| Нечего доказывать, что Кремлевское правительство не имело в глазах народа никакого значения: оно не признавалось, против него шел народ. Стан Трубецкого после смерти Ляпунова потерял для народа то нравственное влияние, какое производила на него первоначальная грандиозная задача ополчения. Хотя в нем, конечно, остались еще разные правительственные органы, но не осталось того, что должно одушевлять каждое правительство, не осталось идеи правды, в силу которой народ свободно тяготеет к своим властям. Если еще на стороне стана Трубецкого была привычка народа иметь центральное правительство в Москве, то сила авторитета и нравственного могущества была только на стороне Троицкого монастыря. Силою обстоятельств поставленный на время в положение центра, из которого одного могло еще выйти авторитетное слово, Троицкий монастырь в своих стенах создал временное правительство, по форме своей напоминавшее Думу с священным собором. Так рассуждаем мы, основываясь на тех замечаниях Палицына, в которых он говорит, что при рассылке грамот архимандрит и келарь советовались с боярами и воеводами. Так об июльских грамотах Палицын говорит, что они посланы в Казань и в другие города «по совету бояр и воевод» 194 . Еще яснее он подтверждает нашу мысль при рассказе о рассылке грамот в октябре. «Архимандрит же Дионисий и келарь старец Авраамий, говорит Палицын, сотвориша собор, созвавше бояр и дворян и дьяков, прилучившихся тогда в монастыре Троицком от разоренья Московского и советовавше, паки написаша грамоты» 195 . Итак, на соборе вместе с властями монастырскими присутствовали представители государства и даже дьяки-писцы, как в настоящем заседании Думы. Кроме совещания о вопросах, имевших государственное значение, Троицкие власти посылали тогда бояр, воевод и дьяков для сбору ратных людей: «и разослаша во вся грады Российской державы для сбору ратных людей», замечает Палицын 196 . Собрание же ратных людей представляет одну из главных функций государственной жизни. В виду всего этого вместе с г. |
| И не один Палицын, писавший о своей обители, вспомогаемой ее святым основателем и чудотворцем, писал в таком тоне: почти все писатели о смутном времени также повествовали о нем, то есть высоким тоном проповедников, призывающих к покаянию: это – основной тон сказателей того времени, показывающий серьёзное настроение их, но значительно не выгодный для истории, ибо современный историк желал бы от них больше точных и отчетливых сведений. Палицын в частности, – возвращаемся к нему – при его высоком положении в монастыре в должности келаря, при его опытности житейской и обширном знакомстве со многими людьми разных знаний, при осведомлениях для себя, постоянно их монастыря получаемых, мог бы написать историю осады гораздо больше фактическую и больше историчную, так сказать; но он предпочел употребить свой авторский талант на красноречивую проповедь и похвалу в честь преподобного Сергия. Таков его вкус и настроение. Ближе рассматриваемый как человек, Авраамий Палицын, был набожен и умен, но притом еще очень гибок и уклончив, чтó отразилось также в его Сказании: у него есть речи слишком растяжимые, общие; есть неопределенные намеки на кого-то и на что-то; иногда он скрывает свою мысль в широковещательной фразе, либо в резкой выходке сердитого проповедника. При всем том однако книга Палицына, повторяем, есть важный исторический источник и в отношении заключающихся в ней сведений об осаде монастыря, о внутреннем его состоянии, о подвигах монастырских сидельцев – воинских людей, иноков и слуг монастырских, с приведением более или менее точных данных хронологических, статистических, топографических: иные подробности у него как нельзя больше точны; иные же требуют проверки, дополнений и объяснений. Еще замечание – об отношении книги келаря Палицына к другим сочинениям о смутном времени или о деятелях того времени. 51-я глава ее, «о бою с князем Михайлом польских и литовских людей и русских изменников», т.е. о битве у Колязина монастыря почти буквально сходна с описанием той же битвы в «Сказании о рожении князя Михаила Васильевича» (Изборник из хронографов … А. |
| 782 Иван Наседка. Записка о жизни преподобного Дионисия//Жития Дионисия, М., 1824; Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. XII, прим. 663–666. 783 Симон (Азарьин). Житие и подвиги отца нашего архим. Дионисия; Собрание государственных грамот и договоров. Ч. 2. 785 Снегирев И. М. Русские в своих пословицах. Рассуждения и исследования об отечественных пословицах и поговорках: В 4 кн. М., 1831–1834. Кн. 3. 789 Деяние собора по ркп. Сахарова (Северная пчела. 1842. 198). Симон (Аза- рьин). Житие и подвиги отца нашего архим. Дионисия. 794 Арсений Глухой, монах. Послание к боярину Салтыкову об исправлении книг (ркп. Лавр. б-ки 700 л. 295). Здесь же: «...не довольно было уничтожить труды наши; возбудили на гнев и кроткое, незлобивое сердце благов. госуд. и великой старицы инокини Марфы Ивановны». 796 Сказание Симона по ркп. О прп. Никодиме июль 3. Служба прп. Дионисию напечатана вместе с житием его (Симон (Азарьин). Канон преподобному отцу нашему Дионисию, архимандриту Троице-Сергиевы Лавры, Радонежскому чудотворцу, с присовокуплением Жития его. М., 1855). 801 Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. X, прим. 9; Авраамий (Палицын). Сказание об осаде Троицкого монастыря. 806 Кроме летописи о мятежах и нового летописца, Палицын: «ласкатели и великих бед замысленницы, в десятерицу лжи составляюще, подходят к Борису и от многия смуты к греху низводят» (Авраамий (Палицын). Сказание об осаде Троицкого монастыря). 807 Следственное дело о смерти царевича в: Собрание государственных грамот и договоров. Ч. 2. 60. И здесь видим в Угличе Битяговского с его шайкою. Прямее же показывают дело летописи. 809 Следственное дело, подробно разобранное мною в исследовании о смерти царевича (Филарет, архим. Черниговский. Исследование о смерти царевича Димитрия. М., 1858). Здесь для примера указывается на некоторые улики нечистой совести следователей. Они заставляют многих говорить, что царевич закололся ножом. Но не спросили никого: где девался этот нож? да и видел ли кто его? Григорий Нагой обедал у себя в доме и, побежав по звону колокола, застал царевича живым; а Андрей Нагой обедал во дворце и, выбежав на крик: «царевича зарезали», нашел его уже мертвым, на руках кормилицы. Ясные противоречия и недомолвки, и их не старались объяснить, опасаясь услышать еще что-нибудь более неприятное. |
| Так что Авраамий оказался во главе одного из крупнейших хозяйств страны и стал влиятельной политической фигурой. По повелению царя Василия Шуйского во время осады монастыря Авраамий жил в Москве. Через него осажденные просили царя о помощи, и Авраамий старался использовать свое влияние на царя для их поддержки. 15 февраля 1609 г. под его влиянием царь послал на помощь монастырю атамана Сухова Останкова с 60 казаками и 20 пудами пороха, а Авраамий от себя – 20 троицких слуг во главе с Никифором Есиповым. Когда в Москве начался голод, Авраамий по приказу царя и патриарха неоднократно вывозил на рынки и распродавал по низким ценам монастырские хлебные запасы, хранившиеся при Богоявленском подворье, чем сбивал высокие цены на хлеб «житопродавцев». Самому царю Василию Шуйскому Авраамий во время осады ссудил 1900рублей. Когда после падения Шуйского созванные Думой представители всей Русской земли присягнули польскому королевичу Владиславу (27 августа 1610 г.), к осаждавшему Смоленск его отцу Сигизмунду было отправлено посольство из 1246 человек; в их числе был и Авраамий Палицын. Его дары королю были самыми богатыми. Сигизмунду, добивавшемуся русской короны, а также и сдачи Смоленска, удалось расколоть русское посольство. Сигизмунд подтвердил Авраамию владельческие права его монастыря, уменьшил причитающиеся с него налоги, и тот, покинув в декабре посольство, уехал назад как якобы «богомолец» Сигизмунда. Но, вернувшись в монастырь, Авраамий начал энергично действовать против разорявших Россию поляков. В марте 1611 г. он послал из монастыря помощь Москве из 50 слуг и 200 стрельцов и начал вместе с архимандритом Дионисием (Зобиновским) писать и рассылать во все города России грамоты с призывами помогать Москве и бороться с поляками. Эти грамоты способствовали организации ополчений и освобождению от поляков Москвы. Затем Авраамий принимал активное участие в выборах, приглашении на престол и венчании на царство нового царя, Михаила Романова (февраль–июль 1613 г.). В ноябре 1618 г., при попытке осады Троице-Сергиева монастыря королем Владиславом, Авраамий возглавлял монастырскую оборону. |
| Предание гласит, что в эти дни в Москву пришел седой старец с двенадцатью возами печеного хлеба и, беспрепятственно миновав стражу, направился в Богоявленский монастырь на кремлевское подворье, где в то время жил знаменитый келарь Авраамий Палицын. Москвичи по дороге спросили старца, откуда он пришел, и тот ответил: «Из дома Пресвятой и Живоначальной Троицы». Весть о том, что из Сергиевой обители пришел хлеб, разнеслась по Москве, и обрадованные москвичи поспешили на подворье. Тогда Василий Шуйский послал к Авраамию Палицину спросить, почему ему не представили прибывших с хлебом. Оказалось, что на подворье никто не видел ни старца, ни возов, но зато закрома чудесно изобиловали хлебом. И чудо сочли видением самого преподобного Сергия. Троицкое подворье в те дни действительно спасло положение. Авраамий Палицын выпустил на рынок из запасов подворья очень дешевый хлеб, чтобы сбить на него цены, хотя это и грозило истощением запасов подворья. Однако по молитвам преподобного Сергия зерно в житнице чудесно не убывало. Спекулянты же, испугавшись, что богатейший Троицкий монастырь может отдать голодающей Москве весь свой хлеб, немедленно опустили цены. По обычаю, все Троицкие архимандриты какое-то время проживали на кремлевском подворье. В их числе был и преподобный Дионисий, живший здесь летом 1610 года незадолго до падения Шуйского. Вместе с Авраамием Палицыным он рассылал грамоты в русские города, призывая встать на освобождение Москвы, отложив все дела и распри, ради избавления «от лютой смерти и латинского порабощения». А 20 февраля 1613 года, в дни, когда Русь на Земском Соборе избирала нового царя, на Троицкое подворье пришли дворяне из провинциальных городов, купцы, казаки, «великих чинов люди». Они вызвали из кельи Авраамия Палицына и возвестили ему о своем желании избрать на престол юного Михаила Романова, попросив передать «волю народа русского» державствующим московским боярам, воеводам и всему Земскому Собору. Старец исполнил их просьбу. Когда решение Земского Собора об избрании Михаила Романова было принято, Авраамий Палицын в числе депутации отправился на лобное место спросить москвичей, согласны ли они. Народ, по преданию, единодушно воскликнул: «Михаил Федорович да будет царь, государь Московскому государству и всей русской державе». Тогда в Кострому отправилось посольство к Романову с просьбой взойти на престол. |
| Напротив, Палицын скоро получает от Царя повеление, чтобы он вызвал в Москву для этого важного дела некоторых Троицких старцев, на которых указал сам Палицын, как на людей способных на замышленное дело. Результатом всего этого и было то, что 24 октября 1615 года 335 , Авраамий Палицын писал из Москвы «государевым словом» в Троицкий монастырь к архимандриту Дионисию и казначею Иосифу Панину, чтобы те присланы в Москву старцев Арсения Глухого и книгохранителя Антония Крылова «для государева дела, что правити книга потребник на Москве в печатное дело» 336 . Итак, по первоначальному намерению гражданской власти, предполагалось произвести исправление требника в самой Москве, хотя для этого, по указанию Палицына, и вызывались Троицкие старцы. Но этому намерению не суждено было исполниться. Из монастыря, по вызову Палицына, отправился в Москву Арсений, а об Антонии отписали, что он болен и не может явиться для государева дела: но за то вместо Антония отправился с Арсением подмонастырский поп села Клементъева Иван Наседка, Хотя нерасположенный к Наседке Арсений. а за ним и все исследователи заявляют, что Наседка явился в Москву «собою» (т. е.. самовольно) и «сам набился на государево дело,» но мы склонны думать, что он послан был архимандритом Дионисием взамен больного Антония. Раньше мы видели, что Наседка был усердным сотрудником во многих делах Дионисия, пользовался большим доверием и любовию последнего; тоже мы увидим и дальше. Кого-же естественнее всего было Дионисию отправить в Москву вместо заболевшего Антония, как не Наседку, человека испытанного им, который вместе с ним просиживал дни и ночи в келье за составлением патриотических грамот?! Итак, Арсений Глухой и Иван Наседка явились в Москву. Здесь они представились к боярину Борису Михайловичу Салтыкову, с которым и начались довольно длинные переговоры относительно предпринимаемого дела. Осторожный Арсений начал отклонять от себя дело, не без основания опасаясь от него худых последствий для себя. Он говорил Борису Михайловичу, что ему не под силу будет исправление потребника, потому что он «ни поп, ни дьякон, а в той книге все потребы поповские» 337 . |
| Итак, сходство фраз и текстов в послании князьям и в «сказании» Палицына не дают права решительно заявлять, что Палицын участвовал в его писании. Можно заподозрить участие Палицына в составлении послания на том основании, что он в то время, когда писалось оно, был, вероятно, в Москве. Ни откуда не видно, что он возвратился оттуда скоро; и послание же это писано, вероятно, в конце сентября или в начале октября, потому что в конце октября воеводы Трубецкой и Пожарский совсем помирились. Но если даже Палицын в то время и был в монастыре, то во всяком случае его участие в составлении послания могло быть только второстепенным, потому что несомненно, что составление и писание этих грамот и посланий и пр. велось в келье архимандрита Дионисия и под его непосредственным руководством. Мы можем, пожалуй, представить дело так, что Авраамий Палицын, возвратившись из под Москвы, или как иначе, сообщил Дионисию о происходивших там ссорах между ополчениями, а Дионисий поспешил написать князьям слово увещания. Весь строй послания вполне сходен по способу изложения главной мысли с известной защитительной речью Дионисия. В обоих этих сочинениях автор из свидетельств священного писания и отцев церкви выводит свои главные мысли. Это обстоятельство во всяком случае поважнее, чем случайное и не очень разительное сходство отдельных фраз, на основании которых хотят приписать послание Палицыну. Что в послании «нищии» (многие, а не один) «поклонение смиренно исправляют», то это не то значит, что оно писано не одним лицом, а только то, что оно посылалось архимандритом от всего монастыря, от всей братии, как и другие грамоты обители. Итак, мы думаем, что послание это написал преп. Дионисий по поводу новых слухов о вражде князей с целью примирить их 291 . Обращаемся к содержанию послания. При чтении его прежде всего поражаемся множеством текстов из священного писания и отчасти из св. отцов, что вполне согласно с предположением, что его писал преп. Дионисий, о котором известно, что он любил читать в келье подолгу священные книги 292 . |
| То обстоятельство, что Иван Наседка говорит, что он писал грамоты от властей ничуть не доказывает, что грамоты эти составлялись всеми властями, подобно тому, как поименование во всех рассылаемых грамотах имен Дионисия, Авраамия и других лиц не может служить доказательством, что все эти лица трудились вместе в составлении грамот: это ничто иное, как известная официальная форма, по которой во всех бумагах, выходящих из монастыря, должно помещаться и имя келаря, как лица значительного и первого после архимандрита. «Не в том дело, справедливо говорит Голохватов, от чьего имени были писаны грамоты, а кем, чей был труд в составлении их. Если честь этих воззваний относить ко всем тем, кто поименован в заглавии их, то ее разделять будут с архимандритом Дионисием не только келарь Авраамий и соборные старцы, но сомнительные патриоты Василий Сукин и Андрей Палицын, вместе с Авраамием бывшие в посольстве под Смоленском и оттуда уехавшие» 181 . Итак, нужно признать, что составление и писание грамот принадлежит труду Дионисия, велось под его непосредственным руководством и наблюдением – в его келье; участие в этом деле Палицына было незначительно, иначе нечем объяснить, почему современники, подробно говоря о патриотических воззваниях Дионисия, воздавая ему за то хвалу, упоминая даже помощников его и главных переписчиков, не упоминают о Палицыне, кроме одного места, где упоминается о нем, так сказать, только мимоходом. Да и то нужно сказать, что Палицын был тогда занят, по известиям современников, разъездами в Москву и другими делами; сама должность его – келаря была очень хлопотливою должностью, требующею больших трудов: сколько было во владениях монастыря различных вотчин, а все они были под ближайшим ведением келаря. Потому-то Палицыну даже некогда было просиживать в келье Дионисия по целым дням и ночам, что было удобно для Наседки, прямые обязанности которого были не обширны. Мы думаем, что Палицын, больше обращаясь с начальниками ополчения, чаще бывая в Москве, мог служить Дионисию в писании грамот косвенно, сообщая ему о случившемся под Москвой. |
| Об этом волнении донесли Пожарскому. Тогда, по известию, переданному келарем Авраамием Палицыным, он обратился к нему; Авраам в то время совершал богослужение у Ильи Обыденного. Келарь взял с собою нескольких дворян, перешел на Замоскворечье, достиг острожка и, увидев толпу казаков, которая стояла над трупами литовцев, стал расточать им похвалы... «От вас, казаки, – говорил он, – началось доброе дело; вам слава и честь; вы первые восстали за христианскую веру, претерпели и раны, и голод, и наготу; слава о вашей храбрости и мужестве гремит в отдаленных государствах; на вас вся надежда; неужели же, братия милая, вы погубите все дело?». «Хотим, – кричали казаки, – умереть за православную веру; иди, отче, к нашим братиям-казакам в станы, умоли их идти на неверных; мы пойдем и не воротимся назад, пока не истребим вконец врагов наших!». Палицын поворотил к Москве-реке и против церкви Св. Никиты увидал толпу казаков, которые после боя ворочались в свой стан. И этим произнес он горячее слово. И этих он тронул своим словом. «Кричите, – говорил он, – Сергиев! Сергиев! Чудотворец поможет; вы узрите славу Божию!». Они отозвались все одним восторженным восклицанием: «Спешим пострадать за имя Божие! Сергиев! Сергиев!». Они поворотили к острожку на бой. Палицын достиг казацкого табора и увидал толпу упрямых; они пьянствовали и играли в карты. И этим Палицын произнес увещательное слово и вместе с тем обещал казну Троицкого монастыря, если они пойдут все отнимать острожек у св. Климента. Козаки покинули свои забавы, схватились за оружие; все за Палицыным закричали «Сергиев! Сергиев!» и пустились в бой. Так, если только доверять сказанию, которое передается самим тем, кто здесь играет столь блестящую роль, один человек нравственною силою своей личности и своего слова спас тогда русское дело. Босые, оборванные, с оружием в руках, летели казаки и призывали имя св. Сергия. Темное облако дыма покрыло борцов; восторженные крики были слышнее ружейных выстрелов. Тогда Минин сказал Пожарскому: «Князь, дай мне войска; я пойду». «Бери, коли хочешь», – сказал предводитель. Минин, человек малоискусный в ратном деле в сравнении с опытными воинами, взял с собою передавшегося поляка Яна Хмелевского да три сотни дворян, перешел реку, ударил на две роты, которые стояли у Крымского двора. Одна была пешая, другая – конная; побежали обе; конная смяла пешую. В этой схватке перед глазами Минина был убит племянник его, бывший с ним в ополчении. По почину Минина московские люди бросались на Замоскворечье. «Бой разыгрался, – по выражению летописца, – зело великий и преужасный». В полдень казаки достигли литовского обоза, отрезали и захватили четыреста возов с запасами. 170 |
| Он же невидим бысть от очию его. И свет он великий, явльшийся в келии его, разыдеся. Архиепископ же, в себе быв, ощути, себе от болезни здрава и благодарив Бога до утриа» . Самое поверхностное сравнение данного рассказа с рассказом о явлении Сергия Радонежского в больнице, рассмотренным выше, обнаруживает их полярное различие. Теперь уже реализуется модус традиционного агиографического повествования: преподобный предстаёт перед визионером с молитвой, в ореоле света и предрекая; визионер же благоговейно поклоняется ему и, получив исцеление, молитвенно благодарит его. Иное качество имеет также и сама словесная ткань рассказа. Действительно, во всех подобных эпизодах в «Истории в память предыдущим родом» последовательно используется церковнославянская, а не разговорная, лексика и патетически напряжённая, а не обыденная, интонация. Соответственно, и поведение героев меняется: визионеры пребывают в состоянии молитвы, религиозного воодушевления и благоговения, святой же Сергий излучает сияние, насыщает, предсказывает, исцеляет; одни припадáют к чаше Божественной милости и спасения, другой её подаёт. Да и сам автор — Авраамий Палицын — по этому поводу воспаряется в молитвенном восторге, восхваляет и проповедует «о величии Божии, како прослави и ныне прославляет угодника своего великого в чюдесех» Но при этом цель писателя остаётся неизменной: как в сакраментальных эпизодах — средствами панегирической риторики, так и в будничных — с использованием средств сказовой стилистики, Авраамий всегда стремится показать, что преподобный Сергий Радонежский — истинный народный святой, неотступный защитник своей обители и всей Русской земли и что «на всяком бо месте в бедах или в скорбех или в юзах в плене же, и в изгнаниих, и в кровопролитиих, и во всяких нужных теснотах и печалех и иже призовет с верою в помощь великого сего отца, той убо посрамлен никако же исходит и чаяния своего не погрешит. Овогда же и преже прошениа святый в печалех предваряет и неищущим его скор помощник обретается. Той убо друг присный Матери Слова Божиа, не считая тогда и ныне всех нас питает» Вылазка осаждённых из Троицкого монастыря. Художник: Н. Левенцев. Итак, формируя у читателя представление о преподобном Сергии Радонежском, Авраамий Палицын использует комплекс как семантически простых, так и метафорических эпитетов, влагает в его уста различные в идейно-стилистическом отношении речи, описывает его внешность и поступки и, наконец, характеризует разное восприятие его личности разными участниками борьбы за монастырь. Всё это позволило писателю создать объёмный образ святого, показать его, если позволительно так выразиться, в динамике стереоиллюзии и стереофонии. А последнее особенно важно, ибо свидетельствует о начавшемся в русской литературе отходе от средневековой традиции плоскостной, одномерной и аперспективной изобразительности. |
|
|
