| V). Он спускается в подземные крипты и обращает здесь внимание на архитектуру самих гробниц и главным образом мученических. Гробницы, встречающиеся здесь, двоякого рода. Одни – простого устройства и состоят из горизонтального углубления в стене, вроде полки шкафа; это – loculus. Другие – более сложные, состоят из полукруглой ниши и вертикального под нею углубления для тела; это – arcosolium. Последнего рода гробницы и имеют особенную важность в данном случае. Они были как бы парадными гробницами и служили чаще всего для погребения мучеников. В римских катакомбах arcosolium встречается постоянно, но находит себе применение чаще в криптах, чем в коридорах. В неапольских катакомбах, архитектоническая конструкция которых отличается от римских, arcosolium встречается в коридорах даже чаще, чем loculus. В маленькой катакомбе Siponto при Манфредонии употребляются исключительно аркосолии. Они существуют также в новооткрытых катакомбах Палермо; но нигде не встречаются так часто, как в величественной усыпальнице Неополиса Сираккузского. Встречаются этой формы гробницы в подземных усыпальницах и других стран. Так в Ефесе так называемая крипта семи спящих на горе Коресса имеет аркосолий. Между многочисленными христианскими строительными памятниками в Джебель Семане при Алепо, в Джебель-ель-Ала и в Джебель Нузайриэ в речной области Нар-ель-Аси (Оронт) до озера Ом (Эмесса), на этом величественном поле развалин, имеющем протяжение до Палестины, встречаются гробничные комнаты с такими же аркосолиями, как в Риме, Неаполе, Сираккузах. На сирийском берегу в южном направлении встречаются также аркосолии. Встречаются они и у иудеев, но сравнительно реже. В иудейских катакомбах римской Кампании, из коих находящиеся на Аппиевой дороге имеют значительное протяжение, arcosolium, по-видимому, намеренно избегается. Форма гробов приближается здесь к древне-иудейской в так называемых гробницах пророков, судей и царей. Между тем римские иудейские катакомбы относятся к III и IV столетиям нашего летосчисления и находятся в непосредственной близости с христианскими усыпальницами. |
| Легендарные сказания о К. опирались в основном на сведения, сохранившиеся в папской историографии (напр., в Каталоге Либерия), и на представления о святом как о мученике, к-рые получили распространение благодаря блж. Иерониму и другим авторам IV в. Основной памятник агиографической традиции К.- Мученичество, известное в нескольких версиях; самой ранней считается краткая версия (BHL, N 1958; изд.: Mombritius. 1910. P. 373; Schelstrate. 1692. P. 188-190 (по ркп. Vat. lat. 1190, XI-XII вв.)). В Мученичестве гибель К. связывается с гонением на христиан при имп. Деции, когда, по мнению агиографа, римские власти наказывали христианских клириков без суда и следствия (sine audientia punirentur). По указанию императора К. со всеми пресвитерами и диаконами выслали в Центумцеллы, где папу посещали многие христиане. В это время К. якобы получил письмо от находившегося в тюрьме Киприана Карфагенского, к-рый сообщил ему о подвиге исп. Келерина . Узнав, что К. в ссылке ведет обширную переписку, Деций велел доставить его в Рим и во время ночного допроса в городской префектуре (in Tellure... ante templum Palladis) обвинил папу в незаконной деятельности. К. ответил, что он «получил письма о венце Господнем, и [направленные] не против государства, но ради искупления душ». Разгневанный император велел избить его плетьми и отвести в храм Марса для жертвоприношения, а в случае отказа предать смерти. По пути стражник Цереал попросил К. исцелить его жену Саллюстию, парализованную уже 5 лет. В сопровождении воинов папа с 2 пресвитерами и клириком отправились в дом Цереала, находившийся близ Капенских ворот (ad Arcum Stillae). По молитве К. больная получила исцеление; все присутствующие, пораженные чудом, исповедали Христа и попросили папу крестить их, невзирая на неизбежную гибель. После крещения К. совершил мессу; Цереал, Саллюстия и все воины (21 человек) приняли причастие. Узнав об этом, имп. Деций велел привести их в храм Марса, находившийся за городскими воротами на Аппиевой дороге, чтобы они принесли жертву богам. Воины отказались и были обезглавлены вместе с К. Ночью клирики и блж. Луцина со слугами забрали тела мучеников и похоронили их на земле Луцины, в крипте у кладбища Каллиста. |
| S. 80-81). Имя К. включено в раздел «Communicantes» в каноне мессы , получившем окончательный вид не позднее VI в. (среди апостолов, епископов и мучеников, упомянутых в этом разделе,- папы Лин, Клет, Климент и Сикст II, а также еп. Киприан Карфагенский) (Canon Missae Romanae/Ed. L. Eizenhöfer. R., 1954. Pars 1. P. 28-29; см.: Lietzmann. 1927. S. 91-92). Кубикул св. Корнелия в крипте Луцины. Рисунок. XIX в. (катакомбы Каллиста, Рим) Кубикул св. Корнелия в крипте Луцины. Рисунок. XIX в. (катакомбы Каллиста, Рим) Останки К., скончавшегося в ссылке, были перенесены в Рим и погребены в крипте Луцины, примыкавшей к катакомбам Каллиста на Аппиевой дороге. В источниках нет упоминаний об этом событии; его датировка остается предметом дискуссий. Дж. Б. Де Росси полагал, что останки К. были доставлены в Рим вскоре после его кончины ( Rossi. 1864. P. 329); др. исследователи считали, что это произошло при папе Стефане I (254-257) ( Wilpert. 1910. P. 34-35; Reekmans. 1964. P. 159-160, 209, 228) или при еп. (папе) Дионисии (259-268) ( Franchi de " Cavalieri. 1920. P. 197-206), но не позднее кон. III в. (LP. T. 1. P. 152). Неясно, почему К. был похоронен в особом помещении, а не в «папской крипте», где находились могилы всех Римских епископов от Понтиана (230-235) до Евтихиана (275-283). Возможно, ко времени перезахоронения К. в «папской крипте» уже не было места для устройства погребальной ниши (локула) ( Franchi de " Cavalieri. 1920. P. 201). В таком случае перенесение его останков состоялось после 283 г., скорее всего при папе Гае (283-296) ( Wilpert. 1910. P. 19-20; Amore. 2013. P. 160-161) или позднее ( Styger. 1935. S. 29-30). По др. версии, выбор места для могилы К. был связан с тем, что в крипте Луцины были похоронены мученики, пострадавшие одновременно с ним, или с тем, что там было больше пространства для христиан, посещавших могилу святого ( Reekmans. 1964. P. 211). Др. исследователи считали, что перезахоронение К. состоялось лишь во 2-й пол. IV в. ( Amore. 2013. P. 162-170), скорее всего при папе Дамасе I (366-384) ( Giordani. |
| Или они с Тургеневым возвращаются в коляске из Альбано, по Аппиевой дороге. Близки сумерки. Прозрачно в воздухе, справа немеют под небом Сабинские горы, вершины их тронуты розовым. Акведуки, стада, все замолкшее, закаменелое. Пастухи в кожаных штанах и безбрежный купол св. Петра, и налево, к Остии, тихое полыханье заката, уходящего в море, прорезанного одинокой башней. У высокой развалины, обросшей плющом – они идут по обеим сторонам дороги – Тургенев остановил экипаж, высунулся, крикнул: – Divus Caius Julius Caesar! [ Божественный Гай Юлий Цезарь – ит. ] Эхо ответило каким-то стоном. Станкевич, дотоле веселый и разговорчивый, вдруг побледнел, поник острым подбородком в свой огромный галстук. – Зачем вы это сделали? – спросил он, когда коляска тронулась. И до самого Порта Сан-Себастьяно был молчалив. Наступал вечер. Древняя земля Кампаньи дышала прахом. Его предчувствия сбылись. Расставшись позднею весной с Тургеневым, он больше с ним не встретился, скончался летом в Нови, на руках Дьяковой и Ефремова. Тургенев находился в это время в Неаполе. А возвращался в Берлин через Геную. Смерть Станкевича очень его взволновала, но не могла остановить. Может быть, сквозь вуаль искренней слезы острей воспринимался самый мир. Пешком путешествовал он по Швейцарии, в костюме туриста, с палкою и ранцем за плечами. Проезжая через Франкфурт, влюбился во встреченную в кондитерской красавицу-девушку (Джемма из «Вешних вод» – только была она еврейка, а не итальянка). Чуть во Франкфурте из-за нее не застрял – но не его судьба, конечно, прикрепиться к захолустной булочнице. Добравшись до Берлина, написал прекрасное письмо Грановскому о смерти Станкевича. Станкевич был залетный гость, русский Новалис. Прилетел голубем, оставил во всех, знавших его, след чистый и нежный – и унесся. Для чего-то был нужен Тургеневу. Для чего-то оказался нужным и другой человек, уже не голубь и не залетный, с которым тоже свела его судьба. Он познакомился с Михаилом Бакуниным через месяц после смерти Станкевича. |
| Ты это можешь! Отдай ее мне, а я отдам тебе свою кровь. Если же ты не захочешь сделать это для меня, сделай для нее. Она тебя любит, на тебя уповает. Ты обещаешь жизнь после смерти и блаженство, но посмертное блаженство не уйдет от нас, а она еще не хочет умирать. Дай ей пожить. Возьми ее на руки и вынеси из Рима. Ты можешь, стоит только тебе захотеть…» Тут он запнулся, почувствовав, что дальше молитва может перейти в угрозу; он побоялся оскорбить бога в минуту, когда более всего нуждался в его сострадании и милосердии. Сама мысль об этом испугала Виниция, и, чтобы отогнать даже тень угрозы, он снова принялся хлестать коня — стены Ариции, расположенной на полпути к Риму, уже белели перед ним в лунном сиянии. Во весь опор промчался он мимо храма Меркурия, стоявшего в пригородной роще. Здесь, видимо, уже знали о бедствии — возле храма было необычное движение. Пролетая мимо, Виниций заметил на ступенях и между колоннами группы людей с факелами, ищущих защиты в святилище. Дорога тоже не была теперь такой пустынной, как сразу за Ардеей. Множество людей направлялось в рощу боковыми тропинками, но и на главной дороге толпились встревоженные кучки, поспешно расступавшиеся перед неистово скачущим всадником. Из города доносился гул голосов. Виниций бурей ворвался в город, сбил с ног нескольких человек. И сразу его оглушили крики: «Рим горит! Город в огне! Боги, спасите Рим!» Но вот конь споткнулся и, удерживаемый мощной рукой, осел на задние ноги перед постоялым двором, где Виниций держал другого на смену. Рабы, будто ожидая его приезда, стояли у ворот и, по его приказанию, бросились наперегонки выводить свежую лошадь. А Виниций, заметив отряд из десяти конных преторианцев, видимо, направлявшихся с вестями из города в Анций, подбежал к ним. — Какая часть города горит? — спросил он. — Кто ты? — в свою очередь, спросил командир десятки. — Виниций, военный трибун и августиан! Отвечай, если тебе дорога твоя голова! — Пожар начался в лавках возле Большого Цирка. Когда нас отправили, в огне был центр города. — А Заречье? — Туда пламя еще не дошло, но распространяется оно быстро и захватывает все новые участки. Люди погибают от огня и от дыма, спасать невозможно. В этот миг Виницию подвели нового коня. Молодой трибун вскочил на него и поскакал дальше. Теперь он направлялся к Альбану, оставляя по правую руку Альбалонгу с ее дивным озером. От Ариции дорога шла под уклон к подошве горы, которая совершенно закрывала горизонт и лежавший по другую сторону Альбан. Но Виниций знал, что, когда он доберется до вершины, то увидит не только Бовиллы и Устрин, где его ждали свежие лошади, но также Рим, — за Альбаном, по обе стороны Аппиевой дороги, расстилалась низменность Кампании, где виднелись лишь тянувшиеся к городу аркады акведуков и уже ничто не заслоняло горизонт. |
| С нетерпением ждавший его народ помогал городским стражам и преторианцам в охоте на христиан. Это, впрочем, было делом нетрудным, так как они, еще располагаясь на биваках в садах вместе с прочими римлянами, целыми толпами открыто признавались в своем исповедании. Когда их окружали, они падали на колени, пели гимны и разрешали брать себя без сопротивления. Но их покорность лишь усугубляла гнев народа — не понимая причины, ее приписывали ожесточению и закоснелости в злодействе. Гонителями овладевало бешенство. Случалось, что чернь выхватывала христиан у преторианцев и разрывала их на части голыми руками; женщин волокли за волосы в тюрьмы, детям разбивали головы о камни. Тысячи людей днем и ночью с воем бегали по улицам, ища жертв среди руин, в печных трубах, в подвалах. Возле тюрем жгли костры и вокруг бочек с вином устраивались вакхические пирушки и пляски. По вечерам народ с упоением слушал громоподобное рычанье, от которого весь город гудел. Тюрьмы были переполнены тысячами узников, но каждый день чернь и преторианцы пригоняли новых. Жалость исчезла. Люди, казалось, разучились говорить и, одержимые безумием, помнили только возглас: «Христиан ко львам!» Наступили неслыханно знойные дни и такие душные ночи, каких никогда еще не бывало, — чудилось, сам воздух насыщен безумием, кровью, насилием. И этой безмерной жестокости ответом была столь же безмерная жажда мученичества. Приверженцы Христа добровольно шли на смерть, даже искали ее, пока их не остановили строгие приказы старейшин. По совету глав общин верующие начали собираться уже только за городом, в карьерах на Аппиевой дороге и в пригородных виноградниках, принадлежавших патрициям-христианам, из которых пока еще никого не заточили в тюрьму. На Палатине отлично знали, что к приверженцам Христа принадлежат и Флавий, и Домицилла, и Помпония Грецина, и Корнелий Пудент , и Виниций. Однако сам император опасался, что не удастся убедить чернь, будто такие люди подожгли Рим, а сейчас главное было убедить народ, поэтому кару и месть отложили на будущее. Кое-кто полагал, что этих патрициев спасло влияние Акты. Однако это мнение было ошибочным. Петроний, расставшись с Виницием, пошел к Акте просить помощи для Лигии, но она могла предложить только свои слезы — она теперь жила в печали, всеми забытая, и терпели ее лишь потому, что она таилась и от Поппеи, и от императора. |
| Мы на чужбине, и надолго (а в Россию верю!). И мы столько видели, и столько пережили, столько настрадались. Нам предстоит жить и бороться, утверждая наше. И сейчас особенно я знаю, да, важнейшее для нас есть общий знак — креста, наученности, самоуглубление. Пусть будем в меньшинстве, гонимые и мало видные. Быть может, мы сильней как раз тогда, когда мы подземельней. — Светлый друг! Я знаю всю горячую и страстную твою природу, и я видел все узоры твоей жизни — воздушные и золотистые, и страшные. Да продолжают быть яблонка цветущая и ветер покровителями для тебя, но от моей дальней, и мужниной любви желаю лишь тебе сияния Вечного Солнца над путем… ну, ты поймешь». Солнце заходило, дымно-пламенели тонкие облачка над угластыми стенами Рима. Мы с Павлом Петровичем только что поднялись из галереи катакомб Св. Каллиста. Мы видели гробницу первых пап, крипту Св. Цецилии. С зажженными свечами, за монахом и тремя простолюдинами мы обходили смутные, таинственные подземелья, полные ушедших вздохов, шорохов тысячелетних туфов. И теперь сидели на скамеечке под кипарисами. Аллея, среди виноградников, шла к Аппиевой дороге. В небольшой будке белые монахи продавали разные реликвии. Я держала у груди маленький мешочек с катакомбною землей. Волнение слегка холодило, когда пальцами перебирала вековой, мелко-истертый этот прах. Закат забагровел. Монахи в будочке зажгли огонь. И пилигримы уходили. Синело между кипарисами аллеи, под стенами Рима залегал сумрак, с легеньким туманом над болотцем. Вышли звезды. Смутно, розово теплились верхи гор. Мы поднялись. Я прижимала к сердцу прах моих дальних собратьев, мне казалось, что дыханье вечной жизни шло из этого смиренного остатка. Пустынна была Аппиева дорога. Мы шли по камням ее тысячелетним, и тысячелетние могилы нас сопровождали. У часовенки Quo vadis я остановилась. Опустилась на землю, поцеловала след стопы Господней. Все кипело и клубилось во мне светлыми слезами. Павел Петрович поднял меня с земли. — Ну, будет. Ну, поплакали, довольно. А спустя минуту он прибавил: |
| —108— стина тянется долгие годы, и то, что он запечатлел с гениальностью, перед которой Исповедь Руссо кажется болтовнёй, а Исповедь Толстого – неясными стонами глухонемого, – то в раскалённой атмосфере первохристианства происходило мгновенно, молниеносно, но при этом „субстанция“ обращения совершенно тождественна и неизменна. Там – длительно, тут – „одним духом“, но в обоих случаях, переходилась всемирно-историческая бездна. И всё же христиане любили цветы, любили рокот волн, и детские игры (Октавий). Мне вспомнилась пронизанная печалью красота Кампаньи. С зелёных курганов Горациев и Куриациев на Аппиевой дороге, в просвете между гигантскими пиниями и кипарисами, таким воздушным, таким нездешним видением распластались нежно-волнистые дали. Бегущие арки далёкого акведука Клавдия кажутся очень странно выросшими из этих лугов, усеянных стадами белых овец, а не созданием рук человеческих. Тёмно-зелёные тускуланские холмы, албанские горы с Monte Cavo, точно в божественном ожерелье, соединяются с прозрачностью аметистовых Абруцц. Дальше, бегут и пропадают в живой беспредельности какие-то неведомые мне горы. А над всем – медленно, важно, торжественно плывут облака, и кажется, что божественная Десница ежемгновенно из небытия вызывает их сверкающую белизну. Неужели эту красоту христиане оставили во власти язычников? Нет, они забрали её и унесли с собой в катакомбы. Вот, когда язычники могли обвинять их не в государственном только, а в мировом „преступлении“. Христиане „ограбили“ мир. Всё, что преображённо расцветало перед новым, благодатно-родившимся зрением христиан, – всё это отцветало перед засорившимся, оскудевшим зрением язычников. Жизнь одних была смертью других, и, как только началось таинственное передвижение мировой стрелки, сначала в подземные катакомбы, а затем – ещё дольше, в умопостигаемые катакомбы христианского подвига, в духовную Фиваиду, восставшую на Востоке, – язычники с ужасом возвестили смерть великого Пана, действительно и реально в них происшедшую. Христиане же произвели невидимую жатву на заброшенной язычниками ниве, собрали в снопы все неселён- |
| 36) Упоминание о типичной для этих краёв резкой смене южного ветра на бурный северо-восточный, gregale ( Деян. 27:13–14 ). Правильно отмечено, что кораблю с прямым парусным вооружением в шторм остаётся только дрейфовать ( Деян. 27:15 ). 37) Точное указание названия и местоположения острова Клавда ( Деян. 27:16 ). Описание уместных действий моряков во время шторма ( Деян. 27:16–19 ). «Четырнадцатая ночь», по мнению опытных средиземноморских моряков, вполне соответствует срокам такого дрейфа в бурю ( Деян. 27:27 ). Корректное для того времени название этой части Адриатического моря ( Деян. 27:27 ). Точный термин – bolisantes – для промеров глубин. Правдоподобное местонахождение и манёвры корабля, прибитого к берегу восточным ветром ( Деян. 27:39 ). 38) Правильное описание тяжкой ответственности для стражников, позволивших узнику уйти ( Деян. 27:42 ). 39) Верное описание местных жителей и тогдашних суеверий ( Деян. 28:4–6 ). 40) Правильное название должности – protos (tes nesou, Деян. 28:7 – для человека, который, как Публий, управлял островом. 41) Правильное указание на Ригию в качестве гавани для ожидания южного ветра, чтобы пройти через пролив ( Деян. 28:13 ). 42) Аппиева площадь и Три Гостиницы в качестве остановочных пунктов на Аппиевой дороге ( Деян. 28:15 ). 43) Распространённая практика домашнего ареста с римским воином в качестве охранника ( Деян. 28:16 ) и проживания узника на собственном иждивении ( Деян. 28:30–31 ). Заключение. Историческая достоверность Книги Деяний подтверждается чрезвычайно убедительными свидетельствами. Для любой другой древней книги не найдётся ничего подобного такому огромному массиву детальных соответствий. Это не только прямое подтверждение веры ранних христиан в смерть и воскресение Христа, но также косвенное подтверждение рассказа Евангелия, так как священнописатель Книги Деяний (Лука) написал и подробное Евангелие. Евангелие от Луки содержит множество прямых параллелей с двумя другими синоптическими евангелиями. Наиболее надёжные свидетельства сводятся к тому, что этот текст был составлен в 60 г. по Р. X., всего через 27 лет после смерти Иисуса. Таким образом, дата создания соответствует времени жизни очевидцев описываемых событий (ср. Лк. 1:1–4 ). Тогда не остаётся времени для предполагаемого конструирования мифологии людьми, которые якобы жили спустя несколько поколений после событий. Специалист по римской истории Шервин-Уайт отметил, что труды Геродота позволяют нам оценить ту скорость, с которой формируется мифология. Он приходит к следующему выводу: «проверка показывает, что даже два поколения – слишком малый срок, чтобы мифологические тенденции успели размыть твёрдое ядро исторически достоверной изустной традиции» (Sherwin-White, 190). Юлиус Мюллер (Müller) (1801–1878) бросил вызов учёным своего времени, предлагая привести хоть один пример, когда бы историческое событие в пределах жизни одного поколения обросло множеством мифологических подробностей (Müller, 29). Такого не бывает. |
| Политику имп. Феодосия I по укреплению позиций правосл. христианства как гос. религии продолжили его преемники, подтвердив изданные им религ. законы (CTh. XVI 10. 13) и дополнив их постановлениями об отмене языческих праздничных дней (395) (CTh. XVI 8. 22), о лишении служителей языческих культов гражданских прав и личной неприкосновенности (396) (CTh. XVI 10. 14), об уничтожении сельских святилищ (399) (CTh. XVI 10. 16). Закрытые городские храмы и их имущество переходили в собственность гос-ва, поэтому их запрещалось уничтожать, но в 407 г. было издано распоряжение о передаче языческих, донатистских, манихейских и присциллианских храмовых зданий правосл. Церкви; соблюдение закона должны были контролировать местные правосл. епископы (CTh. XVI 5. 43; 10. 19). В дальнейшем подобные законы издавались реже, они касались частных лиц, не принявших христ. веру (напр., запрет служить в армии, занимать адм. и судебные должности - CTh. XVI 10. 21). В 423 г. в К-поле императором были изданы постановления о строгом применении законов против «тех язычников, которые еще существуют, хотя... полагаем, что таковых уже не осталось» (CTh. XVI 10. 22-23). В вост. части Римской империи законы против язычников издавались и позднее, но на Западе сложная политическая ситуация препятствовала принятию строгих мер. Мц. Агния. Мозаика катакомб св. Панфила в Риме. V в. В IV в. в большинстве городов И. возникли епископские кафедры. Важным источником сведений о существовании кафедр являются акты Соборов, в которых принимали участие италийские епископы. Так, в совещании, посвященном донатистской схизме, к-рое в 313 г. проходило в Риме под рук. Римского еп. Мильтиада , участвовали 19 епископов, в основном из италийских городов. Оптат Милевский перечисляет епископов Аримина (ныне Римини), Беневента, Капуи, Квинциана (ныне Скуинцано), Медиолана, Остии, Пизы, Пренесте (ныне Палестрина), Сены (ныне Сиена), Таррацины (ныне Террачина), Трёх Гостиниц (небольшой город на Аппиевой дороге, в 18 км от Рима), Урсина (вероятно, Урбина (ныне Урбино)), Флоренции и Форума Клавдия (ныне сел. |
|
|
