| По мнению современников, за такой тяжелый труд плата была недостаточна, хотя и удовлетворяла многих артельщиков. Однако нередко подрядчики, стремившиеся нажиться за счет рабочих, обсчитывали их и не выплачивали денег. В таких случаях артель снималась с места и уходила, призывая поступать так же и другие артели. Вот что, например, случилось в июле 1850. Материалы официального рапорта стоят того, чтобы привести их полностью, так как они отражают артельный дух, артельное стремление к справедливости, артельную ярость по отношению к эксплуататорам, которыми здесь выступают подрядчик Кузьмин и его приказчик Мошенский вкупе с царскими жандармами: «5 числа сего месяца сбежали с пункта работ... (артель)... в числе 80 человек по невыдаче им подрядчиком Кузьминым и К° 1 числа июля заработной платы. Корпуса жандармов поручик Анисимов с унтер-офицером Семенцом и приказчиком подрядчиков Мошенским отправился за ними в погоню, настигнув их в 15 верстах, где они расположились отдыхать, начал убеждать их возвратиться на место работ, объявив при этом, что деньги будут им тотчас выданы, но все рабочие, вооруженные дубинками, крикнув «ура», двинулись вперед, увидев же, что Анисимов их преследует, свернули в болото. Между тем поручик Анисимов, оставшись на дороге в лесу, успел остановить старосту артели, уговаривая его убедить рабочих возвратиться, но они, увидев своего старосту, стоявшего у тарантаса, закричали ему: ты нам изменил – и, бросясь к нему, сбили с ног и начали его жестоко бить. Когда Анисимов, видя такое ожесточение рабочих, хотел остановить это буйство, то в это время один из них нанес ему столь сильный удар дубиною, что он упал без чувств, и вся артель закричала: выпрячь лошадей, побьем всех их... (но жандармам удалось бежать). О происшествии известили местного станового пристава для принятия нужных мер к удержанию артели. Один из рабочих, пойманный приказчиком Мошенским, показал, что он был послан от артели к другой, находящейся близ деревни Кузнецовой, для объявления его, что они уже бежали и чтобы они также не мешкали, но как они не приняли этого предложения, то он, возвратясь на работу и не застав уже своей артели, отправился их догонять, и что бежавшая артель должна идти на г. Осташков, почему полковник Виланд приказал Мошенскому ехать туда для удержания артели. Сообщив вместе с сим г. г. гражданским губернаторам: Новгородскому, Тверскому, Псковскому и Витебскому – о приостановлении означенной артели рабочих и о возвращении их на место работы... с задержанием зачинщика в остроге. Для отвращения же на будущее время подобного буйства, имею честь покорнейше просить Ваше Сиятельство о производстве над преступником, посягавшим на жизнь поручика Анисимова, военного суда и о наказании его на линии железной дороги, при собрании рабочих с каждой артели по несколько человек». Начавшееся по этому делу расследование подтвердило серьезные злоупотребления со стороны подрядчиков. |
| Лишь несколько девочек, из самых боязливых, прибились, как к спасительному островку, к стоящей все так же неподвижно Регине Петровне. Петр Анисимович, обращаясь к Регине Петровне, закричал: — Вы видели? Что-нибудь видели? Регина Петровна не обернулась к директору, будто не заметила его. Не сразу до нее дошло, что это к ней, к ней обращаются с вопросом. — Что… Видела… — медленно, как во сне, произнесла она, не отрывая взгляда от огня. — Я спрашиваю! — кричал Петр Анисимович и все отгораживался от пламени портфелем. — Вы видели, как взорвалось? Видели или нет? И потом это… На лошадях… — На лошадях? — пробормотала Регина Петровна. — На каких лошадях? — Это ведь непонятно, что происходит! — закричал Петр Анисимович, но осекся: только теперь дошло, что воспитательнице худо. Подбежала другая воспитательница, Евгения Васильевна, сунула ватку с нашатырем к носу Регины Петровны, потерла ей виски, а та вдруг ахнула и стала оседать, запрокидывая голову. Ее тут же увели в спальню девочек. Мужичков забрали туда еще раньше. Кузьменыши, наблюдавшие все это, ринулись следом, на помощь своей Регине Петровне, но их дальше дверей не пустили. — Идите, идите… — сказали. — Все тушат пожар, а вы чего тут шляетесь? За дверью, слышно стало, кто-то плакал навзрыд, какая-то девочка, ее утешали. — Ну, кто сказал, что лошади, — тускло произносил чей-то голос. — Ерунда… Честное слово, ерунда… Не было никаких лошадей и никаких гранат… Ну, что-то там взорвалось на складе… Там ведь керосин, и масло, и что угодно… Разве теперь узнаешь! Братья посмотрели друг на друга и пошли во двор. Уже обвалилась крыша дома, подняв к небу салют из горящих углей, даже головешек. Искры медленно падали вниз и светлячками тлели в сухой траве. Никто не пытался их тушить. Даже Петр Анисимович, поняв, что соседним зданиям пожар не угрожает, притулился на крылечке столовой и так, прижав портфель к груди, сидел, глядя на огонь. Было что-то жалкое, беспомощное в его позе, будто говорившей: «Это ведь непонятно, что происходит!” За свою сорокалетнюю жизнь этот человек пережил множество катастроф, если и выживал, то благодаря природному долготерпению. |
| Не на того попал!..” — Правильно, Зеленцов! Правильно! Люди умирают! Довели! — послышалось в зале как бы в продолжение того, что смел Боярчик произнести про себя. Феликс высунулся из-за кулис и увидел, что ребята, наклонившись, чтоб незаметно было, кто из них кричит, ведут полемику с судом. — Эт-то еще что такое? Эт-то что за базар? — вскинулся полковник. — А ну, товарищи командиры, наведите порядок в зале!.. Зал немного еще погудел и под грозные крики засуетившихся чинов угнетенно, но непокорно утих. Чувствуя, что публика в зале вся сплошь на стороне подсудимого, настроена взрывчато, сжав пальцами виски, какое-то время Анисим Анисимович сидел и думал; что делать? выдворить служивых из клуба? прекратить суд, перенести в другое место? Да суд-то не простой, показательный, имеющий воспитательное действие. Но он столько уже пересудил и пересадил всякого народу, столько его на тот свет отправил, эта казарменная вшивота каши столько не съела, и чтобы перед каким-то уркой, с которым он по самонадеянности своей не познакомился лично до суда, чтобы перед ним и этой серой шпаной, молокососами этими, он, старый, закаленный большевик, спасовал, уронил достоинство родного суда? — Товарищи командиры! Я прошу вас встать в проходы и крикунов выдергивать. Место их рядом с преступником, на позорной скамье. Публика разом присмирела, однако Зеленцов не сдавался, вступал в пререкания и твердо доказал, что не садил на кумпол капитана Дубельта, что советский офицер, пусть он и из клуба, не имеет права так себя вести, он вел себя грубо, нетактично. — А очки? Он же разбил мои очки! — Яа? Разбил? Ха-ха! Ты ж сам на них наступил сослепу. — Может быть, может быть, — жалко лепетал капитан Дубельт, желая, чтобы его поскорее отпустили, не мучали вопросами, поскольку он никогда ни с кем не то чтобы судиться, даже не ссорился. — Я действительно допустил… по отношению… Зал снова начал оживляться. “Эх, капитан, капитан, — покачал головой Анисим Анисимович, — добрый ты человек, а обедню портишь. Среди такой сволочи тебе, культурному человеку, существовать…” Анисим Анисимович попросил капитана Дубельта сесть, сам же, встав из-за стола, слезши со своего стула, массивной спиной его подавляющего, и он хорошо это знал, терпеливо ждал полной тишины, дождавшись ее, храня скорбное выражение на лице, заговорил: — Так-так! Бушуем, значит? Беззаконие творим? — Еще более поскорбев лицом, Анисим Анисимович многозначительно помолчал. |
| – Что же это вы тут сидите, мамаша драгоценная? Нам без вас скучно. А Прасковья, оробев, прижимая руки к своей тощей, исхудалой груди, отвечала: – Что вы, помилуйте-с… Много вами довольны-с. После смотрин назначили день свадьбы. Потом у себя дома Анисим всё ходил по комнатам и посвистывал или же, вдруг вспомнив о чем-то, задумывался и глядел в пол неподвижно, пронзительно, точно взглядом хотел проникнуть глубоко в землю. Он не выражал ни удовольствия от того, что женится, женится скоро, на Красной Горке , ни желания повидаться с невестой, а только посвистывал. И было очевидно, что женится он только потому, что этого хотят отец и мачеха, и потому, что в деревне такой уж обычай: сын женится, чтобы дома была помощница. Уезжая, он не торопился и держал себя вообще не так, как в прошлые свои приезды, – был как-то особенно развязен и говорил не то, что нужно. В деревне Шикаловой жили портнихи, две сестры-хлыстовки. Им были заказаны к свадьбе обновы, и они часто приходили примеривать и подолгу пили чай. Варваре сшили коричневое платье с черными кружевами и со стеклярусом, а Аксинье – светло-зеленое, с желтой грудью и со шлейфом. Когда портнихи кончили, то Цыбукин заплатил им не деньгами, а товаром из своей лавки, и они ушли от него грустные, держа в руках узелки со стеариновыми свечами и сардинами, которые были им совсем не нужны, и, выйдя из села в поле, сели на бугорок и стали плакать. Анисим приехал за три дня до свадьбы, во всем новом. На нем были блестящие резиновые калоши и вместо галстука красный шнурок с шариками, и на плечах висело пальто, не надетое в рукава, тоже новое. Степенно помолившись богу, он поздоровался с отцом и дал ему десять серебряных рублей и десять полтинников; и Варваре дал столько же, Аксинье – двадцать четвертаков. Главная прелесть этого подарка была именно в том, что все монеты, как на подбор, были новенькие и сверкали на солнце. Стараясь казаться степенным и серьезным, Анисим напрягал лицо и надувал щеки, и от него пахло вином; вероятно, на каждой станции выбегал к буфету. И опять была какая-то развязность, что-то лишнее в человеке. Потом Анисим и старик пили чай и закусывали, а Варвара перебирала в руках новенькие рубли и расспрашивала про земляков, живших в городе. |
| Как будто предчувствуя, что быть на свободе ему осталось недолго, Анисимов работает за троих. Он не только ведущий сотрудник Центральных реставрационных мастерских, но и основатель Отдела памятников религиозного быта Исторического музея. Именно там он хранит Владимирскую и другие шедевры иконописи, спасённые в годы Гражданской войны. Кроме того, учёный читает лекции в Московском университете, пишет научные работы и обивает пороги издательств в попытках опубликовать их в СССР. Но всё напрасно. В 1928 году главный труд своей жизни — исследование о «Владимирской Богоматери» — Анисимов издаёт в Праге. К этому времени любые несанкционированные контакты с зарубежными учёными расцениваются ОГПУ как шпионаж, а публикация в эмигрантской прессе — как контрреволюция. 31 мая 1928 года Анисимов пишет в Прагу: «Мы переживаем сейчас очень тяжкое время, такое, какого не переживали со времён революции, когда аресты и убийства следовали одно за другим... Объявлена культурная революция, то есть уничтожение последних ещё уцелевших остатков общеевропейской и русской культуры... Не принимая никакого участия в политике, но стоя на страже культуры, чувствуешь себя уже обвиняемым и преследуемым, ждёшь и днём и ночью обыска, ареста, высылки или тюрьмы». В 1929 году было решено отправить в Европу большую выставку икон. Это было отличным пропагандистским прикрытием: смотрите, как у нас реставрируют и хранят шедевры древнерусского искусства! Присутствовал и деловой интерес: если иконы понравятся Европе, потом их можно будет выгодно продать. Комиссаром выставки большевики назначили Игоря Грабаря. Однако организовать её в одиночку без лучшего знатока икон Анисимова он не мог. Друзья просили Анисимова не помогать Грабарю: они опасались, что, несмотря на все гарантии властей, иконы будут проданы за рубеж, на что Анисимов отвечал: выставка откроет миру глаза на русскую икону и даст возможность русским эмигрантам-изгнанникам увидеть духовные сокровища отнятой у них Родины. Выставка имела огромный успех: собирала толпы восторженных зрителей в музеях Германии, Австрии и Англии, а затем отправилась и в Америку. |
| Католики распространяют на Майдане " молитвослов революционера " Киев, 7 февраля 2014 г. Католики подогревают страсти на Майдане в Киеве, утверждает глава пресс-службы Украинской Православной Церкви Василий Анисимов, которого цитирует " Интерфакс-Религия " . Майдан " окормляется " униатами, раскольниками и сектантами, говорит Василий Анисимов. " Уровень ненависти окормителей часто зашкаливает. Даже Владимир Путин в Брюсселе цитировал одного униатского священника. А католики раздают майдановцам " молитвенник революционера " , - сообщает В.Анисимов в интервью сайту общества " Радонеж " . По его словам, речь идет о пяти рекомендованных молитвах-шагах с пространными пояснениями. Первый шаг - " Полностью положиться на Бога, прося Его вмешаться в историю нашего народа " . " В нем рассказывается, что филиппинского диктатора Маркоса не могли свергнуть, лишь один батальон перешел на сторону восставших. Но местный кардинал призвал паству, и миллионы вышли на улицу, блокировали армию и свергли диктатора. Приводится текст филиппинской молитвы 1986 года, " приспособленный для нашей ситуации " " , - пояснил глава пресс-службы. Во втором шаге рассказывается, что " всякий тиран - это грех народа " , в молитве перечисляются народные грехи от абортов до коррупции. В третьем шаге - " Прощать врагам " - указывается, что " прощение - не означает отказа от борьбы " . В.Анисимов сообщил, что в УПЦ направили по этому поводу запрос к нунцию, ждут ответа. " Исходник этого " молитвенника революционера " написан на русском, а затем переведен на украинский, поскольку в тексте много русизмов и калек с русского. Составлен он тоже давно, ибо приведенные в нем данные по абортам - шестилетней давности. Вероятно, это какой-то универсальный по идеологии текст, который католики адаптируют к конкретным странам, где есть необходимость свержения " тиранов " , - добавил он. по словам российского лидера, некоторые священники на западе Украины призывают свою паству принимать участие в акциях протеста в Киеве, высказываясь против представителей национальных меньшинств. На пресс-конференции в Брюсселе после завершения саммита Россия - ЕС, отвечая на вопрос о ситуации на Украине, президент РФ Владимир Путин заявил об угрозе национализма на Украине. " РГ " выяснила, о каком священнике говорил глава российского государства. Речь шла о священнике украинской греко-католической церкви (УГКЦ) Михаиле Арсениче, больше известном в рядах паствы под кличкой " Палка " . Ролик с проповедью этого настоятеля храма в селе Новый Березов, что на Ивано-Франковщине, стал чрезвычайно популярным среди боевиков-националистов еще в начале декабря минувшего года. 7 февраля 2014 г. скрыть способы оплаты Смотри также Подпишитесь на рассылку Православие.Ru Рассылка выходит два раза в неделю: Мы в соцсетях Подпишитесь на нашу рассылку |
| Ей видится в том непорядок, нарушение правильного, как она его понимает, хода вещей. Анисима решают женить. Он соглашается спокойно и без энтузиазма; впрочем, кажется, доволен тем, что и ему невесту подыскали красивую. Сам он невзрачен, но говорит: «Ну, да ведь и я тоже не кривой. Наше семейство Цыбукины, надо сказать, все красивые». Невесту зовут Липа. Очень бедная девушка, для которой войти в дом Цыбукиных, с любой точки зрения, подарок судьбы, ибо ее берут без приданого. Она страшно боится и на смотринах выглядит так, «как будто хотела сказать: «Делайте со мной, что хотите: я вам верю». Ее мать Прасковья робеет еще больше и всем отвечает: «Что вы, помилуйтес… Много вами довольныс». Анисим приезжает за три дня до свадьбы и всем в подарок привозит серебряные рубли и полтинники, главная прелесть которых в том, что все монеты, как на подбор, новенькие. По дороге он явно выпил и с важным видом рассказывает, как на каких-то поминках пил виноградное вино и ел соус, а стоил обед два с полтиной на персону. «Которые мужики — наши земляки, — и за них тоже по два с полтиной. Ничего не ели. Нешто мужик понимает соус!» Старик Цыбукин не верит, что обед может стоить так дорого, и с обожанием глядит на сына. Детальное описание свадьбы. Много едят и пьют плохое вино и отвратительную английскую горькую, сделанную «неизвестно из чего». Анисим быстро напивается и хвастается городским приятелем по фамилии Самородов, называя его «человеком специальным». Он кичится тем, что по внешности может распознать любого вора. Во дворе кричит баба: «Насосались нашей крови, ироды, нет на вас погибели!» Шум, кутерьма. Пьяного Анисима вталкивают в комнату, где раздевают Липу, — и запирают дверь. Через пять дней Анисим уезжает в город. Он говорит с Варварой, и та жалуется, что они живут не по-божески, что все построено на обмане. Анисим отвечает: «Кто к чему приставлен, мамаша Бога-то ведь все равно нет, мамаша. Чего уж там разбирать!» Он говорит, что все воруют и не верят в Бога: и старшина, и писарь, и дьячок. |
| Раменские напросились декламировать «Кавказ подо мною» на стихи А. Пушкина и отрывок из поэмы Баркова про то, как один дворянин по имени Лука любил купчиху. Трагедия, словом. Луку отвергли, остальное взяли. Коломенские предложили колхозные частушки, специально для деревенских… Вроде бы как хор Пятницкого. Наученный горьким опытом с «Яблочком», Петр Анисимович попросил спеть одну. С подвыванием, как поют в народном хоре, на знакомую мелодию «На закате ходит парень возле дома моего» коломенские проникновенно завели: Я работалаа в колхо-зее, ах! За-ра-бо-та-лаа пятак! Ах! Пятаком прикрыла… сзади… Ах! А перед остался та-ак! Ах! — Нет, это для них… для переселенцев не очень… — сказал быстро Петр Анисимович. И облегченно вздохнул. — Все? Но тут вышел перед комиссией Митек и прошепелявил: — Я тоже хочу выштупать на шчене… — Ты? — поразился Петр Анисимович. — Это ведь непонятно, што пропшходит… — ненарочно прошепелявил он сам. — Почему непонятно, — не понял Митек. — Фокуши… — Чего? Чего? — Все оживились. — Фокуши, — сказал Митек. И уже не дожидаясь согласия, спросил Петра Анисимовича: — Вот, ваши чашы… Петр Анисимович вяло запротестовал: — Нет, нет. Ты моих часов не трогай! — Так они уже тут, — сказал Митек и достал из своего кармана директорские часы. — Это ведь непонятно, что происходит… — ахнул директор. И отмахнулся. — Там, в клубе… Только у колхозников ничего это… не бери. А то это… Конфликт начнется… Подумают, что пришли опять… Чистить их карманы. — А у кого же брать? — спросил невинно Митек. — У кого хочешь, — повторил директор. — Но у них не бери! — Ладно, — сказал Митек и многозначительно посмотрел на директорский портфель. В это время еще несколько шакалов полезло к комиссии, и каждый кричал: — Я тоже умею… Фокусы! — Хотите, стакан буду грызть? — Или лампу? — Хотите… Слезы потекут! У всех! — А я могу угадывать! По руке! Что будет! Директор поднял портфель и, будто обороняясь, крикнул: — В следующий раз! Стаканы грызть — в следу-ю-щий раз! Тем более что стаканов нет! А слезы у нас и без того… Текут! До сви-да-ния! До свидания, товарищи! |
| Съел всю икру, а в банке было фунта четыре». С тех пор о селе говорили: «Это то самое, где дьячок на похоронах всю икрусъел». В селе четыре фабрики — три ситцевых и одна кожевенная, на которых занято около четырехсот рабочих. Кожевенная заражала реку и луг, крестьянский скот страдал от болезней, и фабрику приказали закрыть, но она работает тайно, а становой пристав и уездный врач получают за это взятки. В селе два «порядочных дома»; в одном живет Григорий Петрович Цыбукин, мещанин. Для вида держит бакалейную лавку, а зарабатывает на торговле водкой, скотом, зерном, крадеными вещами и «чем придется». Скупает лес, дает деньги в рост, «вообще старик… оборотистый». Два сына: старший Анисим служит в городе в сыскном отделении; младший Степан помогает отцу, но помощи от него немного — он слаб здоровьем и глух. Помощь идет от его жены Аксиньи — красивой и стройной женщины, поспевающей везде и во всем: «старик Цыбукин глядел на нее весело, глаза у него загорались, и в это время он жалел, что на ней женат не старший сын, а младший, глухой, который, очевидно, мало смыслит в женской красоте». Цыбукин вдов, «но через год после свадьбы сына не выдержал и сам женился». С невестой по имени Варвара Николаевна ему повезло. Она видная, красивая и очень религиозная женщина. Помогает нищим, богомольцам. Однажды Степан заметил, что она без спроса взяла в лавке две осьмушки чаю, и доложил отцу. Старик не рассердился и при всех сказал Варваре, что она может брать все, что хочет. В его глазах жена как бы отмаливает его грехи, хотя сам Цыбукин не религиозен, не любит нищих и гневно кричит на них: «Бог дасьть!» Анисим бывает дома редко, но часто присылает гостинцы и письма с такими, например, фразами: «Любезные папаша и мамаша, посылаю вам фунт цветочного чаю для удовлетворения вашей физической потребности». В его характере соединяются невежество, грубость, цинизм и сентиментальность, желание казаться образованным. Цыбукин обожает старшего, гордится тем, что он «пошел по ученой части». Варваре не нравится, что Анисим неженат, хотя ему пошел двадцать восьмой год. |
| 5 июля 1948 года дело было принято к производству. Начальник следственного отдела УМГБ по Читинской области подполковник Шилионов нашел, что «Анисимов Н. А., он же Нестор, Герасимов В. А., Сумароков Е. Н. и Бриди Е. П. вместе с остатками разгромленных белых армий в годы гражданской войны бежали из СССР за границу в Маньчжурию. Находясь в эмиграции, они на протяжении ряда лет вели активную шпионскую работу против СССР». 229 В анкете арестованного среди особых примет было указано: «Левая нога не сгибается». По свидетельству Н. Георгиевского, «когда он [митрополит] вспоминал о том, как сидел в китайских тюрьмах, где подозревался как русский шпион, и ему загоняли иглы под ногти, или как в наших тюрьмах пытались согнуть его давно не гнущуюся ногу, думая, что он притворяется, слезы начинали капать из его глаз...» 230 Уже на другой день Шилионов «нашел», что по делу возникли новые обстоятельства и на основании распоряжения МТБ СССР от 28 июня 1949 года дальнейшее расследование целесообразно вести в Москве. По-видимому, подполковнику срочно объяснили, что обвиняемые не читинского масштаба, а их ждут в центре. После этого «арестованного Анисимова Н. А.» отправили на Лубянку. Арестованные были перечислены за 2-м Управлением МТБ (контр-разведовательное). 24 июля 1948 года прибыли во Внутреннюю тюрьму (т. е. на Лубянку). Первый допрос вели два следователя: начальник 6-го отдела 5-го управления МТБ и заместитель начальника 2-го отделения 6-го отдела 5-го управления МГБ СССР. Следствие велось в соответствии с практикой ведения следствия в органах МТБ. 231 Вначале арестованному предлагалось рассказать правду о своей шпионской деятельности. Затем предъявлялось обвинение в шпионской деятельности и антисоветской работе. Митрополит Нестор свою принадлежность к разведовательной деятельности отрицает. Но вопрос задается снова и снова. Подпись «Анисимов (Митрополит Нестор)» написана с трудом, дрожащей линией. 4 августа на допросе обвиняемый митрополит признает себя виновным в том, что, «являясь по своим политическим убеждениям монархистом, великую Октябрьскую социалистическую революцию встретил враждебно и с первых дней установления советской власти на протяжении многих лет вел активную деятельность, направленную на свержение советского строя в СССР». |
|
|
