| Как мы видели на примере Саввы Нового и Авраамия, добровольно принимавшие подвиг юродства вовсе не были людьми неучеными. Книжным человеком был Серапион Синдонит, который побеждал в диспутах афинских философов. Андрей Цареградский, смышленый и красивый юноша, любил читать и хорошо выучил чужой для него греческий язык. Агиографическая традиция подчеркивает образованность Авраамия Смоленского. Итак, среди юродивых были не только душевно здоровые, но и интеллигентные люди. Парадоксальное на первый взгляд сочетание этих слов — «юродство» и «интеллигентность» — не должно нас смущать. Юродство действительно могло быть одной из форм интеллигентного и интеллектуального критицизма. В данном случае юродство опиралось на старинную традицию античного кинизма. Конечно, нет смысла утверждать, что юродство генетически восходит к кинизму (для положительного или отрицательного решения этой проблемы нужны специальные разыскания). Сближение юродства и кинизма — это, так сказать, типологическая параллель (можно припомнить еще мусульманских дервишей ), но общие культурно–бытовые моменты здесь и там налицо. Жизнь юродивого, как и жизнь киника, — это сознательное отрицание красоты, опровержение общепринятого идеала прекрасного, точнее говоря, перестановка этого идеала с ног на голову и возведение безобразного в степень эстетически положительного. Если у киников «эстетика безобразного» есть следствие доведенного до абсурда «сократовского принципа утилитарной добродетели», то безобразие юродства также возможно лишь потому, что эстетический момент поглощен этикой. Это возвращение к раннехристианским идеалам, согласно которым плотская красота—от дьявола. В «Деяниях Павла и Теклы» апостол Павел изображен уродцем. У Иустина, Оригена, Климента Александрийского и Тертуллиана отражено предание о безобразии самого Христа. Это значит, что Иисусу приписывалась одна из черт, которые в ветхозаветные времена считались мессианскими. В юродстве словно застыла та эпоха, когда христианство и изящные искусства были антагонистическими категориями. Различие в посылках кинизма и юродства не мешает видеть, что оба феномена, в сущности, близки в философском осмыслении жизни: и киники, и юродивый стремятся достичь духовной свободы, их цель — благо, а благо не может зависеть от плотской красоты. Впрочем, благо никак не вытекает и из безобразия, поэтому в кинизме и юродстве столь отчетлива полемическая заостренность против общепринятых норм поведения. В кинизме бросается в глаза момент эпатирования, а в юродстве — мотивы укора. |
| Предупреждая всякое недоразумение, мы почитаем необходимым заметить, что, снимая клевету, взведенную на князя и бояр, следовательно, и на лучших из граждан Смоленска, мы нисколько не думаем тем самым усилить мрачную тень, бросаемую свидетельством жития на действительных завистников и преследователей святого мужа. Уже достаточно привести себе в память имя одного такого великого святителя, как Авраамий Смоленский, чтоб составить самое высокое понятие о духовенстве русской церкви в веке. Но обратимся к другим подробностямъ жития. Заслуживает внимания для истории образования древней Руси то обстоятельство, что Авраамий Смоленский между монашествующими нашел себе сочувствие в человеке, прозвание которого изобличает в нем западное происхождение, именно в Луке Прусине. Житие Авраамия Смоленского очень важно для истории древнерусской письменности и просвещения вообще. Он был искусный писец и много читал, и, вероятно, был основателем школы писцов и живописцев. Ему хорошо известен был Синайский Патерик. Его ученик Ефрем цитует Златую Чепь. Подвиги киевопечерских угодников прославлялись в Смоленске. Было уже довольно говорено о глубинных книгах, еретическом сочинении, в чтении которого духовенство обвиняло св. мужа. В истории русской церкви Макария сказано: голубиныя книги (том 3-й, стр. 49). Г. Пыпин в обозрении этого сочинения, полагает, что должно разуметь здесь апокрифическую книгу, под названием Глубина. (Отеч. Записк. 1857 г. 7). В обозрении того же сочинения (в Русск. Вестн. за 1857 г.), ссылаясь на мнение г. Пыпина, мы под условием допускали столько важное для истории русской поэзии чтение, предложенное в Истории русской церкви. В Православном Собеседнике приводятся оба мнения без окончательного решения, на стороне которого истина, хотя и дается предпочтение чтению: голубинныя книги (Ноябрь, стр. 372–3). Г. Шевырев следует мнению г. Пыпина, упоминая, впрочем, что Глубина помещается в перечне книг, истинных, а не ложных, то есть, апокрифических. (ч. 3, стр. 82). Так как во многих списках, которые случилось нам видеть, не исключая и Макарьевской Минеи по синодальному списку (август, л. 1077), постоянно читается: глубинныя книги, то мы думаем, что мнение г. Пыпина вполне согласно с понятиями древнерусских писцов и читателей. Что же именно разумелось под глубинными книгами, объяснится тогда, когда приведется в известность содержание этого древнего сочинения. |
| И если философия хочет обрести обетованную землю (даже Кант считал, как мы помним, что метафизика должна открыть людям Бога, бессмертие и свободу), то ей придется усвоить метод Авраама, а не Сократа, и «учить» людей идти на авось, ничего не предопределяя и не предугадывая, не зная даже, куда они идут. Возможно ли, что такая философия есть философия будущего? Или это есть философия отдаленного, навсегда канувшего в вечность прошлого, – философия (опять вспомним Платона) тех древних и блаженных людей, которые были лучше нас и ближе к Богу? XX Подмена. Человеку часто случалось ошибаться, думать, что он знает, когда он не знал. Пришлось, чтоб оберечь себя от ошибок, искать «критериев» истины. Один из наиболее несомненных критериев истины, найденных людьми, – это согласованность отдельных знаний меж собой, т. е. отсутствие противоречий между ними. Человек ищет и находит связи между явлениями и в существовании связи видит залог истины. Понемногу ему начинает казаться, что его задача не в отыскании истины, а в том, чтоб создать вокруг себя атмосферу согласованности. И согласованность, хотя бы воображаемую, несуществующую, но непременно согласованность, он готов принять за истину. И нет никаких способов разубедить его, нет и возможности заставить его припомнить, что когда-то он и сам знал, что истина с согласованностью ничего общего не имеет. Когда Платон об этом вспоминает, его упрекают в дуализме, в мифологичности – иные говорят даже о болтовне (Гегель). В лучшем случае истолковывают его на современный лад – видят в его анамнезисе синтетические суждения a priori. XXI Учителя и ученики. Разум judex et princeps omnium, как выразился Ансельм Кентерберийский, – кажется, достаточно почета? Нет, недостаточно: разум хочет быть творцом и единственным творцом всего. Нужно полагать, что все попытки борьбы с разумом были попытками борьбы с его несоразмерными претензиями. Разуму мало быть князем и судьей, он хочет, как старая ведьма в сказке, чтоб сама золотая рыбка у него на посылках была. И это не образ и не преувеличение: так оно есть на самом деле. На многих притязания разума производят неотразимое впечатление: если он требует себе покорности – значит, имеет на то права. Но иных требования разума удручают. В житии Авраама Смоленского рассказывается, что ученики «унывали» от учителей. И о Сергии Радонежском передают, что он от учителя «томим был». Ведь учителя только и живут от милостей разума. Ученики же, которых принуждают покоряться несуществующему всемогуществу, унывают и томятся. XXII |
| Мы пришли под Смоленск в глубокую темную ночь и увидели по ту сторону Днепра огни бивуачных костров. Не зная, чьи это бивуаки, наших ли или неприятеля, нам не велено было раскладывать огней, хотя мы нуждались сварить кашу; немедленно были посланы казаки разведать истину. Часа через два возвратились наши разъезды с криками «ура!». Это был авангард князя Багратиона, и вмиг запылали костры, и началась ночная солдатская пирушка. Вскоре пришел весь корпус Дохтурова. На другой день к вечеру пришла и вся Первая Западная армия. Можно ли читать без глубокого чувства оскорбления не только нам, знавшим Багратиона, да и тем, которые знают его геройский характер по истории, то, что позволил себе написать о нем граф Толстой? Всем известно, что Багратион был противных мнений с Барклаем, что он и письменно и словесно укорял его в ретираде, что он считал его немцем; но сам-то Багратион считал себя вполне русским, и мог ли этот доблестный воин решиться из нелюбви своей к Барклаю заслужить себе название изменника, избегая с умыслом, как то говорит граф Толстой, присоединиться с своей армией к Барклаю!.. Мог ли думать Багратион, что за все принесенные им жертвы отечеству своею кровью геройский прах его будет потревожен таким неслыханным нареканием? Будем надеяться, что только в одном романе графа Толстого можем мы встретиться с подобными оценками мужей нашей отечественной славы и что наши молодые воины, руководясь светочем военных летописей, к которым мы их обращаем, будут с благоговением произносить такие имена, как Багратион. Соединясь под Смоленском с армиею Барклая, Багратион с ним искренно примирился, когда оба главнокомандующие выяснили друг другу причины своих действий и разномыслий. Характер князя Багратиона был слишком откровенный, а потому, объезжая вместе с Барклаем ряды его армии, которую тот ему представил, он бы не стал несколько раз протягивать ему руку в виду всего войска, чему я был самовидцем. Но вскоре после того они опять разладили Багратион был (как я думаю) совершенно прав: это произошло за отмену наступательного движения к Рудне, когда Наполеон, находясь в Витебске, разобщил свои силы. |
| 77 В статье: „Рукописный памятник Смоленского Авраамиева монастыря», посвященной сказанию о Меркурии (Филол. Зап., 1882, 2–3, стр. 43–44). 79 78 Например, сведения о прибытии Меркурия с Запада и о его жизни изложены после сообщения о его кончине, а не после слов Богоматери. Далее из другого источника вставлено сообщение о походе посрамленного Батыя на угров по совету бывшего при нем Дмитра, тысяцкого киевского; а затем рассказ о бедствиях татарского разорения и о плаче земли, взятый из начала нашей повести. 80 О хронографах сужу по рассмотренным мною некоторым рукописям, по „Обзору» Попова и по его „Изборнику славянских и русских статей, внесенных в хронографы» (см. стр. 44 „Изборника»). 81 Г. Голубовский (История Смоленской земли, 304) указывает, что известий о подчинении Смоленска татарам нет до третьей четверти XIII в., и что можно предполагать сохранение им независимости до этого времени. 86 Я не буду подробно разбирать всех объяснений г. Писарева, хотя они являются последним до сих пор словом в изучении нашего памятника, и хотя исследователь „Истории смоленской земли», г. Голубовский, признает за ними заслугу «определения исторических данных, которые можно извлечь из повести» (н. соч., 304): это слишком отвлекло бы меня от моей цели. Я пробую решить остающийся открытым вопрос о происхождении легендарных черт сказания; уже в результате этого решения я понимаю совсем иначе исторические отношения этого сказания. Замечу только еще по поводу основного приема автора, что все его попытки выделить древнюю повесть (по его мнению сложившуюся еще в XIII в.) сами по себе произвольны; существование такой повести, строго верной событию, ничем не доказывается; если напечатанный г. Писаревым текст и представляет некоторую переделку обыкновенного (заключающуюся в большей гладкости и округленности языка и стиля), и если в нем самом есть указание на более старую повесть, лежащую в его основании, то следует помнить, что он писан во второй половине XVII в.; эта более старая повесть могла быть не многим старше; и очевидно под нею следует разуметь не какую-нибудь повесть XIII в., а обыкновенную 2-ю редакцию нашей повести. |
| Но исследователь наш неумеет касаться чего-нибудь слегка; он непременно изложит вопрос ab ovo, по возможности документально, не скупясь на выдержки из подлинных памятников, – с такою обстоятельностью, как будто бы не предполагая у своего читателя даже элементарных познаний по излагаемому им вопросу. Все это придает работе несколько громоздкий характер и по временам сам автор чувствовал, что речь его удаляется в сторону от главного предмета исследования. Так, подробно разобрав послание игумена Памфила об обрядах купальской ночи, описав его вторую редакцию, автор сознается: «Наша речь об игумене Памфиле, литературном предшественнике старца Филофея по Елеазарову монастырю, затянулась долее, чем мы сами предполагали»... Но все это говорим мы не в укор. Напротив. Автор ведет свое исследование как опытный мастер, богатый знаниями в нашей древней рукописной литературе, не говоря об изданных источниках, сделавший путем непосредственного изучения той и других немало ценных наблюдений, внимательный к последним выводам современной научной литературы. Поэтому в его изложении с неослабевающим интересом читаются даже вопросы давно изученные и разработанные в литературе, тем более это надо сказать о разработанных слабо, так что с этой стороны в книге профессора Малинина ничего нет лишнего. В III отделе автор предполагает выяснить «исторические условия и причины, вызвавшие и определившие отношения учительного подвижника к миру и служение его людям и родине» 14 . Он упоминает следующие такие условия и причины – высоту нравственной жизни подвижников, высоту и силу их учения, любовь к ближнему и готовность ему помочь: это заставляло мирянина преклоняться пред подвижником и приводило его в келью последнего. Другие причины – отсутствие сословности в духовенстве и монашестве, юридическое положение монашества и обычай печалования 15 . Рядом перечисленных выше примеров (преп. Феодосия Печ., Авраамия Смоленского, Сергия Радонежского и др.) автор доказывает свои мысли. Но он опустил одно важное на наш взгляд обстоятельство, сближавшее иноков с миром и обязывавшее их нравственно и дисциплинарно влиять на мир, – это духовничество иноков среди мирян. |
| Радуйся, богатство земное ни во что же вменивый. Радуйся, стяжания тленная презревый. Радуйся, храмы Божия и нищыя удовлявый. Радуйся, руками убогих сокровища твоя горе предославый. Радуйся, яко не уклонился еси в сеть любостяжания. Радуйся, яко неуловимь пребыл еси мрежею сребролюбия. Радуйся, мудрый купче Царствия Небеснаго. Радуйся, верный рабе, данный тебе талант усугубивый. Радуйся, преподобне отче Аврамие, Смоленский чудотворче. Кондак 3 Сила Вышняго укрепи тя на подвиг проповеднический, блаженне Аврамие: не терпя бо видети пагубу душ человеческих, ревностию разжеглся еси о Боге живе поучая приходящих к тебе благочестно проводити житие и не отступати от заповедей Христа и звати Ему: Аллилуиа. Икос 3 Имуще духом злобы помраченный ум, не восхотеша людие смоленские приникнути в разум словес твоих духоносных, но клеветы на тя воздвигше, призваша тя на судище. Мы же, ублажающе терпение твое, глаголем: Радуйся, Христа вседушно возлюбивый. Радуйся, к Нему любовь во исповедании явивый. Радуйся, апостолом поревновавый. Радуйся, орган Святаго Духа бывый. Радуйся, благовестия евангелскаго уста богоглаголивая. Радуйся, словеса жизни вечныя провещавый. Радуйся, поношение за пресладкаго ти Иисуса веселяся претерпевый. Радуйся, поругание и досаждение за Него благодушно со смирением восприявый. Радуйся, яко во исповедании Христове непоколебимь пребыл еси. Радуйся, наветы вражия яко паучину потребивый. Радуйся, святче Божий, в мужестве неодоленный. Радуйся, добропобедниче в терпении непреклонный. Радуйся, преподобне отче Аврамие, Смоленский чудотворче. Кондак 4 Бурею злобы дышуще, не терпяще твоего обличения, людие смоленские всечасно терзаху тя, яко агнца незлобива зверие дивии, покушающеся отвратити жаждущих твоея проповеди евангелския, но ничтоже успеша омраченнии: силою бо свыше укрепляемь, посрамил еси оных ухищрение, немолчно проповедуя Христа и Единаго Творца Бога и вопия Ему: Аллилуиа. Икос 4 Слышавше увещательныя твоя глаголы к людем смоленским, Аврамие святе, гонители твои беззаконнии прещаху стражею жаждущым словес твоих послушати. Мы же, дивящеся величеству проповедания твоего, зовем ти: Радуйся, учителю благочествия. |
| Те отвечали: «Нас послал король со своими листами в Москву для государского дела; как нам не ехать!». Их не уговорили, и они уехали; за ними 27 человек дворян уехало; по примеру спасского архимандрита и келаря Авраамия Палицына оставили митрополита протопоп Кирилл и с ним попы и дьяконы. Из отставших таким образом от послов не поехал в Москву, но остался в польском лагере Захар Ляпунов. Говорят, что, пируя с панами, он насмехался над послами московскими. Видно, что поступок всех отставших сильно оскорбил чувство оставшихся. Но, разбирая дело беспристрастно, едва ли можно ставить в вину это оставление посольства, и об Авраамии Палицыне положительно можно сказать, что он сделал это не по дурному побуждению; он понял, что из этого посольства не будет ничего доброго, и ожидал, что оно окончится пленом; поэтому и казалось благоразумным убраться заранее, чтоб иметь возможность служить родной земле. Авраамий сделал ей гораздо больше пользы, поступив так, как поступил, чем сделал бы тогда, когда бы остался при послах и пошел бы за ними в многолетний плен. VI. Ропот в Московском государстве. – Заявление Ляпунова. – Мужество патриарха Гермогена. – Боярская грамота к Сигизмунду Ожидая тревоги, Гонсевский дал приказание, чтоб русские рано поутру и по вечерам не ходили по городу, а на стенах расставлена была польская стража; по улицам ездили денно и нощно вооруженные верховые отряды и надсматривали за жителями. Остальных стрельцов и ратных людей выслали из Москвы под разными предлогами в город. Говорили, что бывали убийства; на Неглинной нашли восемь убитых стрельцов, и подозрение падало на литовских людей. Все боялись иноземцев. Никто не смел роптать громко, чтобы не попасть в список, в котором записывал Андронов нерасположенных к Сигизмунду людей. Но в городах не молчали, как только услышали, что делается под Смоленском. Первый поднявший голос на всю Русь за оскорбление святыни народной был Прокопий Ляпунов, до сих пор столь преданный делу Владислава. Он, действительно, рад был королевичу, надеялся, что вот, наконец, Русь успокоится от своих смут, не будет ходить вслед за цариками. |
| 403 ...тезоименитый гугнивому... – Имеется в виду Петр гугнивый – персонаж ряда древнерусских литературных произведений (в том числе «Повести временных лет»), в которых говорится об искажении веры в Риме. 404 ...гетманъ Сапга... – Ян-Петр-Павел Сапега (1569–1611), правитель ряда подвластных Литве земель и городов, двоюродный брат литовского канцлера Льва Сапеги, прибыл с семитысячным отрядом в августе 1608 г. в Тушино на помощь Лжедмитрию II, получил от того еще пятнадцать тысяч воинов, но скоро начал действовать самостоятельно; наряду с Лисовским – один из активнейших деятелей польско-литовской интервенции. 405 ...патриархе Ермогене... – Партриарх всея Руси Гермоген ( кир (греч.) – государь, господин ) родился около 1530 г. – умер 17 февраля 1612 г.; последние годы жизни (с конца 1610 г.) приобрел среди современников популярность главы («столпа») патриотического движения, хотя фактическим организатором его не являлся. Ставший патриархом при Василии Шуйском и преданно служивший царю до последнего часа его правления, Гермоген после свержения Шуйского первоначально выступил как сторонник русской кандидатуры на престол и даже установил молебны об избрании царя «от корене российского рода». Вынужденный под нажимом «Семибоярщины» признать кандидатуру польского королевича, настаивал на принятии Владиславом православия и добился включения в августовский договор 1610 г. обещания охраны православия. В конце 1610 г., после получения им тайных грамот от «Великого посольства» из-под Смоленска (посланных В. В. Голицыным и Филаретом 30 октября 1610 г.), в которых сообщалось о нарушении Сигизмундом III условий августовского договора и его собственных претензиях на русский престол, о возобновлении им осады Смоленской крепости и особенно после попытки 30 ноября 1610 г. членов боярского правительства склонить Гермогена к принятию присяги Сигизмунду, патриарх перешел к открытым действиям против оккупантов и всенародно выступил в Успенском кремлевском соборе с призывом «королю креста не целовать». |
| Посему слово Божие сильно восстает против смешения житейских попечений с желаниями духовными, столь обыкновенного, к сожалению, между нами. «Никтоже, – говорит Оно, – может двема господинома работати» ( Mamф. VI, 24 ). Итак, если ты раб житейского попечения: то не можешь в то же время быть рабом Божиим. «Идеже... есть сокровище ваше, ту будет и сердце ваше» ( Mamф. VI, 21 ). Итак, если «твое сокровище» – то, чего ты желаешь, о чем печешься, что любишь, находится на земле: то не думай, чтобы «сердце» твое нашлось на небеси у Бога. «Никтоже воин бывая обязуется куплями житейскими, да воеводе угоден будет» ( 2Tuм. II, 4 ). Итак, если ты внутренно привязан к чему-либо житейскому: то не прельщай себя мыслию, что ты угоден Вождю Христу, победителю мира. Посему нередко Сам Бог, когда кого приготовляет к особенному Своему посещению, или дарованию благодатному, рукою крепкою расторгает и сокрушает все, даже непорочные узы, привязывающие человека к земному и житейскому. Надлежало ли дать обетования Аврааму? «Изыди, – сказано ему, – от земли твоея, и от рода твоего, и от дому отца твоего» ( Быm. XII, 1 ). Не мог ли благословить Иакова и Бог, когда благословлял его Исаак в доме своем? Напротив, он взят из объятий благочестивых родителей; с опасностию, без помощи, без сопутника, приведен в неизвестное место; спал на пустынном месте, и – здесь нашел для себя и дом Божий, и могущественное благословение Божие. Какой путь вел Иосифа ко благодати тайновидца и к славе спасителя? – Путь Египетский, рабство и темница. Когда и где более открылся Бог Израильскому народу? – Тогда, как он был отторжен от Египта, и еще не привязан к земле обетованной, – там, где земля не льстила ему ничем земным, но во всем отсылала его к Небу. Не та ли была мысль блаженных отцев наших, которые заповедовали нам в известные времена от множества святых храмов во граде убегать с молитвою во храмы несколько удаленные и более уединенные; не та ли, говорю, была мысль их, чтобы вразумить нас, как нужно, взыскующим Бога и благодати, оставлять позади себя все, что нас обыкновенно занимает в мире, все земное, все житейское? |
|
|
