| Горесть и отчаяние жителей столицы достигли последней степени. Они начинали серьезно рассуждать между собою о необходимости выселения из Европы, точно так, как после в Киеве, под влиянием всеобщего брожения, охватившего восточную Европу вследствие движения турецких племен, сбирались двинуться в Греческую землю. В Византии объявлен был всенародный пост и покаяние, чтоб умилостивить разгневанное правосудие небесное; крестные ходы в столице повторялись ежедневно, сам император принимал в них участие и плакал в виду сокрушенной толпы. Несмотря на это сочувствие к народному бедствию, положение Константина Дуки во дворце Влахернском сделалось невыносимым. Византийцы привыкли смотреть на бедствия общественные, как на казнь Божью за грехи правителей: образованный и умный историк этого времени отмечает именно здесь это воззрение и выражает ему некоторое сочувствие, несмотря на то, что его сочинение посвящено также одному из императоров. Константин Дука, непопулярный за суровость во взыскании всех податных недоимок, сделался предметом саркастических насмешек у толпы, перешедшей от религиозного умиления к дерзким демонстрациям. Скрываясь от народного негодования, император оставил столицу 55 и с небольшой свитой – с ним было 150 человек – остановился в своем загородном имении около местечка Хировакхи (между Буйюк-Чекмедже и Кучук-Чекмедже, в 4–5 часах от Константинополя. 56 Злоязычные Византийцы говорили, что их государь отправился против Узов с армией столь же многочисленной и доблестной, как армия Диониса (Бахуса), с которой он совершил поход в Индию. Но, может быть, император лучше знал, чего нужно ожидать. Когда он раскинул палатки в открытой равнине, через несколько времени явились в его лагерь гонцы, которые были посланы на север: они принесли радостные известия. Пленные воеводы – Апокап и Вотаниат – были освобождены из плена и давали знать о совершенной гибели страшной орды. Лучшие люди в среде Узов поддались действию византийского золота и, склонясь на убеждения придунайских правителей, ушли обратно за Дунай, покинув своих на произвол судьбы. |
| Да, монарх и только монарх мог перешагнуть закон, но тогда, когда чувствовал сердцем, что закон не безгрешен, и в опасную минуту или в милосердии его можно и нужно переступить. И тогда это было христианнее закона. Василевс волею Бога, даже средний человек, но лишенный соблазнов богатства, власти, титулов, не нуждался делать гнусности для своего возвышения и, что очень важно, имел полную свободу суждения. Историки, политологи давно заметили, что в сравнении с республикой – «общим делом» это большой плюс, ибо при республике честолюбие куда сильней, все построено на стремлении добиться популярности, лживо наобещать избирателям все что угодно. В предвыборной кампании будущий глава республики – искатель, угодник, демагог поневоле, а едва избран – уже опутан недоверием. Всякая республика строится на недоверии к главе правительства, отсюда метания, перескоки, рушащиеся и вновь возникающие коалиции разных политических сил. Поэтому распространенное утверждение, что самодержавие – враг прогресса, не более чем ходульный штамп, тем более не применимый к Византии, доказавшей обратное столетиями своего существования в самых трудных условиях. Наконец, щедрость тоже являлась непременным качеством и едва ли не главной добродетелью образцового царя. Кроме того, он должен был контролировать собственные страсти и желания, быть умеренным, мудрым, храбрым и, особенно важно, справедливым. И василевсы пытались следовать этому не только в теории, но и на практике. Вот примеры, взятые из истории только первой половины IX в. Лев V Армянин сурово наказал эпарха столицы, который отказался судить случай прелюбодеяния. Михаил II Травл приказал искалечить турмарха за то, что тот похитил монахиню. Феофил лично принимал жалобы, каждую неделю приезжая для этого в высокопочитаемый Влахернский храм Богоматери. Отступление от евтаксии и принципов нравственности, по мысли ромеев, неизбежно вело к крушению, к неминуемому наказанию, которое посылало само Небо, перед которым был ответственен монарх. Этим они объясняли все беды, случавшиеся с государством и его императором. Победа соперника, претендента на трон сама по себе служила подтверждением нечестия, злодеяний предшественника, ибо успех в таком деле мог быть дарован только Богом. |
| Если Энрико Дандоло надеялся хоть как-то легализовать нападение крестоносцев на Константинополь, то эта затея провалилась, что, впрочем, никого не смутило – машина войны была запущена, а алчность латинян разожжена. Когда последние формальные затруднения между ними и Алексеем Ангелом были улажены, крестоносцы задумались о способе, каким можно обеспечить его царствование. Поскольку выяснилось, что никто из константинопольцев не встречает царевича радостными улыбками и вообще население города крайне враждебно относится к пилигримам, помощи изнутри столицы ждать не приходилось. Но и взять такой мощный и хорошо укрепленный город с 30 тысячами воинов казалось верхом самонадеянности. Однако делать нечего – крестоносцам оставалось двигаться только вперед, если они не хотели погибнуть голодной смертью. Забыв обо всех прежних клятвах и еще действующих договорах, презрев какие-либо права византийцев самостоятельно определять своего царя, крестоносцы начали подготовку к захвату города. 25 мая 1203 г. они решили штурмовать Константинополь. Единственным слабым звеном обороны византийцев являлось отсутствие флота, способного защитить столицу с моря, – результат коррупции родственников Алексея III, продавших корабельные снасти и разворовавших государственные средства 996 . Поэтому опытные вожди пилигримов решили начать атаку с моря. Пока латиняне строили планы штурма, наступила короткая передышка, ничего не изменившая в настроении сторон. Наконец, 8 июля 1203 г. латиняне начали штурм башни Галата и цепи, замыкающей вход в бухту Золотой Рог, и достигли быстрого успеха, дойдя до Влахернского дворца. Поразительно, но почти никто не оказал им сопротивления. Византийцы пришли в негодование от бездействия Алексея III, уличные ораторы и многие клирики на улицах открыто обвиняли василевса и правительство в измене и предлагали граждан взять в руки оружие. В скором времени набралось до 70 тысяч добровольцев из числа рядовых жителей, желавших защитить родной город. Если бы их возглавил настоящий император и воин, участь латинян была бы решена, но царь ничего не предпринимал, по легкомыслию полагая, что ничего страшного Константинополю не грозит. |
| С позволения кагана Юстиниан отправился в Фаногору и жил там с ней. Узнав об этом, Апсимар настоятельно просил предводителя хазар, обещая ему много денег и подарков, прислать Юстиниана живым или его голову. Каган, уступая этим многократным просьбам, обещал их исполнить. Он послал воинов войти в состав стражи Юстиниана под предлогом, чтобы он не стал жертвой заговора со стороны его единоплеменников, а на самом деле отправил их стеречь, как бы он не ушёл. В тоже время приказал начальнику своих соплеменников, человеку, близкому к Юстиниану, и начальнику Воспора Скинского ожидать приказания убить его как можно скорее. Но об этом узнала Феодора от одного из служителей её отца и открыла заговор мужу. Юстиниан, призвав упомянутого близкого к нему хазара и оставшись с ним наедине, удушил его верёвкой, а потом точно также убил и начальника Воспора. Затем немедленно он отослал жену Феодору к её отцу, а сам удалился в прибрежное местечко, называемое Томи. Там взойдя на корабль с несколькими людьми, доплыл он до Символа вблизи города Херсона. Став на якорь в гавани, он послал одного из спутников в город и призвал оттуда Варасванурия, брата его Салову и некоторых других. Отплыв с ними и миновав так называемые Мёртвые ворота, вошёл в реку —413— Петр. Оттуда он послал одного из своих спутников Стефана к тогдашнему вождю Болгар Тервелису, прося помочь ему возвратить царский престол, причём обещал богатые дары и возвещал, что отдаёт ему в замужество свою дочь. Вождь Болгар охотно согласился на всё, принял Юстиниана с великой честью и, вооружив всех своих воинов, вместе с ним отправился к столице. Три дня он ожидал у Влахернской стены, требуя, чтобы горожане приняли своего царя. Но они с бранью отвергли его. Тогда Юстиниан ночью с небольшим числом людей вошёл в город через водопровод, захватил город и немедленно занял Влахернский дворец. Ираклия, брата Апсимара, предводителя восточного войска, и других начальников и оруженосцев Юстиниан повесил у стены на дереве. Апсимар, который царствовал седьмой год, был схвачен и вместе с Леонтием закован в железо и заключён под стражу. |
| Заручившись церковною санкциею в виде определения «вселенского Константинопольского-Влахернского VII собора» 754 г., имп. Константин принялся проводить в жизнь иконоборческие начала с энергиею и грубостию, отличавшей его натуру. Он понимал, что обходиться без преследований политически выгоднее; но, в случае сопротивления, способен был действовать и с крайнею жестокостию. Мероприятия Константина были следующие: 1) «Καθολικος ορκος», всеобщая присяга над телом и кровию Христовою, крестом и евангелием, которую «он потребовал у всех находившихся под его властию, чтобы никто не поклонялся иконе» (πντας τους υπ την αυτου βασιλεαν απτησεν εικνι μη προσκυνησα τινα), в конце 765 – начале 766 г. по Феофану и Никифору, вскоре после собора 754 г. по Vita Stephani. 2) Гонение против иконопочитателей и особенно монашества. 3) Представители иерархии приняли определение копронимовского собора, по-видимому, без (заметного) сопротивления. Тем рельефнее выделился тот энергичный отпор, который иконоборцы встретили со стороны монашества. Поэтому имп. Константин относился к монахам с нарочитою ненавистью, обзывал их такими кличками, как «αμνημνευτοι» (о которых упоминать не стоит), «σκοτνδυτοι» (облеченные в тьму), «σκοτας σχημα» (образ тьмы), «εκδικηται ειδλων» (защитники идолов), требовал, чтобы никто не смел поддерживать дружественных отношений с монахами, приветствовать их обычным «χαιρε», напротив, преданные государю должны преследовать монахов бранью и каменьями. Этим император достиг того, что «и следа монашеского облачения нельзя было увидеть» в Константинополе; но он, по-видимому, хотел большего: полной отмены монашества. б) Во главе монашества и иконопочитателей в это время стоял высокочтимый подвижник на вершине горы св. Авксентия в 10 милях от Халкидона, Стефан (названный впоследствии «новым» в смысле «τον νονπρωτομρτυρα» Theoph.). Он сам, не поддаваясь на попытки иконоборцев – привлечь его на свою сторону приношениями (ισχδων), вел активное противодействие иконоборческому ορος’у словом обличения, нравственно поддерживал гонимых и указал им средство пассивного противодействия в виде эмиграции а) на северное побережье Черного моря, б) на восточный берег Адриатического моря и в южную Италию до самого Рима, и в) в сарацинские владения, начиная с Кипра и южной Ликии. |
| В один день невозможно было вызвать Дуку из Эдессы в Византию, и очевидно, что он был вытребован раньше, но во всяком случае не Комнином, который не предполагал рокового поворота обстоятельств, а кем-нибудь из доброжелателей, в уме которого все было предрешено и план обдуман. Принимая во внимание предшествующие отношения Пселла к Дуке, а еще более взаимные между ними отношения в тот день, когда решался вопрос об отречении и пострижении Комнина, мы можем без колебания сказать, что тут услужил своему приятелю Пселл, немедленно, при первых симптомах болезни царя, отправивший к Дуке гонца с инструкциями. Когда Пселл прибыл к больному Комнину во Влахернский дворец, тот, испытавший уже медицинские познания Пселла, несмотря на то, что при его особе находился первый врач, с доверчивостью протянул своему советнику руку, чтобы он пощупал пульс, – и с этого момента при дворе разносится тревожная весть, что император безнадежен. Немедленно является патриарх, начинается речь о пострижении Комнина. 798 Это был Константин Лихуд, из первых министров произведенный в патриархи, товарищ Пселла по политической деятельности, который теперь, встав во главе Церкви, сделался естественным представителем ее интересов, нарушенных Комнином, и в силу этого должен был сочувствовать Пселлу и помогать ему в его планах, рассчитанных на то, чтобы устранить Комнина и заменить его таким императором, который бы исправил все, что еде-лано неприятного для Церкви и отдельных лиц. Очень вероятно, что Пселл задачу расположить Комнина к монашеству всецело предоставил патри-арху, а себе оставил другую, более щекотливую, хотя сам же Пселл передает, что когда приговоренный им к смерти Комнин вышел без посторонней помощи из дворца, сел на лошадь, доехал до берега пролива и, взойдя здесь на императорский дромон, отплыл в Большой дворец, и когда, не доезжая дворца, Пселл, считавший почему-то нужным отправиться по другой дороге, его встретил, тогда императрица Екатерина, сопровождавшая вместе с дочерью императора, заливаясь горькими слезами, сказала: «Много обязаны тебе, философ, за совет; хорошо ты нам отплатил, убедив императора перейти к монашеской жизни», на что Пселл ответил, что не его тут вина, император же заметил, указывая на жену: «Она по своей женской манере удерживает нас от лучшей жизни и готова обвинять всех прежде, чем меня». |
| Перейдя из Хрисополя через пролив Стенос, этот ручей частью охватил Влахернский дворец, частью разлился по горизонту в северном направлении и долго держался, возвещая всем прибытие с Востока великой силы. Ученые же, истолковывающие видения и проникающие в их символический смысл (очевидно, имеются в виду астрономы, о которых в другом месте сделан такой нелестный отзыв) объясняли явление так, что из Лампы придет во дворец светоч, который будет для добрых и расположенных к нему светом, весельем и радостью неизреченной, а для противящихся и замышляющих на него огнем попаляющим, – и предзнаменование сбылось. 2849 В 1078 г., по словам Атталиота, произошло лунное затмение (κλειψις τς σελνης), предвещавшее падение Никифора Вриенния; потому что, как говорят математики, люди сведущие в движениях светил, луна знаменует судьбу апостатов и потому ее страдание предуказывает страдание апостата. 2850 Если люди, стоявшие в первых рядах образованного общества, не могли выдержать последовательности во взгляде на значение астрологии, то для людей посредственного образования, а тем более для малообразованной и необразованной народной массы не существовало раздвоения мысли, они были проникнуты верой в зависимость человеческих судеб от небесных светил. Появление на небесном своде кометы в глазах народа было предвестием какого-нибудь несчастья, и хронисты, бывшие в этом отношении отголоском ходячей молвы, постоянно указывают связь между тем и другим. 2851 О нравах византийского общества в Средние века Преосвященнейшие архипастыри, милостивые государи и государыни! Нам не нужно доказывать истину, о которой многие из почтивших настоящее собрание своим присутствием знают по опыту, – что для успешного воздействия на общество, в смысле религиозно-нравственного влияния, необходимо изучить и близко знать это общество, как хорошие, так и дурные его стороны, и что степень напряжения, интенсивность просветительной деятельности, количество и качество требуемых на этом поприще трудов находятся в прямом соответствии с большей или меньшей деморализацией общества, с количеством и качеством господствующих в обществе пороков. |
| Это предположение определило направление дальнейших работ по изучению текста, среди которых наиболее значительной является публикация исследования П. Мааса. 7 Исходя из структуры текста и художественных приемов, использованных в нем, П. Маас сделал вывод о том, что Акафист мог быть создан в эпоху более раннюю, чем та, к которой относит его синаксарь. По форме он является типичным контакионом VI в., а автором его мог быть Роман Сладкопевец . Акафист содержит 24 строфы, по начальным строкам которых читается алфавитный акростих. Строфы неравной длины, но в каждой из них содержательная часть заключена в семи первых строках; затем чередуются два вида рефренов: первый состоит из двенадцати строк, начинающихся обращением «Радуйся» (χαρε) и одной заключительной строки «Радуйся, Невесто неневестная»; второй – короткий, только трехкратное повторение «Аллилуйя». Оба рефрена не имеют прямой связи с текстом. Первые двенадцать строф (без зачина) излагают историю Воплощения от Благовещения до Принесения Христа во храм, последние посвящены прославлению Марии и Христа, причем строфы, посвященные Христу, чередуются с прославлениями Марии. Основываясь на этом чередовании, П. Маас пришел к выводу, что первоначально контакион был гимном, посвященным Христу, а после Эфесского собора к нему была прибавлена мариологическая часть. Для исследования изображений богородичного гимна подобное структурное разделение очень важно, так как оно имеет большое сходство с разделением композиций на две группы: исторические – традиционные для поздневизантийской живописи, и догматические – прославляющие, состав которых не имеет устойчивых типов. Почти одновременно с работой П. Мааса появилось исследование И. Карабинова 8 о составе Постной Триоди, в котором он рассматривает вопрос об Акафисте с точки зрения литургиста. Автор пишет, что первоначально Акафист являлся контакионом на праздник Благовещения, а специальный праздник Акафиста появился лишь после спасения Константинополя от осады в 626 г. Это замечание уточняет М. Хугло, 9 описавший появление и распространение латинских версий гимна в Западной Европе. Перевод поэмы на латинский язык появляется в IX в. и связывается в древних рукописях с именем патриарха Германа. Во время его патриаршества накануне праздника Благовещения была снята осада Константинополя арабами в 719 г.: Богородица защитила свой город в канун своего праздника, поэтому М. Хугло относит составление вступительной строфы к 719 г. и считает ее автором патриарха Германа. Попутно он отмечает один интересный факт: источники говорят, что пение похвалы происходило во Влахернском храме Константинополя и было посвящено находившемуся там изображению Марии Оранты с Младенцем на груди в небесной сфере. Хугло отмечает, что общеизвестный тип Влахернитиссы не встречается в композициях Акафиста, где Богоматерь представлена чаще сидящей на троне и держащей Младенца на коленях. |
| Со времени пострига схимонахиня Рафаила не прерывала связи с Троице-Сергиевой лаврой. Она была знакома братии. Изгнанная из своей обители, матушка стала участницей молитв и трудов насельников подпольного монастыря, со всей энергией включившись в его проповедническую деятельность. Она водила паломников по святым местам, а в храмах многочисленных селений, которые посещала, неизменно обращалась к верующим, утешая их, убеждая сохранять верность Христу. Чаще всего схимонахиня Рафаила ходила по окрестностям Спасо-Влахернского монастыря и отдаленным деревням Дмитровского района – там была возможность общения со знакомыми сестрами Спасо-Влахернской обители и монахами – бывшими насельниками Николо-Пешношского монастыря Дмитровского уезда, до 1937 года избежавшими ареста и жившими порознь. Нередко приходя в Москву (за 70 километров от лавры и Дмитрова), мать Рафаила стремилась утвердить в вере прихожан московских храмов. После богослужения она всегда беседовала с ними, дарила иконки. В церквах говорили, что схимница занимается предсказаниями. «Это Бог в наказание за грехи народа послал нам власть безбожную. Он смилуется, будет война, огнем очистится эта власть антихристова», – утешала она собеседников. Ради пропитания мать Рафаила «занималась нищенством» – просила милостыню, а когда ей давали деньги, почти все посылала иеромонаху Николо-Пешношского монастыря Спиридону, не имевшему родных и до ареста ведшему такую же скитальческую жизнь, как и она. 21 января 1938 года в Москве матушку Рафаилу арестовали и заключили в Бутырскую тюрьму. Схимонахиня сознавала, что завершает свой жизненный путь, для нее не могло быть выбора «тактики» ответов на допросе: она желала пронести свой крест до конца, не запятнав его малодушной ложью, изворотливостью ради смягчения приговора. Не стала она скрывать того, что могло дать основание для ее осуждения, но не приписала ни себе, ни кому-либо другому вымышленных преступлений, тем более, не очернила оговором своих знакомых. – Когда и откуда вы приехали в Москву? – спрашивали ее на допросе. |
| Рис. 412. Верхняя часть вставного известнякового надгробия, найденного в 1904 г. на большой агоре (по В. В. Латышеву) Едва ли христианские склепы – кимитирии с коллективными погребениями, сменившие прежние языческие, исключительно семейные усыпальницы, появились раньше V в., когда в Херсоне только начали широко входить в быт традиции новой сакральной культуры и обрядности. После X в. гробницы стали сосредотачиваться преимущественно в городе, внутри и вокруг квартальных молелен, церквей-усыпальниц, в том числе выстроенных на месте прежних базилик 1515 . В течение этого промежутка времени в раннесредневековом Херсоне, насчитывавшем около 6–7 тыс. населения, должно было совершиться примерно 36–42 тыс. погребений, исходя из сменяемости трех поколений за столетие. Если принять за среднюю цифру погребенных в каждом из действовавших загородных склепов-кимитириев 500 умерших (как показывает практика, она могла быть и меньше, и гораздо больше, доходя в отдельных случаях до 1000 и более человек), тогда получится, что потребности кладбищенского дела должны были удовлетворяться примерно 23–25 одновременно действующими в течение пары столетий коллективными усыпальницами. Всего на протяжении V–X вв. их потребовалось бы не более 75, что весьма близко реальной цифре известных на некрополе раннесредневековых склепов с массовыми захоронениями. К тому же надо учесть, что часть умерших приняли гробницы иного типа, вырубные и грунтовые (ямные) могилы с одиночными ингумациями. Рис. 413. Надгробие из песчаника в виде креста с надписью «О памяти и упокоении Стефана и Стефана и Христофора, и пресвитеров, аминь». В. – 42,0; ш. – 24,5; т. – 13,7 см. Найдено в 1890 г. возле склепа около храма Богородицы Влахернской (по В. В. Латышеву) Об изготовлении подземных усыпальниц не ранее ранневизантийского времени свидетельствует на первый взгляд типичный позднеримский склеп с тремя нишами-лежанками, обнаруженный в 1890 г. на южном некрополе. Однако его потолок и ниши были вырублены в виде сводов, а передняя стена правой ниши украшена рельефным крестом с расширяющимися концами 1516 . |
|
|
