| Главу «Апологии...» Булатовича, содержащую разбор правосл. богослужения, архиеп. Антоний называет «нелепейшей из нелепых». Конечно, рассуждает архиепископ, все наши службы состоят в постоянном призывании Бога, «а призывание естественно учащает произнесение Его имени», но вот, напр., в молитве «Отче наш» Бог вовсе не назван «ни Богом, ни Господом, ни иным из еврейских имен Божиих, столь любезных нашему новому философу». Встречающиеся в богослужении выражения «имя Божие» и «имя Господне», по мнению архиепископа, заимствованы из Псалтири и др. книг ВЗ (Там же. С. 880-881). Однако никакого объяснения этому феномену он не дает. Важнейший вопрос о том, почему в молитве и богослужении выражение «имя Божие» употребляется в качестве синонима слова «Бог», оставлен им без ответа. Доклад архиеп. Антония завершался обвинением Булатовича в неискренности и злонамеренности (Там же. С. 882). В целом он отличался крайней полемической заостренностью и агрессивностью, к-рая может отчасти быть объяснена тем фактом, что имяславцы обвиняли его в «имяборчестве» и называли еретиком. Однако главной причиной негативного отношения архиеп. Антония к И. являлся факт, что ему был глубоко чужд тот дух мистицизма, к-рым пронизана кн. «На горах Кавказа...» и к-рый отразился в «Апологии...». Будучи воспитан в традициях рус. академической науки, архиеп. Антоний оказался неспособен воспринять иную богословскую традицию, сформировавшуюся на протяжении столетий в афонских мон-рях. Движимый стремлением «обратить все богословие в нравственный монизм», архиеп. Антоний, по словам прот. Г. Флоровского, создал «богословие от здравого смысла, которое упрямо насилует свидетельства откровения». И. явно диссонировало с этим богословием. Оно, кроме того, противоречило моралистическому психологизму, к-рым окрашена богословская система архиеп. Антония, даже молитву воспринимавшего «как-то психологически, как преодоление духовного одиночества» ( Флоровский. Пути русского богословия. С. 432-436). Архиепископ Никон (Рождественский) |
| Однако же, какие его условия покаяния? “Но, говорит он, прежде нежели это сделать, я должен знать, в чем должно заключаться сие “смирение» (заметьте: опять как бы ирония – знаки вносные) и от каких заблуждений подобает мне отстать?» – И затем, на 27 страницах в лист (по 62 строки!), в 9 пунктах, разбирает, точнее – критикует, все послание Святейшего Синода, доказывая несправедливость предъявленных ему обвинений, обвиняя, в свою очередь, архиепископа Антония и меня в богохульстве, повторяя все те подмены и искажения, в коих он изобличен уже и мною, и С. В. Троицким , не обращая ни малейшего внимания на эти изобличения, как будто их и не было, и в заключение категорически заявляя: “Судите нас или совсем отлучите, но отступаться от святоотеческой православной веры во имя Божие – мы не можем!» Другими словами: он, от лица своих единомышленников, заявляет, что отступиться от лжеучения, признанного и Святейшим Синодом, и двумя Вселенскими Патриархами – ересью, они не могут, а требуют – это само собою подразумевается, – чтобы сам Святейший Синод отрекся от своего приговора над их ересью, признал нас, архиепископов Антония и Никона, богохульниками, а поскольку Святейший Синод является единомысленным с нами, то и себя пусть признает погрешившим, если уж не еретичествующим. Таково “смирение» (вот уже поистине, смирение в вносных знаках!) А. Булатовича! Разбирать все 1600 строк сего прошения значило бы писать целую книгу: а главное, сии строки представляют собой не что иное, как пересказ, повторение все той же знаменитой “Апологии» Булатовича, которая была тщательно разобрана уже и в докладах Святейшему Синоду, и в статьях, и в брошюрах наших; автор с спокойной совестью повторяет, как я сейчас сказал, все свои ошибки, цитирует искаженные места из св. отцов, толкует по своему смышлению тексты из Священного Писания, причем на каждой почти строке, иногда даже не раз, пестреет “имя Божие», так что читатель, наконец, испытывает какой-то тяжелый гипноз и бросает чтение “прошения» так же, как он вынужден был откладывать и чтение “Апологии». |
| Возможно ли сказать, что здесь «едино Божество» означает «нечто отличное от Бога»? Или, например, такой тропарь (из Канона Троична на воскресной нолунощнице, 6-го гласа, песнь 5, на «Славу»): Управляли сияньми богодетельными, и к благоугождению Твоего Триипостаснаго Божества [в греческом – Trisypostatou Theotetos , т. е. той самой божественности, которую еп. Никон и все имяборцы упорно отказывались считать Богом], Солнце славы, наставляя мя присно, и Божественного Царствия сотвори причастника. По логике еп. Никона, здесь Господь наставляет нас к благоугождению не Богу, а... кому же? 1623 . Архиепископ Антоний (Храповицкий) утверждает 1624 : Энергия и воля Божества имеют Божественность (но тоже не Бог) 1625 . При этом, однако, он говорил, что Бог может вселиться в сердце человека: Может быть, наконец, о. Булатович под чудотворной силой имени Божия разумеет то благоговейное чувство молящегося, ради которого призываемый Господь вселяется в его сердце? 1626 . – Но как же, по мысли архиеп. Антония, Господь может вселиться в наше сердце, если Его энергия не есть Он Сам? Архиеп. Антоний рассуждает: смешивать имя с Самим Богом не есть ли то верх безумия? Что есть Бог? Бог есть Дух вечный, всеблагий, всеведущий, вездесущий и прочая, единый по существу, но троичный в Лицах. Значит, и имя Иисус есть не слово, не имя, а Дух вездесущий, благий, троичный в лицах? 1627 . Итак, исходя из определения архиеп. Антония, Имя Божие есть только «слово», а Бог – Дух вечный, всеблагий... троичный в Лицах – вселяется в сердце ради благоговейного чувства молящегося. Каким же образом? Существом Своим? – но это невозможно, ибо существо Его неприступно твари. Итак, если архиеп. Антоний не считает энергию Божию Богом, то о каком же вселении в нас Бога он говорит? Также непонятно, каким образом «благоговейное чувство молящегося» может быть чудотворной силой имени Божия? Истинно чудотворить может только сила Божия, а вовсе не какое-то наше субъективное чувство. Критика архиеп. Антония в адрес о. Антония сама не выдерживает критики. |
| Илариона, вкупе с ним, перешли и на почву литературной полемики, в целях обратить на себя внимание. Местные афонские адепты сх. Илариона также решили словесные турниры перевести на печатное слово и путем письменным доказать свою ложную правоту. Поэтому они просили иеромонаха Антония Булатовича (жившего в русском Андреевском ските) взять на себя письменную защиту нового их догматического учения. О. Антоний, в мире бывший ротмистр лейб-гвардии Его Величества Гусарского полка, как передают очевидцы, вначале отказался исполнить их просьбу. Затем его мнения поколебались, а далее он с особой горячностью и особыми личными целями, как говорят, принял на себя руководство, в целях яркого распространения ложного учения о. Илариона, после которого считается главным виновником фактической, происшедшей на Афоне смуты и причисления к списку различных сект еще новой, названной Святейшим Синодом и русскими иерархами «имябожеской». Печатные труды о. Антония Булатовича Свое первое выступление· в качестве защитника нового учения о имени Божием, о. Антоний Булатович, недавно расставшийся с лихой гусарской саблей и совершенно не знающий богословия выразил в статье: «о почитании имени Божиего» и подписал ее дорогой для каждого афонца подписью «Святогорец» 4 . Эта статья была помещена в издаваемом Андреевским скитом журнале «Наставления и утешения Св. веры православной» (Апрель 1912 г.) О. Хрисанф, рецензент книги «На горах Кавказа», в опровержение статьи о. Антония, написал свой отзыв, помещенный в «Русском Иноке» 17 за 1912 г. Письменные выступления о. Антония Булатовича От 7 Мая того же 1912 г. о. Антоний Б-ч как бы от лица Фиваидских иноков написал открытое письмо к Архиепископу Антонию Волынскому, в котором изложил свою защиту нового учения и просьбу поместить это письмо на страницах «Русского Инока». Эта просьба осталась неисполненной, ибо «Русский Инок» не мог и не должен был помещать у себя статьи, явно нелепого характера и противоречивой истине. Непомещение письма задело Булатовича, и последний стал писать Архиепископу Антонию укорительные письма и, забыв свое монашеское смирение, позволил себе называть владыку еретиком. |
| Оценка о. Антония (Булатовича): «Копия с этого указа была вручена нам, и на основании этого оправдания нам вскоре было разрешено и причастие Св. Таин и священнослужение. Митрополит Макарий, получив официальную телеграмму Обер-прокурора В.К. Саблера ( в августе 1914 г. ), в которой ему предоставлялось допустить к священнослужению тех из оправданных иноков, которых он найдёт достойными, разрешил немедленно около 20 человек и донёс о сем телеграммой Обер-прокурору, а потом разрешил и других. На основании этого разрешения Обер-прокурор официально сообщил бумагой в Главное Управление Красного Креста о тех изгнанных с Афона иеромонахах, коим разрешено священнослужение, и Красный Крест назначил некоторых из нас в свои лазареты и передовые отряды для несения священнических обязанностей, которые мы исполняем до сих пор» 1833 . Назначение о. Антония (Булатовича) на жительство в Покровском монастыре в Москве 1834 . «... та копия, которая была официально вручена нам с синодального указа от 24 мая 1914 г. о которой мы только что говорили, не содержала в себе весьма существенной последней оговорки Св. Синода, в которой Святейший Синод утвердил решение Синодальной конторы, но в то же время заявил, что остаётся при прежнем своём мнении и, «оказывая снисхождение к немощам заблуждающихся, НЕ ИЗМЕНЯЕТ ПРЕЖНЕГО СВОЕГО СУЖДЕНИЯ О САМОМ ЗАБЛУЖДЕНИИ». По поводу последней скрытой от нас неизвестно по каким причинам оговорки Св. Синода в том указе, который мы почитаем оправдательным для нас от возводимого на нас обвинения, мы можем заметить следующее, что если бы эта оговорка не была бы от нас скрыта, то едва ли бы мы решились возвратиться к церковному общению и пойти на зов еп. Модеста» 1835 «Осуждение имяславия, как ереси, было объявлено и разглашено на площадях, будучи напечатано не только в «Церк. Вед.», но и во всех газетах; также велегласно было сообщено о предании «главарей имябожников» суду Моск. Синод. Конторы, оправдание же их было объявлено «тайно», и до сих пор в «Церк. Вед.» замалчивается осуждение имяславия повелением о том, чтобы во всех монашеских обителях России были отслужены торжественные молебны об обращении впавших в ересь, но когда суд «никаких оснований» к отложению, что равно значит – «никакой ереси», у главарей имябожников не нашёл, тогда не только не были отслужены благодарственные о сем молебны, но и доселе в синодальном официозе продолжают поноситься имяславие и имяславцы, как «имябожники», проповедники «лжеучения» и т. п.» 1836 . |
| В ответ на обвинения в ереси отец Антоний (Булатович) в том же году начинает печатную полемику: в январе появляются два первых сочинения – «О почитании Имени Божия», «О молитве Иисусовой». После отказа владыки Антония опубликовать письмо отца Антония в «Русском иноке» за подписью «Иноки Афонские», иеросхимонах Антоний пишет один из главных своих апологетических трудов: «Апология веры в Божественность Имён Божиих и Имени «Иисус» (Против имяборствующих)». До начала работы над «Апологией» отец Антоний не мог вполне чётко сформулировать тех догматических предпосылок, на которых могла бы строиться защита божественного достоинства Имени «Иисус». Инок Пахомий так описывал историю создания «Апологии»: «...отец Антоний усердно молился Богу, дабы Господь отверз ему ум к разумению сущности оспариваемого предмета. На Пасхе, ежедневно прикладываясь к раскрытым по случаю праздника мощам великих святителей и учителей Церкви... он мысленно всё время просил угодников Божиих о том же. И вот неожиданно постигла его тяжёлая болезнь глаз и заключила его в тёмную келью и в глубокое безмолвие и уединение... Путём осторожного и строгого анализа своих размышлений, отец Антоний (Булатович) пришёл к тому заключению, что Имя Божие по внутренней стороне своей есть мысль о Боге, по внешней же стороне эта мысль символически изображается звуками и буквами... Если мысль о Боге есть тварь... то недопустимо объективно называть Имя Божие Богом; если не тварь – то недопустимо Имя Божие иначе именовать, как Богом. Но идея о Боге есть истина Богооткровенная, открытая Самим Богом, следовательно, она не тварь, но некая предвечная истина... Находясь всецело в области таких размышлений, иеросхимонах Антоний однажды сподобился следующего откровения: пребывая... в тонкой дремоте, или полусне, он восприял мысленно следующие ясные и определённые слова: «Аз есмь Истина, и Истина есмь Аз. Отец есть Отец Истинный, и Дух Святый есть Дух Истины. Бог есть Триипостасная Истина, и Имя Божие есть Истина о Триипостасной Истине, и, следовательно, Имя Божие есть Сам Бог». Мгновенно встав с постели, иеросхимонах на ощупь взял лист бумаги, карандаш и записал эти откровенные ему слова, которые были ключом для решения сего спора» 70 . В одном из писем отцу Павлу Флоренскому отец Антоний писал: «...новая Апология построена на том камне, что Имя Божие есть Богооткровенная Истина, а если так, то сия Истина есть действие словесное Божества, и, следовательно, по всей необходимости имеет Имя Бог " 71 . |
| Учение об имени Божием, содержащееся в книге «На горах Кавказа» и в сочинениях других имяславцев («Апология» Булатовича на тот момент еще не была опубликована), воспринимается Григоровичем как один из примеров богословия, в котором нет четкого логического разграничения понятий. Имяславцам, по мнению Григоровича, следует поставить в вину «не столько неправильность мнений, сколько путаницу названий, которая и производит наибольший соблазн и споры» 1388 . В этом, как нам представляется, Григорович вполне прав: анализируя выше учение иеросхимонаха Антония (Булатовича) об имени Божием, мы пришли к выводу о том, что в его системе отсутствует логическая стройность и одни и те же понятия употребляются в разных значениях, а это ведет к путанице и неправильным интепретациям. Но что противопоставляет священник Хрисанф Григорович имяславскому учению об имени Божием? Каким, по его мнению, должно быть богословское понимание имени Божия? Прежде всего, он утверждает, что «богословие должно пользоваться всеми истинно-научными средствами и бесспорными выводами всех наук», а поскольку вопрос об имени Божием «относится не столько к области чистой метафизики, сколько – к теории познания (трансцендентальной логики) и психологии», то именно к этим наукам и следует обращаться для понимания данного вопроса 1389 . Далее даются определения основных логический понятий, таких как конкретный предмет, существо, качество, атрибут, состояние, причинная зависимость, действие, слово, представление слова, мысль, имя. При этом под «существом» понимается одушевленный предмет, под атрибутом – неотъемлемое качество предмета, под состоянием – «качество конкретного предмета, которое не отличается устойчивостью, т. е. может исчезнуть раньше конкретного предмета», под словом – звуковой символ той или иной мысли, а под именем – «слово, которому соответствует мысль об единичном (конкретном) существе»; имя есть «одно из психических состояний произносящего и слышащего» 1390 . Из определения имени, по мнению Григоровича, неизбежно вытекает мысль о том, что имя Божие есть «состояние», причем данное понятие применительно к имени Божию может быть употреблено в трех смыслах: |
| Наиболее точным, емким и наименее уязвимым в богословском отношении нам представляется тот вариант имяславского учения об имени Божием и имени Иисусовом, который содержится в книге архимандрита Софрония (Сахарова) “О молитве”. Перейдем к оценке сочинений противников имяславия. Нам представляется, что противники имяславия не сумели противопоставить имяславскому учению об имени Божием сколько-нибудь законченную богословскую доктрину. Они сумели лишь собрать значительное число разрозненных аргументов, которые им так и не удалось свести в систему. Между противниками имяславия наблюдались расхождения даже по ключевым пунктам учения об имени Божием (в частности, по вопросу о том, является ли имя Божие достопоклоняемым, является ли оно энергией Божией). Сосредоточившись на критике имяславия, его противники не уделили достаточного внимания положительной формулировке учения об имени Божием, для чего, впрочем, у них не было достаточных богословских ресурсов. Вопрос об имени Божием вообще не был рассмотрен ими по существу. Критика противников имяславия в адрес имяславцев была очень часто основана не на произведениях имяславцев, а на тех выводах, которые якобы могут следовать из их произведений. Так например, имяславцев обвиняли в том, что они считали сущность Божию именуемой, тогда как они говорили о ее неименуемости; их обвиняли в том, что они обожествляют звуки и буквы имени “Иисус”, придавая им магическое значение, тогда как они отрицали за собой подобное понимание; их обвиняли в том, что они “сливают” имя Божие с Богом, тогда как они отличали Бога от имени Божия. Наконец, целый ряд обвинений в адрес имяславцев следует отнести к числу демагогических – это обвинения в хлыстовстве, в “свальном грехе”, в следовании ереси Евномия, учению Филона, мусульманству, лютеранству, каббале и т. д. Подлинные произведения имяславцев часто вообще не читались их критиками. Так например, халкинские богословы, давшие свой отзыв на книгу схимонаха Илариона “На горах Кавказа” и на “Апологию” Булатовича, не читали эти книги; архиепископ Антоний (Храповицкий) также не читал книгу “На горах Кавказа”. Кроме того, произведения схимонаха Илариона и иеросхимонаха Антония (Булатовича), как правило, рассматривали вкупе, тогда как они принадлежали двум разным авторам и существенно отличались по богословскому содержанию. |
| На самом деле, как мы видели, в предисловии к «Апологии» издавший ее кружок весьма решительно становится на сторону её автора и выражение «в ином направлении», если его взять в контексте, означает вовсе не то, что кружок допускает законность и других точек зрения, а лишь то, что он находит желательным восполнение труда Булатовича, выясняющего библейское и святоотеческое учение об имени Божием, данными философии, психологии и истории. Это было бы ясно, если бы г. Булгаков не употребил маленькую хитрость – не заменил точками фразу, ниспровергающую его апологетические старания. Пытаясь «делать хорошую мину при худой игре», г. Булгаков даже восхваляет издавший Апологию кружок, к числу коего принадлежит и сам. По его заявлению, только благодаря кружку «единственная до сих пор попытка систематического изложения вопроса о почитании имени Божия, принадлежащая перу Антония Булатовича, могла увидеть свет лишь в частном издании, именно под фирмой «религиозно-философской библиотеки», руководимой столь нелицемерным, но вместе и независимым представителем православия, как М. Н. Новоселов». Словом «пожалуйте к нам, у нас покупали»; и худой товар ловкими руками показывается лицом. Но ведь изданная «библиотекой» книга Булатовича говорит вовсе не о почитании имени Божия, а главным образом, о его природе, а о почитании его она собственно почти не говорит, так как учит воздавать имени Божию не почитание, как иконам и кресту, а служение, как Богу. Утверждение, будто Булатович первый сделал попытку систематического изложения учения об имени Божием, свидетельствует лишь о малоосведомленности издателей его труда в святоотеческой литературе. Непонятно, почему эта книга могла увидеть свет только под фирмой библиотеки? Разве ее не мог издать сам Булатович, как издавал другие свои труды? Да если бы она и совсем не увидела света, беда была бы, право, не велика. Что касается независимости, то эта независимость не есть независимость того, кто «истину царям с улыбкой говорил», а независимость ягненка басни, с кровли высокого хлева ругающего волка, и хвалиться такой независимостью, право, как-то неловко. II |
| Афанасия о детстве преп. Антония [Федотов, 1990. С. 57]. Но это правило не действует применительно к «Житию» самого св. Антония, ибо оно не имело никакого агиографического «прототипа». Можно лишь осторожно предполагать общие параллели в позднеантичной литературе, хотя именно указание на неграмотность св. Антония принадлежит ныне к разряду наиболее спорных 7 . И таких примеров немало. Значит, применительно к ранним памятникам агиографии эта методика может привести к обратным результатам: целиком концентрируясь на «мелочах», исследователь может заработать известную «близорукость», трактуя мелкие ссоры как эхо серьезных социальных конфликтов, превращая случайности в закономерности и т. д. В то же время, отметая многие пассажи жития как «идеализацию», он рискует оставить вне поля своего анализа целые пласты текста, что для востоковеда или медиевиста непозволительная роскошь. Можно вспомнить мысль В. О. Ключевского о том, что наибольшей достоверностью обладают жития, созданные современниками святого: в этом случае агиографу не требовалось заполнять «лакуны» в биографии святого житийными «шаблонами» [Ключевский, 1989. С. 366, 437–438]. В нашем случае это замечание как нельзя кстати, поскольку исследуемые нами источники могут быть отнесены именно к такому типу агиографии. Получается, что задача исследователя агиографических текстов чрезвычайно сложна – он должен ухитриться проплыть между Сциллой и Харибдой: между «наивностью» буквального доверия к каждому слову житийного повествования и соблазном гиперкритики, когда почти любой эпизод житийного рассказа, который ему по тем или иным причинам покажется подозрительным, он будет склонен отнести на счет «топосов» 8 и клише. Если в первом случае исследователь целиком окажется в плену у сакральной «реальности» агиографического пространства, то в последнем, как это часто бывает, он вместе с водой рискует выплеснуть и ребенка. Взять хотя бы тот же самый агиографический «топос» – иногда бывает достаточно сложно определить, является ли он таковым в данном конкретном тексте или все-таки отображает какую-то историческую реальность. Приведем лишь один пример, который неплохо известен. В агиографии нередко встречается сюжет, когда разбойники, видя, что монах пришел издалека, врываются в его келью, желая найти у него деньги или драгоценности, но не обнаруживают ничего [ср. Russel, Ward, Р. 19, n. 7]. В нашем случае – это рассказ про авву Феону (Historia Monachorum, cap. 6), в затвор к которому пытались проникнуть ночью грабители, ожидая найти у аввы много золота. Но точно такой же случай произошел в реальности с известным русским иеросхимонахом Антонием (Булатовичем), правда, для последнего это закончилось трагически 9 . Так что помимо литературных «топосов» агиографического повествования существуют и некие «топосы» сознания, которые являются частью исторической реальности, и уже поэтому их не следует игнорировать 10 . |
|
|
