| Еще подобный отрывок из ненапечатанного письма к Людмиле Осиповне Раевской, живущей в Шамординской общине, от 23 февраля 1898 года: «Вчера приезжал В. и рассказывал, что одна дама, родственница Л-го, ему писала из Москвы, что у нее муж был очень болен. Доктора отказались лечить, и он совсем умирал. В одну ночь видит он около себя у постели старца, который над ним молился и говорит: «Отслужи молебен святому Амвросию Медиоланскому », – и скрылся. Больной сказал это жене, и они отслужили молебен. Он приобщился и с тех пор начал поправляться; даже встал с постели, но никому не говорил об этом явлении старца. Когда же он стал чувствовать себя совсем хорошо, ему опять явился этот же старец (бывший больной его узнал) и говорит: «Ты теперь совсем здоров; зачем же ты скрываешь и не говоришь об своем исцелении? Надо говорить; а старец пред тобой – Оптинский Амвросий». И скрылся. Когда В. рассказывал, я позавидовала; а на душе какая-то радость стала, – я не могу высказать. Родной наш и нас, может быть, не оставляет». Присовокупим к сему, что приведенные здесь два случая исцелений от почившего старца не единственные. В заключение всего сказанного предложим вниманию читателей два знаменательных сновидения одной шамординской сестры, рисующие, как мы веруем, загробную участь описанного здесь великого Оптинского старца, батюшки отца Амвросия. Вот ее рассказ: «За несколько времени до кончины батюшки видела я, будто стою в прекрасном саду. На высоких деревьях трепещут листки, и всякий листок всё повторяет молитву: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». В саду будто стоит светлый храм. Вошла я в него и вижу: купол у него недостроен. И подумала я, как это храм не окончен? Тогда послышался мне голос: «Это жилище приготовлено для старца Амвросия и скоро будет окончено». А как батюшка уже умер, видела я, что стоит его гроб. И вот спустились четыре Ангела в белых ризах, – такие блестящие на них ризы, – а в руках у них свечи и кадило. И спросила я, почему это они, такие светлые, спустились ко гробу батюшки. Они мне ответили: «Это за то, что он был такой чистый». Потом спускались еще четыре Ангела в красных ризах, и ризы их были еще красивее прежних. И я опять спросила, а они ответили: «Это за то, что он был такой милостивый, так много любил». И еще спустились четыре Ангела в голубых ризах невыразимой красоты. И я спросила, почему они спустились ко гробу. И мне ответили: «Это за то, что он так много пострадал в жизни и так терпеливо нес свои кресты» 189 . |
| Лошадей тут не было; надо было целый час ждать. Староста начал было уговаривать нас остаться, за темной ночью и плохой дорогой, которая в то время особенно была плоха от этой станции до Калуги (теперь там шоссе). Но я ему ответила: «Я не боюсь. А если вы не беретесь везти нас, это другое дело». Повезли. Когда мы въехали в лес, который скоро за Андреевской станцией начинается, то не только не видно было дороги, даже нельзя было разглядеть тройки белых лошадей, которые нас везли. Ямщик стал ворчать и пугать нас Выркой (так называется место, где мост через ручей), что трудно будет попасть на мост. Я опять сказала ему: «Боишься – вернись». Едем дальше. Так называемую Вырку проехали благополучно. Но вскоре постигла нас такая неожиданность. За версты четыре до Калуги по обеим сторонам дороги тянется лес. Вдруг неподалеку от нас мы услышали свисток, как это бывает в городах у полицейских. Мы вздрогнули. В ответ свистку раздался другой такой же, а дальше и третий. Дело было понятно. К дороге кто-то подходил. Мы ехали шагом. Бубенцы и колокольчик звенели потихоньку. Ямщик и мы обе перекрестились. Я подумала себе: «Батюшка родной! Зачем же ты нас отпустил в такую ночь?» Слышалось, что кто-то уже подходит к нам. Но в это самое время вдруг сзади нас раздался звон колокольчика, – кто-то шибко ехал. Оказалось, то была эстафета, которая и догнала нас в самое опасное для нас время. Все мы трое, благодарственно к Богу, перекрестились и уже были спасены. В другой раз, собираясь Великим постом на пятой неделе в Оптину готовиться, я взяла с собой старшую свою дочь. А меньшая моя, крестница, оставалась у моих хороших знакомых, – она еще училась. Очень желалось мне тогда встретить Пасху при старце. Детям я еще ничего не говорила об этом своем желании и более полагалась на волю Божию, как Господь устроит. Только им сильно не хотелось этого. Такое напало на них искушение. Я же думала и меньшую дочь к Пасхе выписать в Оптину. Но, приехав к старцу, я не высказала ему этого. Не прошло и трех дней, как пахнуло тепло, и реки вскрылись. |
| Мы молим Господа Отца, Чтоб нас сироток не оставил! Тем заканчивается рассказ шамординский о посещении старцем общины в 1888 году. Прибавим к сему, что вышеозначенные стишки впоследствии положены были какой-то шамординской мастерицей на ноты. И после того каждый раз, как старец посещал в общине приют, дети пели для него этот кант. Серьезно, задумчиво слушал старец эти детские моления, и часто крупные слезы катились по его впалым щекам. Что думал он в эти минуты, для всех тайна. Но можно предполагать, что дух его, проникнутый искренней детской благодарностью к нему бездомных, беспомощных малюток, возносился молитвенно к Царице неба и земли, чтобы Она, и после его смерти, не оставляла их Своим всемощным покровительством. Отношение же старца к детям вообще было самое нежное, отечески-любезное. Упомянутая выше А.А. Шишкова в своей статейке о старце Амвросии напечатала следующее: «Я была свидетельницей того сострадания и нежной любви батюшки к болящим детям, как он ежедневно, несмотря на свою слабость, ездил в больницу их проведывать, как баловал их – даст то конфетку, то пряник, приласкает их, пошутит». Проводы старца из Шамординской общины всегда сопрождались обычной суетой и всегда оставляли в сёстрах грустное впечатление, как сейчас выше описано. Многие заранее уходили вперед далеко по дороге, где он должен был ехать, чтобы еще раз издали поклониться дорогому батюшке, когда он будет мимо них проезжать. О посещении старцем Амвросием Шамординской общины в следующее лето 1889 года сообщает нам несколько сведений неизвестная особа в своей статейке под заглавием: «Воспоминания о батюшке, отце Амвросии», напечатанной в «Душеполезном Чтении» 166 . В сущности, заметим, посещение это не отличалось от описанного. Вот самый рассказ. «1889 года в июне месяце привел меня Господь в первый раз побывать в известной всем благословенной Оптиной пустыни, в которую стекалось, особенно тогда, множество людей всякого звания к батюшке отцу Амвросию. Давно уже я стремилась всей душой узреть чудного старца, услышать душеспасительные наставления того, о ком так много поразительно-трогательных рассказов пришлось услышать от близких и дальних, от чужих и своих. Я же, перенеся в непродолжительное время две мучительные операции в груди, настрадавшись физически и нравственно, в то время чувствовала особенную потребность в утешении и подкреплении духовном. Да притом и самый образ батюшки, каким я себе представляла его, влёк меня издалека какою-то неотразимой силой. По отдаленности от железной дороги, ехать приходилось на лошади проселком и в продолжении двух дней. Явились было сомнения, колебания и даже страх по поводу нездоровья, но, помолившись и уповая на помощь Божию, я все-таки отправилась в путь. |
| Батюшка назначил даже цифру. Но мы этого испугались. Нас тревожила мысль, что если и при всех удобствах жизни больному так трудно живется, что же будет при тесном помещении и маленьких средствах? Я, грешная, первая попротиворечила старцу. Мысль о скорой кончине мужа мне тогда не приходила в голову. Батюшка ничего мне не ответил, а только, прищурясь, посмотрел мне в глаза. Мы уехали. В ноябре, приехав к старцу готовиться к причащению Святых Таин, я была встречена им на общем благословении словами из Псалтири: Человек, яко трава дние его, яко цвет сельный, тако отцветет ( Пс.102:15 ). В этот раз, позвав меня к себе одну и говоря со мною, старец взял меня за правую руку и стал тащить с моего пальца обручальное кольцо, но оно долго ему не поддавалось. От многолетнего ношения его на пальце образовалась как бы мозоль. Батюшка всё тянул его с пальца. Сердце мое дрогнуло предчувствием. Но я, ничего не сказав, стала и сама повертывать кольцо на пальце, чтобы его снять. В этот раз, когда я уезжала из Оптиной, батюшка неожиданно дал мне девочку польку, чтобы я помогла ей докончить ее образование, и прибавил: «Вам втроем будет веселее». Но с ней нас должно бы быть четверо, а батюшка сказал – «втроем». Значит, кто-нибудь из нас да должен был убавиться. Еще прибавил: «Она у тебя в доме и Православие примет». Я беспрекословно охотно взяла к себе в дом чужого ребенка и, недоумевая, каким образом может состояться принятие ею Православия у меня в доме, молчала, думая, что, верно, она сама говорила об этом со старцем. Оказалось потом, что это было только его предсказанием. Девочка тогда еще и не думала о принятии Православия. Прошло немного времени. Вдруг получаю я от батюшки на благословение хлеб. Это меня крайне удивило и испугало. Затем мой муж заболел своей предсмертной болезнью. Я написала батюшке о его болезни и тотчас же получила от него ответ: «Скажи от меня больному, – писал он, – что аз грешный советую ему немедленно приобщиться Святых Христовых Таин». Мужем это было исполнено. |
| В этой деревне – верстах в семи от Шамордина 168 – еще покойная монахиня Амвросия Ключарева , по благословению старца Амвросия, приобрела для своих внучек помещичью землю с усадьбой. После того там заведено было хозяйство: убирали сено, обрабатывали землю и пользовались доходами. Больше оно ничего собою но представляло. В 1890 году пришел к батюшке отцу Амвросию рудневский староста с письмом на имя старца. В этом письме говорилось, что много лет тому назад в помещичьем имении, которое теперь принадлежит Шамординской общине, под именем Рудневской дачи, был вырыт какими-то подвижниками колодец, утолявший жажду многих путников, а теперь это место в небрежении. Подпись письма была такая: «Любитель благочестия». В Рудневе старец доселе был только однажды, вскоре после покупки Ключаревой рудневского имения, и, вероятно, для того только, чтобы полюбопытствовать, что там есть. Но когда он через письмо осведомился о бывшем там колодце, то в то же лето, отправляясь по обычаю в Шамордино, предварительно вознамерился проехать в Руднево, а затем, во время пребывания своего в Шамордине, уже и часто начал посещать это место. Стал там заводить разные хозяйственные постройки, лично указывал рабочим, где и что нужно строить, приказывая вместе с тем строить поскорее. Между тем старец приступил к отысканию древнего колодца. Он приказал в одном месте рыть землю, не оглашая о сём. Скоро показалась вода. Но странно, все говорили одно: когда стали давать эту воду больным, в особенности бесноватым, страдания их увеличивались. Летом 1891 года, бывши в Рудневе, старец сам осматривал место вблизи вырытого колодца. Несколько ниже он предварительно стал на молитву, приказал и всем, бывшим с ним, молиться. После чего и все, вместе со старцем, начали осматривать место. Но вдруг тут же находившаяся настоятельница общины стала чувствовать, что почва под нею опускается, и в страхе воскликнула, что она тонет. Стали на этом месте рыть и нашли старый колодец, именно тот, о котором прочитал старец в таинственном к нему письме. |
| Архимандрит Леонид знал Оптину с детства, а в 1852 году стал ее послушником и здесь через 5 лет пострижен в монашество. Тогда же он испытал благодатное духовное воздействие старца Макария, жизнеописанию которого посвятил одну из лучших своих книг — «Сказание о жизни и подвигах старца Оптиной Пустыни иеросхимонаха Макария» (М., 1861). Перу о. Леонида принадлежит и фундаментальный труд «Историческое описание Козельской Введенской Оптиной Пустыни» (ч. 1–2, четвертое прижизненное издание — М., 1885). В своём письме к нему келейник Порфирий подробно описывает последние дни, кончину и погребение старца Илариона (в миру Родион Никитич Пономарёв; 18. IV. 1805–18. IX. 1873). Письмо это целиком публикуется впервые, незначительные извлечения из него бытописатель Пустыни иеромонах Агапит (Беловидов) включил в свою книгу «Жизнеописание старца Оптиной Пустыни, иеросхимонаха Илариона», вышедшую в 1897 году в Калуге без указания сочинителя, сказано лишь: «составлена одним из учеников» старца. Это письмо и авторские к нему приложения весьма ценны для всех, кто изучает историю Оптиной, кто интересуется творчеством бытописателей обители. Другие материалы сборника помогут читателям полнее представить круг чтения насельников обители, их собирательские наклонности. Замыкает рукописную книгу раннее произведение Сергея Нилуса «Голос веры из мира торжествующего неверия» — воспоминания о посещении Сарова летом 1901 года. Книжка вышла в свет в 1902 году (цензурное разрешение 5 декабря 1901 г.). Отдельным почерком монастырского писца исполнен текст первого духовного творения Нилуса, целиком вошедшего затем в состав тома «Великое в малом». Можно предположить, что Сергей Нилус был знаком с этим рукописным сборником и даже в какой-то мере участвовал в его составлении. Ведь занятия в Оптинском архиве он рассматривал как своё монастырское послушание. А. Н. Стрижев О последних днях страданий, кончине и погребении Оптиной Пустыни духовника и начальника скита, старца иеросхимонаха Илариона (Пономарева), в Бозе почившего 18 сентября 1873 года Составлено для своих келейных воспоминаний о Старце очевидцем, монахом Порфирием Письмом нашего отца Игумена Вы извещались о постигшей нас глубокой и горестной скорби: в лишении дорогого и незабвенного нашего старца, батюшки отца Илариона, мирно почившего о Господе 18 сентября 1873 года, в половине шестого утра, тихою христианскою кончиною. |
| Не отпуская посетителей, он шел в смежную со своей келью, – вышеупомянутую келью отца Иосифа, своего келейника, и там, полулежа около стола от утомления, вкушал пищу, которая состояла из двух блюд – ухи из свежей рыбы, не очень жирной (стерляжью уху, например, не мог кушать), и кисель из картофельной муки с клюквенным морсом. К сему подавался белый или ситный хлеб. Самую рыбу по болезненности желудка никогда не ел, ни свежую, ни соленую (исключая нескольких кусочков голландской сельди), ни вареную, ни жареную. В употреблении пищи он старался, сколько доставало у него сил и возможности, следовать указаниям церковного Устава, и потому в постные дни, когда не полагалась рыба, ему вместо ухи готовили похлебку или картофельный суп, к которому он подмешивал немного особо приготовленной гречневой кашицы. Всё это заправлено было подсолнечным маслом. Без сомнения, кушал бы старец в положенные Святой Церковью дни и без елея, если бы не страдал внутренностями. Как-то пришла ему мысль обойтись без масла, и чтобы постная пища была не очень сурова, велел заправить ее толчеными грецкими орехами. Случилась тут какая-то знакомая старцу игуменья, которую он и вздумал попотчевать этим снадобьем. «Да это что же у вас такое, батюшка? – сказала она. – Это рвотное». Но в начале шестидесятых годов старец подвижник, при всей своей слабости телесной, понуждался употреблять еще трапезную пищу с конопляным маслом. Потом, когда желудок его стал отказываться от этой пищи, стали готовить ему келейники вышеупомянутый суп и сперва заправляли его подсолнечным маслом пополам с конопляным и наконец уже, вследствие усилившейся болезненности его желудка, одним подсолнечным. А затем внутренности старца в такое пришли состояние, что по временам он никакой не мог позволить себе пищи. О этом он писал так: «Болезненные прижимки во всём теле есть и от холоду, и от невольного голоду. Много вещей есть, да многое нельзя есть. Слабый желудок и неисправные кишки не дозволяют. Впрочем, по старой привычке я все-таки понуждаюсь есть, хотя после и приходится большую тяготу понесть от головной боли и от рвотной доли. |
| Никогда не порицал он чужих согрешений и не терпел клеветы на ближнего, строго относясь к клеветникам, не разбирая лиц». Переданные здесь достопочтенными отцами сведения об отце Амвросии показывают теперь, между прочим, кроме вышеописанных добродетелей нового старца, особенную в нём сосредоточенность, или внимание к себе, соединенное со страхом Божиим или всегдашним хождением везде в присутствии Божием, с проявлением даже духовных дарований, именно – дарования плача и разума духовного. Поручая духовному окормлению отца Амвросия некоторых из братий, старец Макарий в то же время знакомил его с некоторыми боголюбивыми посетителями обители, искавшими духовного окормления. По его благословению и указанию иеромонах Амвросий часто вел душеполезные беседы и в хибарке, примыкавшей к келье старца совне ограды скитской, где принимался женский пол, ибо вход в скит женщинам возбранен. Но так как отец Амвросий, несмотря на слабое свое здоровье, вследствие молодости обладал бодростью духа, имел особенную способность говорить с людьми, что в свое время служило для него даже некоторого рода удовольствием, притом же беседовал он, по указанию старца Макария, только с некоторыми посетителями, а всё бремя старчествования лежало на приутружденном летами и болезнью старце Макарии, то беседы эти не были для него утомительны. Он с ревностью и любовью занимался этим назначенным ему от старца послушанием, имея в то же время возможность на всякое недоумение получить вскорости обстоятельный ответ из уст самого старца Макария. А потому старец Макарий, видя своего преданнейшего ученика и сына духовного, своего будущего заместителя по старчеству, без отягощения беседующим с посетителями на пользу душевную, проходя мимо, шутя погрозится на него, бывало, палкой и скажет: «Смотри, помянешь ты это времячко». Или иногда, указывая на него, окруженного толпой, шутливо промолвит: «Посмотрите-ка, посмотрите! Амвросий-то у меня хлеб отнимает, хлеб отнимает». По поручению старца Макария, отец Амвросий ходил, как и сам старец Макарий, для беседы с посетителями и на гостиницу. Мешок с рубашками и чулками был обыкновенно неизменным его спутником. Как только нужно, бывало, на гостиницу идти, навалит себе его на плечо и пойдет. В это время духовному окормлению отца Амвросия уже поручены были относившиеся к Оптинским старцам монахини Борисовской пустыни Курской губернии. И потому, когда они приезжали в Оптину, он по обязанности немедленно отправлялся к ним на гостинцу. Ходил он, по благословению отца Макария, и к мирским посетителям. |
| Говорю ему: «Простите, батюшка, за мою откровенность: пред братиями мне будет неловко; совестно, что столько времени собирался, ходил к отцу игумену проситься и потом остаюсь». На что батюшка положительно сказал: «Что за беда? Стыд не дым, в глаза не лезет. Монаху, брат, стыдно исполнять свою волю, так что лучше быть учеником ученика, нежели жить по своей воле. Об этом и в отеческих писаниях сказано. Стыдно не только перед другими, но перед Богом и своею совестью, – она судья неподкупный, бескорыстный. А послушаться совета своего отца духовного не стыдно, но душеспасительно и необходимо; и кто не слушает доброго совета, тот бывает наказан. Спрашивать у тебя никто не будет, никому нет надобности, а если кто и спросит, скажи – верно, нет воли Божией на мое путешествие. Добрые люди обещали мне выслать денег на дорогу, но почему-то не выслали, поэтому я и не поеду; коротко и ясно». После этих мудрых и любвеобильных слов старца, присущих его ангельскому сердцу, так мне стало отрадно на душе. Я готов был благодарить старца, что он меня не отпустил, точно он меня оградил от какой-то беды. Я сам себе не мог дать отчета, куда девалось мое непреодолимое желание – последний раз побывать на родине, о которой я так давно мечтал; точно это было сновидение, а не действительность. Батюшка дал мне свежий тонкокожий апельсин и сказал: «Вот тебе для утоления жажды!» Чем утешил меня до глубины души. Но думал ли я, что со мною будет не более как через неделю такая сильная и нестерпимая жажда, которой не было возможности утолить? Итак, пошел я от старца как бы в какой великий праздник, когда он, не щадя своих слабых сил, утешал всех нас, как сердобольная мать, любящая чад своих. Весь этот день я очень отрадно провел. Вещи, приготовленные для поездки, я все убрал во избежание напоминания об оной, но на следующий день напала какая-то безотчетная тоска и уныние, точно я ждал себе какой беды; и так продолжалось целую неделю. После чего я совершенно неожиданно и, казалось мне, почти без всякой причины заболел смертельно тифозной горячкой. |
| В скиту служил и сам настоятель отец игумен Исаакий. После молитвы о здоровье старца предварительно все скитские братия, как самые близкие к старцу сожители его, во главе с отцом игуменом и скитоначальником являлись к нему в келью, пели тропарь и кондак святому; диакон возглашал ектению и многолетие старцу, и затем почтительно приносили ему поздравление с днем Ангела. Болезненный старец по обычаю, в своем простом, иногда заплатанном подряснике, сидел с поджатыми ногами на своей койке, а все братия, не исключая даже скитоначальника, кроме, конечно, отца игумена, подходя к нему, кланялись ему в ноги. С иеромонахами старец целовался рука в руку, прочим всем преподавал благословение. Затем все скитяне по приглашению любвеобильного старца размещались в разных уголках его кельи: отец игумен и скитоначальник с иеромонахами оставались в старцевой келье с самим старцем, прочие кто в залике, кто в келиях старцевых келейников, а кто и в хибарке, в которую в это время еще не впускали женский пол. Поили всех сладким чаем с прекрасной мягкой сдобной булкой. После скитских братий приходили к старцу монастырские певчие, тоже с поздравлением, которое совершалось таким же порядком. В трапезе скитской и монастырской было великое утешение. Но в то время как братия должны были трапезовать, старшие из них, иеромонахи и иеродиаконы, во главе с отцом игуменом, и некоторые из почетных посторонних гостей собирались в келье старца на закуску, которую вернее можно было назвать великолепным обедом. Сам старец с отцом игуменом и более почетными гостями располагался в залике, – гости за столом, а старец – на мягком диване, по обычаю своему с поджатыми ногами, которые не могли терпеть холода от пола. Среди угощения шла непринужденная беседа о разных, подходящих ко времени предметах. Сам старец шутил. Подавали, например, однажды среди обычной закуски жаркое, которого старец, как упомянуто выше, никогда не кушал, по причине, как говорил он, слабости своего желудка, а по мнению некоторых посторонних лиц, может быть, и по воздержанию, вследствие схимнических обетов. |
|
|
