еды не иссякнет. Потому что у нас деньги есть. Впрочем, если нефть вдруг упадет, и деньги у нас кончатся, то и старушка Европа вряд ли бы в их отсутствии стала бы подкармливать нас своим камамбером. |
| Инфанта сделала недовольную гримаску и пожала плечиками, — уж мог бы он с ней побыть в день ее рождения. Очень надо заниматься этими глупыми государственными делами! Или, может быть, он пошел в ту мрачную часовню, где всегда горят свечи и куда ей входить не дозволено. Как это глупо с его стороны, когда солнце светит так ярко и всем так весело! И вот теперь он не увидит боя быков — не всамделишного, а так только в шутку — к которому уже зовет звук трубы, не увидит также и театра марионеток и других удивительных забав. Ее дядя и Великий Инквизитор много благоразумнее. Они пришли на террасу н наговорили ей столько любезностей. Она тряхнула своей хорошенькой головкой и, взяв за руку Дона Педро, стала медленно спускаться по ступенькам к алому длинному обтянутому шелком павильону, воздвигнутому в конце сада; а за нею и другие дети, в строгой последовательности, соответственно знатности рода, так что те, у которых были самые длинные имена, шествовали впереди. Навстречу Инфанте вышла процессия мальчиков из самых знатных семейств, одетых в фантастические костюмы тореадоров, и юный граф Тьерра-Нуэва, изумительно красивый мальчик лет четырнадцати, обнажив голову со всею грацией прирожденного идальго и гранда испанского, торжественно подвел ее к небольшому золоченому, с отделкой из слоновой кости, креслу, поставленному на возвышении над ареной. Дети сгруппировались около нее, перешептываясь между собой и обмахиваясь большими веерами, а Дон Педро и Великий Инквизитор, смеясь, стали у входа. Даже герцогиня, — Сатегега-Мауог, как ее называли, — тощая, с суровыми чертами женщина в желтых брыжах, не казалась такой сердитой, как обыкновенно, и что-то вроде холодной улыбки скользило по ее морщинистому лицу, кривя тощие бескровные губы. Это, бесспорно, был чудесный бой быков — и гораздо красивее, по мнению Инфанты, чем настоящий, тот, на который ее возили в Севилью, когда у отца ее гостил герцог Пармский. Некоторые из мальчиков с важностью разъезжали верхом на палочках-лошадках, покрытых роскошными чепраками, и размахивали длинными пиками, с веселыми пучками ярких лент; другие прыгали пешие перед быком, дразня его своими красными плащами и легко вскакивая на барьер, когда бык кидался на них; что касается самого быка, он был совсем как настоящий, хоть и сделан из ивовой плетенки, обтянутой кожей, и порой упорно 6егал вдоль арены на задних ногах, что, конечно, и в голову не пришло бы живому быку. Сражался он великолепно, и дети пришли в такое возбуждение, что повскакали на скамейки, махали кружевными платочками и кричали: «Браво, торо! Браво, торо!» — совсем, как взрослые. |
| 29 янв. 1712 г. в Утрехте открылся съезд делегатов от воюющих держав: от Папского престола там присутствовал легат Д. С. Пассионеи; представителя франц. короля, пресв. Мельхиора де Полиньяка, К. возвел в достоинство кардинала (18 мая 1712). В этих переговорах папская дипломатия потерпела полную неудачу. Согласно подписанному 11 апр. 1713 г. Утрехтскому мирному договору, Филипп V признавался королем Испании с отказом его самого и его наследников от прав на корону Франции. Договор совершенно не учитывал интересы Папского престола: Пармское герц-ство, Неаполитанское и Сицилийское королевства не рассматривались как вассалы папы Римского, без согласия К. герцогу Савойскому была передана Сицилия, после чего имп. Карл VI Габсбург даровал герц. Виктору Амадею II королевский титул. Папскому легату Пассионею не удалось добиться внесения в договор положений, закреплявших права католич. населения на территориях, отходивших под власть протестант. монархов Пруссии и Великобритании. Восстановить отношения с испан. кор. Филиппом V К. удалось благодаря влиянию на короля его новой жены, Изабеллы Фарнезе, герц. Пармской. В 1715 г. в Мадриде вновь открылась нунциатура. В 1716 г. премьер-министром Испании стал пресв. Хулио Альберони, доверенное лицо кор. Изабеллы. Он сосредоточил в своих руках гос. управление и заявил о стремлении следовать политике Папского престола. В дек. 1714 г. Венеция объявила войну Османской империи. К. принял решение организовать антитур. лигу. Папа надеялся, что борьба с турками поднимет его престиж и объединит католич. монархов под эгидой Папского престола. Согласие оказать помощь в борьбе с Османской империей выразила Испания. В июне 1717 г. пресв. Х. Альберони подготовил проект конкордата, предусматривавший выплаты в течение 5 лет из средств испан. духовенства на военные расходы. В благодарность К. возвел пресв. Х. Альберони в достоинство кардинала. Однако попытки папы привлечь к войне с турками Францию (в сент. 1715 после смерти кор. Людовика XIV к власти пришел регент, герц. |
| Статус G. o. к обоим сборникам экстравагант вышеперечисленные комментарии вместе с добавлениями, сделанными в 1521 г. парижским канонистом Жаком Фонтанем к глоссам на «Общие экстраваганты», получили после публикации в офиц. рим. издании «Corpus iuris canonici» 1582 г. С появлением G. o. к тому или иному правовому своду изучение его текста сокращалось и внимание канонистов переключалось на комментирование глоссы, что привело во 2-й пол. XIV-XV в. к стагнации в развитии церковной юриспруденции. Критические издания G. o. к Свящ. Писанию и правовым сводам отсутствуют, их тексты существуют лишь в изданиях XV-XVII вв. Нек-рые из них вышли репринтом во 2-й пол. XX в. В раннепечатных изданиях сводов канонического права в текст G. о. вносились добавления из сочинений др. канонистов, трактовка к-рых тем самым приобретала большое влияние и авторитет. Так, в текст G. о. Иоанна Тевтона и Бартоломео Брешианского к Декрету Грациана вставлялись такие добавления, как глоссы из сочинений канонистов Бененказы Сиенского (Бененказы из Ареццо; † 1206, соч. «Casus decretorum»), из «Розария» Гвидо ди Байзио, архидиакона по занимаемой им должности в болонском кафедральном соборе († 1313), а также декреталии позднесредневек. пап и исправления, сделанные для рим. издания «Corpus iuris canonici» 1582 г. комиссией Correctores Romani в соответствии с решениями Тридентского Собора . В тексте ранних изданий Декрета и глоссы до 1582 г. содержатся разночтения, в изданиях до 1500 г. много ошибок в сиглах с именами канонистов. Последнее издание G. о. к Декрету вышло в Лионе в 1671 г., впосл. Декрет публиковался без нее. В раннепечатные издания ординарных глосс Бернарда Пармского к «Liber Extra» и Иоанна Андреа к «Liber Sextus» и «Clementinae» также вставлялись комментарии др. канонистов. В глоссу на декреталии Григория IX вставлялись комментарии из «Новелл» на «Liber Extra» Иоанна Андреа (напр., в изданиях, выпущенных в Венеции в 1489, 1581 и др.). В текст G. о. к декреталиям Бонифация VIII в нек-рых изданиях добавлялись отдельные глоссы из аппарата глосс на «Liber Sextus», созданных Жаном Лемуаном и Гвидо ди Байзио. Глосса Иоанна Андреа на «Clementinae» дополнялась комментариями из созданной в кон. XIV в. «Lectura super Clementinis» Франческо Дзабареллы. Тексты ординарных глосс к декретальным сводам «Liber Extra», «Liber Sextus», «Clementinae», равно как и самих сводов, были подвергнуты изменениям в соответствии с решениями Тридентского Собора для одобренного папой рим. издания 1582 г. и в этой редакции публиковались в кон. XVI-XVII в. Издания «Corpus iuris canonici» XVIII-XIX вв. выходили уже без G. o. |
| Обилие вредных элементов в населении, при отдалённости центральной власти и слабости её местных органов, создавало такую неурядицу, которая и среди мирных обитателей области вызывала нередко сильное недовольство существующим общественным строем. Это народное настроение представляло собой превосходную почву для деятельности политических агитаторов, а их в то время было великое множество, так как Италия переживала тогда тревожную пору. Вследствие неблагоприятно сложившихся исторических условий она сильно отстала в политическом отношении от других стран западной Европы. Когда повсюду давно уже сплотились и процветали крепкие национальные государства, итальянскому народу и Венским конгрессом 1815-го года по-прежнему предоставлено было жить в политическом раздроблении, так что Италия в начале XIX-ro столетия, как и два-три века тому назад, представляла собой не объединённое политическое целое, а ряд отдельных независимых владений, каковыми были: королевство Неаполя или обеих Сицилий, королевство Сардинское или Пьемонтское, Церковная область, герцогство Пармское, герцогство Моденское, Великое герцогство Тосканское и так называемое Ломбардо-Венецианское королевство, предоставленное чужеземному господству Австрии. Деспотическое и дурное управление большей части этих королей и герцогов сопровождалось ещё их непрестанными усобицами, следствием которых было утвердившееся, даже сделавшееся необходимым, постоянное и дипломатическое и вооружённое вмешательство во внутренние дела Италии иностранных правительств Австрии и Франции, причём в нескольких итальянских городах стояли их постоянные гарнизоны. Угнетаемая и бессильная в своей раздробленности Италия только в объединении видела своё спасение и с нетерпением ждала того вождя, который взял бы на себя вести её по этому пути. Передовые люди Италии, её учёные философы, историки и публицисты выступили проповедниками и истолкователями национальной идеи. Труды Мамиани, Пеллико, Бальбо, Джиоберти, Дурандо, д’Азелио находили себе живой отголосок в сердцах множества свободномыслящих итальянцев, увлекая прежде всего юное поколение и молодёжь университетов. |
|
|
