| Да что «Записки»! Рядом с Белинским лежит тот, кто больше записок! Добролюбов. Сын священника и выпускник Нижегородской семинарии, этот тихий юноша сломался после смерти матери. Детская вера, покачнувшись, упала, а зрелая вера, закаленная болью и слезами, не родилась. Родился плохой поэт и тенденциозный литературный критик. Это с его легкой руки утопившаяся Катерина стала почему-то «лучом света в темном царстве». Добролюбов (такие фамилии давали только в семинариях и только успешным ученикам!) умер, как и Белинский, от чахотки, только прожил на 9 лет меньше – 25. И когда сыра земля на Волковском кладбище приняла соседствующий прах этих двух молодых людей, тогда, собственно, и возникли «Литераторские мостки». Повернем голову направо. В этой стороне от Добролюбова найдем могилу его идейного продолжателя – Писарева. Тоже литературный критик – более бойкий и более злой. Ленин его любил, видимо, по сходству темпераментов. Писарев окончил университетский курс. Писал работу по Аполлонию Тианскому. Выбор темы вряд ли случаен. Этого позднеантичного мистика, фокусника и проповедника образованные эллины противопоставляли Христу. Дескать, у евреев был свой целитель и мудрец, а у нас – свой. Писарев был последовательный антихристианин. Следовательно, и антимонархист. Тогда эти вещи были прочно связаны. За письменные призывы к упразднению династии Романовых Писарев познакомился с казематами Петропавловской крепости. Вышел. Ополчился на эстетику. Дышал какой-то странной ненавистью к Пушкину. Его и Гоголя считал пройденным этапом и чем-то ненужным в будущем. Все, конечно, от великой практичности ума и жаркой любви к простому человеку. Пережил Добролюбова года на два, но умер не от чахотки. Утонул в холодных волнах залива. О нем хорошо отзывался «отец русского марксизма» Плеханов. Плеханов лег неподалеку. Этот «отец русского марксизма» изображен на памятнике с книгой Маркса в руках. Сбоку на памятнике написано из английской поэзии: «Он слился с природой». Как бы не так! Великим утешением было бы для грешника просто «слиться с природой» и Христу в глаза не смотреть. О лопухе, выросшем из могилы, как о последней посмертной форме жизни, рассуждал тургеневский Базаров. (Тургенев, кстати, тоже тут прилег неподалеку.) Но, очевидно, дело обстоит сложней и неприятней. Христу глянуть в глаза придется. |
| Кризис поразил не только экономику, проявив себя в натурализации хозяйств, но и социум, и внешне-политическую стабильность империи, а также проявился в духовной жизни всех областей империи. Речь идет о сакрализации личностей императоров и распространении культов гениев-покровителей императоров, с привязкой почитания личности к различным традиционным культам богов и героев, нацеленной на укрепление имперской идеи, с одной стороны, а с другой, речь идет и о значительной партикуляризации локальных культов в «инородных» окраинах империи, о распространении мессианских движений, идущих из I века. Современный роман «Иллюзионист» выпускницы Оксфорда Аниты Мейсон дает великолепную картину анти-интеллектуалистической религиозной жизни втор. пол. I века в Самарии, области Израиля, повествуя историю известного гностика Симона Мага. Такова же история Перегрина, изложенная Лукианом , уроженцем Сирии и современником эпохи, а также история иррациональной жизни Аполлония Тианского (I в.), созданная в сер. III века Флавием Филостратом . Накопленная социально-экономическая, политическая и религиозная «усталость» общества, переживающего первый опыт глобализации, усталость культуры проявляет себя в предчувствии грядущих изменений. Но мы должны отдавать себе отчет и в том, что эта эпоха – для нас теперешних – начало новой эры, для них – никакой новой эры еще не существует. Каждый народ, попавший в этот большой средиземноморский котел смешения культур, живет в своем собственном летоисчислении и собственном представлении о начале, центре притяжения и телеологии истории. Это было время, когда боги из романов Нила Геймана , ныне влачащие жалкое существование в урбанистических гетто западной цивилизации, переживали подлинный расцвет своего величия. Как подлинные звезды массовой культуры, они имели индустрию своего шоу: продюсеров, менеджеров, фанатов, историков и просто зрителей. «Смутное время» – так характеризует Эрик Доддс эту эпоху . Время истерических пророков, шарлатанствующих магов и сумасшедших толкователей снов, как будто на свой лад интерпретирующих Фрейда (Артемидор), время искалеченных войнами ветеранов-социопатов, поднимающих ночью округу призывами в атаку из своего кошмарного сна, время обманутых вдов, заклинающих души умерших, ворожащих на извлеченных частях покойников и заклинающих над еще трепещущими внутренностями убитых, время неунывающих брачных аферистов, таинственных халдеев, за деньги открывающих тайну судьбы (Apul. |
| Чудо – слово, получившее огромное распространение в античную эпоху. В различных лексиконах представлена палитра его основных значений: от явления, то есть того, что видится, в античности 5 , до реального сверхъестественного события в христианстве. Так, в лексиконе Анфима Газского мы встречаем: «Чудо – все, на что смотрим с удивлением и восхищением» 6 . Это слово происходит от глагола θεομαι «созерцать» 7 , – того же самого, от которого некоторые христианские авторы производили слово «Бог» (Θες) 8 . В эпоху так называемой поздней античности чудо стало приобретать все более священный, сакральный смысл и ассоциироваться с благодатными последствиями евангельской вести миру. В христианскую эпоху это слово «указывает на то, что оно [чудо] не подчиняется естественным законам, особенно в соотношении с чудесами/явлениями, совершенными Иисусом Христом» 9 . С точки зрения современного религиоведения «чудо» является одним из обозначений более универсального явления prodigium (σημεον 10 , τρας 11 , πλωρ 12 ) 13 , особой способности видеть и понимать будущее. Латинский аналог греческого θαμα monstrum или miraculum указывает на то, что чудо «необъяснимо для живущей природы, конечно человеческой» 14 . В античности основным понятием, передававшим процесс «чудотворения», было слово θαυματοποια, происходившее от особо распространённого выражения ποιω θαματα. Соответствующее ему прилагательное θαυματοποις часто становилось характерным эпитетом того или иного выдающегося персонажа, например, целителя Аристея Проконнисского (VI в. до Р. Х.) 15 или Аполлония Тианского (I в. по Р. Х.) 16 . Аналогичные по значению θαυματουργα и θαυματουργς были значительно более редкими словами 17 . В христианскую эпоху эти слова поменялись местами по частотности использования. «Чудосовершение» (θαυματοποια) стало значительно более редким в использовании, тогда как «чудотворение» (θαυματουργα), наоборот, более частым. Такой взаимообмен достаточно легко объясним. С точки зрения носителя античной культуры и языческой традиции, «чудо» – это не столько реальное событие, сколько искусственный факт, не столько реальность, сколько механистическое изображение реальности 18 . По сути, чудо – это скорее театральное действо, хотя и сакральная его сторона присутствует в полной мере и была ещё у Гомера. |
| Подобным образом относились неоплатоники и к религиозным обрядам язычества. Они возвышались иногда до чистых понятий о богопочитании, приближались даже к христианскому учению о поклонении Богу духом и истиною. «Не количество приносимого в жертву», – учил Порфирий, – «но расположение души приносящего – главное при жертвах». 4 Они открыто порицали тех, которые ради житейских целей, как например, при выборе супруги, ради успеха торгового предприятия и проч., вопрошали прорицателей и приступали к гаданиям, ясно отрицали то представление, будто боги питаются дымом жертвенным. И, однако, при всех возвышенных понятиях о существе и цели богопочтения, они, под влиянием предвзятой мысли, оправдывали обряды богослужения и другие действия, относящиеся к религии языческой и верования язычества. Они утверждали, что в религиозных действиях и священных обрядах язычества заключается внутренняя, магическая сила, которая приносит несчастье или благополучие совершающим их, по их усердию, что они вовсе не вымысел, но обязаны своим происхождением божеству, которое ввело их и научило им людей. Не смотря на великое противоречие собственным своим философским воззрениям, неоплатоники оправдывали даже существование идолов и жертв. Идолы имеют, по их мнению, законное право на существование, потому что они суть видимые знаки близости Божества, поставленные для того, чтобы внушая мысль о присутствии Божества, отвращать людей от зла и направлять к добру, тем более, что между знаком и означаемым в идолах всегда есть тайное, в существе обоих коренящееся, отношение, и люди могут в изображениях богов видеть символы их свойств. Жертвы суть выражение отношения людей к высочайшему существу. Через принесение жертв человек воздает почтение богам и приносит им благодарность за их благодеяния. Так как все явления мира, – учили неоплатоники, – вследствие единства мирового начала, тесно связаны между собою, то можно заключать от одного явления к другому. Мир полон знаменательными, пророчественными явлениями. По всей вселенной разлита пророчественная сила, во все времена получали божественную помощь служители божества. Отсюда открывается возможность предузнавать будущее, по чувственным предметам и явлениям; отсюда законность гаданий и мантики; отсюда вера в мнимые чудеса Пифагора, Аполлония Тианского и других, которые язычество хотело противопоставить чудесам Иисуса Христа. Если миру, действительно, присуща божественная сила, то, что может препятствовать вере в чудеса прошедшего и чудесные предзнаменования будущего? Если божество проникает весь мир, то, что мешает ему открываться в чудодейственной силе святых мужей, в чувственных предметах и явлениях? |
| Александр Север в своей моленной поставил с изображениями Авраама, Орфея, Аполлония Тианского и лик Христа Спасителя. Неизвестно, каковы были черты этого лика». Евангелие, конечно, вернейший источник сведений о Господе нашем, но оно даже учение и чудеса Господни изображает немногословно, а о внешности Спасителя говорит весьма кратко. Из показаний евангелистов можно узнать, или вернее вывести, очень немногое, именно: что внешним образом Господь не отличался от Своих учеников, или вообще от галилеян ( Мф.26:69–75 ); что, будучи кроток и смирен сердцем ( Мф.11:29 ), Он иногда одушевлялся во время беседы и тогда говорил со властию, так, как никто из людей говорить не может ( Ин 7:44–47 ), а в обыкновенное время говорил тихо, опустя очи ( Лк.6:20 ), может быть, от этого казался старше Своих лет ( Ин.8:57 ). По Воскресении внешний вид Его настолько изменился, что и ученики Его иногда не узнавали ( Мф. 7:17 ; Лк.24:16 ; Ин.21:12 ). Вот все, что можно узнать из Евангелия. На памятниках древнехристианского искусства Господь Иисус Христос изображался разным образом. Первоначальный образ представления, самый древний – это символически. Спаситель изображался в виде рыбы ( χθυ’ς), в виде креста, в виде агнца, в виде доброго пастыря, несущего на плечах заблудшую овцу, в виде Орфея, игрою на лире укрощающего зверей... К не менее глубокой древности относится господствующий ныне обычай изображать Христа в длинном хитоне, с длинными волосами и небольшою раздвоенною бородою. Г. Муравьев в «Римских письмах» и Мартиньи упоминают об иконе II века, на которой Спаситель изображен сходно с ныне принятым подобием. Она находится в римских катакомбах Каллиста, и снимок приложен в сочинении Мартиньи. На других древних памятниках, а именно христианских гробницах (саркофагах) Господь изображается также довольно сходно с нынешним: в длинном хитоне и мантии, со свитком, жезлом, крестом или ключами в руках, но не в зрелом возрасте, а юным, безбородым и кудрявым. Обычай изображать Христа в этом последнем виде сохранялся еще до Х века, как видно, например, на мозаиках базилики святого Марка в Венеции. |
| На равнинную змею охотятся, когда она нападает на слона, что повлекает гибель обоих. Люди забирают как добычу змеиные глаза, шкуру и зубы, которые похожи на клыки самых крупных кабанов, но тоньше, круче изогнуты, и они острее, чем у больших рыб. Горные змеи кажутся золотистыми из–за своей чешуи, размером превосходят равнинных, борода у них густая и тоже золотистая и брови плотнее придвинуты к глазам, нежели у равнинных; взгляд у них грозный и беспощадный. Они издают звук словно бряцают медью, когда извиваются по земле, а их багровые кокули пылают огнем поярче пламени факела. Эти змеи убивают даже слонов. Сами они ловятся индами вот как. Взяв алую ткань с вытканными на них золотыми письменами, чародейство коих нагоняет сон, люди кладут ее перед змеиным логовом и та убаюкивает змею с вечнобдящим взором сокровенными заклинаниями, так что тварь высовывает голову из убежища и засыпает прямо на магических буквах. Тут инды набрасываются на нее спящую, бьют топорами, отрубают ей голову и достают оттуда драгоценные камни, переливающиеся всеми цветами радуги и обладающие волшебной силой, какая была, говорят, и в перстне у Гига. Однако часто бывает, что змея хватает человека несмотря на топор и ворожбу и утаскивает его к себе в нору, при этом почти сотрясая гору. Змеи эти по рассказам населяют также высоты в окрестностях Красного моря. О продолжительности их жизни трудно узнать и все догадки не заслуживают доверия Когда путники двигались дальше, говорит автор, им послышались звуки флейты – это пастух собирал стадо из белых оленей, которых инды доят, считая их молоко очень питательным Оттуда за четыре дня пути через плодородную и богатую страну они прибыли в замок мудрецов, называемых брахманами, с которыми оставались продолжительное время, увидев и услышав там по их словам то, во что не поверил бы ни один разумный человек. Гнусная вера о переселении душ пришла якобы как раз оттуда к пифагорейцам через посредство египтян. У этих индов длинные волосы как у лакедемонян в древности и у фурийцев; они повязывают их белой лентой и ходят босиком. Они носят одежду, похожую на короткую тунику, сотканную из самородной шерсти, производимой землей, белой как памфилийская, но помягче. Это их священные одежды и только для них одних землей дается шерсть. Носят они еще перстень и посох |
| После службы в Африке Север командовал легионами. При Марке Аврелии он стал сенатором. Некоторое время после его смерти он вел частную жизнь, но в 187 г. был назначен легатом Лугдунской Галлии. Потеряв свою первую жену Пацию Маркиану, он женился на Юлии Домне, которая происходила из исключительно богатой семьи Бассианов, наследственных верховных жрецов солнечного бога Гелиогалабала, или, по местному произношению, Эгалабала в Емесе Сирийской (Хомсе). Жену он выбрал на основании астрологических калькуляций. Этой дочери жреца гороскоп предсказывал стать царской женою, и когда гороскоп исполнился, и Север, женившись на ней, овладел верховной властью в Римской империи, он, по словам Е. Г. Рабинович, «в отношениях с женой проявлял не свойственную ему кротость, глядя сквозь пальцы на любовные и политические интриги Юлии, которая, без сомнения, была окружена для него своеобразным мистическим ореолом «волшебной помощницы», добывающей своему избраннику царство» (Е. Г. Рабинович. «Жизнь Аполлония Тианского» Флавия Филострата. – Флавий Филострат, цит. изд., с. 220). При получении известия об убийстве Пертинакса Север находился в Верхней Паннонии, занимал должность легата этой провинции и командующего Дунайской армией. Провозглашенный императором, он, по традиции, прибавил к своему имени имена предшественников и стал Луцием Септимием Севером Пертинаксом Августом. В «Истории августов» начертан его словесный портрет: «У него была красивая высокая фигура, и он носил длинную бороду. Волосы его были светлыми и волнистыми, выражение лица внушало уважение, его произношение было приятным на слух, но с некоторым африканским акцентом» (Christ, cit. op. S. 619). Геродиан так охарактеризовал императора: «Север, родом ливиец, проявлявший силу и энергию в управлении, привыкший к суровой и грубой жизни, очень легко переносивший трудности, быстрый в своих замыслах и скорый в исполнении задуманного» (цит. по: Ковалев, цит. изд., с. 723). Прирожденный политик и настоящий пуниец, он, по словам того же историка, «больше, чем кто-либо другой из людей.., обладал особой способностью притворяться и внушать доверие к своей благожелательности, не скупился на клятвы, чтобы затем, если нужно было, нарушить их, прибегая ко лжи ради выгоды, и с языка его сходило то, чего не было на уме» (цит. |
| Практический английский дух мешал деистам прямо и решительно отвергнуть веру в жизни человека. Чтобы выйти из этого затруднения, чтобы помирить теоретические требования с практическими, деисты ограничили свои требования таким образом. Свободомыслие в деле веры может быть допущено, говорили они, но для устранения злоупотреблений им, допустить его можно только для людей образованных. Таким образом, религия разума, религия свободная от авторитетов может быть уделом только образованных классов; для необразованных же, или, что одно и то же, низших классов должна быть оставлена религия веры, предания и авторитетов. 10 По такому воззрению христианство не исключалось деистами из числа религий, которые они считали возможным подвергнуть критическому рассмотрению; а это в свою очередь низводило христианство на степень естественных религий и содействовало унижению его в глазах английского народа. Чтобы дать понятие об этом унижении, мы считаем нужным изложить общую мысль некоторых деистических сочинений. Первое из сочинений такого рода появилось спустя 7 лет после изгнания Стюартов и 6 – после издания Toleration-Act’a. 11 Мы разумеем сочинение Локка Reasonableness of Christianity (Возможность усвоения Христианства разумом) – 1695 г. В этом сочинении Локк стремился доказать, что все истины откровения могут быть приняты и усвоены разумом, что религия христианская есть только возвещение и восстановление чистой естественной религии. По мнению некоторых историков, Локк не хотел бороться с христианством: он высоко ценил сущность и благотворное действие его. Но его сочинения важны в том отношении, что ими положено начало деизма со всеми его крайностями. 12 Признать верным этого взгляда вполне нельзя, потому что низведение откровенных тайн в ряд доступных человеческому пониманию мыслей служило уже к значительному унижению христианства. Около того же времени Чарльз Блаунт, переводчик двух первых книг об Аполлоние Тианском, доказывал, что первоначальная религия есть выдумка жрецов. Так говорил он о языческих религиях; но он ещё не осмеливался делать прямых нападок на христианство , хотя иногда и о христианстве выражался с остротами и ирониею, свойственными времени Реставрации Стюартов (1660–1688). |
| Ярко выраженный ареталогический характер имеет вся древнехристианская повествовательная письменность, многочисленные «евангелия» и «деяния апостолов». Лишь очень незначительная часть этой литературы была принята затем церковью в состав «канонических» священных книг; все прочее стало «апокрифами», т. е. «скрытыми», потаенными книгами, из которых многие продолжали, однако, иметь хождение в массах. Часть этих апокрифических «евангелий» и «деяний апостолов» сохранилась. Впоследствии, когда христианский «канон» уже установился, ареталогия приняла форму так называемой «агиографии» (литературы о «святых»), т. е. всевозможных «деяний мучеников», «житий святых», легенд о монахах и т. п. Сфера распространения ареталогии не ограничивается, однако, христианской письменностью. Упомянутая уже нами (стр. 248) «Жизнь Аполлония Тианского», составленная Филостратом, представляет собой ареталогию со всеми ее характерными особенностями, вплоть до псевдомемуарной формы, литературно обработанную в софистическом стиле. Другой герой «языческой» ареталогии – Пифагор, о котором также создавались всевозможные легенды. Интерес к «чудесному» был настолько значителен, что фантастические и сказочные повествования попадали даже в труды, претендовавшие на серьезную «ученость». Вольноотпущенник императора Адриана (117 – 138), историк Флегонт составляет сборник «Удивительных историй». С «точной» хронологической датировкой он рассказывает достойные пародии Лукиана небылицы о великанах, уродах и привидениях. Одна из сохраненных им фантастических новелл вошла в мировую литературу. Это – рассказ о любовной связи между призраком умершей девушки и гостем ее родителей, сюжет знаменитой баллады Гете «Коринфская невеста», переведенной А. К. Толстым. Богатый сказочный материал об умственных и нравственных качествах животных мы находим в трактате софиста Элиана (III в.) «О природе животных»; материал Элиана попал в византийский и древнерусский «Физиологи»; тому же автору принадлежит сборник исторических новелл и анекдотов под заглавием «Пестрая история». |
| Античность не оставила специального наименования для этого жанра. Пользуясь позднейшей терминологией, его принято называть романом. Наименование это основано на том, что интересующий нас античный жанр, имея своим содержанием борьбу обособленных индивидов за их личные, частные цели, представляет очень значительное тематическое и композиционное сходство с некоторыми видами позднейшего европейского романа, в формировании которых античный «роман» сыграл немалую роль. Однако подобное применение позднейших жанровых обозначений к явлениям древней литературы часто бывает связано с известным моментом условности. Это тем более имеет место в данном случае, что самый термин «роман», возникший в XII в., успел претерпеть за восемь столетий своего существования целый ряд смысловых изменений и покрывает чрезвычайно разнообразные литературные явления. Многозначность термина в новой литературе породила разнобой и в его использовании по отношению к античности. При широком истолковании «романа» в эту категорию можно было бы отнести и псевдобиографические произведения типа сказания об Александре или «Жизни Аполлония Тианского», и с таким словоупотреблением нередко можно встретиться в научной литературе. В более ограниченном смысле «античным романом» называют распространенный в поздней древности жанр развернутого повествования с любовным или бытовым содержанием; в этом ограничительном значении мы и будем пользоваться термином «роман». Отграничение «романа» от других видов повествовательной прозы, порожденных идеологией того же поздне-античного общества, не имеет, конечно, абсолютного характера и допускает различные переходные формы, например романы с ареталогическим или фантастическим уклоном. Когда говорят о сходстве между античным романом и позднейшим, имеют в виду не привычный для нас роман XIX в., а более ранние его формы (например «салонные» романы XVII в.). От романа XIX в., «буржуазной эпопеи» (Гегель), в которой борьба индивидов становится художественным воплощением важнейших общественных противоречий, античный роман очень далек. |
|
|
