| 4. Non se exsuli vestro sanctus frater noster Joannes addiderat, non ejus est blasphema praedicatione deceptus; nam, quantum rerum exitus docet, suspendit suam sententiam, non negavit. Nam quid in inventorem malorum posset aliud judicare, nisi quod probatur ipse per sacerdotes suos cujus agebatur causa, sentire? Statuerat hoc nimirum de nostrorum desertore castrorum, quod a ducibus fidei suaderet perfidia judicari. Numquam se a nostro numero separasset, in quem et reverti. 4. Не поддался влиянию вашего ссыльного святой брат наш Иоанн, не был оболыцен его богохульной проповедью, ибо, как показывает исход дела, он отстоял свои взгляды, а не отказался от них. И какое же еще можно вынести суждение об изобретателе бед, если его же священники заставляли его чувствовать свою вину? Конечно же, вожди веры должны были осудить нечестие перебежчика из нашего лагеря. Никогда он не был бы устранен из нашего числа, в которое он и вернулся. 5. Exsulta, frater charissime, et ad nos recollectis fratribus victor exsulta. Quaerebat Ecclesia quos recepit. Nam si neminem perire volumus de pusillis, quanto magis gaudendum nobis est sanitate rectorum? Legimus una ovis quantum gaudii reportata praestiterit (Luc. XV, 6); et idcirco intelligendum est quid laudis habeat tantos revocasse pastores. Greges aspiciuntur in singulis; nec unius hic causa tractatur, quoties agitur de sanitate multorum. Laetamur hic nihil egisse nos praecoquum, quando fructu nostrae sententiae gratulamur. Sustinuimus fratres, certi eos non spinas, sed uvas esse facturos (Matth. VII, 17). In evidenti est nostrorum vindemia gaudiorum, quae sanctam synodum largitate gratulationis implevit. Vineam suam custos ille curavit, quem ad custodiendam domum Israel nec dormitare nec obdormire David propheta testatur (Psal. CXX, 4). Infecundum illud Christo nostro, nec afferens fructum, suscepit flamma sarmentum (Joan. XV, 6). Sed ut hoc videmus convenire damnato, ita de reversis ad nos fratribus convenit dicere, quia non potuit a diabolo eradicari plantatio quam plantaverat Pater (Matth. XV, 13). Illum ergo sibi ignis aeternus, hos possessoris aeterni vinea vindicavit in tantum ut Antiochenae Ecclesiae sacerdotem vocari a sanctitate tua jam nunc venerabilem virum et domnum gaudeamus. Et merito vocatur domnus, qui communem Dominum recognovit, qui incarnationis ejus mysterium voce catholica nobiscum confitetur. |
| Сначала она считалась безгрешной и не совершавшей только фактических грехов, а потом за ней стали признавать даже отсутствие первородного греха, хотя учение о непорочном зачатии Девы долго оспаривалось и стало догматом веры Римской церкви только в 1854 г. Таким образом, почитание Марии постепенно выродилось в поклонение Марии. В Средние века оно настолько укоренилось в популярной религиозной жизни, что, несмотря на все разграничения схоластов между latria и dulia, или hyperdulia, культ Марии существенно возобладал над поклонением Христу. И потому на многочисленных изображениях Мадонны в католическом искусстве мать – главная фигура, а Божественный Младенец – дополнение к ней. Во время римских богослужений Pater Noster редко произносят без Ave Maria. Считается, что к сострадательной и добросердечной Матери естественнее обращаться за ходатайствами, чем к вечному Божьему Сыну, а потому этот окружной путь надежнее приведет к получению просимого блага. До сих пор поклонение Марии – один из основных пунктов, по которым существуют разногласия между греко–римскими церквями и евангельским протестантизмом. Это одно из наиболее ярких фундаментальных заблуждений католичества. Оно неправомерно возвышает человеческие факторы или способности искупления и препятствует непосредственному доступу верующих ко Христу – делая его ненужным, побуждая их полагаться на второстепенных посредников. Мы также не можем не согласиться с беспристрастными историками, которые называют поклонение Марии отголоском древнего язычества. На ум сразу легко приходят схожие поклонения Церере, Исиде и другим древним богиням–матерям, подобно тому как в поклонении святым и ангелам отразилось поклонение героям в Греции и Риме. Политеизм настолько укоренился в народе, что воспроизвел себя в христианском облике. Человеческая потребность в суеверии привыкла находить воплощение в поклонении женским божествам, и было естественно, что для ее удовлетворения люди прежде всего обратились к Марии, благодатной и благословенной матери богочеловеческого Искупителя как к самому достойному объекту поклонения. |
| Представляется, что такая или подобного рода процедура видится преимущественной в сравнении с повторным полным совершением чинопоследования Таинства Брака, за которым при видимой педагогической удобности такого рода практики возникает очевидная экклезиологическая сложность. Как одно и то же Таинство должно быть воспринимаемо в таком случае – как совершаемое для католика в католическом храме, а для православного – в православном храме? Или просто по умолчанию мы считаем, что оно совершается там, где оно совершается в первый раз, а вторую процедуру мы проводим, говоря евангельскими словами, «страха ради иудейска», т.е. чтобы решить проблемы с конфессиональной социализацией в окружающем мире жениха и невесты? Экклезиологически это представляется мне очевидным отступлением. Также чрезвычайно желательно, чтобы эта сакраментально-молитвенная практика и определение ее порядка в случае межконфессионального брака были бы дополняемы понятными регистрационными процедурами в соответствующих церковных структурах: предположим, в соответствующем епархиальном управлении со стороны Православной Церкви и в соответствующих канонических структурах Католической Церкви, с тем чтобы ни там, ни там впоследствии не возникало вопроса о действительности и признании брака в каждой из двух Церквей. Совместная молитва супругов Итак, наши гипотетические жених и невеста, благополучно преодолев различные затруднения, вступили в брак, а мы перейдем к рассмотрению тех ситуаций, которые могут встретиться в уже состоявшемся браке между православным и католиком. Мы знаем, что брак представляет собой духовно-телесный союз мужчины и женщины, в котором, в идеале, как звучит в известной святоотеческой максиме, «супруги смотрят не друг на друга, а в одном направлении», т.е. к небу и ко Христу. Неотъемлемой частью религиозной жизни членов каждой из наших Церквей является сакраментальная жизнь, прибегание к Таинствам Церкви и прежде всего к Таинствам Евхаристии и Исповеди, а также молитвенное участие в общественном богослужении. Супруги в межконфессиональном браке, естественно, столкнутся с вопросом: какая мера совместной домашней молитвы возможна, и как решать вопрос с общественным богослужением? На сегодня мы знаем, что даже с точки зрения объема, порядка, состава молитвословий то, что понимается регулярным молитвенным правилом для мирян в традиции Русской Церкви, и то, что практикуется Католической Церковью, сходствует друг с другом разве что в чтении молитвы Господней (Отче наш – Pater noster) и в молитве «Богородице Дево, радуйся» – «Ave Maria». Всё остальное за минувшие столетия (может быть, не разнствуя по сути) стало решительно различаться по форме. В том числе, насколько я понимаю (и если не прав, путь присутствующие меня поправят), традиционно рекомендуемый объем утреннего и вечернего правила в православной традиции заметно превышает объем утренних и вечерних молитв для мирянина в Католической Церкви. |
| 2 . Отрицать наличие идеи Filioque у блж. Августина, конечно, было бы натяжкой. Однако справедливости ради следует отметить, что тот текст De Trinitate, на который конкретно ссылается о. Сергий и который приводит со значительными смысловыми купюрами, в более полном виде выглядит так: Quod autem datum est et ad eum qui dedit refertur et ad eos quibus dedit; itaque Spiritus Sanctus non tantum Patris et Filii qui dederunt, sed etiam noster dicitur qui accepimus Si ergo et quod datur principium habet eum a quo datur quia non aliunde accepit illud quod ab ipso procedit, fatendum est Patrem et Filium esse Spiritus Sancti, non duo principia, sed sicut Pater et Filius unus Deus, et ad creaturam relative unus Creator et unus Dominus, sic relative ad Spiritum Sanctum unum principium [То, что дано, относится и к тому, кто дал, и к тем, кому дал; так [и] Святой Дух зовется не только Духом Отца и Сына, Которые дали, но также и нашим, так как мы [Его] приняли Если, следовательно, то, что дается, началом имеет того, кем подается, так как не откуда-нибудь принимает, что от него происходит [но от него], то следует признать, что Отец и Сын есть не два начала Св. Духа, но, подобно тому как Отец и Сын суть единый Бог и в отношении к творению единый Творец и единый Господь, так и в отношении к Св. Духу единое начало.] 35 . Иными словами, в данном месте речь идет не о внутритроических отношениях, а о посылании Духа твари (что происходит, как известно, через Сына Ин.15:26 ), и, строго говоря, если блж. Августин настаивает на том, что tres autem personas ex eadem essentia non dicimus, то и под началом (principium) понимать здесь сущность (essentia) в Аристотелевом смысле не совсем корректно. Вообще, гораздо более «филиоквистической» выглядит в этом отношении формула: любящий, возлюбленный и связующая их любовь 36 , однако именно наименование Духа ипостасной любовью сам о. Сергий относит к «настоящему открытию» Августиновой триадологии 37 . 3 . Посмотрим теперь на контекст приведенного о. Сергием высказывания блж. |
| (У Ахматовой в «Подорожнике»: «Словно Ангел возмутишии воду»); вдохновляется стихотворной «новеллистикой» Кузмина: Не болтовне заезжего фигляра, Не тонкий всплеск влюбленного весла, — Дразня цикад, безумствует гитара, Как Фигаро, гитара весела. («Севильский цирюльник») И мужественным пафосом Гумилева: На палубе разбойничьего брига Лежал я, истомленный лихорадкой, И пить просил. А белокурый юнга, Швырнув недопитой бутылкой в чайку, Легко переступил через меня (стр.44). Все эти многочисленные воздействия скрещиваются в сильной индивидуальности и только помогают ее развитию. Рождественский легко усваивает поэтику своих учителей, их вербализм, предметность, их описательно–повествовательный тон. Он предпочитает объективно–реальные сюжеты, в которых особенно выделяется пластическая сила слова. Подбором и сочетанием их достигается редкая выразительность. Ооратим внимание на сжатость и упрощенность синтаксиса в следующем рассказе французского эмигранта: В те времена дворянских привилегий Уже не уважали санкюлоты. Какие то сапожники и воры Прикладом раздробили двери спальни И увезли меня в Консьержери. Для двадцатидвухлетнего повесы Невыгодно знакомство с гильотиной, И я уже припомнил «Pater Noster», Но дочь тюремщика за пять червонцев И поцелуй мне уронила ключ… (стр.37). Превосходны также стихи о Лондоне, о Диккенсе, Путешествие «Манон Леско», «Царскосельский сонет». Пушкинский канон разработанный и обогащенный в творчестве Кузмина, Ахматовой, Гумилева — лежит в основе стихов Рождественского. Пластический принцип современной поэзии предельно развит в сборнике Георгия Иванова «Сады». И в своем конечном обнаружении он застывает и каменеет. Поэзия Г. Иванова исключительно графична и живописна. Он живет в мире линий и красок: «литографии старинных мастеров», «старинных мастеров суровые виденья», «запыленные гравюры», «архитектурные пейзажи», персидские ковры, крымские шелка, мейссенский и кузнецовский фарфор — таковы любимые его темы. Только сложившиеся художественные формы говорят его воображению: русская усадьба тридцатых годов, купеческий быт а la Кустодиев, романтический ландшафт с «бледным светилом Оссиана» и с «Шотландией туманной», Восток с соловьями Гафнза, Петровский Петербург. |
| Надпись-палиндром на колонне в Палестре в Пампеях. I в. по Р. Х. Фотография. 1939 г. Фото: Notirie degiscavi di Antichita. 1939. Fig. 8 Надпись-палиндром на колонне в Палестре в Пампеях. I в. по Р. Х. Фотография. 1939 г. Фото: Notirie degiscavi di Antichita. 1939. Fig. 8 К кон. IV в., согласно свидетельствам отдельных авторов, в древней Церкви формируется т. н. disciplina arcani (тайное учение), согласно которой знакомство с «О. н.», как и с таинствами Церкви, может быть доступно только христианам и должно быть сокрыто от «внешних» слушателей, даже в процессе подготовки ко крещению. Одним из возможных самых ранних, но при этом самых спорных эпиграфических свидетельств тайного использования молитвы может служить обнаруженная в 1926 г. в Помпеях квадратная надпись-палиндром из 5 латинских слов: SATOR AREPO TENET OPERA ROTAS (см., напр.: CIL. Vol. 4. N 8623). В этом квадрате при перестановке слов можно прочесть дважды фразу PATER NOSTER (1-я фраза «О. н.» на латыни), расположенную в виде креста с литерой N в месте пересечения и с буквами A и О по краям горизонтальной стороны, что может быть интерпретировано как влияние Откр 1. 8. В этом случае, если учесть возможность существования подобной вторичной христианизации древней надписи, можно предположить, что молитва «О. н.» была распространена в лат. переводе ранее 79 г. Соответственно зашифрованные начальные слова молитвы могли указывать на использование этой надписи как знака, обозначающего места собрания христиан. Тем не менее не зафиксировано письменных свидетельств существования данной криптограммы в истории древней Церкви, также весьма сомнительно выглядит использование «О. н.» на латыни в тот период, что позволяет рассматривать связь этой надписи со словами молитвы в качестве гипотезы ряда ученых, построенной на интерпретации случайного совпадения ( Froelich. 2008. P. 73-74; Hammerling. 2010. P. 24). Лат. христ. поэт IV в. Ювенк в поэме, обращенной к «внешним» слушателям, передает содержащееся в «О. н.» учение стихами, в к-рых оказывается зашифрован текст молитвы и тем самым скрыт от нехрист. |
| В первом он писал о низвержении Фотия и восстановлении на его место Игнатия: Habeat itaque in quibus malis ecclesiam nostram, quando imperii divinis orationibus vestris gubernacula suscepimus, invenerimus male jacentem, insanabiliter languentem, legitimo rectore denudatam, tyrannide detentam, alieni pastoris servituti subjectam, omnia instar ancillae patientem magis, quam more reginae quidquam gerentem. Во втором письме, содержащем просьбу к папе Николаю прислать своих легатов на имеющий состояться в Константинополе соборе по делу Φотия и умиротворения константинопольской церкви, император Василий, напомнив, в приведенных словах, содержание первого своего письма к нему и заметив, что он с своей стороны уже сделал, что мог и что было в его власти для умиротворения церкви, т. е. низложил Фотия и восстановил Игнатия, затем в том же самом тоне продолжает: Verum nobis nihil amplius debere fieri visum est, nisi, ut Photius quidem a sede removeretur, et secum quiescere hortaremur... At vero Ignatius sanctissimus et spiritalis pater noster... per aequam et justam veritatem ad proprium thronum revocaretur: reliquis antetn finem imponendum, immo vero et haec eadem approhandum, atque horum sequentia terminandum; spirituali sanctitati vestrae dimisimus (Harduin. V, 790). Достойно примечания, что император старается поставить достигнутую им узурпацией верховную власть в империи в связь с благом Церкви. – Показания внука Василия I Македонянина, Константина Порфирородного, находятся в полном согласии с приведенными широкими вещаниями его деда. И он также говорит об исцелении ран империи, устранении всякой неправды и восстановлении справедливости. В частности, повествуя о низложении Φοтия и восстановлении на его место Игнатия, он старается показать, что император Василий I и в этом деле явился восстановителем законности и права и что Фотий стал канонически и законно править Церковию лишь после смерти Игнатия (Theoph. Contin. lib, V de Basil. Maced, cap. 30–32, p. 257–262; cap. 44, p. |
| Он не спускал глаз с королевы, раздумывая с одушевленным сердцем о том, какой молитвой почтить ее, ибо полагал, что за королеву как-нибудь молиться нельзя. Он умел прочесть: «Pater noster, qui es in coelis, sanctificetur nomen tuum» . Этому научил его один францисканец в Вильно, но то ли сам монах не знал больше, то ли Збышко позабыл остальную часть молитвы, только прочесть «Отче наш» до конца он не мог. Однако сейчас он стал без конца повторять эти несколько слов, которые в его душе значили: «Подай возлюбленной нашей Владычице здравие, житие и благоденствие и пекись о Ней более, нежели обо всем прочем». Поскольку слова молитвы повторял человек, над собственной головой которого нависла угроза суда и кары, ясно, что во всем костеле никто не молился более искренне… Когда кончилась обедня, Збышко подумал, что если бы ему дозволили предстать пред очи королевы, пасть пред нею ниц и обнять ее колена, то пусть бы уж после этого наступил конец света; но после первой обедни началась вторая, за нею третья, а затем королева удалилась в свои покои, так как она обыкновенно постилась до полудня и намеренно не принимала участия в веселых завтраках, во время которых для потехи короля и гостей выступали шуты и скоморохи. Вместо королевы Збышко увидел старого рыцаря из Длуголяса, который позвал его к княгине. – За завтраком ты будешь прислуживать мне и Данусе как мой придворный, – сказала княгиня, – вдруг королю понравится твое острое словцо или какая-нибудь шутка, и ты привлечешь его сердце. А если тебя узнает крестоносец, то, может, не станет жаловаться, увидев, что ты прислуживаешь мне за королевским столом. Збышко поцеловал княгине руку, а затем повернулся к Данусе; тут он, хоть и более привык к войнам и сражениям, нежели к придворным обычаям, вспомнил, видно, как надлежит себя вести рыцарю, когда утром он встречает свою госпожу: отступив на шаг, он изобразил на своем лице изумление и, крестясь, воскликнул: – Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!.. Подняв на него голубые глазки, Дануся спросила: |
| — Твоя правда, — согласился Дон Кихот. Засим он достал из кармана платок и попросил Горевану как можно лучше завязать ему глаза; когда же она это сделала, он вдруг скинул повязку и сказал: — Если память мне не изменяет, я читал у Вергилия о троянском Палладиуме : то был деревянный конь, которого греки поднесли богине Палладе и внутри которого находились вооруженные воины, впоследствии не оставившие от Трои камня на камне, а потому не худо было бы прежде узнать, что у Клавиленьо в брюхе. — Узнавать незачем, — возразила Горевана. — Я за него ручаюсь и твердо знаю, что Злосмрад — не какой-нибудь вероломный предатель. Можете, сеньор Дон Кихот, без всяких опасений садиться на коня, — даю голову на отсечение, что ничего с вами не случится. Дон Кихот подумал, что забота о собственной безопасности может разрушить сложившееся о нем мнение, как о смельчаке, а потому он без дальних слов сел верхом на Клавиленьо и попробовал колок: оказалось, что колок поворачивается совершенно свободно; а как стремян не было, то ноги у Дон Кихота висели в воздухе, и в эту минуту он живо напоминал фигуру, нарисованную или, вернее вытканную на каком-нибудь фламандском ковре, изображающем римский триумф. Санчо влезал на коня медленно и неохотно, наконец расположился на крупе поудобнее, но все же нашел, что круп коня совсем не мягкий, а очень даже твердый и потому обратился к герцогу с просьбой, нельзя ли выдать ему какую ни на есть подушку — ну хотя бы из диванной комнаты сеньоры герцогини или же с кровати кого-нибудь из ее слуг, ибо круп этого коня скорее, дескать, можно назвать мраморным, нежели деревянным. На это Трифальди сказала, что Клавиленьо никакой упряжи и никакого убранства не своей спине не потерпит, — единственный, дескать, выход — это сесть на дамский манер, тогда ему будет мягче. Санчо так и сделал и, попрощавшись со всеми, позволил завязать себе глаза, но потом снова их развязал и, бросив умоляющий взгляд на всех, кто находился в саду, начал со слезами просить их не оставить его в этом испытании своими молитвами и прочитать несколько раз «Pater noster» и несколько раз «Ave Maria», а за это, мол, когда и на их долю выпадет подобное испытание, Господь пошлет им человека, который помолится за них. Но тут вмешался Дон Кихот: |
| Все же он взял снадобья, смешал их, затем стал подогревать эту смесь и снял ее с огня лишь тогда, когда ему показалось, что бальзам готов. Затем он попросил склянку, чтобы перелить в нее бальзам, но на всем постоялом дворе не нашлось ни одной склянки; тогда он решился употребить для этой цели жестянку из-под оливкового масла, каковую хозяин и предоставил ему в безвозмездное пользование, после чего Дон Кихот, при каждом слове творя крестное знамение и как бы благословляя жестянку, прочитал над нею более восьмидесяти раз «Pater noster» и приблизительно столько же раз «Ave Maria», «Salve» и «Credo», при каковой церемонии присутствовали Санчо, хозяин и стражник, — погонщик же как ни в чем не бывало возился в это время со своими мулами. По совершении обряда Дон Кихот, пожелав сей же час испытать на себе целебные свойства этого драгоценного бальзама, выпил почти все, что не вошло в жестянку и оставалось в чугунке, в котором это зелье варилось, то есть приблизительно с поласумбры, но стоило ему хлебнуть из чугунка — и его тут же начало рвать, да так, что в желудке у него буквально ничего не осталось; и от истомы и от натуги у него выступила обильная испарина, вследствие чего он попросил укрыть его и оставить одного. Просьба его была исполнена, и он проспал более трех часов, а когда проснулся, то ощутил во всем теле необычайную легкость, да и боль в костях почти не давала себя знать, так что он почувствовал себя соврешенно здоровым и проникся убеждением, что ему и в самом деле удалось приготовить бальзам Фьерабраса и что с этим снадобьем ему уже нечего бояться любых, даже самых опасных, битв, столкновений и схваток. Чудесное исцеление Дон Кихота поразило его оруженосца, и он попросил позволения осушить чугунок, а там еще оставалось изрядное количество бальзама. Дон Кихот изъявил согласие, тогда Санчо, обеими руками придерживая чугунок, с горячей верой и превеликой охотой припал к нему и влил в себя немногим меньше своего господина. Но желудок у бедняги Санчо оказался не столь нежным, как у Дон Кихота: прежде чем его вырвало, приступы и позывы, испарина и головокружение довели его до такого состояния, что он уже нисколько не сомневался, что пришел его последний час; измученный и удрученный, он проклинал самый бальзам и того злодея, который попотчевал его этим бальзамом. Видя, как он страдает, Дон Кихот сказал: |
|
|
