| Так, по наблюдению Иова, не ведающие Владыку беззаконники, « говорят Богу: “отойди от нас; не хотим мы знать путей Твоих! Что Вседержитель, чтобы нам служить Ему? и что пользы прибегать к Нему?”» ( Иов. 21:14–15 ). А по свидетельству апостола Павла, отсутствие у иудеев надлежащего понимания Божеской праведности способствовало их отторжению от Христа: «Братия! желание моего сердца и молитва к Богу об Израиле во спасение. Ибо свидетельствую им, что имеют ревность по Боге, но не по рассуждению. Ибо, не разумея праведности Божией и усиливаясь поставить собственную праведность, они не покорились праведности Божией, потому что конец закона – Христос, к праведности всякого верующего» ( Рим. 10:1–4 ). И действительно, «как призывать Того, в Кого не уверовали?» ( Рим. 10:14 ). «Дай же мне, Господи, узнать и постичь, – обращается к Богу блаженный Августин , – начать ли с того, чтобы воззвать к Тебе или с того, чтобы славословить Тебя; надо ли сначала познать Тебя или воззвать к Тебе. Но кто воззовет к Тебе, не зная Тебя? Воззвать не к Тебе, а к кому-то другому может незнающий» с. 8]. Для не сведущих в учении о предназначении человека, будущем воскресении мертвых, воздаянии праведникам и грешникам непонятен смысл человеческой жизни. Так, одни видят главной задачей продолжение рода, рождение и воспитание детей; другие – служение обществу; третьи стремятся оставить после себя исторический след; четвёртые думают, что они родились для того, чтобы жить в благополучии, есть и пить в соответствии с принципом: «жизнь коротка! торопись, бери от жизни всё!». И только христианство безукоризненно освещает этот вопрос: для того чтобы земная жизнь человека соответствовала высшему смыслу, необходимо приобщить её к жизни Христа. Следовательно, полноценная здравая вера подразумевает не абстрактное «верую», а конкретное, стройное, содержательное миросозерцание и мировоззрение . По словам апостола Петра, «Христос пострадал за нас, оставив нам пример, дабы мы шли по следам Его» ( 1Пет. 2:21 ). Следовать по стопам Христовым – значит, сораспявшись Спасителю и наложив на себя узы жертвенного служения, подражать Ему как своему Главе и Учителю. А это исполнимо лишь при условии знания предмета, мотивов и целей подражания: при наличии твёрдого представления о Всесвятой Троице, Воплощении, Крестных страданиях, смерти, Воскресении и Вознесении Сына Божия, об основанной и возглавляемой Им Кафолической Церкви, о Страшном Суде. «Снижение требований к условию единения до одного лишь признания Иисуса Христа нашим Господом, – сообщается в “Резолюции совещания предстоятелей и представителей автокефальных Православных Церквей по вопросу «Экуменическое движение и Православная Церковь »” (1948 г.), – умаляет христианское вероучение до той лишь веры, которая по слову Апостола, доступна и бесам ( Иак. 2:19 ; Мф. 8:29 ; Мк. 5:7 )» с. 316]. |
| Теперь обратимся к продолжению 21-ой главы, к учению о жизни будущего века, под новым небом и на новой земле, в новом Иерусалиме, в состоянии всеобщего апокатастасиса, с полным устранением не только зла, но и страдания, о царствии Христовом и его блаженстве. Тайнозритель об этом продолжает так: «и отрет Бог всякую слезу с очей их (человеков), и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло» (21: 4). Можно ли сильнее выразить эту общую мысль об апокатастасисе, нежели в этих как бы изваянных образах? Их сила увеличивается их краткостью – сжатость здесь, как и в предыдущих стихах, соответствует всей торжественности и значительности этих пророчеств, которые в своей содержательности превышают наше теперешнее разумение и потому могут быть обозначаемы лишь символически. И как будто для того, чтобы окончательно закрепить смысл этих слов в отношении именно к апокатастасису или всеобщему восстановлению, здесь сказано ещё: «и смерти не будет уже», и притом рядом, в том же контексте: «ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет». Раньше говорилось иное, именно: «и смерть и ад повержены в озеро огненное. Это – смерть вторая» (20:14), это относится к катастрофическому концу истории и дел её. Теперь же, уже в применении к жизни будущего века, говорится, что смерти «не будет уже» (θνατοςοκσταιτι) – ни первой, ни второй. Это соответствует выше приведённому пророчеству Исайи: «поглощена будет смерть навеки, и отрет Господь Бог слезы со всех лиц» (25:8). И всё это всеобщее обновление и восстановление в заключение ещё раз торжественно подтверждается из уст «Сидящего на престоле», т. е. самого. Бога: 105 «се творю все новое» (5). Бог Отец, который есть и Творец мира, здесь завершает его творение новым, также над ним творческим, актом. Сотворение мира здесь как бы смотрится в апокатастасис, который и составляет его последнее предназначение. Это пророчество об апокатастасисе мы имеем уже у (второго), – Исайи: «вот Я творю новое небо и новую землю, и прежние уже не будут воспоминаемы и не придут на сердце» (65:17: ср. |
| «...Умножая умножу скорбь твою в беременности твоей, – сказал Господь жене, – в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою. Адаму же сказал: за то, что ты послушал голоса жены твоей и ел от дерева, о котором Я заповедал тебе, сказав: не ешь от него, проклята земля за тебя; со скорбию будешь питаться от нее во все дни жизни твоей; терния и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою; в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят; ибо прах ты и в прах возвратишься» ( Быт.3:16–19 ). «Достойно примечания, – говорит митр. Филарет, – что все наказания, которыми Бог поражает здесь человека, суть временные и оканчиваются здесь смертию телесною» (Запис. на кн. Быт. 115 ). Но не менее достойно примечания также и то, что, с одной стороны, эти наказания не карательные только, но и взыскательновоспитательные, ибо вместе с карою преступления они служат ограничению и задержанию развития зла в роде человеческом. Внутренняя борьба в самом человеке между добром и злом, между добрыми сохранившимися в нем расположениями его души и злыми, вошедшими в его природу похотствованиями, борьба между законом ума человека и законом его уд ( Рим.7:22–23 ), обставленная трудами, болезнями, печалями, скорбями и бедствиями земного жребия человека, борьба, производящая «суету и томление духа» , – это такое горнило для самоиспытания человека в его «яко божестве», и такая школа для опознания того, чем может быть жив человек, т.е. для опознания, для вожделения и возлюбления Бога-Творца и Бога-Спасителя, что проклятие зла и осуждение диавольства и сатанинства в себе должны составить в общечеловеческом сознании разум и подвиг самой жизни. Быть дисгармоничным в себе и болеть о сей дисгармонии – значит для личного частного бытия возжелать гармонии; быть в трудах и обременении и стонать в сем положении – значит для разумного существа признать цену счастливого и блаженного бытия, где не было бы ни слез, ни печали, ни воздыхания; быть в периоде смерти и воздыхать о бессмертии – значит для личного частного бытия искать и возлюбить путь, ведущий к бессмертию; быть и страдать во зле и томиться духом по радости бытия в добре – значит осудить и проклясть зло, как ничтожество, и определить себе добро, как норму и закон жизни, добро в себе самом, гармоническое и содержательное. |
| Ф. Хубман (Hubmann) предполагает относительно 12:1–5 и 15:15–19, что плачи Иеремии следует понимать в свете противостояния пророка и оппонирующих ему других пророков. И только в результате обработки тексты, а вместе с ними и судьба пророка, приобрели характер парадигмы. По мнению Н. Иттмана (Ittmann), т.н. исповедания – несмотря на их узакоренность в указанном жанре – носят настолько индивидуальный характер, что их необходимо считать свидетельствами самого пророка. Исходя из этого он воспринимает т.н. исповедания в качестве ключевых текстов для понимания смысла всей вести, исходящий от Иеремии. В противоположность этому мнению, К-Ф. Польман (Pohlmann) и Д. Бак (Bak) полагают, что т.н. исповедания являются редакционными толкованиями пророчеств и личности Иеремии и были созданы в послепленный период для целей самоопределения потерявших свой статус кругов и потому носят парадигматический характер. Недавно Й. Кисс (Kiss) предположил, что можно говорить о содержательном сродстве (а не просто литературной взаимосвязи) слов плача Бога и слов плача пророка в Книге Иеремии: как Яхве скорбит о своей оставленности, так Иеремия скорбит о своей изоляции, из которой он не может выйти, так как выступает перед своим народом символом оставленного Бога. Как Яхве страдает от последствий собственного суда, так Иеремия страдает от последствий своих пророчеств. (4) «Искоренять и разорять, губить и разрушать, созидать и насаждать» (1:10) – характеристика задач заданий, для выполнения которых Яхве призвал Иеремию. На протяжении всей книги встречается 85 примеров, в которых эти глаголы употребляются по отдельности или в группах, причем субъектом этих высказываний никогда не является Иеремия, но часто таковым прямо назван Яхве. Иеремия должен передать слова Яхве, которые были вложены в его уста (1:9), различным адресатам Яхве грозит сделать «слова мои в устах твоих огнем» (5:14). Сам Иеремия заявляет: «обретены слова твои и я съел их; и было слово твое мне в радость и в веселие сердца моего» (15:16). |
| Христианское богословие всегда отличало догматику от педагогики. То, что говорится пастырем в плане практических нравственных наставлений «простым людям» в конкретной ситуации, может быть не вполне корректным с точки зрения строго догматического богословия. Свт. Григорий подчеркивает, что юридические термины, которыми мы выражаем действия Бога по отношению к человеку, догматически не отражают подлинную сущность этих Божественных действий. Однако таковые употребляются с педагогической целью « чтобы наклонные ко греху по страху наказания удерживали себя от зла », т. к., к сожалению, многие слушатели (простые люди) достаточно далеки от какой-то содержательной рефлексии касательно пагубности самого греха и какой-то воспитательный результат достижим только в рамках фабулы «преступление - наказание». Свт. Иоанн Златоуст (который в своих назиданиях как раз очень много пишет о гневе Божьем, о наказании за грех) поясняет: « Когда ты слышишь слова: «ярость и гнев», в отношении к Богу, то не разумей под ними ничего человеческого: это слова снисхождения. Божество чуждо всего подобного; говорится же так для того, чтобы приблизить предмет к разумению людей более грубых » [xvi] . Именно педагогическая снисходительность (имеющая целью правильное практическое восприятие христианского опыта жизни «простых людей») руководила свт. Иоанном в том, что он использовал различные антропоморфные юридические конструкции в описании отношений Бога и человека и сам святитель об этом свидетельствует. Авторству прп. Исаака Сирина приписывают очень сильный и точный христианский афоризм: « мы не должны требовать от Бога справедливости, потому что если бы Он был справедлив, то никто из нас не дожил бы до вечера ». Тот же прп. Исаак пишет: « Не называйте Бога справедливым, так как Его справедливость неочевидна в вещах, касающихся вас. И если Давид показывает Его справедливым и честным, Его Сын открывает нам, что Он благ и добр. Он благ, говорит Он, к злым и нечестивым » [xvii] . « Как можно называть Бога справедливым , - восклицает прп. Исаак Сирин, - когда читаешь отрывок о плате, данной работникам: Друг! я не обижаю тебя; не за динарий ли ты договорился со мною? возьми свое и пойди; я же хочу дать этому последнему то же, что и тебе; разве я не властен в своем делать, что хочу? или глаз твой завистлив оттого, что я добр (Мф. 20, 13-15)? Как можно именовать Бога справедливым, - продолжает прп. Исаак, - когда читаешь отрывок о блудном сыне, который расточил свое состояние, живя неправедно, и все же за одно только раскаяние, явленное им, отец выбежал ему навстречу, пал на шею его и дал ему власть над всем своим богатством (см. Лк. 15, 20-22)? Не кто-то иной произнес о Боге эти слова, но Сам Сын Его засвидетельствовал это о Нем, чтобы мы не сомневались. В чем же тогда справедливость Божия? В том, что мы были грешниками, а Христос за нас умер? » [xviii] |
| Чему же нам радоваться? Как провести нам Великий пост – в таком радовании? Для этого каждый христианин должен сказать себе: «Великий пост предлагает нам чудесные – и по своей красоте, и по содержательности – богослужения, глубокие покаянные песнопения. И я постараюсь их не пропустить, но напитать ими свою душу. Когда только смогу, я постараюсь быть в храме. Святая Четыредесятница есть особенное время покаяния и сокрушения о наших грехах... Я принесу Богу покаяние и сокрушение сердца моего о всех моих прежних прегрешениях... После Таинства покаяния я приступлю к Великому Пренебесному Таинству, к нему же и Ангелы желают приникнуть, – Святых Тела и Крови Христовой – для теснейшего общения со Христом Богом моим и Господом, в укрепление моих душевных и телесных сил и в жизнь вечную. Как же еще я могу с пользой провести сей Великий пост ? Я должен вести себя мирно, сосредоточенно, любовно... И, приступая к нему, прежде всего я должен простить ближнему моему все его прегрешения, чтобы и Господь, по непреложному Его слову, простил мне мои». Ведь сегодня, в Прощеное воскресенье, мы особенно вспоминаем слова, сказанные нам Господом: Аще бо отпущаете человеком согрешения их, отпустит и вам Отец ваш Небесный: аще ли не отпущаете человеком согрешения их, ни Отец ваш отпустит вам согрешений ваших ( Мф 6,14–15 ). И еще: Аще убо принесеши дар твой ко олтарю и ту помянеши, яко брат твой иматъ нечто на тя: остави ту дар твой пред олтарем и шед прежде смирися с братом твоим, и тогда пришед принеси дар твой ( Мф 5, 23–24 ). Пусть также сегодня каждый скажет себе: «Еще я должен благочинно – как и все должно быть в святом обществе христианском, в Святой Церкви Божией, учреждении Пренебесном, не от мира сего, – провести всю святую Четыредесятницу, провести так, как учит нас в сегодняшнем апостольском чтении святой апостол Павел, говоря: наступил уже час пробудиться нам от сна. Ночь прошла, а день приблизился: итак отвергнем дела тьмы и облечемся в оружия света. Как днем, будем вести себя благочинно, не предаваясь ни пированиям и пьянству, ни сладострастию и распутству, ни ссорам и зависти; но облекитесь в Господа нашего Иисуса Христа ( Рим 13,11–14 ). |
| Четверостишье Гумилева прекрасно: Есть Бог , есть мир. Они живут вовек. А жизнь людей мгновенна и убога. Но все в себе вмещает человек, Который любит мир и верит в Бога. Конечно, нельзя догматизировать эти слова. Против каждого высказывания здесь можно возразить: Вечность мира не то, что вечность Бога; жизнь людей мгновенна, но жизнь души не мгновенна; скользок совет мир любить, а в Бога только верить. Однако, в этом четверостишии дано превосходное поэтическое выражение глубокой идеи: полнота жизни состоит в восприятии мира, как творения всеблагого Бога. Принимая жизнь, как дар Божий, человек живет в оптимистическом гармоничном мировоззрении, созидающем душевный мир и бодрый, светлый взгляд на жизнь. Человек благополучен внутренне, когда нет в нем душевного разлада. Таков смысл трехстишия Полонского: Блажен, кому дано два слуха: Кто и церковный слышит звон, И слышит вещий голос Духа. Смысл этих слов, очевидно, в том, что человек нашего времени тогда живет полной, содержательной жизнью, когда его внутренний голос (будет ли то поэтическое или философское вдохновение или просто общее миропонимание) соединяется с верностью традиции, с привитой ему религиозной верой. Нужно признать, что русская поэзия золотого, XIX, века литературы, сама обладала в значительной степени этим качеством и потому была целостной, идейной и полноценной. Таинственное в опыте жизни Едва ли есть человек, даже среди неверующих, который бы не пережил хоть один раз в жизни таинственного явления, вроде вещего сна или необъяснимой случайности, оберегшей его жизнь. Только чаще люди не оглядываются назад, забывают, а то даже стараются и не заметить. Многие из нас, когда они уже близки к границе своего земного поприща, могут, должны бы сказать о себе словами псалмопевца: «Ибо Ты надежда моя, Господи Боже, упование мое от юности моей. На Тебе утверждался я от утробы; Ты извел меня из чрева матери моей; Тебе хвала моя не престанет... Боже! Ты наставлял меня от юности моей, и доныне я возвещаю чудеса Твои. И до старости, и до седины не оставь меня, Боже, доколе не возвещу силы Твоей роду сему и всем грядущим могущества Твоего. Правда Твоя, Боже, до превыспренних; великие дела соделал Ты; Боже, кто подобен Тебе? Ты посылал на меня многие и лютые беды, но и опять оживлял меня, и из бездн земли опять выводил меня. Ты возвышал меня и утешал меня» ( Пс. 70 ). |
| А наш лозунг: союз международного пролетариата для социалистической революции. Каменев снисходительно слушал с интеллигентской усмешечкой превосходства, что с тобой, простым рабочим, спорить. Но, почувствовал Шляпников, ленинской цитатой хорошо он его по лбу угрел, сразу не найдёшься, что ответить. И Муранов брови нахмурил, усы длинные расставил, выражение дурашливое. До сих пор, нажимал Шляпников, «долой войну», дай землю и 8-часовой день были три кита нашей пропаганды. Да мы вот на днях издали, распустили брошюру «Кому нужна война» (сашенькину), 200 тысяч экземпляров. И что ж теперь – отказываться от самих себя? На чём же мы плывём? Не достойно революционного социал-демократа повторять оборонческие кивки на немцев – мол, пусть они теперь делают революцию, а если у них нет мужества свергать Вильгельма – то мы пока законно обороняемся. «Давить на Временное правительство» это не ахти какой выход, с этим и все соглашатели согласны, но это близоруко. Давите, давите, а правительству важно только, чтоб армия ему подчинялась и шла бы в бой. Для обмана простачков они какие угодно заявления сделают и от завоеваний откажутся, лишь бы каждый солдат оставался на своём посту, как и призывает товарищ Каменев. Значит, «долой войну» по Каменеву бессодержательно, а содержательно – подкреплять собой спину буржуазии? До сих пор Шляпников нёс одним дыханием, сильно разгорячился. Но на этой «содержательности» Каменев ему сразу тихим голосом и подставил: – А что же именно содержательного вы нам предлагаете? Как же содержательно понять вашу тактику? – А то, что недостаточен переход власти в руки либерально-монархической буржуазии. Она должна переходить к пролетариату. – Нет, но насчёт войны, – глаза Каменева сжимались, будто он готовился рассмеяться. – Бросай окопы, и пусть туда немец заходит? Бросай винтовку, и пусть он её подбирает? – Нет, такой глупости мы не предлагаем! – обошёл Шляпников. – Это обывательские сплетни. Это так «Правду» поносят. – А – что же? Содержательно – что же? – щурился Каменев. Чёрт его знает, это действительно было ещё не продумано, не известно, что именно делать. Да ведь и обстановка небывалая. Постепенно нащупается. Не мог он сейчас точно сказать, но чутьём трезвого человека чувствовал, что лозунг – самый сильный, он будоражит солдатское сознание и облегчает агитацию. Что призвать не воевать – это сильней, чем призвать воевать. |
| Эта форма представляла собой " содержательно-временной ряд " вина-покаяние-искупление-блаженство. " Вхождение " и " прохождение " по этому ряду было для Раскольникова средством строительства и утверждения того целительного психологического мира, к которому ему уже удавалось на мгновение подключаться, почти случайно нащупывая в стихийных поисках разрешения жизненного кризиса особые действия, служившие своеобразными символическими входами в этот мир. Однако одно дело — иногда " попадать " в него и совсем другое — " поселиться " в нем; для этого необходимо правильно опознать, внутренне принять и распространить на всю свою жизнь новую систему ценностей. Она объективно актуализировалась упомянутыми действиями (актами служения) в сознании Раскольникова (но, впрочем, субъективно не сознавалась как таковая), она же лежит в основе выше упомянутого содержательно- временного ряда. Но что значит принять новую систему ценностей? Это значит в первую очередь отказаться от старой, т. е. отказаться от того, через что Я идентифицировало себя, т. е. отказаться от самого себя. Но это невозможно сделать самому, индивидуально, как невозможно поднять себя за волосы, для этого принципиально необходим Другой, на которого можно было бы опереться. Причем опереться безусловно, полностью положиться на него и довериться ему. Этим Другим для Раскольникова была Соня Мармеладова. Ее образ изначально противостоит в сознании Раскольникова преступлению и соответствующей ему идеологии ( " Я тебя давно выбрал, чтобы это сказать тебе, еще тогда, когда отец про тебя говорил, и когда Лизавета была жива... " ); она — живое воплощение мировоззрения и мироощущения, прямо противоположного тому, в которое он был погружен. Сближение с Соней — это начало вхождения в новый для Раскольникова мир, о чем он два раза получает эмоциональное " предуказание " — сначала он испытал чувство возрождения после упоминавшегося уже акта милосердия по отношению к семье Сони, а затем, сразу после признания ей, когда Соня " обняла его и крепко сжала руками " , " давно уже незнакомое ему чувство волной нахлынуло в его душу и разом размягчило ее " . Это блаженное ощущение принадлежит уже новой структуре сознания. Другими словами, хотя данный схематизм " вина-покаяние- искупление-блаженство " растянут в содержательно- временной ряд, это не значит, что последующие элементы ряда появляются в сознании только после прохождения предшествующих этапов. Они психологически перекликаются и присутствуют в сознании все вместе, как гештальт, правда, с разной степенью выраженности в различных фазах прохождения ряда. Блаженство дается уже в начале искупительного пути как бы эмоционально-смысловым авансом, необходимым для его преодоления. |
| Таким образом, раскрытие нравственного аспекта в иконописи есть исследование действия традиционного канона в живописи. Иными словами, нравственный опыт Церкви проявляется на уровне выразительных средств иконы как канон. Можно сказать, что в более узком значении слова канон – это набор традиционных выразительных средств иконописного изображения. Среди таких выразительных средств можно назвать особые способы передачи пространства и времени в иконе. Пространство и время церковного образа литургичны, то есть погружены в Вечность, 18 где нет ни пространства, ни времени в земном значении. Пространство в иконе передается средствами обратной или “сферической” перспективы 19 и организуется при помощи нескольких основных композиционных схем, имеющих символическое значение. Время передается при помощи особых формул движения – канонических жестов 20 действующих лиц, а также символики цвета, соотносимой с символикой цвета православного богослужения. Таким образом, традиционные выразительные средства иконы или иконописный канон в узком смысле включает понятие обратной перспективы, символики цвета и композиционной формулы. Все эти принципы иконописного языка помогают сделать икону не простой картиной, а окном в потустороннюю реальность, 21 инструментом духовного, нравственного возрастания человека. 3. Кроме традиционных (канонических) выразительных средств иконы нравственные основы проявляются в стилистике церковного образа, которая определяется не столько каноном, сколько местной художественной традицией, эстетическими взглядами той или иной эпохи или государственными идейными установками. Вопрос стиля в отечественном искусствоведении рассматривался на примере средневековых памятников в основном в контексте принадлежности той или иной региональной школе иконописания. 22 Стилем в широком смысле слова можно назвать определенный фиксированный набор выразительных средств, обусловленный идейно-содержательной программой художественного произведения. 23 Стилистические особенности иконы не всегда бывают связаны с некой “идейно-содержательной программой”, что в целом характерно для светского искусства, но – скорее – с местными (характерными для определенной эпохи) особенностями изображения пропорций фигуры, масштабного членения поля, портретного типа, общей концепции цвета и типа линии, качества рисунка (геометризм плавность; лаконизм (упрощенность) детализация, подробность (сложность)). Зависимость стиля иконы от идейно-содержательной программы выражается, например, в следовании определенному иконографическому изводу при создании списка чтимой иконы. Иногда сам способ изображения указывает на какие-то исторические события, связанные с почитанием того или иного образа или богословскими спорами. 24 |
|
|
