| А. Моминой . Важнейшими этапами истории А. Богородице в слав. традиции являются: 1) появление его древнейшего перевода, 2) новая южнослав. редакция, выполненная на Афоне в 1-й пол. XIV в. (вероятно, болг. книжником старцем Иоанном ) и введенная в широкое употребление Тырновским Патриархом св. Евфимием , и 3) киевская редакция, изданная киевским архим. Елисеем (Плетенецким) в составе вновь переведенной им Триоди Постной (КПЛ, 1627); на основе этого издания было подготовлено московское изд. Триоди Постной 1656 г., т. о., киевская редакция перевода А. Богородице получила распространение в московских (позднее синодальных) изданиях. Древнейшая редакция, в к-рой А. Богородице имеет слав. азбучный акростих , представлена в т. н. Шафариковой Триоди , болг. рукописи XII в. (РНБ. F. n I. 74). Возможно, еще более ранний вариант содержала болг. же Битольская Триодь нач. XIII в. (София. Б-ка АН. 38), но здесь сохранилось лишь неск. строф текста (икосы 23 и 24. Л. 81). Уже в XI в. особая редакция перевода А. Богородице (сохранившаяся в Уставе с Кондакарем XI в. (ранее Тип. 142, ныне - ГТГ. К-5349) и ряде древних, XII-XIV вв., списков Триоди) была выполнена на Руси, по всей вероятности, в Киеве. Создание отдельных новых слав. редакций А. Богородице предположительно можно связывать с окружением св. митр. Киприана (ГИМ. Усп. 6 - пергаменная Триодь, переписанная в 1403 в с. Троицком-Голенищеве) и Новгородского архиеп. Евфимия II (РНБ. Триоди XV-XVI вв. из собр. новгородского Софийского собора). При переводе пропадали нек-рые риторические и все метрические особенности оригинала, однако А. Богородице сохранял всю полноту догматического содержания. В принятом ныне в РПЦ корпусе богослужебных книг А. Богородице помещается в Триоди Постной и в Псалтири с восследованием, а также в предназначенных для келейного чтения Молитвословах и Акафистниках. А. А. Турилов Композиционное и метрическое построение А. Богородице своеобразно; в визант. лит-ре за исключением последующих подражаний не сохранилось ни одного подобного произведения. |
| Писание на болг. язык. Подкрепляет эти утверждения памятник, известный под условным названием «Успение Кирилла», согласно к-рому К., хотя и род. в Солуни, «родом съ бльгаринь» (Ibid. S. 245). В дальнейшем автор в основном следует тексту ЖК, но после рассказа о диспуте К. с Иоанном Грамматиком сделал вставку, после сообщения о победе в споре он добавляет, что К. отправился на р. Брегальницу (Брегалницу; на территории совр. Республики Македонии) и крестил живших там славян, «написав имь книгы словенским езыком» (Ibid. S. 247). Т. о., получалось, что создание слав. письма входило в миссионерскую деятельность К. на землях Первого Болгарского царства. Выбор для его миссии Брегальницы связан, возможно, с тем, что, по свидетельству «Апокрифической летописи», крестивший болгар кн. Борис-Михаил строил храмы на Брегальнице «и тоу приемь царьство». Кроме того, в «Солунской легенде» указывалось, что К. создал письмо для болгар в г. Равен на Брегальнице. В дальнейшем автор «Успения Кирилла» следовал тексту ЖК, внося дополнения и увеличивая заслуги К.: так, он сообщает, что К. крестил хазар. кагана, правителя и жителей Вел. Моравии. Некоторые «уточнения» показывают незнание автором реалий IX в.: слав. кн. Коцел, правивший у оз. Балатон, назван здесь «лешским», т. е. польским, князем. Подобно автору «Успения Кирилла», переписчики службы К. внесли в нее указание, что он направился учить зап. страны «книгами бльгарскыми» ( Скопская Минея , кон. XIII в.). В более поздних текстах стремление связать К. с Болгарией проявлялось еще решительнее: напр., в Сказании о переводе Свящ. Писания на болг. язык говорилось, что К. работал над этим переводом при болг. царе Иоанне Асене. Однако церковное почитание К. и Мефодия в сер. XIV в. заметно сузилось: службы им не вошли в Служебные Минеи по Иерусалимскому уставу, Жития - в Стишной Пролог, а дни памяти не включены в месяцесловы Евангелий и Апостолов; лишь тропарь и кондак К. вошли в месяцеслов Псалтири с восследованием по Иерусалимскому уставу. Несмотря на формирование общего почитания, длительное время сохранялось почитание равноапостольных К. |
| Материал из Православной Энциклопедии под редакцией Патриарха Московского и всея Руси Кирилла ЗАЙКОВСКИЙ ТРЕБНИК (София. НБКМ. 960), один из древнейших кириллических списков Требника , имеющий большое значение для изучения истории болг. языка и южнослав. книгописания, древнейшей слав. гимнографии и русско-южнослав. культурных связей домонг. периода (см.: Древнерусские (восточнославянские) влияния ) и сербско-болг. связей XIV в. З. Т. представляет собой пергаменную рукопись 1-й трети XIV в. среднеболг. извода с западноболг. орфографическими особенностями и сербизмами (серб. список с болг. оригинала) без начала и конца. Кодекс размером 19,5×16 см в наст. время состоит из 96 листов, но первоначально, по подсчетам исследователей, их могло быть ок. 130 ( Цибранска, Мирчева. 1999. С. 166-167). Письмо З. Т. в отдельных местах настолько близко к почерку анонимного основного (1-го) писца древнейшего (1319) серб. списка Устава церковного Иерусалимского (Белград. НБС. 6 старого собрания 402 по каталогу Л. Стояновича) - ркп. погибла в 1941) в переводе архиеп. Никодима (см.: Типик архиеп. Никодима. Београд, 2004. 1. Л. 2-4 об., 11-179 об.), что можно говорить об их тождестве. Последнее обстоятельство позволяет уточнить датировку З. Т., не имеющего записей о времени и месте создания (в лит-ре ркп датируется XIV в. без уточнения или 1-й пол. XIV в.), и надежно связать ее происхождение с одним из скрипториев Сев. Македонии или (что менее вероятно) Афона. Иллюминация З. Т. ограничивается выполненными киноварью инициалами и декоративным письмом заголовков. Кодекс поступил в собрание НБКМ после 1922 г. от Н. Цанова из Видина, название получил по именам владельцев XIX - нач. XX в.: Цеко Зайко, приобретшего книгу на Афоне, и его сына, видинского торговца Томы Зайкова. По составу З. Т. представляет собой мирской Требник - он содержит чины: Крещения (л. 1-11 об., без начала), «на пострижение власом отрочища» (л. 11 об.- 13 об.), братотворения (л. 13 об.- 16 об.), обручения (л. 16 об.- 18) и венчания брака (л. 18-27), великого водоосвящения (л. 27 об.- 35), исповеди (л. 35 об.- 42), а также молитвы (в т. ч. апокрифические) на разные потребы (л. 42-48), «чин износить лития в праздники Господския» (л. 48-56), «последование на исход души» (л. 56-61) и чин бельческого и священнического погребения (л. 61-95 об., без конца, с большой утратой в середине). Отдельные чины в составе З. Т. восходят (возможно, опосредованно) к разным (и разновременным) оригиналам. |
| Текст в Сводном Патерике вторичен, в нем отмечается пропуск значимых для сюжета деталей, устраняются хронологические выкладки, начало текста сближается с патериковыми повествованиями. По всей вероятности, при этой переработке был использован несколько иной греческий оригинал краткой версии К. м. в. Эта версия К. м. в. имеется и в добавлениях к Римскому Патерику (в болг. и серб. списках XIV в.) ( Яцимирский. 1909. С. 147). Т. о., возникновение всех 3 переводов К. м. в. связано с формированием в слав. традиции в XIV в. новых сборников устойчивого состава: стишного Пролога (в болг. и серб. переводах) и Сводного Патерика. Все они соотносятся с краткой визант. редакцией, однако их греч. оригиналы не совпадают. В русской традиции получил известность проложный вариант К. м. в., появившийся на Руси вместе с болг. переводом стишного Пролога в кон. XIV в. Именно этот вариант послужил основой поздней традиции текста, который с XVII в. включается в сборники (часто лицевые) эсхатологического содержания. К. м. в. (в проложном варианте) стало одним из источников «Слова о некоем муже именем Тимофей» - памятника старообрядческой лит-ры, созданного в 80-е гг. XVII в. в Чирской пустыни на Дону. Ист.: Георгиевский В. Г. Рукописная повесть о видении Космы игумена: 1688/Изд. Голышев И. А. [Владимир], 1898. С. 11-13 [текст К. м. в. по позднему списку Моск. ред. стишного Пролога]; SynCP. P. 107-112 [греч. кр. ред. К. м. в.]; Яцимирский А. И. Из истории апокрифов и легенд в южнослав. письменности//ИОРЯС. 1909. Т. 14. Кн. 3. С. 147-156 [текст К. м. в. в Московской редакции стишного Пролога]; Николова С. Патеричните разкази в българската средновековна лит-ра. София, 1980. С. 234-235 [текст К. м. в. в составе Сводного Патерика]; Angelidi C. La version longue de la vision du moine Cosmas//AnBoll. 1983. Vol. 101. P. 73-100 [греч. пространная ред. К. м. в.]; Петков Г., Спасова М. Търновската редакция на стишния Пролог: Текстове, лексикален индекс. Пловдив, 2009. Т. 2. С. 18-22 [текст К. м. в. в Тырновской ред. стишного Пролога]. |
| Во-вторых, едва ли сербохорватские слова следует отделять от болг. диал. лънгъзá " бездельник». Последнее никак не может быть фонетически соответствующим приведенным выше сербохорватским словам. В тому же Ст. Младенов отмечает в своем этимологическом словаре болгарского языка, что слово лънгъзá было заимствовано из турецкого языка, правда, без ссылки на слово-источник. Известный тюрколог С. Н. Иванов , к которому автор обратился за консультацией, сказал, что таким словом могло бы быть не исконно турецкое образование, а какой-нибудь диалектизм, скорее всего, романского происхождения. Однако среди романизмов, проникших в турецкий язык, как обычно, через греческое посредство, слово, которое могло бы послужить источником заимствования болг. лънгъзá, отсутствует (Tzitzilis 1978). Это заставило меня высказать предположение об итальянском источнике с.-хрв. linguza. Подобно тому как итал. ventosa (из лат. ventsa «вздутая, пузатая», от ventus »ветер») – через гр. βεντοζα – было заимствовано в болг. вентуза «банка (мед.)’ – лат. lingua »язык» дает производное lingusa (mulier) «болтливая (женщина), болтушка», а затем – через итал. linguosa – проникает в диалекты сербохорватского языка (linguza и ljènguza). Семантическое развитие »болтун», «болтушка» → »лентяй(ка)» не нуждается в особых обоснованиях, ср. хотя бы рус. диал. болтун или балаболка – с обоими этими значениями (СРНГ, III, 82; II, 66). С этим своим предположением и с вопросом об источнике болгарского слова автор обратился к проф. Ив. Дуриданову. Вот что он пишет относительно происхождения рассматриваемых южнославянских слов: «В турецких диалектах есть слово langaz «ленивый, лентяй» (Türkiye de Halk Azindan derleme sözlüü. Ankara, 1977. T. 9. P. 3069), но оно не исконно турецкое – это заимствование из испанского: lenguaz, lenguaza (последнюю форму я нашел в этимологическом словаре Й. Короминаса) 111 »болтливый» (основа lengua < лат. lingua), с.-хрв. диал. лингуза, по всей вероятности, – из итальянского linguoso, -uosa (контракция –ио– > –и-) или из исчезнувшего далматинского. Ваши догадки правильны» (письмо от 6.01.1985). |
| Начиная с Хронографа редакции 1617 г., включившего большой объем сведений из перевода польск. Хроники М. Вельского, рус. историография выступает в качестве посредника между западноевроп. и правосл. южнослав. исторической лит-рой. В полной мере это обнаружилось в XVIII в., когда на слав. Балканах получили известность восточнослав. исторические сочинения («Келейный летописец» свт. Димитрия Ростовского) и переводы переходного периода (Бароний, Орбини), оказавшие большое влияние на формирование южнослав. историографических схем (см.: Робинсон А. Н. Историография славянского возрождения и Паисий Хиландарский. М., 1963; Броджи-Беркофф Дж. «История во кратце» иеросхим. Спиридона: Опыт исслед. в контексте европейской историографии XVI в.//Славяне и их соседи. М., 1994. Вып. 6. С. 201-215). Со 2-м восточнослав. влиянием связано употребление болг. и серб. книжниками ранее неизвестных им систем книжной тайнописи, напр. «простой литореи» («тарабарской грамоты»), основанной па принципе взаимозамены начальных и конечных согласных букв кириллического алфавита ( Сперанский М. Н. Тайнопись в югославянских и рус. памятниках письма. Л., 1929. С. 18-22. (ЭСФ; Вып. 4. 1)). Старший образец использования «простой литореи» в южнослав. книжности (примененный в сочетании с др. системами) - в Минее Праздничной 1-й трети XVI в. из церкви в с. Ропотове (Словенски ракописи во Makeдohuja. Ckonje, 1971. Кн. 1. С. 82-83, 87-88). Относительной легкости перехода текстов к юж. славянам способствовала не в малой степени болгаризированная (в меньшей степени сербизированная) орфография восточнослав. рукописей XVI в. (как великорус., так и украинско-белорус.), сложившаяся в результате 2-го южнослав. влияния. Во многих случаях она могла восприниматься болг. и серб. писцами как архаический вариант их собственной. Встречающиеся жалобы южнослав. читателей и переписчиков XVI-XVII вв. на непонятность языка рус. книг (см.: Ангелов. 1972. С. 95, 135; Загребин. 2006. С. 276-277) относятся обычно к древним текстам. Заметное воздействие на церковнослав. язык болг. и серб. изводов оказала «Грамматика» Мелетия (Смотрицкого) (в ее первоначальном виде и в московской редакции 40-х гг. XVII в.). Сочинение представлено на слав. юге как экземплярами изданий, так и значительным числом рукописных копий XVII - нач. XIX в. Параллельно этот процесс наблюдается и у славян-католиков (в последнем случае инициатива исходила от папской курии): в XVII-XVIII вв. церковнослав. язык хорват. богослужебных книг был реформирован по образцу украинско-белорус. униат. изданий. |
| 9 янв. 1880 г. экзарх Иосиф I переехал из Пловдива в К-поль, где развернул активную деятельность по созданию органов управления Экзархата, добивался от османских властей права поставить архиереев в те епархии, к-рыми до русско-тур. войны управляли болг. владыки (Охрид, Велес, Скопье). Через т. н. истилямы (опросы консультативного характера) население Дабарской, Струмицкой и Кукушской епархий выразило желание перейти под юрисдикцию Болгарского Экзархата, но тур. правительство не только не удовлетворяло их чаяний, но и постоянно задерживало отправку архиереев Экзархата в болг. епархии Македонии и Вост. Фракии. Болгарский Экзархат в К-поле официально являлся институтом Османского гос-ва, в то время как его финансовое содержание обеспечивало Княжество Болгария. Ежегодно тур. правительство отсылало Мин-ву иностранных дел и исповеданий княжества, а позже и Свящ. Синоду в Софии проект бюджета Экзархата, обсуждавшийся позднее в Народном Собрании. Значительные средства, полученные от болг. налогоплательщиков, расходовались как на нужды управления Экзархата в К-поле, так и на выплату жалованья учителям и священникам в Македонии и Вост. Фракии. По мере укрепления независимого Болгарского гос-ва возрастало недоверие османского правительства к Болгарскому экзарху в К-поле. В нач. 1883 г. Иосиф I попытался собрать в К-поле Свящ. Синод Экзархата, чтобы решить ряд вопросов, связанных с внутренним устройством и управлением, однако тур. правительство настояло на его роспуске. В К-поле искали повод для отмены фирмана 1870 г. и удаления экзарха, как не имеющего подведомственных территорий в прямых владениях султана. В соответствии с законами Княжества Болгарского - ст. 39 Тырновской Конституции и измененным Уставом Экзархата от 4 февр. 1883 г. («Екзархийский уставъ, приспособенъ въ Княжеството») - архиереи княжества имели право участвовать в выборе экзарха и Свящ. Синода. В связи с этим в К-поле от экзарха был потребован определенный ответ: признает ли он Церковный устав Княжества Болгария или полагает Экзархат в К-поле отдельным и независимым. |
| Стихира болгарского распева “Богоначальным мановением”, глас 1. Ирмолог из Манявского скита. 1731–1733 гг. (Б-ка Румынской АН в Бухаресте. 525. Л. 164) Стихира болгарского распева “Богоначальным мановением”, глас 1. Ирмолог из Манявского скита. 1731–1733 гг. (Б-ка Румынской АН в Бухаресте. 525. Л. 164) Утвердилась т. зр., что Б. р. проник на Украину и в Белоруссию в переходный период от средневековья к Новому времени и соответствовал 2 основным культурно-историческим тенденциям: свойственной эпохе Ренессанса высокой оценке мелодической красоты (влияние с Запада) и стремлению к сохранению правосл. идентичности через восприятие разных балканских традиций - греч., серб., болг. Исследования Б. р. в контексте украинско-белорус. певч. практики представляют его как живую певч. традицию. Это проявляется в следующих особенностях стиля: в мелодико-ритмической и модальной вариантности, в чертах вариантно-строфической организации, в ритмах болг. народных песен и характерной для них сложности системы ритмических пропорций (Л. Корний). Сравнительное исследование Б. р. в контексте поздне- и поствизант. певч. практики показало его генетические связи с балканским славяноязычным пением, возникшим в устной традиции в период IX-XIV вв. Эта традиция вошла частично в письменную муз. практику в течение XV-XVI вв. (в двуязычных ркп. XV в., напр. Athen. Bibl. Nat. gr. 928, происходящей из мон-ря Успения Пресв. Богородицы около с. Жеглигово, Скопска Церна Гора; в двуязычных ркп. XVI в. из певч. школы в молдав. мон-ре Путна ). О песенной природе устного типа свидетельствуют традиц. мелизматическая мелодическая лексика (набор типизированных мелодических формул) и простые принципы комбинирования, согласно к-рым создается основная строфическая композиция с ограниченным числом мелодических моделей. На Украине и в Белоруссии балканские песнопения претерпели изменения сообразно местным певч. традициям, представив форму муз. «экзегезиса» (развода мелодических формул), характерную и для болг. певч. практики этого периода (Е. Тончева). |
| Д. Е. Афиногенов Славяно-русские переводы На (церковно)слав. язык хроника Г. А. полностью переводилась дважды (помимо перевода отдельных фрагментов), оба раза с продолжением по хронике Симеона Логофета. Происхождение и датировка 1-го перевода («Временник») является предметом продолжительной научной дискуссии (общепризнано лишь, что это не могло произойти позднее 90-х гг. XI в., когда памятник был использован в Киеве при составлении «Хронографа по великому изложению»). Язык этого перевода характеризует сочетание южно- и восточнослав. лексики и форм (см.: Пичхадзе. 2002). В связи с этим выполненным в Болгарии в X в. и отредактированным позднее на Руси 1-й перевод хроники считали А. И. Соболевский , М. Н. Сперанский , П. А. Лавров , В. А. Розов, Н. А. Мещерский , А. Досталь, Ф. Дж. Томсон, однако В. М. Истрин , А. А. Пичхадзе, О. В. Творогов утверждали, что перевод был сделан на Руси в XI в. И. И. Срезневский полагал, что первоначальный перевод мог быть как болгарским, так и русским, Н. Н. Дурново допускал возможность участия в переводе совместно болг. и рус. книжников, М. Вейнгарт предложил гипотезу о переводе хроники болгарином на Руси. Дополнительные аргументы в пользу восточнослав. происхождения перевода привел С. Франклин, не считавший, однако, вопрос окончательно решенным. Извержение Везувия. Миниатюра из Тверского списка. Хроники Георгия Амартола. 1-я пол. XIV в. (РГБ. Ф. 173/I. 100. Л. 190 об.) Извержение Везувия. Миниатюра из Тверского списка. Хроники Георгия Амартола. 1-я пол. XIV в. (РГБ. Ф. 173/I. 100. Л. 190 об.) В плане исторической аргументации вероятность перевода хроники Г. А. в Болгарии в X в. весьма мала. Упоминание в добавлениях Симеона Логофета, составляющих неотъемлемую часть слав. версии, визант. имп. Никифора II Фоки (963-969) ограничивает возможность болг. перевода очень узким хронологическим промежутком - 963-967 гг., временем до похода киевского кн. Святослава на Болгарию (вероятность перевода в западноболг. державе комитопулов, находившейся в состоянии непрерывной войны с Византией, практически исключена). Против болг. версии свидетельствует и то обстоятельство, что греч. оригинал слав. версии был лицевым (что отразилось в древнейшем Тверском, или Троицком, списке), в то время как греч. лицевые списки хроник в X в. (в отличие от XI-XII вв.) неизвестны ( Франклин. 1988). |
| Вардар. Т. о., под властью Османской империи Б. оказалась территориально раздроблена. Население гос-ва было разделено на 2 разряда: аскеры - воины и чиновники и райя - податное сословие. Христиане составляли неполноправную часть райятов; за пользование землей они платили особый дополнительный налог - джизью, им запрещалось ношение оружия и определенных видов одежды, верховая езда и проч. Христиане не могли свидетельствовать против мусульман в суде и были обязаны оказывать знаки покорности любому мусульманину по первому его требованию. Практически любое нарушение этих норм могло быть представлено как оскорбление ислама, каравшееся смертной казнью. Особенно тяжелой была «подать кровью» (девширме) - юношей из христ. семей забирали для последующего обращения в ислам и зачисления в отборное войско - корпус янычар. Чтобы избежать этой участи, мн. болгары были вынуждены скрываться от тур. администрации вдали от родных мест. Все подданные Османской империи были объединены в рамках неск. религ. общин (миллетов). Правосл. христиане составили т. н. рум-миллет, главой и представителем к-рого перед султаном являлся К-польский Патриарх. Правовое положение населения Османской империи независимо от его религ. принадлежности определялось законами шариата. Кадии (судьи) с XVI в. были поставлены во главе мелких адм. единиц - каз или кадилуков, включавших город и его округу. В болг. землях большую роль в местном управлении стали играть сельские общины, поставленные под контроль тур. администрации. Их главы (кметы, кехаи, чорбаджии, кнезы) участвовали в сборе налогов и решали правовые вопросы в среде болгар-христиан. Особенное значение болг. общины приобрели в XVII в.; во многом благодаря им были сохранены болг. национальные традиции, в т. ч. в области церковной жизни и богослужения. Община устраивала празднование дней особо почитаемых святых, наблюдала за состоянием духовной жизни и соблюдением норм христ. морали. Свою деятельность сельские общины согласовывали с настоятелями приходских храмов; местное духовенство (а в более поздний период и учителя килийных школ) получали жалование от общин. |
|
|
