| – Bravo!.. bravo!.. bravissimo!.. bis!.. bis!.. bis, закричали они изо всей мочи; занавес уже опустился. – Краснопевцева и Предиславину! крикнули все. – Ах, окаянный! вскричал в то же время чуть не с отчаянием Транквилитатин: – он предупредил меня... Он похитил у меня невесту... Теперь все кончено... Опоздал. – Молчи, дубина! отвечает ему товарищ его Смирницкий: не мешай нам своими пошлыми восклицаниями. Занавес поднялся. Краснопевцев и Лиза вышли. Краснопевцев был в восторге, но Лиза была очень смущена, потому что она никак не ожидала того, чтобы Краснопевцев вместо фальшивого поцелуя в самом деле поцеловал ее на сцене при таком множестве семинаристов. Зато смущение это еще более придавало ей прелести и она теперь показалась всем еще более интересною красавицею. – Bravo!.. bravo!.. bravissimo!.. мило... прелестно, кричали все семинаристы. Спасибо вам... спасибо... от души благодарим вас... вы своею игрою доставили нам истинное удовольствие... Ьгао!.. bravo!.. bravissimo!.. Долго своими криками и аплодисментами семинаристы оглашали свой театр даже и после того, как занавес опустился. Вслед за главными виновниками их восторга семинаристы вызвали и всех прочих своих артистов и всех наградили такими же криками и апплодисментами. – Автора!.. автора! крикнули многие. – Еленонский!.. Елеонский! грянули все хором: – bravo!.. bravo!.. bravissimo!.. Отлично... превосходно... спасибо вам... Пишите еще в том же духе. – Благодарю вас, господа, ответил Елеонский. Извините, что мы позволили себе подшутить над вами. – Отлично... отлично... это вышло великолепно. – Прошу вас, господа, не отказать нам в своем содействии... Ведь у нас не мало способных людей... Прошу кого-нибудь попробовать свои силы и написать что-нибудь... Общими силами мы достигнем той цели, которая имелась в виду при открытии своего собственного театра. – Рады стараться, ответило несколько человек. – Майорский!.. Майорский! крикнули все. Спасибо вам за то, что вздумали уст роить свой театр и с таким успехом выполнили все на первый же раз... от души вас благодарим... потрудитесь и еще на пользу общую. |
| – Вся галерея шикала, сказал в тоже время Краснопевцев: – и вы не можете нам запретить кричать bis и bravo или шикать, когда это здесь в обычае. – О вкусах, г. полицмейстер, не спорят, заметил Елеонский: – вам нравится одно, а нам другое... – Я вас, скоты, проучу... Вы у меня будете шикать... – Слава Богу, что скотов хочете учить... Помилуй Бог, если бы вы нас здесь взялись учить. – Молчать!.. А то я тебя не только поучу, но и проучу за то, что ты изволишь сметь свое суждение иметь... Кончилось еще одно действие, в котором Невзорова недурно сыграла свою роль; последовали новые вызовы Лягошиной и Владимировой, и опять семинаристы более всех и громче всех кричали «Лягошина!.. Лягошина!» и аплодировали ей. Полицмейстер уже не посмел теперь вызывать Невзорову, боясь, как бы ее не ошикали; зато посмели ее вызвать семинаристы. «Невзорова!.. Невзорова!» кричали они до тех пор, пока она не вышла на их вызов. И они наградили ее криками «вгао! bravo!» и аплодисментами. Но вот еще одно действие, еще один вызов, и – увы! – в ту самую пору, как полицеймейстер изо всей мочи крикнул «Невзорова!» с галереи раздалось снова ши... ши... ши!..» и Невзорова не вышла к великой досаде ее обожателя. – Вот так мы! сказал Румянцев: – мы им доказали всем, что мы умеем ценить сценическое искусство – Великолепно! сказал Майорский: – они считают нас за скотов, а мы им же задаем тон. Кончилось последнее действие. После обычного вызова Лягошиной и поднесения ей богатого подарка, публика начала расходиться; но семинаристы и не тронулись с места. «Лягошина!.. Лягошина!» крикнули они изо всей мочи, и Лягошина вышла. «Прелестно!.. Прелестно!.. Спасибо!» крикнули они. Но и это еще не все. Они вызвали всех действовавших лиц и всех их наградили аплодисментами при криках «bravo!.. bravo!.. bravissimo!..» – Что это за артисты такие появились сегодня на галерее? спросил председатель казенной палаты у советника губернского правления при выходе из театра. – Разве вы не видите, что там все стриженые головы торчат? ответил советник. |
| – Да там еще ворота заперты, – совершенно равнодушно отвечал Сахаров, верно, их ныне поздно отопрут. Bravo! Bravo! Bravissimo! – прокричали наконец все и захлопали в ладоши, – Вот так ловко мы тебя, простофилю, надули! Ведь всего еще только светать начинает, а ты уже и в семинарии побывал... Bravo! Bravo! Bravissimo! Но Сахаров и верить не хотел тому, что его обманули так искусно, и лишь тогда уверился в обмане, когда увидел восходящее солнце. С досады он залился слезами и снова лег спать, а ученики, насмеявшись вдоволь, разогнали свою дремоту и просидели еще часа четыре, дочитывая то, что еще не было ими дочитано к предстоящему им в тот день экзамену, потом отправились к «Киреичу» пить чай, а от него поплелись прямо в семинарию на экзамены. Но здесь, чуть не тотчас же по приходе к ним экзаменатора, от сиденья на одном месте столбом, они начинали снова шалеть и даже дремать, на экзамене же ответили, кому как пришлось, но во всяком случае несравненно хуже, чем как ответили бы они, если бы хоть часочек пред экзаменом соснули и явились на экзамен с свежими, а не с отуманенными головами. Зато Сахаров, выспавшийся досыта, если можно так выразиться, и явившийся на экзамен с подкрепленными сном силами и свежею головою, на этом экзамене ответил лучше всех из целого класса. Не всякий, конечно, мог в эту пору спать подобно Сахарову, который обладал громадною памятью. Словесность, пиитика, история русской литературу требовали, по крайней мере, трех дней на то, чтобы хоть однажды все прочесть к экзамену, а не читать было нельзя, потому что повторение тянулись целых три месяца и очень естественно было многое перезабыть из повторенного за месяц или за два, за три перед экзаменом, да и то кое-как, лишь для того, чтобы благополучно провести тот или другой класс, в особенности у З. который класс придет, а два или три с ряду пропустит, за то уже, когда придет, задаст всем трезвону, дела на грош не сделает, а учеников пощелкает, либо плюхами накормит, либо табакеркой по лбу угостит так, что этого угощенья долго не забудет каждый... |
| – Браво, господа, браво! – сказал Смирнов. – Браво! – повторили все старшие. – Вот так надули мы вас! Славно надули, – говорил Смирнов. – Эх, Бог с вами Иван Петрович! – сказали многие, – только лишь понапрасну перепугали-то вы нас... – Ну, слушайте, господа! Завтра будет у нас экзаменационный экспромт, поэтому запаситесь пожалуйста все бумагою, чернилами и всем прочим, что нужно для сочинения... – Это еще что за новости? – возразили некоторые. – Да так, ректору хочется, чтобы у нас завтра не даром день пропал, а послужил к нашей же пользе... Ведь нам все равно, когда не писать, а завтра-то еще лучше будет, на свободе лучше напишем... – Ну, дальше, дальше что? – Дальше? В три часа сегодня пожалуйте все в загородную Герасимовскую рощу. Сам ректор с профессорами тоже будут там непременно, все туда приедут... – Вот это дело! Bravo! bravissimo! bravo! Старшие распорядились объявлением о рекреации так, чтобы о ней в одну и туже минуту и совершенно неожиданно извещены были ученики всех классов семинарии и училища, и в то самое время как Смирнов говорил о рекреации в своем классе, другие старшие тоже самое сделали в других классах. И громкое bravo! вдруг раздалось по всей семинарии, так что инспектор, вышедший в ту пору из своей комнаты, едва не присел от испуга, когда услышал, как грянуло во всей семинарии bravo! – Голиков! Голиков! – закричал он дежурному, – что такое у вас за шум? Ах, Боже мой! Ах, Боже мой! Чего выто тут смотрите? Но рассуждать теперь о шуме вовсе уже было, что называется non ad rem. 67 Дежурный слушал инспектора и в душе смеялся над ним, а ученики вдруг опрометью кинулись из классов и едва было не сшибли с ног инспектора, подвернувшегося им на встречу. – Тише, тише! – кричал инспектор, – этакие мерзавцы! Но его и слушать никто не хотел. Инспектор наконец и сам понял, что теперь уж все его строгости никуда не годны, покачал головою и пошел к ректору. В две минуты классы опустели, а чрез полчаса и весь семинарский корпус был совершенно пуст. Казеннокоштные ученики все разошлись, куда кому вздумалось, кто купаться, кто пить чай в трактир и «Киреичу» – этому благодетелю казенных семинаристов, кто в лес какой-нибудь, кто на квартиру к товарищам, а кто еще куда-нибудь отправился... |
| Мило... мило..: прелестно, крикнули семинаристы. Лиза еще раз поклонилась и ушла. – Краснопевцев!.. Краснопевцев! крикнули снова семинаристы, и Краснопевцев появился на сцене. – Bravo!.. bravo!.. молодец! крикнули все... После того семинаристы одного за другим вызвали всех прочих своих артистов и всем им прокричали «bravo». Снова занавес опустился. Снова и музыканты заиграли и опять они заиграли то, что семинаристам очень нравится. «Душистые кудри и черные очи ну, так вот и выливаются все слова этой песни и затрагивают за живое сердце каждого семинариста. – Ах, леший вас возьми! Вскрикивает Транивиллитатян: – так хорошо вы играете, что просто прелесть. – Молчи, дубина! говорит ему товарищ его Смирницкий: – своими восклицаниями ты цельность впечатления разрушаешь. Музыканты кончили, и занавес тотчас жё снова поднялся. На сцене одна только Лиза. Она так уныла и печальна: видно, что на сердце у нее лежит камень. Невольный вздох вырвался из груди многих при виде ее печали. «Ах, скучно, скучно, дорогая»... начинает она петь после нескольких минут молчания. И – прелесть – что за голос у нее – высокий, чистый и приятный! Немного она поет и останавливается. Но как ее пение затрагивает сердце каждого семинариста! С каким чувством она поет и как умеет владеть своим голосом! – Спойте... спойте... всю песню пропойте, не кричат, а умоляют ее все семинаристы. Лиза уступает общему желанию и поет всю песню... – Благодарим вас... от души благодарим, говорят все, когда она кончила пение. Все встают и кланяются ей. Поклоном и она отвечает всем, и затем начинает свой монолог, в котором высказывает свои чувства к герою пьесы и его отношения к ней. Речь ее дышит одушевлением и приятностию тона и производит глубокое впечатление на публику. Заслышав шаги за дверью, Лиза уходит со сцены, являются герой пьесы и его бывший товарищ, который предостерегает героя на счет планов родителей героини «обставить» его. «Дядя! ну, тебя к дьяволу с твоими предостережениями!.. Пойдем лучше пить чай»... преравнодушно говорит герой, и вскоре оба они уходят пить чай в трактир «к Киреичу». |
| Но что всего более удивляло многих из знатоков и ценителей сценического искусства, так это именно то, что не только сами бывшие семинаристы, но и весь женский персонал выполнял свои роли артистически: значит, бывшие семинаристы не только сами являлись перед публикою артистами, но и женский персонал сумели сделать артистическим. Успех представления был блестящий: после каждого акта всех «любителей» вызывали не раз и награждали такими криками «bravo» и аплодисментами, что весь дом дворянского собрания дрожал от этих криков и аплодисментов, а по окончании «Ревизора» вся публика встала и благодарила всех артистов и артисток за истинное удовольствие. – Теперь, – сказал губернатор, – мы все имеем понятие о том, что такое истинное искусство... Вместо венков и других подарков позвольте вам, милостивые государыни и милостивые государи, вручить две тысячи рублей, собранных здесь пожертвований для раздачи их по вашему усмотрению девицам-невестам, дочерям бедных чиновников... bravo, господа!., bravo, bravissimo! – заключил губернатор свою краткую речь, и дом дворянского собрания еще раз огласился громкими, долгими криками и аплодисментами. Владиславлев уже более пяти лет не бывал в театре, и потому тем с большим интересом теперь присутствовал здесь и следил за ходом представления пьес; все находил он прекрасным: и декорации, и самую игру, но более всего ему нравилась та высокая нравственность, которая ясно видна была и в словах, и в позах, и во всех действиях « любителей». Под влиянием прекрасной игры он не в состоянии был и с невестою Когносцендова должным образом переговорить о многом во время антрактов. – Извините, – сказал он Маргарите во время второго антракта: – я так увлекся игрой, что, право, не в состоянии передать вам все то, о чем просил меня переговорить с вами Петр Григорьевич... – К удивлению, ответила ему Маргарита, – я тоже самое должна вам сказать о себе... Не раз я видала игру «Материнскаго благословения», но ничего подобного теперешней игре не видывала... Она производит огромное впечатление, волнует чувства и пленяет ум... право, и сердце не на месте, и с мыслями не соберешься... Тем не менее я вас прошу досидеть с нами здесь до конца спектакля... быть может, во время последнего антракта мы переговорим о чем-либо подробно... |
| – Что ему надо? – обратился я к “камерьеру”, понимавшему французский язык. – Дона Алаиза нет. Он у дона Карлоса, но жена ждет его каждую минуту, так что ежели синьору русскому будет угодно, он может сейчас же отправиться и будет принят с величайшим удовольствием… Я обрадовался. Таким образом, еще в ночь мне являлась возможность выехать из Реджио, чтобы к утру попасть в Пизу, в которой на следующий день именно и было назначено торжественное служение в знаменитом соборе, причем должны были петь два известных итальянских певца. Их, впрочем, так много, что читатели, надеюсь, извинят мне слабость моей памяти. Ночь уже совсем окутала старый город. Из-за стрельчатой башни собора прорезывался острый рог молодой луны. В окна его, сквозь цветные стекла, лилось на улицу мягкое сияние. В соборе шла служба, и торжественные звуки органа едва-едва слышались здесь. Веселая говорливая толпа катилась волною по каменным мостовым. То там, то сям вспыхивала и обрывалась песня. Вот из третьего этажа какого-то облупившегося давно дома, на котором балконы держались, очевидно, только по недоразумению, вынеслась на улицу давно забытая у нас ария. “Ricevi da labri dell amica il baccio estrema” звучно пело сильное сопрано того особенного, только югу свойственного тембра, где мощь взятого полною грудью звука соединяется с удивительно нужною окраскою его. Под окном тотчас же собралась толпа. – Bravo, bravo, bravissimo, bravo!.. – аплодировала она, когда последняя высокая нотка умерла в теплом воздухе тосканской ночи. Отсюда шел узенький переулок налево. Тут-то в еще более старом, подслеповатом доме и жил когда-то знатный и богатый испанец дон Алаиз Мартинец. Каменная лестница вела к нему снаружи. Видно было, что по ней мало ходят. В щелях поднялась трава, и какая-то ящерица скользнула из-под самых ног у меня, когда я поднимался на сырые ступени. Мальчик, который провел меня сюда, взбежал наверх, тотчас же вернулся, и за ним обрисовался на высоте третьего этажа силуэт женщины со свечою в руках. Она вся была одета в черное. Это оказалась жена дона Алаиза. |
| — Страшно? — спросил Туберозов. — Как вам доложить, отец протопоп: не страшно, но и не нестрашно. — А я бы убег, — сказал, не вытерпев, дьякон Ахилла. — Чего же, сударь, бежать? — Чего бежать? Да потому, что никогда царской фамилии не видал, вот испугался б и убег, — отвечал гигант. — Ну-с, я не бегал, — продолжал карлик. — Не могу сказать, чтобы совсем ни капли не испугался, но не бегал. А его величество тем часом все подходят да подходят; я слышу, как сапожки на них рип, рип, рип; вижу уж и лик у них этакий тихий, взрак ласковый, да уж, знаете, на отчаянность, и думаю и не думаю: как и зачем это я пред ними на самом на виду являюсь? Так, дум совершенно никаких, а одно мленье в суставах. А государь вдруг этак голову повернули и, вижу, изволили вскинуть на меня свои очи и на мне их и остановили. Я думаю: что же я, статуя есть или человек? Человек. Я взял да и по клонился своему императору. Они посмотрели на меня и изволят князю Голицыну говорить по-французски: «Ах, какой миниатюрный экземпляр! Чей, любопытствуют, это такой?» Князь Голицын, вижу, в затруднительности, как их величеству ответить; а я, как французскую речь могу понимать, сам и отвечаю: «Госпожи Плодомасовой, — говорю, — ваше императорское величество». Государь обратились ко мне и изволят меня спрашивать: «Какой вы нации?» «Верноподданный, — говорю, — вашего императорского величества». «Какой же вы уроженец?» — изволят спрашивать. А я опять отвечаю: «Из крестьян, — говорю, — верноподданный вашего императорского величества». Император и рассмеялись. «Bravo! — изволили пошутить, — bravo, mon petit sujet fidèle», — и ручкой этак меня за голову взяли. Николай Афанасьевич понизил голос и сквозь тихую улыбку шепотом, добавил: — Ручкою-то своей, знаете, взяли, обняли, а здесь… неприметно для них, пуговичкой своего обшлага нос-то мне ужасно чувствительно больно придавили. — А ты же ведь ничего… не закричал? — спросил дьякон. — Нет-с, как можно! Я-с, — заключил Николай Афанасьевич, — только, как они выпустили меня, я поцеловал их ручку… что счастлив и удостоен чести, и только и всего моего разговора с их величеством было. А после, разумеется, как сняли меня из-под пальмы и повезли в карете домой, так вот тут уж все плакал. |
| Умалчивать позицию государственной власти, как будто ее не существует, показывая при этом страшную картину сексуального беспредела в отношении детей - обрекать народ на слепое отчаяние. У власти позиция есть, и народу надо ее знать, ибо знание вооружает, ориентирует и мобилизует. Эта позиция есть государственная политика растления несовершеннолетних. Ее проявления: 1. Безнаказанная пропаганда разврата в лицензированных государством СМИ, прежде всего на телевидении. 2. Интеллектуальное растление детскими изданиями, такими как " Молоток " , " Факел " , " Ровесник " , " Yes " , " Cool " , " Cool girl " , " Bravo " , каждый из которых имеет тираж от 150 000 еженедельно. К сожалению, мы не можем избежать цитирования того, о чем, по слову Апостола Павла, " срамно есть и глаголати " , так как считаем, что только так можно показать ответственной части общества, какую пищу поглощают дети. В этих изданиях, при активной и деятельной поддержке государства попадающих в руки детям, обучают 12 -14 летних следующим вещам. Различным способам совершения полового акта с иллюстрациями ( " Молоток " ), оральному сексу (когда гениталии одного партнера вводятся в полость рта другого) ( " Cool " , рубрика " Родителей не будет дома " ), гомосексуализму ( " Да, ребята, я голубой! " ), " грамотной " потере невинности ( " Мальчик - девственник? Давайте его сюда! " ), а также - тому, что 100% смертельная болезнь СПИД - не смертельная болезнь ( " реально: пожизненно, но не смертельно " ) (три последних сюжета: " журнал для тинейджеров всего мира " " Bravo " 11-2003; тинейджер - подросток от 13 лет). Благодаря политической поддержке со стороны исполнительной власти, эти издания не удается закрыть даже после тысяч протестов родителей, наивного вмешательства прокуратуры и бесплодного возбуждения соответствующих уголовных дел по статье 242 УК РФ ( " Cool " ). 1) Преступники, подсовывающие детям детский журнал с запредельной похабщиной - фото извращенца с двумя голыми девками в постели - могут совершать такое беспрепятственно и безнаказанно только с пособничества других преступников - тех самых, кто говорит о " гражданском согласии " , " цивилизованном сообществе " и даже - о каком-то " духовном возрождении " . |
| Вот все стихло. Поднимается занавес и взору семинаристов представляется на сцене убогая квартира бедного семинариста со всеми беспорядками ее обстановки. С жесткой постели встает герой всей пьесы и начинает говорить монолог басом точь-в-точь таким тоном, как в предшествовавший семинарский курс говорил известный всем бедняк Догаевский: и голос тот же, и манеры те же самые, Родное, свое собственное, пережитое и перечувствованное, послышалось теперь семинаристам как в монологе героя, так и в разговоре его с пришедшим его навестить бывшим его товарищем. Но, вот, еще несколько минут, оба приятеля собираются и выходят в дверь, и все бывшее на сцене точно по мановению волшебного жезла исчезает. Является вторая картина – гостиная господ Степановых. По авансцене премило, грациозно расхаживается героиня пьесы, красавица Лиза. Ее изящный стан, прелестное лпцо и умильный взгляд на публику приводят в восторг всех семинаристов. Сама она на минуту смущается при виде пред собою нескольких сот семинаристов, устремивших на нее свои взоры; но это еще более делает ее интересною: это смущение так ей к лицу и так естественно, что семинаристы невольно, хотя и не громко, проговорили в слух: «мило... мило... прелестно». Понимает Лиза, что эти слова относятся именно к ней, ободряется и одушевляется так, как-будто она уже не раз появлялась на сцене. Немного приходится ей говорить в первом действии; но зато и эти немногия слова, сказанные ею от души, производят на семинаристов глубокое впечатление, так что многие уже начинают завидовать Краснопевцеву, что на его долю выпал счастливый жребий быть ее героем. Недолго идет и все первое действие, но оно идет так естественно и так хорошо, что семинаристы в восторге от хорошей игры доморощенных артистов и естественности самого хода пьесы. – Предиславина!.. Предиславина! крикнули все, едва только опустился занавес по окончании первого, действия. Занавес поднялся. Лиза вышла и грациозно поклонилась семинаристам. – Bravo!.. bravo!.. bravissimo!.. благодарим вас... |
|
|
