| Архимандрит Антонин, в миру Андрей Иванович Капустин, родился в семье причетника (позднее – священника) Ивана Леонтьевича Капустина, в селе Батурине Шадринского уезда Пермской губернии. Дед, прадед и прапрадед будущего архимандрита были священниками; мать его, Мария Григорьевна Варлакова, также происходила из семьи местного священника.. Не удивительно, что в жизни семьи Капустиных самым важным был храм, и сына своего Иван Леонтьевич воспитывал в вере Православной, зажигая с ее помощью в душе Андрея свет Истины, развивая отзывчивость, чуткость, красоту душевную и понимание красоты. Особенно этому способствовали природная впечатлительность и любознательность мальчика, его интерес к любым наукам. Грамоте его учил отец по Псалтири, а в 1826 году Андрей ушел учиться в Далматовское Духовное училище. Вот что сам отец Антонин говорит об этом времени, будучи уже на Востоке: «Давно все это было, и далеко от Византии, которую и тогда ленивый ум, впрочем, уже ловил всяким подходящим образом, а «наука», вооруженная «лозой» и «безобедом», постоянно искала закрыть от воображения, подставляя ему, вместо светлого видения, мрачный урок, урок, и больше ничего!» Однако, несмотря на побои и зубрежку ненавистной латыни, архимандрит Антонин вспоминал Далматовскую обитель (где находилось училище) почти с нежностью в своих «Записках Синайского богомольца» (Труды Киевской Духовной Академии: 1871 г.– кн.2,4,8; 1873 г.– кн.5; 1873 г.– кн.3,5), и на смертном одре отписал ей, по духовному завещанию, кабинетный крест с алмазами на память о воспитаннике и в благодарность за преподанные азы наук. Проучившись пять лет в Далматовском Духовном училище, Андрей поступил в Пермскую Духовную семинарию для продолжения образования. Помимо латыни. преподавали Андрею французский, к которому он обнаружил склонность, по его замечанию, никем не поддержанную и не развитую. В Перми проявилась страсть Андрея к «стихотворству», не покинувшая его до самой смерти. Помимо прочего, Андрей никогда не оставался праздным: он читал, рисовал, играл на гуслях... |
| Ф. РИППО. Оп. 873/1. Д. 601. Л. 19). В 1900 г. К. П. Победоносцев командировал профессора МДА В. Н. Мышцына в Иерусалим специально для составления описей библиотеки и музея о. Антонина. К сожалению, вторую часть задания профессор не выполнил. (См. черновые наброски: РГИА. Ф. 834. Оп. 4. Д. 1240. Л. 160–163.) О неудовлетворительном хранении и неизученности коллекций свидетельствовали позже М. И. Ростовцев (Ростовцев М. И. Русская археология в Палестине//Христианский Восток. 1912. Т. 1. Вып. III. С. 264) и М. Я. Дьяконов (Дьяконов М. Я. Отчет по ревизии Русской Духовной Миссии в Иерусалиме (1914)//Россия в Святой Земле. Т. II. С. 162). О последующей судьбе музея см.: Loukianoff Elisabeth. Le musée du Counvent russe du Mont des Oliviers à Jérusalem//Bulletin de l’Institut d’Egypme. T. XIII. 1930–1931. P. 97–101. Pl. I-VIII; Гурулева В. В. «В Палестине скоро будет русский музей» (Музей архимандрита Антонина в Иерусалиме)//Вспомогательные исторические дисциплины. Вып. XXX. СПб., 2007. С. 384–395. 1072 Гамбетта Леон Мишель (02.04.1838–31.12.1882) – французский политический и государственный деятель, один из лидеров левого крыла буржуазных республиканцев. С сентября 1870 по февраль 1871 министр внутренних дел, в 1879–1881 председатель палаты депутатов, в 1881–1882 премьер-министр и министр иностранных дел. 1077 Дом в Бет-Джале рядом с русской школой, принадлежавший смотрительнице Женского приюта на Русских Постройках в Иерусалиме монахине Магдалине (Эберн; † 16.03.1870) и перешедший по ее завещанию в собственность архимандрита Антонина. См. о ней: Антонин (Капустин) , архимандрит. Из Иерусалима. Памяти монахини Магдалины (Эберн)// Антонин (Капустин) , архимандрит. Из Иерусалима. Статьи, очерки, корреспонденции. С. 374–378. 1078 Имеется в виду протоиерей Григорий Дюков, посетивший Святую Землю в сентябре 1869 г. и описавший свое путешествие в книге «Заметки и воспоминания поклонника святым местам на Афоне и в Палестине в 1869 году» (Харьков, 1872); в библиотеке Антонина имелось два экземляра издания, очевидно, присланные автором ( Мышцын В. |
| Восемь лет его пребывания на патриаршем престоле принесли Миссии временное «потепление» отношений с Патриархией, которое вскоре было опять сведено к скрытой вражде Консульством и преобразованной из Палестинского Комитета Палестинской Комиссией, более могущественной, чем раньше, и начавшей вмешиваться даже в дела Патриархии. Еще более положение ухудшилось в 1882 году, когда, по смерти патриарха Иерофея, законно избранный на патриарший престол 29-летний архимандрит Фотий (Пероглу) был объявлен неподходящим «по молодости лет» и, под давлением Порты, был утвержден архиепископ Фаворский Никодим (ставленник российских дипломатов). Для Миссии это назначение было катастрофическим, так как архимандрит Фотий был человеком благородным и рассудительным (именно он, уже патриарх Александрийский, помогал русским во время Первой Мировой войны), к тому же он был другом отца Антонина до самой смерти последнего. Патриарх же Никодим, живший все время в Москве и не знавший лично Начальника Миссии, верил его врагам и требовал упразднения Миссии, а условием своего переезда в Иерусалим ставил удаление отца Антонина. Этот период в жизни отца Антонина был одним из самых тяжелых: Патриарх постоянно вмешивался в дела Миссии, грозил наказаниями за малейшую провинность (с его точки зрения, таковой являлось, например, ношение шляп членами Миссии во дворе русской церкви), настаивал, чтобы все требы совершались исключительно греческим духовенством. Против этого отец Антонин счел необходимым выступить открыто, так как, по его словам, Патриарх забыл или не хотел знать, что непонимание исповедующим языка исповедуемого равно отрицанию самого таинства и является «антиканоническим» и «антихристианским». Таким же неприемлемым считал отец Антонин и «тайный постриг» русских паломниц греческим духовенством ради получения их имущества после смерти постриженных и использования их для сбора денег в России. Начальник Миссии не раз обращал внимание Синода на этих лиц и рекомендовал переселять их на русскую территорию в Горней, но в России закрывали глаза на происходящее в Иерусалиме, хотя архимандрит Антонин характеризовал это как эксплуатацию русских паломников. |
| арх. Антонина и в пору расцвета его сил физических и духовных, нередко служило ему источником самых чистых, отрадных воспоминаний, успокоительно и ободрительно действовавших на его душу. «Трехмесячное пребывание в кругу своих русских, соединенное с братским радушием святогорцев и с пленительною местностью Св. Горы, напоминавшей мне беспрестанно своими лесами далекую родину, шипеть о. Антонин о своем пребывании на Св. Горе, держали меня, впрочем постоянно и на Афоне, под тихими и как бы родственными впечатлениями дома» 14 . «Помню я, говорить о. Антонин в другом месте той же книги, тяжелое величие севера! В его безграничных лесах, глухих и дремучих – по выражение народному, среди глубокого молчания, сырой, флегматической жизни земли, стоишь и подавляешься, бывало, неотразимым унынием – рабски чувствуешь свое ничтожество, и не можешь поднять господственного взора ни на что. Отдаленный шум ветра в верхушках гигантских дерев ввевает в мысль твою тупое и обездушивающее рассеяние, а переполненность растительной жизни, дикой и одичающей все, подпадающее влиянию сил её, – как бы не замечающей, как бы отрицающей случайно занесенное в нее, скудное бытие твое, наполняет душу страхом. Не раз я вынужден был бежать из грозной пустыни леса, чтобы спасти в себе присутствие духа. Таков север, severus! Оттого и подвиг северный суров, неприветлив, как бы не милостив! От того и подвижник там печален, важен, строг, холоден, как бы страшен» 15 . С дремучими, глухими лесами родины невольно связывается воспоминание у о. Антонина о русской осени, безжалостно уничтожающей всю красу их и навивающей на чувствительную душу иные впечатления. «В нашей осени, говорить о. Антонин, есть столько тихой, грустной красоты, столько глубокого нравственного смысла, столько созвучных душе, родственных тонов, что не желать видеть ее, кажется, значило бы не желать видеть самого себя. Нет! пусть придут своим чередом и осень желтая, и зима седая! Если бы даже за ними не ожидалась весна, и тогда пусть с равнодушием (если уже нельзя с радушием) относится к ним пришлец и присельник мира». |
| 61 Особенно резким было мнение московского митрополита по поводу донесения Антонина от 6 марта 1861 г. 62 Совершенно справедливое возмущение вызвало у Филарета наивное предложение Антонина обсудить с Патриархом проблему симонии в Восточной Церкви. Не вызвали у митрополита сочувствия и историко-канонические рассуждения Антонина о правилах Сардикийского собора, согласно которым Римскому епископу принадлежало право верховного суда над всей Церковью. Письмо Антонина от 6 марта, критический отзыв на него Филарета и ответное послание Антонина представляют собой целое полемическое исследование по каноническому праву. «Нимало не думаю, чтобы архимандрит Антонин был наклонен к неправославию. Но так могло случиться с человеком, который получил образование не под твердым руководством, а более собственными усилиями и не очень осторожно доверяет мудрованию собственному», – такую суровую и даже в некотором смысле опасную оценку Антонину дает митрополит Филарет. Разумеется, подобный «разнос» одного из самых содержательных донесений Антонина константинопольского периода вызвал у него обиду и тревогу. «Из Синода присланы горькие замечания мне по поводу письма моего к прокурору от 6-го марта. Отделал же мою худость неутомимый владыка Московский! – писал Антонин по этому поводу в своем дневнике 9 мая 1861 г. – Вечером уже писал ответ Св. Синоду на делаемые мне упреки в невежестве, в неуважении к духовной власти, в суемудрии, и, наконец, даже в неправославии». 63 К 16 мая пространные ответные письма были окончены и отосланы. Немного позднее, в июле 1861 г., во время своего посещения Константинополя, этой перепиской заинтересовался Н. П. Игнатьев (тогда директор Азиатского департамента), который попросил о. Антонина скопировать одно из писем для себя. 18 июля Антонин вместе с Игнатьевым посетил Патриарха, где «пустились в океан дипломации самой тонкой, самой гибкой, самой сладкой». 64 Это была первая встреча Антонина со знаменитым дипломатом, с которым впоследствии у него установились самые близкие дружеские отношения. |
| Отца Антонина иногда упрекают в том, что он посещал молитвенные собрания инославных (католиков, протестантов, армян, коптов) и даже иноверцев (иудеев). Но отец Варнава уверен, что отцу Антонину это не могло нанести вреда, потому что православная вера определяла всю его жизнь. Но как тогда быть с тем, что отец Антонин приобретал участки с христианскими святынями (например, с Мамврийским дубом) часто вопреки благословению Синода? Более того, Синод даже издал ykaзiv, запрещающий ему покупать эти участки на Святой земле. Но очевидно, что в исторической перспективе архимандрит Антонин оказался прав. «Следует помнить в этом случае, что церковное послушание не тождественно армейской дисциплине, а ставит во главу угла истину,— поясняет отец Варнава. — И в духовном облике отца Антонина есть многое, чему мы можем поучиться и чему должны подражать, если желаем стать настоящими христианами. Однако для прославления, как мы понимаем, всего этого недостаточно. Нужна воля Божия, знамение того, что отец Антонин угодил Богу. Как правило, таковыми знамениями служат чудеса, совершающиеся через посредство подвижника благочестия. Это с одной стороны. А с другой — требуется почитание церковным народом. Можем ли мы сегодня сказать, что имеется то и другое?» Память как путь к Православию Может ли возрождение памяти об отце Антонине привести современного человека к вере? Этот вопрос корреспондент ЖМП задал своим собеседникам. Настоятель храма протоиерей Владимир Тарасов Архимандрит Антонин Капустин мне очень симпатичен как человек. Таких людей нельзя предавать забвению. Нам нужно постараться, чтобы о нем узнало как можно больше его земляков. И если люди приедут сюда, наша задача сделать так, чтобы наш рассказ пробудил в них желание больше о нем узнать. Важно научиться интересно рассказывать об отце Антонине, тогда люди начнут вникать в историю его жизни, постепенно заинтересуются бытом той эпохи, верой отца Антонина. Значение может иметь даже то, что здесь сто лет на одном и том же приходе служили его прадед, дед и отец, ведь в 1865 году отмечали 100-летие рода Капустиных и основание прихода. И тогда, быть может, в них постепенно пробудится интерес к истории и к православной вере и возникнет потребность по-другому увидеть и устроить свою жизнь, чтобы в ней стало больше радости и больше творчества. |
| д. (29 сент. 1855 года). Или же пишут ему о смерти Гоголя, «известного нашего отечественного писателя ». Или вот дядя Иона справляется (7 ноября 1852 г.), набожны ли греки, как слагают персты для изображения креста, странноприимны ли они по-сибирски, есть ли в городе раскольники из христиан; или, например, вот такое старческое брюзжание: «Здоровье, какое Бог дал, советую беречь, и глаза по ночам в небо не пялить: потеряв их, стеклами не заменишь, а трубки и после глаз останутся. Вперяйте на небо чаще очи душевные, кои от того не портятся и лучше зрят невидимое, чем телесные. Притом же еще насмотришься на иной мир, знаешь когда... Мне из Екатеринбурга ближайший путь на вечное житие в Могилев (т. е. в могилу); и так обо мне не тужи... Гадаешь мне где-либо архиепископию, а мне тошнится от этой гадкости» – и дальше продолжает свои провинциальные расспросы, «видит ли о. Антонин Короля, отчего греки не любят пасхального звону, есть ли разбойники в Афинах?» О. Иоанн тоже все интересуется (6 февр. 1852 г.), кто русский посланник в Греции, министр ли, князь ли или генерал, какого вероисповедания, семейный ли или одинокий!., в каком вы у него почтении или подчинении, или презрении, любви или холодности, к кому ходит о. Антонин на исповедь; как служит: по-киевски ли, по-батурински ли или по-гречески – обедню с утреней вместе; знаком ли с греческим духовенством, где живет греческий Патриарх; раз там лекарства дороги, то как же бедные люди лечатся (12 сент. 1851 г.)? А на приглашение приехать в Афины, погостить к сыну, благодарит, но решительно за границу ехать отказывается, жалуется на немощи, и в случае чего, пожалуй, «негде будет в пути растереться» 105 . Вообще же все земляки и сородичи ахают, плохо себе представляют из-за своего частокола, куда же это попал их «Андрюша» и что же вообще все это значит, и несказано поражаются, ну как же можно жить без земляники, груздей, пельменей, теплой лежанки и пасхального трезвону. Войну 1855–56 годов о. Антонин провел в Афинах, не выезжая никуда. Его муза ответила следующими строфами на окончание ее и на заключение мира Мир (18 марта 1856 г.) Не простирай к нам больше рук своих, Восток, Не раздирай души напрасными слезами. Тебе мы не поможем более. Свой рок Неси один. Забудь, что было между нами. Восток, Восток! Ты с первых дней Руси Святой Был наш. Тебя на сердце мы носили веки. К тебе и взор, и вздох, и стон мы слали свой, Когда стремились на Тебя несчастий реки. Ты наш в то время был, как ратники Креста Идя спасать Тебя, Тебя лжецы распяли, – Как, сняв позор со Гроба Господа Христа, Над ним Христов хитон нешвенный разодрали. Ты наш был в страшный оный, неназванный час, Как грозно было сказано: «Уйдем отсюда». И пал Царьград. И свет светильника угас. И стал смеяться нам «прелаэый отинуды». Ты наш был, как Тебя нечистый Магомет Позорил, всем грозя огнем, мечом и пленом. Ты наш был, как карательный разгром побед Упал внезапно над безнравственным коленом. Ты наш еще недавно был... Души дитя. |
| Не оставлялись непрочитанными и наши отечественные путешественники: Коробейников, Барский, игумен Даниил. Вряд ли был о. Антонин тогда близко знаком с подобным ему историком и исследователем Востока, первым начальником нашей Миссии в Иерусалиме архимандритом Порфирием Успенским (впоследствии еписк. Чигиринским), но с памятью его и делами рук его встречался он повсюду на Востоке. Он как бы следом шел за незабвенным автором «Книги бытия моего»: и на Афоне, и в Египте, и на столпах Метеорских, и в самом граде Иерусалиме. А летом, когда нестерпимая жара убивает жизнь в Афинах, когда персонал посольства уезжает на морские купания и в отпуск, тогда и о. Антонин, обычно в сопровождении подобных ему любителей древностей, отправлялся в свои странствия, нагруженный картами, книгами, подзорной трубой, записными книжками и самым скудным запасом существенно необходимого имущества, в котором, впрочем, почти всегда первенствующее место принадлежало ящику с самоваром. Первая дальняя поездка его была в Рим в 1852 году. Манило его, конечно, место первых подвигов и страданий мучеников, Колизей и катакомбы, но, кроме того, влекла его туда возможность свидания с любимым «наставником, хранившим его юность», о. архимандритом Феофаном Авсеневым, тогда занимавшим в Риме то же место, что и о. Антонин в Афинах. О. Феофан пишет ему между прочим 13/25 января 1852 года: «В Санкт-Петербурге о тебе доброе мнение по случаю твоей книжки 100 . Однако в ней есть резкие промашки против догматики. Приими мой прежний совет: церковное красноречие, учительство – не твое поле. Твое – история, церковная археология, а главное твой дар – πνευμα κισερνησεως. Также ошибка, что ты переводишь с славянского на греческий; какая из того польза Русской Церкви, коей ты питомец? Почему не возьмешься исправить пролог по греческому тексту, чтобы сделать ясным, или «Добротолюбие»? Это сокровища, и вот была бы услуга для своей Церкви. Не сделайся ее ренегатом. Свое к ним перенести хочешь или у них побольше забрать для своей Церкви? Искупай получше время твоего пребывания в Греции...» 101 . |
| Прибыв в Иерусалим в сентябре 1865 г., в момент обострения взаимоотношений между Иерусалимской Патриархией и Россией, Антонин добросовестно пытался по афинскому опыту свести знакомство и дружбу с руководством Святогробского братства, но столкнулся здесь совсем с другими греками. На протяжении веков Святогробское братство (120–150 человек) представляло собой закрытую этнорелигиозную корпорацию, формировавшуюся исключительно из приезжих послушников, греков по происхождению, часто связанных родственными узами с представителями высшей иерусалимской иерархии. Братство полностью заправляло делами 30-тысячной арабской православной паствы, ни один представитель которой не допускался не только в епископы, но и в архимандриты. Это накладывало особый отпечаток и на сознание и формы поведения греческого монашества в Святой Земле, и на отношение к нему арабского православного духовенства и церковной паствы. Тем более, что почти 30-летнее служение Антонина в Иерусалиме совпало с несколькими глубокими каноническими и церковно-политическими кризисами, почти на грани разрыва канонических отношений: конфликт русского Св. Синода и патриарха Кирилла II (1864–1868), его свержение собственным Синодом в связи с вопросом «о болгарской схизме» (1872) и незаконное поставление на его место Прокопия (1873), затем низложение Прокопия и выборы Иерофея (1875), избрание молодого Фотия после загадочной смерти Иерофея (1882) – и его неутверждение Портой (под влиянием, как считалось, русской дипломатии), и, наконец, патриаршество Никодима (1883–1890) с его противоречивым отношением и к Антонину, и к России (несмотря на то, что архиерейская хиротония его состоялась в Исаакиевском соборе в Петербурге), которое также завершилось конфликтом в Патриархии и низложением первоиерарха. О Никодиме разговор особый. Считавшийся русским ставленником, но отнюдь не бывший реальным сторонником России, Патриарх стоил Антонину многих хлопот и нервов. «22 октября 1883 г. Никодим стоит на том, что или он, или Антонин в Палестине, и уже требовал от Об -Прокурора Св. Синода отозвания меня из Иерусалима, наговорил на меня, кроме того, целый короб м Исидору, и даже сильно повлиял на него своими изветами. Так-то мы, бедные ршиндриты (архимандриты. – Н. Л., Р. Б.), нашумевшие своими делами на всю Палестину, Сирию, Аравию, об-он-пол-Иордана и Кану Галилейскую, третируемся новым Божественнейшим Блаженством!» |
| Таким образом, рассматривая вопрос о мотивациях Антонина в ведении дневника и «стратегии» подачи информации в нем, следует, видимо, учитывать контаминацию различных мотивов: и многолетнюю привычку, ставшую потребностью, и стремление к объективной фиксации фактологического материала, и «послание» к будущему читателю – в том числе с надеждой на верную оценку его собственной роли и значения для Русской Церкви его служения на Православном Востоке. С точки зрения содержания дневник представляет живую подвижную мозаику, включающую и очерки нравов, и путевые заметки, и даже элементы автобиографического романа. Для историка это, прежде всего, неистощимый кладезь самых разнообразных сведений по истории русского присутствия в Святой Земле. За 30 лет жизни в Иерусалиме Антонин по долгу служения состоял в тесных отношениях с пятью Иерусалимскими Патриархами – Кириллом II, Прокопием, Иерофеем II, Никодимом и Герасимом, при нем тринадцать раз сменились турецкие губернаторы и десять раз русские консулы. Его работа осуществлялась в постоянном взаимодействии с Азиатским департаментом МИДа, Св. Синодом, Палестинской Комиссией, Православным Палестинским Обществом. 11 сентября 1865 г. Антонин вступил в древний восточный город, не меняющийся на протяжении веков, а к моменту его кончины Иерусалим далеко вышел за пределы своих старых стен, оброс новыми разноязыкими кварталами – еврейскими, абиссинскими, немецкими, американскими. У него на глазах менялась жизнь горожан: древние дороги заменялись шоссейными и железной, по ним катились «немецкие колесницы» (дилижансы) и современные поезда, связь с миром обеспечивала не только австрийская пароходная компания Ллойд, но и телеграф, а с 1888 г. и телефон. Появлялись новые школы, больницы, магазины, гостиницы, возникали и лопались банки. Из Европы и Америки ехали библеисты, археографы, Палестина становилась страной-музеем, страной археологии и археологов. И научная работа Антонина – его раскопки, занятия нумизматикой, моавитскими древностями, исторические и агиологические публикации, активное членство в международных научных обществах – способствовала авторитету русской науки. Словом, это была настоящая «конкуренция народов на Ближнем Востоке», в которую архимандрит был вынужден включиться – и выиграл, создав Русскую Палестину. |
|
|
