| Как видим, Самозванец – второй Юлиан Отступник, второй Антихрист, погибающий жалкой смертью и исчезающий без следа. Рейтинг: 9.2 Голосов: 38 Оценка: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Черепнин Л.В. «Смута» и историография XVII в. (Из истории древнерусского летописания)//Исторические записки. Т. 14. М., 1945. С. 81–128; Он же. Новые материалы о дьяке Иване Тимофееве, авторе «Временника»//Исторический архив. М., 1960. 4. С. 162–177; Солодкин Я.Г. К изучению биографии Ивана Тимофеева, публициста начала XVII в.//Советские архивы. 1989. 2. С. 35–37; Он же. Неизвестные документы о дьяке Иване Тимофееве//Отечественные архивы. 2000. 1. С. 71–73; Он же. Редакции «Истории» Авраамия Палицына//Источниковедение литературы Древней Руси. Л., 1980. С. 227–236; Творогов О.В. Хронографы Древней Руси//Вопросы истории. 1990. 1. С. 47–49; Лазуткина М.Г. Формирование художественного образа самозванца Лжедмитрия I в русской литературе XVII–XIX вв. Дисс. канд. филолог. наук. М., 2003; Скрынников Р.Г. Трагедия A.C. Пушкина «Борис Годунов». Исторические реалии//Российское государство в XVI–XVII вв. СПб., 2000. Пиккио Р. Функция библейских тематических ключей в литературном коде православного славянства/Slavia Orthodoxa. Литература и язык. М., 2003. С. 431–466. «Извет» Варлаама//Памятники истории Смутного времени/Под ред. А.И. Яковлева. М., 1909. С. 40–43; Иное сказание//Смута в Московском государстве. Россия начала XVII столетия в записках современников. М., 1989. С. 21–59; Палицын Авраамий. Сказание. М.; Л., 1955; Плач о пленении и конечном разорении Московского государства//Русская историческая библиотека (РИБ). Т. 13. СПб., 1891. Стлб. 219–234; Катырев-Ростовский И.М.,князь. Повесть книги сея от прежних лет//Там же. Стлб. 559–624; Сказание о Гришке Отрепьеве//Там же. Стлб. 713–754; Хворостинин И.А., князь. Словеса дней и царей и святителей Московских//Памятники литературы Древней Руси. Кон. XVI – нач. XVII вв. М., 1987. С. 428–463; Новый летописец//Хроника Смутного времени. М., 1998. С. 263–410; Хронограф 2-й редакции 1617 г.//Библиотека литературы Древней Руси. Кон. XVI – нач. XVII вв. Т. 14. М., 2006. С. 318–357. |
| Передаточным звеном стала культура романской Европы, но сыграло свою роль и предварительное знакомство с памятниками малоазийского и восточно-средиземноморского типа благодаря связям с Византией в X-XI вв. Вклад в традицию изготовления Н. в XIII-XIV вв. внесли и выходцы из зап. областей Балканского п-ова (Герцеговина, Босния), знакомые с образцами «варварской трансформации» античных саркофагов, памятниками романской, готической и ренессансной Европы. Генетическое (хотя слабо выраженное) родство древнерус. Н. XIII-XIV вв. с общеевроп. процессом развития декора несомненно. Слишком простые симметричные рус. Н. XIII-XIV вв. не отвечали общей потребности в индивидуализме и антропоморфизме объекта. Но с кон. XIV в. на Руси появились антропоморфные саркофаги, распространение к-рых в Европе усилило знакомство с восточной, в т. ч. византийской, традицией в эпоху крестовых походов. Популярность таких каменных гробов в России XV-XVII вв., а также проникновение в XV-XVI вв. на север и северо-запад Руси (Тверь, Белоозеро, Ферапонтов мон-рь) рельефных Н. с мотивом Т-образного креста (посоха), к-рый восходил к ветхозаветной традиции и на протяжении тысячелетий сохранял свойства апотропея, а в Зап. Европе и южнослав. землях был оберегом от эпидемических заболеваний («крест св. Антония»), помогли изменить схему декора на плитах Московского княжества, превратив ее в антропоморфную. Надгробные плиты приобрели пропорции человеческого тела, а привычными элементами декора стали обозначать места головы и сложенных на груди или животе рук (2 круга), расширение плеч (трапеция или треугольник) и разделение нижней части тела на 2 половины (осевая линия). Надробная плита Орины Очиной-Плещеевой. XVI в. (некрополь Троице-Сергиевой лавры) Надробная плита Орины Очиной-Плещеевой. XVI в. (некрополь Троице-Сергиевой лавры) В XVI-XVII вв. в Н. появился ряд новых элементов. С сер.- 2-й пол. XVI в. в резной композиции трехгранно-выемчатую «змейку» сменяет широкая витая лента (косичка, сплетенная из 3 прядей,- наиболее распространенный из визант. |
| Вариант 11 появляется со второй половины XV в.– вероятно, заключительная стадия развития в оформлении горшков варианта 5. Отмечен в слоях, датированных второй половиной XV– началом XVI вв. (раскопки в Пафнутьев-Боровском монастыре). Тип 5 . Керамика изготовлена из тонкого теста с мелким песком (реже без видимых примесей). Обжиг, как правило, полный (излом одноцветный светлый). Орнамент по плечику сосуда в основном тычковый. Форма профиля представлена вариантом 12: венчик с валиком на внутренней стороне, край отогнут. Подобная форма – результат развития горшков с венчиками варианта 9. Датировка – XVII–XVIII вв. Тип 6. По технологическим особенностям (состав масс, формовка, обжиг, орнаментация) керамика XIX– начала XX вв. практически неотличима от посуды XVIII в. Большее значение приобретает поливная посуда. По форме венчика – вариант 13. Горшки типов 5, 6 широко представлены в культурных слоях Калуги (в том числе и в материалах из раскопок старообрядческого кладбища XVIII–XIX вв.), Боровска, современных деревень верхнеокского региона. Горшки с венчиками варианта 14 по технологическим особенностям относятся к различным типам. Этот вариант отмечен среди находок в слоях XII–XVI вв. Однако такие горшки встречаются в очень незначительном количестве: культурный слой г. Козельска – 1 %, культурный слой Пафнутьев-Боровского монастыря – 1,5 %, городище Серенек – 1 %, городище Спас-Городок – около 1 %, городище Воротынск – около 1 %. В процессе археологических работ собраны фрагменты чернолощеной керамики (кувшины, миски, кубышки, горшки). По способу лощения (сплошное небрежное и лощеный орнамент) эту посуду возможно датировать концом XVI– первой половиной XVIII вв. На днищах сосудов зафиксированы отпечатки: 1) дресвы, 2) песка крупной размерности (более 1 мм), 3) песка средней размерности (0,5–1 мм), 4) песка мелкой размерности (менее 0,5 мм), 5) выгоревшей органики, вероятно, золы. Наряду с отпечатками и прилипшими зернами на части днищ отмечены следы среза. Подавляющее большинство фрагментов днищ со следами подсыпок песка средней и мелкой размерности. Девять фрагментов днищ имеют отпечатки клейм различных очертаний (обнаружены только в раскопках 1997 г., рис. 2). Зернистость подсыпок менялась от крупных (дресва, крупный песок) к мелким (мелкоразмерный песок, зола). Мелкие подсыпки сменило непосредственное закрепление заготовки на гончарном круге. На ранних стадиях производства круговой керамики, базировавшихся на ожелезненных глинах, применялись исключительно крупноразмерные подсыпки. Переход к использованию глин с меньшим содержанием соединений железа и мелкими добавками повлек за собой и изменение размерности подсыпки: дресву и крупный песок вытеснил песок среднего размера, который затем был заменен мелкими подсыпками. Следы среза отмечены на посуде позднего времени (появление – в XV–XVI вв., широкое распространение – в XVIII–XX вв.). |
| Cедмица.RU Церковно-Научный Центр «Православная Энциклопедия» По Благословению Святейшего Патриарха Московского и Всея Руси Кирилла Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации Глава VIII. Монастырские владения и монастырское хозяйство в XVI–XVII вв. И.К.Смолич. Русское монашество 988—1917. (Оглавление) 8. Монастырские вотчины и появление крепостного права Мероприятия монастырей по привлечению новых крестьян на свои земли проводились во всю 2-ю половину XVI и 1-ю половину XVII в. Поскольку это не проходило бесследно как для вотчин и поместий служилых людей, так и для государственных имений, правительство вынуждено было время от времени запрещать или ограничивать переманивание крестьян монастырями. Но и в этом вопросе политика государства была неустойчивой, ибо все новые и новые жалованные грамоты делали исключения для тех или иных монастырей или открывали для них лазейки в уже изданных распоряжениях, что, разумеется, было на руку монастырям. Поскольку переход крестьян на монастырские земли был связан с крестьянским выходом из частных или государственных имений, то мероприятия правительства, проводившиеся в XVI–XVII вв., направлены были на общее ограничение крестьянского выхода, иными словами, на медленное, постепенное ограничение свободы крестьян, что в конечном счете привело к возникновению крепостного права. Обширные исторические исследования показали, что закрепощение крестьян явилось следствием сложного сплетения различных обстоятельств, связанных с положением сельского хозяйства в Московской Руси; в сущности, оно было результатом скорее хозяйственной необходимости, чем плодом феодального властолюбия, и первой стадией закрепощения было прикрепление крестьянина к земле, которую он обрабатывал и на которой жил, а не к владельцу этой земли. Большой размах монастырского хозяйства говорит о том, какую важную роль в этом процессе сыграло монастырское землевладение XVI–XVII вв.; эта роль учитывается в исследованиях по истории, но не в полную меру. В середине XVI в. все землевладельцы пытались удержать в своих имениях крестьян, обрабатывавших землю, и оживленная хозяйственная деятельность богатых монастырей была в это время главной причиной, заставлявшей крестьян уходить с прежних мест и устремляться на монастырские земли . |
| продолжают создаваться краткие вопросники и вопросники о вере. Краткие вопросные статьи предшествовали появлению на Руси развёрнутых вопросников; текст Кр-Свир 91 известен уже по спискам XIV в. 283 В XV в. появляются новые краткие вопросники: Кр Арханг. 9 и КрЖ-КБ 22/1099. 284 В XV–XVII вв. вопросник Кр-Свир. 91 получает широкое распространение, появляется несколько видов этого краткого текста, состоящего всего из нескольких фраз. 285 Методы создания кратких вопросников были теми же, что и развёрнутых исповедных текстов: ранний текст дополнялся новыми статьями, так что старые и новые статьи чередовались. Так на основе краткого вопросника Кр-Свир. 91 в XVI в. был создан текст Кр- Соф. 1 061. 286 Первый вопросник о вере появляется в XV в. (ВВ- Соф. 869 ); в XVI в. этот небольшой текст широко распространяется. 287 Собственно, такой текст можно назвать «вопросником о вере» весьма условно, поскольку в нем лишь две-три фразы касаются веры в Христа и Богородицу, ереси и т п. Вопросник, полностью посвящённый расспросам об ортодоксальности кающегося, появляется только в начале XVII в.; он получил распространение, поскольку вошёл в состав печатного требника (ВВ Печ. тр.). 288 Вопросник же ВВ-Соф. 869, лёгший в основу большинства изводов XVI в. вопросников о вере, представлял собой несколько статей о вере, соединённых с кратким вопросником. В списке XV в. место соединения хорошо видно, поскольку выделено киноварью как подзаголовок: «И посем въпрашает его священник: Веруеши ли в Пречистую Матерь Божию и в вся святыя? Не держиши ли ереси никоторыя? И паки въпрашает его о убиистве, и о крестном целовании на виновате...». 289 Краткий вопросник, вошедший в состав вопросника о вере ВВ- Соф. 869 , отдельно сохранился в списке XVI в. – Кр-Синод. 310. 290 В некоторых рукописях читаются только статьи о вере, без дополнительного краткого вопросника (ВВ-Арханг. 72). 291 В других рукописях статьи о вере переставлены в конец текста, после общего краткого вопросника (ВВ- Волок. 517). 292 В большинстве списков вопросники о вере имеют крайне мало разночтений; часто они копировались без всякой редакторской правки. |
| Таким образом, к половине XVIII в. киевский митрополит по своим правам окончательно сошел на степень обыкновенного епархиального архиерея даже среди малороссийских архиереев, некогда подчиненных ему. Только обширная территория его митрополии-епархии напоминала о прежнем величии киевских иерархов. Помимо собственной епархии в пределах России за киевским митрополитом оставались монастыри и храмы в заграничной части его митрополии-епархии, т. е. в пределах польско-литовского государства. К сожалению, трудно даже приблизительно определить границы заграничной части Киевской епархии, представлявшей собой остатки обширной территории, которую занимала епархия Киевского митрополита в XVI – XVII вв. до присоединения её к Московскому патриархату, и другие православные епархии Киевской митрополии, обращенные в унию. Если тогда территория Киевской епархии была чрезвычайно черезполосной, то в конце XVII и в XVIII в. заграничная часть её сделалась еще более черезполосной. В течение XVII века и после в XVIII в. многие монастыри и приходские церкви, входившие в состав Киевской епархии, были отобраны в унию. Проф. Ф. И. Титов, находя совершенно невозможным точно и ясно определить внешние границы заграничной части Киевской епархии в XVII – XVIII вв., делает лишь попытки указать конечные пункты территории польско-литовского государства, между которыми находилась заграничная часть Киевской епархии в XVII – XVIII вв. На востоке эти пункты совпадали приблизительно с течением р. Днепра и вообще с границей русских владений русского и польско-литовского государства, за исключением небольшой территории на правом берегу р. Днепра, которая вместе с Киевом была уступлена Польшей России по вечному миру 1686 г. и принадлежала к собственной Киевской епархии. На запад заграничная часть Киевской епархии XVII – XVIII вв. простиралась до местечка Яблочня и городов Дрогичина, Бельска и Бреста- Литовского, подходя, таким образом, почти под самую столицу польско-литовского государства – Варшаву. На юг крайние пределы заграничной части Киевской епархии XVII – XVIII вв. совпадали приблизительно с южными границами Чигиринщины, а на северо-западе простирались до Вильны, Трок и Ковно (включительно), на северо-востоке до города Витебска и даже несколько северо-восточнее. При той необыкновенной черезполосности, которую создала уния в заграничной части Киевской митрополии-епархии XVII – XVIII вв., нужно было проехать целые сотни верст, чтобы переехать из одного православного прихода в другой. |
| Лит.: Иларий, Арсений. Описание слав. рукописей б-ки ТСЛ. М., 1878. 658. С. 236; 764. С. 174-175; Ключевский. Древнерусские жития. С. 189-192, 194; Архангельский А. С. Нил Сорский и Вассиан Патрикеев. Т. 1: Нил Сорский//ПДПИ. 1881. Т. 25. С. 15-18; Коноплев Н. Святые Вологодского края//ЧОИДР. 1895. Кн. 4. Отд. 4. С. 38-42; Никольский Н. К. Речь тонкословия греческого: Рус.-греч. разговоры XV-XVI вв.//ПДП. 1896. Т. 114. С. X-XII; Лурье Я. С. Идеолог. борьба в рус. публицистике кон. XV - нач. XVI в. М.; Л., 1960. С. 25, 55, 58, 307-308; он же. Рус. современники Возрождения: Книгописец Ефросин. Дьяк Федор Курицын. Л., 1988. С. 116, 119; Зимин А. А. Крупная феодальная вотчина и соц.-полит. борьба в России (кон. XV-XVI вв.). М., 1977. С. 58-60, 115, 251, 267; он же. Россия на рубеже XV-XVI ст. М., 1982. С. 88-89, 204-205; Прохоров Г. М. Паисий Ярославов//СККДР. 1989. Вып. 2. Ч. 2. С. 156-160 [Библиогр.]; он же. Сказание Паисия Ярославова о Спасо-Каменном мон-ре//КЦДР. [Вып.]: XI-XVI вв. СПб., 1991. С. 143-152; он же. Исихасты на Спасо-Каменном//ТОДРЛ. 2014. Т. 62. С. 29-33; Лурье Я. С. Две истории Руси XV в.: Ранние и поздние, независимые и офиц. летописи об образовании Моск. гос-ва. СПб., 1994. С. 6, 7, 21, 175, 183, 200; Охотина-Линд Н. А. Древнерус. сказания о мон-рях XV-XVII вв. как явление культуры//Scando-Slavica. 1994. Vol. 40. S. 138-152; Макарий. История РЦ. Кн. 4. Ч. 1 (по указ.); Алексеев А. И. Под знаком конца времен: Очерки рус. религиозности кон. XIV - нач. XVI вв. СПб., 2002. С. 200-201, 203, 204, 260-261; он же. Сочинения Иосифа Волоцкого в контексте полемики 1480-1510-х гг. СПб., 2010. С. 102, 137, 140-141; Романенко Е. В. Нил Сорский и традиции рус. монашества. М., 2003. С. 10, 18, 27, 29, 33-34, 36-38, 86, 158; Макарий (Веретенников), архим. Старец Паисий Ярославов//ДРВМ. 2004. 2(16). С. 24-34; Баранов К. В. Заметка о происхождении Паисия Ярославова//Исследования по истории средневек. Руси. К 80-летию Ю. Г. Алексеева: Сб. ст. М.; СПб., 2006. С. 268-272; Новикова О. Л. Летописные заметки в кирилло-белозерской рукописи 60-х гг. XVI в. и Сказание о Спасо-Каменном мон-ре//ОФР. 2008. Вып. 12. С. 38-90; Изотов А. Б. Рукописное наследие прот. М. Я. Диева в РНБ//Отеч. арх. 2010. 4. С. 22-27; Кистерёв С. Н. Лабиринты Ефросина Белозерского. М.; СПб., 2012 (по указ.); Смулов А. М. Преемственность духовной связи основателей Св.-Троицкой Сергиевой Лавры, Соловецкого и Иосифо-Волоцкого мон-рей//ЕжБК. 2012. 22. Т. 2. С. 45-47; он же. Духовные связи начальников Св.-Троицкой Сергиевой лавры, Спасо-Преображенского Соловецкого и Иосифо-Волоцкого мон-рей (XIV-XVIII вв.)//Вестн. ЕкатДС. 2014. 1(7). С. 61. |
| Ист.: ВМЧ. Апр. Дни 8-21. Стб. 586-589; Б-ка Соловецкого мон-ря в XVI в./Подгот.: М. В. Кукушкина//АЕ за 1970 г. М., 1971. С. 370; Дмитриева Р. П. Житие Зосимы и Савватия Соловецких в редакции Спиридона (Саввы)//КЦДР, XI-XVI вв.: Разные аспекты исследования. СПб., 1991. С. 280-281; Минеева С. В. Рукописная традиция Жития преподобных Зосимы и Савватия Соловецких (XVI-XVIII вв.). М., 2001. Т. 1. С. 114, 116, 149, 153, 200; Т. 2: Тексты. С. 45, 50, 147-149, 183, 199-201, 342; Описи Соловецкого мон-ря XVI в.: Коммент. изд./Сост.: З. В. Дмитриева, Е. В. Крушельницкая, М. И. Мильчик. СПб., 2003. С. 38, 203-206, 210-211, 290-292; БЛДР. Т. 13. С. 148-152, 756-773 [Жития Зосимы и Савватия Соловецких; коммент. О. В. Панченко]. Лит.: Досифей (Немчинов), архим. Геогр., ист. и стат. описание ставропигиального 1-клас. Соловецкого мон-ря. М., 18532. Ч. 1. С. 64, 288; Лилов А. И. Б-ка Соловецкого мон-ря//ПС. 1859. Янв. С. 33-34; Ключевский. Древнерусские жития. С. 202-203, 459-460; Яхонтов И. А. Жития св. севернорус. подвижников Поморского края как ист. источник. Каз., 1881. С. 14-23; Описание рукописей Соловецкого мон-ря, находящихся в б-ке КазДА. Каз., 1885. Ч. 2. С. 368, 379-380, 466; 1898. Ч. 3. Отд. 1. С. 143; Розов Н. Н. Соловецкая б-ка и ее основатель игум. Досифей//ТОДРЛ. 1962. Т. 18. С. 294-304; он же. Когда появился в России книжный знак?//АЕ за 1962 г. М., 1963. С. 88-91; он же. Соловецкая б-ка//Архитектурно-худож. памятники Соловецких островов. М., 1980. С. 312-316; он же. Книга в России в XV в. Л., 1981. С. 120-122; Бегунов Ю. К. Книгописная деятельность игум. Досифея//Die Welt der Slaven. Köln; W., 1972. Jg. 17. N 2. S. 255-264; он же. Козма Пресвитер в славянских литературах. София, 1973 (по указ.); Щапов Я. Н. К истории рус. книжного знака кон. XV-XVII вв.//Рукописная и печатная книга. М., 1975. С. 87-90; Кукушкина М. В. Монастырские б-ки Рус. Севера: Очерки по истории книжной культуры XVI-XVII вв. Л., 1977 (по указ.); Дмитриева Р. П. Досифей//СККДР. Вып. 2. Ч. 1. С. 198-201 [Библиогр.]; она же. Житие Зосимы и Савватия Соловецких//Там же. С. 264-267 [Библиогр.]; Смирнова Э. С. Лицевые рукописи Вел. Новгорода: XV в. М., 1994. С. 114-118, 148, 156, 172; Бобров А. Г. Соловецкие «четьи» сборники кон. XV в.//Книжное наследие Соловецкого мон-ря XV-XVII вв.: Тез. докл. науч. конф. Соловки, 2005. С. 14-16; Понырко Н. В. «Герван» или «Герман»?: (Об одной рукописи, принадлежавшей соловецкому игум. Досифею)//Там же. С. 8-11. |
| В нек-рых районах страны исламизация длилась целые века. По-видимому, раньше всех ислам приняли ачехцы, населявшие Сев. Суматру (XI-XIII вв.). Затем их примеру последовали минангкабау (Зап. Суматра, кон. XV-XVI в.), а в кон. XVII в.- буги и макассарцы (Сулавеси). Обращение в ислам жителей Явы происходило в XV-XVII вв. Оттуда мусульманство распространилось среди населения Юж. Суматры (XVIII-XIX вв.), а также Юж. Калимантан (XVI-XVII вв.). Исламизация страны продолжается и в XXI в. Время от времени в индонез. газетах появляются сообщения о планах приобщения к исламу населения глубинных районов Калимантана, Суматры, Сулавеси и т. д. Большинство исследователей считают, что причины длительного и в нек-рых случаях неглубокого проникновения ислама в быт и духовный мир населения лежат в удаленности И. от центров мусульм. цивилизации, а также в мирном характере его внедрения. До сих пор среди ученых нет единого мнения относительно того, откуда пришел ислам: из араб. мира или из Индии. К инд. варианту склоняется большинство исследователей. Среди них такие известные западноевроп. исламоведы и индонезиеведы, как К. Снук Хюргронье, В. Ф. Стюттерхейм, П. Э. Йосселин де Йонг, Г. Буке, К. К. Берг, K. A. О. Ньивенхёйс и др. В поддержку араб. варианта выступают в основном некоторые индонезийские мусульм. авторы, в т. ч. Махмуд Юнус, а также малайзийский ученый С. М. Н. аль-Аттас. Тем не менее обе стороны отмечают большое влияние на индонез. ислам араб. эмиграции, особенно из Хадрамаута, и индийской, в первую очередь из Гуджарата. Колониальная экспансия Португалии в И. и Малайе XVI - 1-й пол. XVII в. Башня португ. форта на о-ве Салор. Сер. XVI в. Башня португ. форта на о-ве Салор. Сер. XVI в. После падения Маджапахита Ява оказалась раздробленной на небольшие феодальные княжества во главе с мусульм. династиями. Представители маджапахитской аристократии бежали на Бали и в Баламбанган (о-в Ява). В авг. 1511 г. португальцы захватили Малакку. Используя противоречия между восточноиндонез. султанатами Тернате и Тидоре и военную силу, Португалия получила монополию на скупку пряностей на Молуккских о-вах, в районе производства гвоздики и мускатного ореха. Индонез. о-в Амбон стал колонией Португалии. Захват Малакки, а также деятельность Нидерландской Ост-Индской компании вызвали перемещение торговых путей в зап. часть малайско-индонез. мира. Здесь в XVI в. в юж. части п-ова Малакка и на архипелаге Риау возникли султанат Джохор, на севере Суматры султанат Аче и на Зап. Яве султанат Бантен (Бантам). В начальный период европ. захватов наиболее сильным гос-вом И. был султанат Матарам, объединявший богатые и густонаселенные районы Центр. и Вост. Явы. Главным его соперником в борьбе за влияние был султанат Бантен, к-рый, после того как португальцами был закрыт для местных торговцев Малаккский пролив, все более превращался в крупный торговый и перевалочный центр. |
| М., 1960; Кострома: Путев.-справ. Кострома, 1963. С. 307-335; Флоря Б. Н. О нек-рых источниках по истории местного управления в России XVI в.//АЕ за 1962 г. М., 1963. С. 92-97; Масленицын С. Кострома. Л., С. 8-25, 52-66, 85-96, 105-114, 116-119, 122-133; Бочков В. Н., Тороп К. Г. Кострома: Путев. Ярославль, 1970. С. 58-95; Иванов В. Н. Кострома. М., 1970. С. 44-88. 19782. С. 52-114; Постникова-Лосева М. М. «Образ Дмитриев удет золотой»//ДРИ. М., 1970. [Вып.:] Худож. культура Москвы и прилежащих к ней княжеств, XIV-XVI вв. С. 473-477; Чернецов Г. Г., Чернецов Н. Г. Путешествие по Волге. М., 1970. С. 35-37; Муравьева Л. Л. Деревенская промышленность центр. России 2-й пол. XVII в. М., 1971. С. 85-87; Кудряшов Е. В. Архит. памятники Ипатьевского мон-ря XVI-XVII вв.//Краеведческие зап./КИАХМЗ. Ярославль, 1973. Вып. 1. С. 63-77; Зыбковец В. Ф. Национализация монастырских имуществ в Сов. России (1917-1921). М., 1975. С. 147; Булыгин И. А. Монастырские крестьяне России в 1-й четв. XVIII в. М., 1977. С. 44. 169, 178, 230; Захаров А. Н. Землевладение костромского Троице-Ипатьева мон-ря в XV-XVI вв.//Проблемы истории СССР. М., 1980. Вып. 11. С. 19-30; он же. Один из способов роста монастырского землевладения в кон. XVII в.//ВИ. 1995. 5/6. С. 173-175; он же. Крупная феод. вотчина Костромского края в XVI-XVII вв.: (По мат-лам костромского Троицкого Ипатьевского мон-ря): АКД. М., 1997; он же. Государственные повинности Ипатьевского мон-ря в кон. XVII в. по мат-лам костромской переписной книги монастырского приказа 1701-1703 гг.//Краеведческие зап. Кострома, 2003. Вып. 6. С. 38-43; Кострома: Путев. Ярославль, 1983. С. 144-171; Брюсова В. Г. Гурий Никитин. М., 1982. С. 169-207; она же. Ипатьевский мон-рь. М., 1982; Зимин А. А. В канун грозных потрясений. М., 1986. С. 15-18; Разумовская И. М. Кострома. Л., 1989. С. 23-34, 66-72, 98-106; Славина Т. А. К. Тон. Л., 1989. С. 144-147; Мышкин К. Епархия - музей-заповедник: Конфронтация или сотрудничество//Костромские вед. 1990. 5 окт.; Тороп К. |
|
|
